Ужас в ночи

Эдвард Фредерик Бенсон

Ужас в ночи

Эти истории написаны в стремлении приятно пощекотать нервы читателю. Тот, кому случится на досуге развлечь себя чтением перед сном, когда за окном темно и дом спит, должно быть, не раз бросит взгляд в дальний угол комнаты, желая удостовериться, что в тени ничто не таится. Ведь это главная тема мистических рассказов, повествующих о мрачных незримых силах, которые порой проявляют себя самым пугающим образом. А посему автор горячо желает читателям с испугом провести время.

Э. Ф. Бенсон

Школа перевода В. Баканова, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Комната в башне

Должно быть, каждому, кто постоянно видит сны, случалось хотя бы раз замечать, как события или обстоятельства сновидения впоследствии отражаются в материальном мире. Я ничуть не нахожу это странным; куда удивительнее было бы, если бы сны никогда не сбывались – ведь они, как правило, касаются известных нам людей и мест, с которыми мы совершенно естественно имеем дело в часы бодрствования. Несомненно, в сновидениях зачастую случаются абсурдные и фантастические вещи, которые вряд ли могут произойти наяву. Тем не менее простой расчет вероятностей говорит нам, что в случайном исполнении сновидения человека, постоянно видящего сны, нет ничего необыкновенного. Например, не так давно сбылся один мой сон, в котором я не нахожу ничего примечательного и психологически значимого. Дело было так.

Один мой друг, живущий за границей, столь любезен, что примерно раз в две недели пишет мне письма. Поэтому, когда с получения последнего письма прошло около четырнадцати дней, я, должно быть, сознательно или безотчетно стал ждать вестей от друга. Как‐то раз на минувшей неделе мне приснилось, будто я поднимаюсь по лестнице переодеться к ужину, и тут раздается хорошо знакомый мне стук почтальона в дверь. Я спускаюсь и среди полученной корреспонденции обнаруживаю письмо от моего друга. Вслед за этим начинается фантастическое: вскрыв письмо, я нахожу туз бубен, на котором прекрасно известным мне почерком друга нацарапано: «Отправляю тебе этот предмет на хранение, поскольку, как тебе известно, держать тузы в Италии – неоправданный риск». Следующим вечером я собирался уже идти наверх, чтобы переодеться, когда услышал стук почтальона, совсем как в моем сновидении. Среди писем нашелся конверт от моего друга, только туза бубен в нем не было. Обнаружься он там, я придал бы куда больше значения событию, которое в нынешних обстоятельствах представляется мне самым обыкновенным совпадением. Несомненно, я осознанно или подсознательно ожидал письма, и из этого ожидания родился сюжет моего сна. А мой друг, сознательно или безотчетно отметив, что не писал мне уже две недели, поспешил сесть за письмо. Однако порой найти объяснение бывает не так просто, и для следующей истории у меня нет разгадки. Из тьмы она пришла и во тьму вернулась.

Всю жизнь я вижу сны. Редкая ночь проходит без грез, а порой в моем спящем уме разворачивается целая цепочка самых невероятных приключений. Почти всегда они приятны, хотя зачастую незначительны. Рассказ же мой пойдет об исключении.

Когда мне было около шестнадцати лет, я впервые увидел один сон. Начинался он с того, что я стою перед дверью большого дома из красного кирпича, где мне, как я понимаю, предстоит остановиться. Открывший дверь слуга сообщает, что чай подан в саду, и ведет меня через обшитый темным деревом холл с невысоким потолком и большим открытым камином на веселый зеленый газон, окруженный цветочными клумбами. Там за чайным столом сидит небольшая компания. Никто из присутствующих мне не знаком, кроме одноклассника, Джека Стоуна, который, судя по всему, живет в этом доме. Джек представляет меня отцу, матери и сестрам. Я несколько удивлен своему присутствию в этом обществе, так как едва знаком с Джеком Стоуном, никогда его не любил, да к тому же он покинул школу примерно за год до описываемых событий. День очень жаркий, и за столом царит уныние. На дальнем краю газона возвышается красная кирпичная стена с железной калиткой посередине, а за ней растет грецкий орех. Мы сидим в тени дома напротив высоких окон, за которыми виднеется накрытый стол, сверкающий стеклом бокалов и серебром приборов. С одной стороны заднего фасада возвышается трехэтажная башня, кажущаяся гораздо старше основного здания.

