Тьма за плечами

Резкий шорох заставил его подскочить на стуле. Отпрыгнуть от окна и оглянуться, пытаясь понять, что произошло. Шорох повторился. Крысы? Заброшенный дом, занятый девочкой, почему бы ему ни быть пристанищем для этих подлых грызунов. От них весь поселок страдал, только кошки и в большом количестве помогали, больше ничего – ни яды, ни крысоловки. А тут… он похолодел. Потом решительно топнул ногой, услышав, как на комоде зазвенела посуда. И снова скрежет, на этот раз по стеклу. Он выдохнул. Ветка. Всего лишь ветка.

Мина вернулась небыстро, Тимофей успел себе еще всякого надумать, когда до исстрадавшегося слуха донеслись шорохи со двора и скрип запираемой калитки. На сердце отлегло.

Девчушка вихрем ворвалась в дом, посмотрела на стоявшего посреди комнаты.

– Не бойся, я вернулась. Магазин закрылся раньше обычного, но я в аптеке купила гематоген, он полезный, я его еще в детстве ела. Вот, – она пихнула лакомое снадобье ему в руку. – Сегодня больше ничего не смогла достать, извини. Ешь и яблоки возьми, мытые. Коричная и грушовка.

– Спасибо, – прошептал Тимофей, сжимая в одной руке яблоко в другой распечатанную плитку гематогена, – спасибо!

– Ну вот, – Мина верно, головой покачала. – я ему подарки сделала, а он плачет. Чего сейчас-то стряслось?

– Прости меня. Я… с непривычки. Просто страшно тут одному было тебя дожидаться, я… надумал всякое. А потом… прости.

– Рева-корова. Кого спасла. Жуть, – пальцы снова коснулись его волос. И тут же исчезли. – Давай, садись за стол, вот сюда, будем ужинать. Чай попьешь? Как знаешь. Я тебе сейчас кровать сделаю.

– У тебя окно разбито… – зачем-то произнес он.

– Знаю. Все никак не соберусь заколотить. Стекло дорогое, а я… да неважно. Без мужика никак, а он в слезы, – прибавила Мина. И чуть тише: – Ешь уже, вижу, какой голодный.

– Спасибо…

Он давился слезами, гематогеном, потом съел два яблока, понял, что сегодня в него больше ничего не влезет, желудок запротестовал с отвычки. Мина постелила ему матрац на полу, уверив, что кровать так себе, а крыс тут давно нет, да и вообще зверей никаких. «Меня не животина не любит, – прибавила она. И помолчав, договорила: – Я ж на них тоже охочусь». И наказала ему спокойно спать.

Удивительно, но провалился он сразу, едва голова коснулась небольшой подушки, которую ему положила хозяйка. Голова просто отказалась переваривать случившееся за сегодня, а потому он спал без снов, без мыслей, проснулся только, когда мозг чуть-чуть освободился от гнета усталости – наверное, ближе к концу ночи. Только тогда он осознал, очнувшись внезапно, где находится, почему и как сюда попал. Немного успокоившись, поднялся.

Где туалет, он понятия не имел, потому решил, стараясь не беспокоить Мину, выйти на крыльцо. Когда по собственным ощущениям, добрался до нужной двери, за спиной послышался знакомый уже голос:

– Бежать вздумал?

Он вздрогнул всем телом.

– Не хотела пугать, но ты куда-то собрался, – Тимофей, запинаясь, объяснил. – А, я балда, не сообразила сразу. Идем, покажу. Да не смотрю я, все, обратно сам дорогу найдешь.

Он вернулся, не так быстро, как хотелось бы. Снова лег и снова отключился, проснувшись только, когда солнце поднялось к зениту. Лучи его легли на лицо, Тимофей почувствовал это и верно, потому проснулся. Видеть их он не мог, но ощущал приятное тепло. Улыбнулся, встал и принялся искать Мину. Долго не находил, пока вдруг не услышал скрип открывающейся двери.