Вскоре миссис Стоун, до сих пор сидевшая, как и остальные, в полном молчании, говорит мне: «Джек покажет вам комнату. Я приготовила вам комнату в башне».

От этих слов у меня почему‐то падает сердце, словно я предчувствовал, что мне достанется комната в башне, и там ждет нечто ужасное. Джек сразу же встает. В молчании мы проходим через холл, поднимаемся по широкой дубовой лестнице со множеством поворотов и наконец оказываемся на небольшой площадке с двумя дверьми. Джек открывает одну из них, вталкивает меня внутрь и захлопывает дверь. В этот миг я понимаю, что предчувствие меня не обмануло: в этой комнате таится нечто жуткое. Ужас поглощает меня, и я просыпаюсь с лихорадочно бьющимся сердцем. Этот сон в разных вариантах то и дело снился мне на протяжении пятнадцати лет. Чаще всего он повторялся в точности как описано выше: чай на газоне, гробовая тишина, в которой звучит смертельный приговор, восхождение с Джеком Стоуном по лестнице в башню, где обитает ужас, и паническое пробуждение в тот миг, когда я оказываюсь в комнате. Чем она грозит мне, я ни разу не увидел. Временами мне снились вариации на ту же тему. Иногда, например, мы сидели за ужином в столовой, в окна которой я заглядывал, когда этот дом явился мне впервые. Но где бы мы ни находились, за столом неизменно царило молчание, уныние и зловещее предчувствие чего‐то ужасного. И всегда молчание нарушалось словами миссис Стоун: «Джек покажет вам комнату. Я приготовила вам комнату в башне». После чего я неизменно был вынужден следовать за Джеком по дубовой лестнице со множеством поворотов и входить в комнату, которая с каждым посещением внушала мне все больший ужас. А то я обнаруживал себя за молчаливой карточной игрой в гостиной с огромными люстрами, заливающими комнату ослепительным светом. Что это за игра, я не имею ни малейшего представления. Помню лишь, как ощущал себя несчастным в ожидании того момента, когда миссис Стоун встанет и скажет: «Джек покажет вам комнату. Я приготовила вам комнату в башне». Гостиная находилась рядом со столовой и, как я сказал, всегда сияла огнями, в то время как остальной дом неизменно находился во мраке. И все же как часто я тщетно пытался разглядеть масть на картах, едва различимых в лучах этого ослепительного света! Да и сами карты были странные: ни одной красной масти, только черные, а иные карты закрашены черным целиком. Их я ненавидел и боялся.

По мере повторения сна я знакомился и с другими частями дома. Из гостиной коридор вел в курительную комнату с дверью, обитой зеленым сукном. В коридоре всегда царила темнота, и часто я сталкивался там с выходящим из курительной человеком, чьего лица не мог разглядеть. Персонажи этого сновидения претерпевали любопытные метаморфозы, словно живые люди. Миссис Стоун, например, при нашей встрече была черноволоса, а со временем поседела и уже не поднималась стремительно со словами «Джек покажет вам комнату. Я приготовила вам комнату в башне», а вставала очень медленно, словно силы оставили ее. Джек вырос в довольно несимпатичного молодого человека с коричневыми усиками, а одна из сестер перестала появляться за столом, и я понял, что она вышла замуж.

Потом сновидение оставило меня на шесть месяцев или даже долее, и я уже начал надеяться, что больше его не увижу, – такой необъяснимый ужас оно мне внушало. Тем не менее настала ночь, когда меня вновь повели на газон к чайному столу, и все присутствующие оказались одеты в черное, а миссис Стоун отсутствовала. Я догадался о причине, и сердце мое забилось чаще от радостной надежды, что теперь мне не придется спать в башне. И хотя обычно все мы хранили молчание, на этот раз я говорил и смеялся от облегчения, чего раньше не случалось. Но даже тогда мне было неуютно, поскольку остальные молчали и украдкой переглядывались. Вскоре мое красноречие иссякло, и чем ближе подходил час сумерек, тем мрачные предчувствия охватывали меня сильнее прежнего.

Внезапно тишину разорвал хорошо знакомый голос миссис Стоун, который произнес: «Джек покажет вам комнату. Я приготовила вам комнату в башне». Казалось, этот голос доносится со стороны калитки в красной кирпичной стене, окружающей газон, и, взглянув туда, я увидел, что земля за стеной усеяна надгробиями. Они светились странным сероватым светом, и на ближайшем из них я прочел: «Недоброй памяти Джулии Стоун». Как всегда, Джек встал из-за стола, и я последовал за ним через зал и вверх по лестнице со множеством поворотов. На этот раз тьма сгустилась до предела, и знакомые очертания мебели в проклятой комнате были едва различимы, а к тому же там стоял чудовищный запах тления, и я с криком проснулся.

Этот сон с описанными вариациями и метаморфозами время от времени повторялся на протяжении пятнадцати лет. Порой я видел его две или три ночи подряд, однажды сновидение, как я упоминал, покинуло меня на полгода, однако в среднем, полагаю, приходило раз в месяц. Оно, очевидно, представляло собой подобие ночного кошмара и всякий раз завершалось чудовищным испугом, который не только не уменьшался, но и напротив, увеличивался раз от раза. К тому же сновидение было пугающе последовательным. Персонажи, как я уже упоминал, становились все старше, вступали в брак, даже смерть навестила это молчаливое семейство, и после кончины миссис Стоун больше не появлялась за столом, хотя именно ее голос всякий раз сообщал, что для меня приготовлена комната в башне, и, где бы мы ни находились – на газоне или в одной из комнат, выходящих окнами в ту сторону, – я всегда видел ее могилу сразу за железной калиткой. Замужняя сестра обычно не появлялась в доме и все же один или два раза присутствовала за столом вместе с мужчиной, которого я счел ее супругом. Тот, как и все остальные, хранил молчание. Однако из-за постоянного повторения я перестал задумываться об этом сне в часы бодрствования. С Джеком Стоуном я за все эти годы не встречался и ни разу не видел дома, похожего на мрачное здание из сна. А потом случилось одно событие.

В этом году до конца июля я был в Лондоне, а на первой неделе августа отправился погостить у друга в доме, который тот снял на лето в Суссексе, в Эшдаунском лесу. Я выехал из Лондона рано утром, чтобы встретиться с Джоном Клинтоном на станции Форест-Роу. Мы планировали весь день играть в гольф, а вечером отправиться к нему домой. Джон приехал на своем автомобиле, и, проведя чудесный день, мы в шестом часу двинулись в путь. Ехать предстояло около десяти миль. Поскольку было еще рано, мы не стали пить чай в клубе, а решили подождать до дома. Пока мы ехали, погода, до того бывшая восхитительно свежей, хотя и жаркой, переменилась, стало очень душно и мрачно. Меня охватили дурные предчувствия, как всегда бывает перед грозой. Джон, впрочем, не разделял моего впечатления и приписывал мнящуюся мне мрачность погоды тому факту, что я проиграл оба матча. Однако дальнейшие события показали, что я не ошибся, хотя не думаю, чтобы разразившаяся ночью гроза была единственной причиной моей подавленности.

Наш путь лежал между высокими холмами, и вскоре я заснул. Разбудила меня тишина, наставшая, когда умолк мотор, и с внезапным трепетом – отчасти от страха, а в большей степени от любопытства – я обнаружил себя на пороге дома из своих сновидений. Мы прошли через холл с низкими потолками, обшитый панелями темного дерева, и вышли на газон, где в тени дома стоял накрытый к чаю стол. Газон окружали цветочные клумбы, вдоль одной стороны тянулась стена красного кирпича с калиткой посередине, а за ней среди некошеной травы возвышался грецкий орех. Чрезвычайно длинный фасад дома оканчивался трехэтажной башней, которая была заметно старше основного здания.

На этом сходство с моим повторяющимся сновидением пока что заканчивалось. За столом восседала не молчаливая и страшная семья, а большая развеселая компания, в которой я всех знал. Несмотря на ужас, который неизменно внушал мне этот сон, такое его воплощение ничуть меня не напугало, и я с любопытством ждал, что будет дальше.

Время чая прошло за веселыми разговорами. Наконец миссис Клинтон поднялась, и я немедленно понял, что она сейчас скажет. Обращаясь ко мне, хозяйка проговорила:

– Джон покажет вам комнату. Я приготовила вам комнату в башне.

На мгновение меня охватил знакомый ужас, однако быстро отступил, сменившись наисильнейшим любопытством. И уже вскоре оно было с лихвой удовлетворено.

Джон повернулся ко мне.

– Это на самом верху, но, думаю, тебе будет удобно. Другие комнаты заняты. Хочешь взглянуть?.. Черт побери, ты не ошибся – собирается гроза! Как потемнело.