– Ожил, страдалец, очень рада. Я в магазин сходила, вот накупила всего, – ему послышался стук сумки по столу, что-то внутри стеклянно звякнуло, а еще железисто бухнуло. – На твои деньги пошикуем немного, думаю, возражать не будешь. Сейчас все сготовлю, я быстро. А ты пока посиди или…

– Я лучше по дому похожу, если мешать не буду. Мне хоть понять, где нахожусь.

– Тоже дело, – будто ветерок пронесся мимо него. – Не будешь потом спотыкаться и… и вообще. Я печку затоплю, света ведь нет. И вообще ничего нет. Потому и выживальщица, – добавила она неожиданно гордо. И потом, чуть погодя: – Я еще фанерку сперла, окно заколотить, чтоб не дуло. Ты знаешь что… ты потом матрац к стенке поставь, чтоб не мешал. Вот смотри, что взяла: банку тушенки, карбонада, джем, макароны, супы разные в пакетиках, потом еще зеленушки, картошки, она дешевая сейчас, смотри…

Мина все выкладывала ему на руки, Тимофей не понимал, для чего она это делает. Вроде бы похвастаться, сколько принесла, но ведь только что просила убраться в комнате. Интересно, подумалось, ему вдруг, а она спала рядом с ним или где-то еще? Вот тут диван есть, он нашел его еще утром, когда туалет искал. Может, на нем?

– Заслонку у печки открой, я быстро все сготовлю, – торопила сама себя Мина, раскладывая покупки по сервантам. – Холодильника нет, а и не работал бы, вот приходится брать, как в поход. Но ничего, переживем. Нет, чуть левее и выше, дотягиваешься? Да, и на себя. Хорошо, я сейчас огня разведу. Будет пища.

Она хлопотала, потом спохватившись, отправила его прибирать в комнате. Установив матрац в вертикальное положение и убедившись, что не свалится, Тимофей обошел небольшой закут, где его разместила Мина, не найдя ничего из мебели, кроме кресла и узкого, ровно колонка, шкафчика, где хранились какие-то тряпки. Все пыльное, видно, хозяйка редко ими пользовалась. Он вышел, по стенке перешел в большую залу, к печке, обогнул ее, найдя еще одну кровать, с продавленными пружинами, резанувшими по пальцам. Нет, на диване спит, тут пыли… нет, это паутина.

На вопрос Тимофея о пауках, Мина согласно ответила, мол, только с ними она и дружит, полезные звери, мух и комаров гоняют. Как же без них. В ответ гость рассказал про соседского кота Ваську, гонявшего у них со двора крыс и мышей, мордатый такой, злой, но очень старательный. Еще когда видел, побаивался погладить, да кот особо к людям не шел, верно, так дичком и вырос. Васька иногда приходил к ним домой, или мама приводила, справиться с напастью. Тот сам понимал, для чего звали, – работал на совесть. А потом уходил по своим кошачьим делам.

За время беседы о питомцах, он обогнул весь дом – небольшой, нескладный, одна большая комната, где печка, закут, где он спал, видимо, кладовка, сени, с которыми кладовка соприкасается стеной и крыльцо с тремя косыми ступеньками. Когда Тимофей выбрался, чтоб обойти дом снаружи, Мина позвала его завтракать. Или обедать, все едино, но суп она успела приготовить, так что обедать. Он поспешил вернуться, позабыв о порожек и едва не влетев в залу кубарем. Прохладные руки подхватили его:

– Горюшко мое, ты ж чуть нос себе не расквасил. Привыкай поскорее, а то придется… хорошо сообразила туалетной бумаги купить и йод.

Ел он быстро, почти не жуя, проглатывал горячий суп и затем так же жадно набросился на макароны по-флотски. Чай пил уже с трудом, от яблок отказался, поблагодарив. Долго сидел, молча слушая, как Мина рассказывает, что творится в городе. Ничего особенного, оказывается, сходила за покупками с рассветом, к открытию универсама. Говорила, в городе редко бывает, только по крайней надобности и либо утром, либо под закрытие магазинов, а что ей еще там делать? Только на людей глядеть. Рассказала, как две женщины не могли последнюю коляску поделить, как кассирша пыталась ее обсчитать, как старушка силилась с верхней полки йогурты достать – казалось, для самой Мины такое долгое пребывание вне стен дома уже приключение. Тимофей молча слушал, представляя себя на ее месте, вспоминая, как с мамой ходил в сельпо за покупками, или в большой магазин, именуемый «стекляшкой», где ассортимент товара всегда больше. Как потом обязательно останавливался покататься с горки, если зимой, или полазить на «черепахе», если летом. Но это еще до школы.

– Огрызки давай сюда, я все уберу. Жаль, земля тут никакущая, так бы зелень не в магазине брала, а сама все выращивала. Да только деревья и растут. И крыжовник с малиной. Вот их много. И потом, пойдешь во двор, осторожнее, лучше меня позови, я по тропкам хожу, а вокруг борщевика в этом году разрослось. Знаешь, ведь, что это за дрянь?

– А то, – он кивнул. Лет в семь полез в бурьян, прятаться во время игры, его руку так обстрекало – два месяца ожог не сходил. Врач сказал, повезло еще, аллергии нет, иначе еще хуже б пришлось. Тогда мальчуган слова доктора мимо ушей пропустил, а вот теперь при слове «борщевик» невольно вздрогнул.

– Да, тут санаториев нету, – повторила вчерашнюю фразу хозяйка. И помолчав, спросила то, о чем собиралась, верно, все это время: – Ты как дальше будешь? У меня поживешь или к родным пойдешь. Если что, я…

– Спасибо, – Тимофей замолчал на полуслове, хотел сказать, да осекся. Мысли о возвращении не проникали в сознание, бились о надежную заслонку, но мальчуган их не воспринимал, покуда Мина не поставила вопрос ребром. А, в самом деле, куда ему? К кому? Он задумался.

Тетя Роза не вариант, у самой родичей с краями, еще дочка приезжает каждые выходные из города, с двумя внучками, так что соседская избушка напоминает курятник – все клохчут, по двору бегают, гомонят. Да, взять-то может, но только по надобности великой. К нему отношение как к больному щенку, был бы у нее – утопила б, не задумываясь, чего такого выхаживать. А иначе присмотрит, покуда его в детдом не спровадят. Или пока мать не найдут. А где она? – кто ж знает. А что он один? И прежде слабый и робкий, теперь, когда отец затюкивал, пытаясь не то зрение вернуть, не то смелость впаять, и вовсе старался лишний раз из дому не выходить. Да и отцу на радость, не поймешь, дома ли сын, или с проломленной головой в болоте.

Он выдохнул невесело, в голове не укладывалось, что отец замыслил его убить и вот так избавиться от тела. Может даже с тетей Розой сговорился, что она молчит, а он дальше спокойно живет по соседству. А может, байка про няню не сказка, ведь мама-то не просто так ушла, а к хахалю какому-то. Тот, судя по ругани родителей незадолго до маминого ухода, упертый был, далеко жил, даже не в их области, но обеспеченный. Детей только ни в какую не хотел. А мама… она ж ветреная, про то все соседки и ему уши прожужжали. Может, отец и бить его начал именно потому, что не склеил их брак, а то и вовсе развалил. Тетя Роза в пылу искренности «нежданчиком» его назвала. Он не сразу понял, о чем она, спросил отца, тот только ругался. Потом сказал, мол, зря нам тебя аист припер, так бы лучше пожили. Это потом осознал, что родители свадьбу сыграли только из-за того, что ребенка сообразили. А так бы… кто знает? И почему не избавились – тоже неведомо.