Я встал и последовал за ним. Мы прошли через холл и поднялись по прекрасно знакомой мне лестнице. Джон открыл дверь, и в тот же миг, как я вошел, меня вновь сковал безотчетный страх. Я не знал, чего боюсь, – просто боялся. А затем, словно внезапное воспоминание, когда в памяти всплывает давно забытое имя, ко мне пришло осознание. Я боялся миссис Стоун, чью могилу со зловещей надписью «Недоброй памяти» так часто видел в своих снах за газоном, прямо под моим окном. И вновь страх ушел, как не было, и я удивился, чего здесь бояться. Так, мысля спокойно, трезво и рационально, я оказался в той башне и той комнате, что столь давно преследовала меня во снах.

Я по-хозяйски огляделся и обнаружил, что хорошо знакомая мне обстановка из моих сновидений ничуть не изменилась. Слева от двери стояла кровать – вдоль стены, изголовьем в угол. На одной линии с изголовьем располагались камин и небольшой книжный шкаф. Стену напротив двери прорезали два окна с решетчатыми переплетами, между которыми стоял туалетный столик, а вдоль четвертой стены – умывальник и большой буфет. Мой багаж уже распаковали, все принадлежности для умывания и переодевания были аккуратно разложены на умывальнике и туалетном столике, а на кровати лежала расправленная одежда к ужину. Тут, к своему необъяснимому отчаянию, я обнаружил в комнате два весьма подозрительных предмета, которых не видел во снах: портрет миссис Стоун в полный рост и черно-белый набросок Джека Стоуна, каким он предстал передо мной всего неделю назад в последнем из повторяющихся сновидений, – довольно скрытный и недобрый мужчина лет тридцати. Его портрет висел между окнами, глядя прямиком на другой портрет над кроватью. Взглянув на этот другой, я вновь испытал чудовищный ужас.

Миссис Стоун была запечатлена такой, какой я видел ее во сне в последний раз, – старой, увядшей и седой. Однако, несмотря на очевидную слабость плоти, она излучала чудовищную энергию и жизненную силу – недобрую, кипящую невообразимым злом. Зло сквозило в прищуренных хитрых глазах, в демонической улыбке. Лицо горело тайным и притом отталкивающим весельем; стиснутые на коленях руки, казалось, трясутся от едва сдерживаемого возбуждения. Заметив подпись в нижнем левом углу картины, я присмотрелся, желая узнать художника, и прочел: «Джулия Стоун, писано Джулией Стоун».

Тут в дверь постучали, и вошел Джон Клинтон.

– Не нужно ли тебе чего? – поинтересовался он.

– Кое-что мне как раз не нужно, – откликнулся я, указывая на картину.

Он рассмеялся.

– Неприветливая пожилая леди! Насколько помню, автопортрет. Впрочем, она себе не польстила.

– Разве ты не видишь – это едва ли человеческое лицо! – воскликнул я. – Лицо ведьмы, дьявольское лицо!

Джон всмотрелся в портрет.

– Да, не особо приятное. Для спальни, пожалуй, не слишком подходит. Охотно представляю, какие кошмары снились бы мне, будь такое над моей постелью. Если хочешь, я прикажу убрать.

– Буду очень признателен, – ответил я.

Джон позвонил, и с помощью слуги мы сняли картину, вынесли ее на площадку и прислонили к стене.

– Черт побери, ну и тяжела же старая леди! – воскликнул Джон, утирая лоб. – Нет ли у нее какого греха на совести?

Меня тоже поразила необыкновенная тяжесть картины. Я собирался ответить, как вдруг увидел, что ладонь моя покрыта кровью.

– Я каким‐то образом порезался, – сказал я, и Джон с удивлением воскликнул:

– Ничего себе, я тоже!

Тут слуга вытер руки платком, и на платке тоже осталась кровь.

Мы с Джоном вернулись в комнату и вымыли руки. Порезов ни на его, ни на моей ладони не обнаружилось. Убедившись в этом, мы, словно по негласному уговору, не стали заострять на этом внимания. Мне отчего‐то не хотелось думать о произошедшем, и я предполагаю, хотя и не могу утверждать, что его охватило такое же нежелание.