Вот странно, пришла новая мысль – ни дедов своих, ни бабок он не знает вовсе. Мать про них не рассказывала, а отцовых видел лишь в самом раннем детстве, когда все вместе у них жили. Потом, кажется, стряслось что, вот семья и переехала на новое место. Будто сбежала. С той поры об отцовых родителях он ни полслова не слышал. Будто наснились те ему, их синий домик у колодца, пионы в палисаде, резное крылечко и цветастая пузатая печка, объединявшая две комнаты.

Может и наснились. Сейчас-то старые стали, сами в помощи нуждаются, а им еще инвалид по зрению. Он вздохнул. Покачал головой.

– Знаешь, я даже не знаю куда идти-то. Если не против, я…

Она хмыкнула и, как подумалось, улыбнулась:

– Что с тобой делать, оставайся. В тесноте, да не в обиде. Значит, не зря я тебе подарок купила, – и сунула ему в руку большую плитку шоколада.

Тимофей ощупал ее, провел пальцами по выпуклым буквам. Латиница. Большая плитка, толстая.

На глаза невольно навернулись слезы.

– Ну ты хуже девчонки, ей-богу. Чуть что и плачешь.

– Я просто… я… – объяснить он не мог. Попросил прощения, поблагодарил и пошел в закут, ткнулся в пыльный матрац, где долго в себя приходил.

Наконец, когда слезы кончились, выбрался.

– Мне подарки редко кто делал. Из жалости только, а ты ведь… Мина.

– Это верно, Мина, – девчушка усмехнулась. – Запомнил правильно. Значит, остаешься.

– Пока не прогонишь.

– Это как себя поведешь. Да шучу я, шучу.

– Я понял, спасибо.

Он повел руками, поймал пальцы, прижал к сердцу. Хотел обнять, да Мина отстранилась.

– Не надо, пожалуйста.

– Не любишь?

– Потом объясню. Рада, что ты остаешься, очень. Мне одной тут… тоже не сахар, – она замолчала на полуслове, протянула ему руки. Он снова сжал их и так стоял, тяжело дыша, желая подобрать много-много нужных слов, но никак не в силах найти.

Сколько времени они провели в молчании – трудно сказать. Мина высвободилась, напомнив о своей роли и его, новообретенной.

– Будешь мне помогать и во всем слушаться. Я сейчас во двор, борщевику задам, а ты, ты доски к печке перенеси. Потом другие во дворе попилим, запас выйдет. Тут еще один дом есть, совсем дырявый, так нам его надолго хватит, и сушняк не нужно искать. А я потом крышу залатаю, там черепица знатная. Заживем.

Тимофей охотно кивнул, соглашаясь. Вечером как раз потребовались его мужские навыки – отогнать машину с дороги, да, она давно заброшена, но мало ли. А «шевроле» лучше не светить.

Он знал азы управления, видел когда-то как отец водит, а потому сообразил снять авто с ручника, после чего Мина посадила гостя за руль, а сама дотолкала «шевроле» до зарослей боярышника.

– Теперь-то уж точно не найдут. А там еще может чего пригодится, – по-деловому разрешила вопрос с машиной она. Тимофей согласился, усталые, они отправились ужинать макаронами по-флотски и крыжовником.

Утром Мина, наконец, показала гостю свои владения. Предварительно выкосив густую траву, провела вокруг дома, представила сад, показавшийся мальчугану большим – четыре груши, семь яблонь, десяток кустов крыжовника, и еще столько же ирги, малинник, к которому его не пустили, и поверженные заросли борщевика, возле которых рос топинамбур. Тимофей получил тонкую палку для оглядывания запущенной местности, но так и не научившись ей владеть в прошедшие три года, поначалу просто бестолково размахивал, пока не получил нагоняй от Мины. Она где-то видела людей с белыми тростями, а потому показала гостю, как лучше.

– Не траву косишь, – заметила она, одобряя осторожные постукивания Тимофея по покосившемуся забору. – Так и в другие дома бывшей деревни наведаемся, покажу, откуда у меня что берется.