После ужина жара и духота в преддверии надвигающейся грозы резко усилились, и часть вечера мы провели на дорожке, идущей вдоль газона, где пили чай. Стояла кромешная тьма – сквозь густые тучи, затянувшие небо, не пробивались ни звезды, ни лунный свет. Постепенно все разошлись – дамы по спальням, мужчины в курительную или бильярдную, – и к одиннадцати часам мы с хозяином остались наедине. Весь вечер его как будто что‐то тревожило, и теперь он сразу заговорил:

– У слуги, который помогал нам с картиной, тоже была кровь на ладони, ты заметил? Я спросил, не порезался ли он, а тот ответил, что, вероятно, да, хотя следов не осталось. Откуда же кровь?

Поскольку я запретил себе об этом думать, мне удалось выбросить произошедшее из головы и совершенно не хотелось к нему возвращаться, особенно перед сном.

– Не знаю, да и неважно – главное, что портрет миссис Стоун больше не висит над моей кроватью, – откликнулся я.

Джон встал.

– И все же странно… Ха! Сейчас ты увидишь еще кое-что странное.

Из дома вышел его пес, ирландский терьер. Свет из открытой двери падал на газон и калитку, за которой рос грецкий орех. Пес ощетинился, обнажил клыки и негромко зарычал от страха и гнева, словно готовый напасть. Не обратив ни малейшего внимания ни на своего хозяина, ни на меня, он напряженным шагом двинулся к калитке, постоял там, не переставая рычать, а потом внезапно утратил всю свою храбрость и с протяжным воем бросился на полусогнутых лапах обратно в дом.

– Он делает так по сотне раз на дню, – заметил Джон. – Словно видит нечто, вызывающее у него ненависть и страх.

Я подошел к калитке и огляделся. В траве что‐то шевелилось, и раздавался звук, в котором я с некоторым промедлением узнал кошачье мурлыканье. Чиркнув спичкой, я обнаружил его источник: большого иссиня-серого персидского кота. Тот в экстазе кружил у калитки, время от времени обнюхивая траву. Кошачьи глаза горели, хвост торчал трубой.

Я рассмеялся.

– Боюсь, тайна разгадана: здесь кот в одиночку празднует Вальпургиеву ночь.

– Да, это Дариус, – откликнулся Джон. – Он проводит там большую часть дня и всю ночь. Только загадку поведения пса это не объясняет, лишь добавляет еще одну, ведь Дариус и Тоби – лучшие друзья. Что делает там кот и почему это доставляет ему такое удовольствие, в то время как Тоби в ужасе?

Тут я припомнил жуткую подробность из своего сна: за калиткой, ровно там, где сейчас вился кот, стояло белое надгробие со зловещей надписью. Однако прежде, чем я заговорил, полил дождь – такой сильный и внезапный, будто кто‐то открыл в небесах кран. Большой кот немедленно протиснулся через прутья калитки и помчался в дом. Там он уселся на пороге, пристально вглядываясь в темноту, а когда Джон подвинул его, чтобы закрыть дверь, кот зашипел и ударил хозяина лапой.

Теперь, когда портрет Джулии Стоун остался за дверью на лестничной площадке, комната в башне меня почему‐то совершенно не пугала, и, отправляясь в постель, сонный и с тяжелой головой, я не испытывал ни малейшего интереса к происшествию с окровавленными ладонями и удивительному поведению пса и кота. Последним, что я увидел, прежде чем потушить свет, был пустой прямоугольник на стене над кроватью, где раньше висел портрет. Обои, в остальной комнате поблекшие, здесь сохранили свой первоначальный темно-красный цвет. Потом я задул свечу и немедленно уснул.

Столь же мгновенно я проснулся и рывком сел в кровати. Мне почудилась вспышка яркого света, хотя теперь кругом стояла кромешная тьма. Я прекрасно сознавал, где нахожусь: в комнате, которой так боялся в своих сновидениях. Однако страх, который я пережил во сне, не шел ни в какое сравнение с тем ужасом, что парализовал меня теперь. Над домом прогремел гром, и все же догадка о том, что меня разбудила всего лишь вспышка молнии, ничуть не унимала колотящееся сердце. Я чувствовал, будто не один в комнате, и инстинктивно вытянул правую руку в попытке защититься. Рука моя уткнулась в висящую на стене раму.

Я вскочил, перевернув прикроватный столик, и услышал, как на пол упали мои часы, свеча и спички. В это мгновение в свече не было нужды: тучи разорвала еще одна ослепительная вспышка, и я увидел, что над моей кроватью вновь висит портрет миссис Стоун. Комната снова погрузилась во тьму, и все же я успел рассмотреть еще кое-что: фигуру в изножье кровати, пристально глядящую на меня. Она была облачена в некое белое одеяние в пятнах плесени, а лицо как две капли воды походило на портрет.