– Тут много заброшенных изб?

– Порядком. Большинство сгнило, но остальные еще годные. Вот эта, наша, с краю, лучше всех сохранилась, даже странно, что сюда никогда никто не заходил…. Ну, судя по виду, когда я тут появилась и высматривала жилье получше, – уточнила она.

– А чего отсюда все съехали? – наверное, хозяйка пожала плечами, ибо некоторое время молчала.

– Трудно сказать. Давно было дело. Может, в город подались, благо рядом, может еще что. А может потому, что сам в детстве слышал: про ведьминское проклятье. Девочка к ведьме от родителей ушла, колдовству, что ли, учиться, а может, просто не выдержала житья, те и пошли возвращать беглянку и мстить ведьме. Что с колдуньей стало, не знаю, наверное, утопили, но она напоследок место это прокляла. Родители умерли, девочка исчезла, а… ну что я тебе рассказываю, ты сам сюда пытался пробраться. Небось, лучше меня знаешь, что и как.

– Я слышал, родители девочку утопить пытались, потому их и проклятье болота взяло. Как-то так, – несколько смущенно произнес Тимофей, не зная, почему рассказывает сказки, в которые и в семь лет не верил. – А прочие жители, боясь, как бы их тоже не утопило болото, разбежались. Деревня, что и говорить, – авторитетно добавил он.

– Да что ты… деревня. Сам городской, небось?

– Нет, с Рассказовки. Но в городе бывал не раз. Отец туда возил, – он вздрогнул всем телом и замолчал. Мина так же не произносила ни слова. Потом вздохнула.

– Говорят, я в городе родилась, по крайней мере, в детдоме там жила. Не знаю, не то отказались, не то померли мои родители. Взяли приемные, хорошая семья, бездетная, давно мечтала. Вот только… – какое-то время она молчала, но потом продолжила: – С отцами нам не повезло. Тебя вот бил, меня того хуже. Я почему не хотела, чтоб ты меня трогал, потому как вспомнила о своем отце. Сволочь редкостная, – смачно произнесла Мина и добавила уже нецензурно: – Просто…

Тимофей поморщился. Девчушка поняла все без слов.

– Прости, но по-другому о нем не скажешь. Нравилась я ему. Вообще родители какие-то странные из них получились. И прежде были в семье дети, да только раз детдомовский мальчик сбежал и не вернулся. А все о них так хорошо отзывались. Да, я в деревне жила, деревенские они неплохие, но как тебе сказать, простые больно. А когда к ним мы, городские, пожаловали, очень радовались, вот, мол, с нами и свет придет, и водопровод подтянется. Еще какие блага. Верили всему… – она помолчала и продолжила: – Деревенским я тоже нравилась. А отец так натурально оторваться не мог. Сперва просто гладил, потом ласкал, потом, когда мне семь стукнуло, раздевать начал и купал. Вместе со мной в баньке запирался, писюн его заставлял намыливать и смотреть. Или вообще… – она будто выхаркнула ком, мешавший говорить, и продолжила: – А потом мою письку стал своей разрабатывать. Я молчала, ему нравилось, а я думала, так и положено, когда любят. Они сами так делали, не скрываясь. Только им неинтересно было, мать меня с отцом запрет и смотрит и сама себя гладит и ей тоже нравится.

– Мерзость какая, – не выдержал Тимофей.

– Вот именно. Извини за подробности, но сколько я ни просила отстать, сколько ни говорила, мне советовали молчать и слушаться. Я даже к соседям не ходила, хотя боялась себя, их, всего. Да что – как ты, так же всего боялась. Только зрячая. И все равно дура. Даже больше дура, раз все понимала, а сказать… потом убежала.

– И сюда прибежала? – Тимофей очень старался, чтоб подробности закончились, рассказанное Миной, вызывало дурноту. Хотелось рвоты, чтоб очиститься от сказанных слов. Только мозги так не прополощешь. Да и она, ей-то ведь с этим жить.

– Да, потому и прячусь. Тут обычным людям страшно жить, а мне в самый раз.

– Думаешь, разыскивают?

– Нет. Не знаю. Думаю… сюда точно не заглянут.

Он кивнул. И произнес:

– Можно я хоть руку твою… коснусь. Мне… то, что ты рассказала, мне как ножом по сердцу. Очень больно, страшно. Что я, вот ты да.

– Тебя убить хотели, уже все готово было.

– А тебя убивали по частям.

Оба помолчали. Затем неожиданно Тимофей почувствовал, как Мина взяла его запястье, прижала руку к себе. Он коснулся ее лица пальцами. И тут же извинился.

– Нет, ничего не говори. Ты так видишь, хотя б на меня посмотришь. Хочешь расскажу, какая я?

Он кивнул. Мина, не выпуская его руки, принялась описывать: русые волосы, высокая, последний раз, когда мерялась, ростом была метр двадцать. В классе считали, вырасту дылдой под метр восемьдесят. Лицо обычное, с конопушками, такими маленькими рыженькими, на шее пятнышко темное, говорят, от дедушки досталось. И на спине тоже пятнышко, но побольше. Показывать не стала, понятно, ни то, ни другое. Глаза серые, шея длинная, девчонки иногда Жирафой называли. Она их тогда колотила. В отличие от замкнутого в себе Тимофея, Мина умела и всегда была готова постоять за себя. Чуть что – лезла на рожон. Она и сейчас смеялась, когда рассказывала, что сделала с Пашкой, когда тот ей на стул кнопки подсыпал.

Тимофей слушал, улыбался, но в глубине души и болел за нее и завидовал ей. У него так не получилось бы, в драках он вечно отступал, всегда старался уйти от стычек. А она раз паренька, Сашку, от его недруга так защитила, что тот ее потом возненавидел. Первый класс, что еще сказать. Сам хотел отбиться, а она влезла.

Тимофей снова спросил, давно ли она здесь обретается, но Мина опять ушла от прямого ответа. Потом спохватилась, заболтались, надо ж суп варить. И верно сказала, время он, живущий в вечной ночи, и прежде ощущал довольно точно, а теперь и подавно, будто какое неведомое чувство проклюнулось. Мог уверенно сказать, который сейчас час, ощущая солнце, кружащее над миром. Ночью, нет, ночью все не так и не то, но стоило наступить утру, механизм в нем начинал отсчитывать часы и минуты с поразительной точностью. Вот сейчас отчетливо понимал, что время перевалило за три пополудни. Через полчаса Мина позвала его обедать. Он не сдержался.

– Дай мне тебя обнять, хозяюшка, за твои труды.

– Прекрати, гостюшко-горюшко. Ты ведь как щепка худой, тебя кормили через раз?

Он кивнул. Так и было, последние месяцы отец перестал заботиться о сыне, хорошо, если Тимофей ел раз в день, а бывало, что вот как в свой последний раз – так и вовсе сутки ничего в рот не брал. Только гематоген и яблоки, что Мина из ночи принесла.

– Я не знала. Тогда понимаю, почему у тебя от всякой ерунды слеза течет. Нет, я не… просто не думала, что тебя еще и голодом морили.

– Отец напивался и забывал. Или не хотел. Он всегда говорил, у нас денег очень мало, да и то пропивал все.

Мина удивилась:

– Как же мало? Вон, в карманах шесть тысяч нашли, до сих пор тратим, а ведь это он просто положил. И еще на карточке сколько-то должно быть. Ой, давай я схожу – у аптеки, тут в двух остановках автобуса, банкомат есть. Он, может, без камеры, да и потом, я ж не буду брать. Тем более, если там мало или ничего. И платок повяжу, будто старушка старая.