Над крышей вновь прогремел гром. Когда он смолк, в гробовой тишине я услышал приближающийся шорох шагов и, страшнее всего, почуял запах тления и распада. А потом на шею мне легла рука и над ухом раздалось частое возбужденное дыхание. Хотя это существо можно было осязать, обонять, видеть и слышать, я знал, что оно не принадлежит к нашему миру и обладает не телом, но силой воплощаться. Знакомый голос произнес:

– Я знала, что однажды ты придешь в комнату в башне. Я давно ждала тебя, и вот наконец ты здесь. Сегодня меня ждет пир, и недалек тот час, когда мы будем пировать вместе.

Лихорадочное дыхание приблизилось, я ощутил его на своей шее, и в этот миг парализовавший меня ужас отступил перед животным инстинктом самосохранения. Я ударил существо обеими руками и ногой. Раздался тонкий визг, и что‐то мягкое тяжело упало на пол. Я шагнул вперед, едва не споткнувшись о нечто, и каким‐то чудом нащупал ручку двери. В следующую секунду я выскочил на лестничную площадку, и дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной. Тотчас где‐то внизу открылась другая дверь, и по лестнице спешно поднялся Джон Клинтон со свечой в руке.

– Что произошло? Моя комната прямо под твоей, и я услышал шум, будто… Господи! Да у тебя плечо в крови!

Как он потом рассказывал, я стоял, шатаясь, белый как полотно, а на плече у меня был кровавый след, словно от ладони.

– Оно там, – проговорил я, указывая пальцем на дверь. – Понимаешь, это она. И портрет там, висит на том же месте, откуда мы его сняли.

Джон рассмеялся:

– Дружище, тебе просто приснился кошмар!

Он протиснулся мимо меня и открыл дверь. Я стоял, окаменев от страха, не в силах ни пошевелиться, ни остановить его.

– Фу! Что за мерзкая вонь! – воскликнул Джон и шагнул в комнату, скрывшись из виду. Через мгновение он вышел, такой же белый, как я, и захлопнул за собой дверь. – Да, портрет там, – проговорил он, – а на полу нечто… существо, запятнанное могильной землей. Пойдем скорее, прочь отсюда!

Не помню, как я спустился. Меня охватили чудовищная дрожь и тошнота – духа, не тела, – и не раз Джон подталкивал меня со ступеньки на ступеньку, то и дело оглядываясь в страхе наверх. Наконец мы очутились в его туалетной комнате этажом ниже, и я рассказал все, что описано выше.

Продолжение истории будет кратким. Некоторые из моих читателей, верно, уже догадались о природе этого существа, если помнят необъяснимое происшествие на кладбище Вест-Фоули восемь лет назад, когда трижды хоронили одну самоубийцу и всякий раз гроб через несколько дней пробивался сквозь землю наружу. После третьей попытки, чтобы пресечь толки, тело похоронили в другом месте на неосвященной земле – а именно за железной калиткой сада у дома, в котором когда‐то жила эта женщина. Она покончила с собой в комнате на вершине башни. Звали ее Джулия Стоун.

Впоследствии тело вновь тайно откопали, и оказалось, что гроб полон крови.

Ужас в ночи

Передача эмоций – явление столь распространенное, столь часто наблюдаемое, что человечество давно перестало считать его заслуживающим внимания или удивления – не более, чем естественные и достоверно установленные законы, повелевающие передачей веществ или физической энергии. Никого, скажем, не удивляет, что, если открыть окно в жаркой комнате, туда поступает прохладный свежий воздух с улицы. Точно так же никто не удивляется, когда бодрый и веселый человек, вошедший в комнату, полную мрачных и унылых людей, моментально развеивает скуку, подобно тому как свежий воздух из открытого окна развеивает духоту. Каким способом передается настроение, неизвестно. Если существует вполне объяснимое физически чудо беспроводной связи (постепенно утрачивающее свою чудесность по мере того, как чтение свежих газет в Средней Атлантике входит в привычку), возможно, не слишком скоропалительно предположение о том, что таинственный механизм передачи эмоций тоже представляет собой физическое явление. Не подлежит сомнению, что при созерцании однозначно материальных вещей, таких как текст на бумаге, эмоции передаются прямо в сознание – например, когда книга доставляет нам удовольствие или внушает жалость к персонажам. Следовательно, не исключено, что сознание одного человека может влиять на сознание другого посредством материи.