Она оставила Тимофея перебирать падалицу, почище – мыть, побитую – за окно, и сама умчалась. От дома до шоссе, с которого свернул в последний раз отцов «шевроле», эдак минуть десять быстрого хода. Если автобусы ходят, как и везде меж поселками, ждать прибытия транспорта придется долго. Мальчуган положил ей полтора часа на путешествие, попросив еще гематогена купить, это лакомство у него теперь прочно ассоциировалось с хозяйкой заброшенного дома. Но Мина успела куда быстрее, видимо, расписание у нее имелось. Или повезло, но через полчаса, едва он закончил со вторым ведром, и собирался разложить вымытые чистые и не слишком битые яблоки на столе, для просушки, калитка скрипнула. Девчушка ворвалась в дом, остановилась подле Тимофея.

– Ну, ты говори. Семьдесят тыщ у него на счету. Богатеи. Да на такие деньги можно год жить и то останется. Можно антрациту на три зимы купить, можно… да вообще новый дом купить, правда больше денег не останется, но это ж сколько у него скопилось. А тебя в черном теле держал, за каждую копейку давился. С ума сойти. И да, я тебе три плитки купила еще. Нет, я не снимала ничего, это на остаток. В универсаме сниму, там народу больше, внимания не обращают. И потом, все говорят, будто там с карточек денег не воруют. Вот и снимем, или лучше вообще будем ей пока расплачиваться, я слышала, если это особенная карта, на нее обратно деньги падают, с каждой покупки. Не знаю, брешут ли, но может и такое быть. Я попробую. Ты не против?

Он мотнул головой, наоборот, если это такая карточка, будет здорово, коли так.

Мина почему-то замолчала. Тимофей почувствовал, как она стала проверять яблоки, заметила, как он хорошо отобрал, вот хозяйственный мужчина ей попался.

– Что-то не так? – не выдержал мальчуган.

– Да нет, все так. Просто… – и снова не стала договаривать. Похмыкала и попросила собрать яблоки, уже просохли. Либо посушим, либо джем сварим. Правда, она варить не умела, но посушить – почему нет. Потом компот сделать можно.

Снова вздохнула. Не выдержала:

– Я знаешь, я… подумала, как ты тут зимой-то выдержишь. Холодно, тошно, никуда не выйти, коли все завалит. Да еще и крышу надо покрыть, худая.

– Мина, мы же вместе, справимся.

– Ты уверен? – нерешительно спросила она. Тимофей кивнул, резко, аж в шее хрустнуло. Она выдохнула.

– Тогда с твоими деньгами… заживем. Но ты все равно скажи…

– Не скажу. Я с тобой останусь. Не представляю, как ты тут жила.

– Не очень, – честно призналась девчушка. – Но будет лучше. Я не сомневаюсь. И ты не сомневайся, раз уж остаться решил.

Последующие дни они провели в работе по хозяйству. Удивительно, но сколь же приятно было оказаться полезным Мине, Тимофей давно не ощущал такого чувства нужности, иногда работая через не могу, – так старался показать себя. Мина нашла стекла, доски, вторые рамы, принесла годную черепицу с соседних развалюх. Тимофей ее усилиями поднявшийся на крышу, наловчившись, латал дыры, даже не представляя, как выглядит со стороны – сидя почти на водостоке. Но доски выдержали, много он не весил, даже для своего возраста, хотя хозяйка и кормила его буквально через не могу. Очень хотелось вернуть гостя, ставшего таким желанным в норму.

Потом они занялись внутренней отделкой помещений: девчушка набрала фактурных тканей, явно сказать невозможно, покупала она их или брала из собственных запасов, найденных в доме. Изредка сообщала, что уезжает, а пока хозяйки не было, гость отрабатывал свое проживание, очень желая быть нужным, быть мужчиной уже – без всяких скидок на немощь, от которой открещивался, не желая признавать ее силу. А потому старался делать еще больше, пока Мины не было дома. Иногда не слишком верно и правильно, тогда, Тимофей понимал это, Мина тихонько переделывала его работу. Он не обижался, взяв за правило перепроверять на слух и наощупь.