скачать книгу бесплатно
Впервые я чувствую песню каждой клеточкой тела и в самых далеких уголках души. И дело не только в том, что прошло много времени с тех пор, как я в последний раз пела, и поэтому чувствовала себя совершенно истощенной, а сейчас впитываю каждую ноту, будто одна лишь музыка способна полностью вернуть меня к жизни… дольше, чем на короткие две минуты, за которые поется песня. Дело в том, что сегодня я познала ее душу. Сегодня я поняла, что значит тосковать по прошлому, которое давно позади. Недостижимо далеко, потому что ты совершил одну-единственную ошибку, и теперь никогда уже не сможешь быть тем человеком, которым был раньше. Которым хотел быть.
Несколько человек аплодируют, возвращая меня в настоящее.
Я быстро-быстро моргаю, чтобы сдержать слезы. Песня давно подошла к концу, и я с облегчением выдыхаю, ведь монет в коробочке, если сложить их с теми, что лежат в кармане, хватит на билет до Сент-Хеленса. Поезд, на который я собиралась сесть, должен уже отправляться, но следующий придет всего через двадцать минут, и мне хватит времени, чтобы добраться до кладбища.
– Споешь еще одну песню? – неразборчиво из-за печенья во рту спрашивает маленький мальчик лет, наверное, пяти или шести.
– Нет, прости. Мне нужно успеть на поезд.
– Жаль. – Мама кладет малышу монету в ладошку и показывает, куда ее бросить, после чего они уходят. Другие слушатели уже разбрелись. Рядом стоит только один парень, словно чего-то ждет. На нем теплая коричневая парка и горчично-желтая шапка-бини, и он смотрит на меня, пока я проверяю, нет ли поблизости сотрудников службы безопасности, а потом поднимаю заработанные деньги. Дрожащими руками, как будто краду.
Парень по-прежнему стоит на месте, засунув большие пальцы в карманы парки.
– А ты поешь что-то еще, кроме Beatles?
Я мотаю головой, во рту почему-то пересохло.
– Не сегодня, нет. Мой поезд…
– Я имею в виду не сейчас. В принципе.
Обычно в голову быстро приходят ответы, когда со мной кто-то заговаривает. Язык у меня хорошо подвешен. Находчивость – это первое, чему учишься, когда растешь в Кикрдейле[3 - Район Ливерпуля.]. Но сейчас… Что-то изменилось в бормотании и гуле окружающих звуков, и у меня появляется ощущение, будто все люди слышат, что я говорю.
– Что ты еще поешь? – спрашивает парень, и я понимаю, что выбивает меня из колеи. Его голос. Гортанные звуки ливерпульского акцента у большинства мужчин звучат резко. У него же в них чувствуется что-то мягкое, будто кто-то прижимает шершавую ткань к плавному изгибу.
Мне бы очень хотелось запретить мозгу подбирать картинки к голосам, тонам и звукам, но, скорее всего, проще перестать дышать.
– Я правда не хочу тебя забалтывать, – произносит он, и что-то внутри меня отвечает: «А жаль». Мне действительно нравится слушать, как он говорит. Его голос вызывает в голове приятные образы, которые вытесняют зловещие.
– И тебе надо успеть на поезд, верно?
Я смотрю на большие часы под стеклянной крышей. У меня осталось где-то пятнадцать минут.
– Все нормально, мне… – Когда я снова поворачиваюсь к нему, его взгляд встречается с моим и удерживает его, а слово, которое я только что хотела сказать, будто испаряется.
У него зелено-карие глаза, и то, как он смотрит в мои, просто не позволяет отвернуться. Я даже думать о чем-то другом не могу. В этих глазах светится искренний интерес, любопытство… и ни капли навязчивости.
– Нет, я пою не только Beatles. Мне даже не нравится петь Beatles. В смысле, ничего не имею против Beatles. Но…
– … туристы ничего другого не хотят, – заканчивает мое предложение он. – Рано или поздно их перерастаешь.
И этим все сказано.
– Я почему спрашиваю… – Парень улыбается, и я чувствую легкое смущение. – У меня свой паб в гавани, и я часто помогаю городским уличным музыкантам.
– Если они не поют Beatles.
– Суть ты уловила. – Задумавшись, он издает короткий звук, низкий и напевный, который почему-то приятно отзывается у меня в животе. – Может, тебя это заинтересует?
– Паб, значит, – не очень-то остроумно откликаюсь я. У него уже есть паб? По-моему, ему примерно лет двадцать пять, как в таком возрасте можно открыть свое дело? Но ему это даже подходит. Трех- или четырехдневная щетина подчеркивает угловатую челюсть. Хотя он низко надвинул на лоб шапку, под ней все равно видно несколько колечек в левом ухе и одно в правой брови. Я чертовски хорошо могу себе представить, как, подвернув рукава рубашки, он разливает пиво или смешивает коктейли и одаривает каждого посетителя в баре этой открытой улыбкой.
– «У Штертебеккера», – говорит парень.
Однако мне это совершенно ни о чем не говорит. Что это вообще за слово? Пока его произнесешь, язык в узел завяжется.
Он склоняет голову набок.
– Ты ведь здешняя, ты не могла о нем не слышать. – На мгновение он выглядит абсолютно уверенным, затем эта убежденность дает трещину и уступает место глубокому удивлению.
– Меня какое-то время не было в городе. – Щеки у меня пылают, и, невзирая на холод, это не самое приятное ощущение. Не хочу, чтобы теперь он спросил, в какой глуши я жила, раз не знаю его явно ультрапопулярный паб. Потому что это, черт возьми, недалеко от правды.
Но затем он разражается громким смехом и одновременно качает головой.
– Нет, ты его не знаешь. Никто его не знает.
– Секретное место, так?
– Что-то типа того. Я и неизвестных местных музыкантов тоже поддерживаю. Они мне нужны. Иногда они спасают мне за… ведение.
– Заведение, ясно.
– О’кей. Задницу тоже. – Он смеется, и я не могу не улыбнуться в ответ. Это, впрочем, приводит к тому, что я резко осознаю, чем сейчас занимаюсь. Бабуля умерла. Через час незнакомый священник начнет говорить о ее добрых делах, но, вероятно, упустит из виду все ее милые причуды. Потом мы опустим ее тело в ледяную, промокшую от дождя землю, а…
У меня сжимается горло.
А я флиртую с первым же скаузером[4 - Скауз – так называемый ливерпульский или мерсисайдский английский; акцент и диалект английского языка, распространенный в графстве Мерсисайд, крупнейшим городом которого является Ливерпуль. Скаузерами называют тех, кто говорит на скаузе.], которому нужно от меня больше, чем просто стащить кошелек?
Внезапно мне становится нечем дышать. Сердце стучит быстро и сильно, но кажется, что оно практически не качает кровь по моему телу. Похоже, где-то она останавливается. Пальцы покалывает от пронизывающего холода.
– Честно говоря, плачу? я мало. И в «У Штертебеккера» никто важный тебя не заметит. Но я ведь и не обещаю тебе головокружительную карьеру – хотя ты, без сомнения, и так достаточно хороша, – а прошу тебя на один вечер спасти мою задницу. Эй, все в порядке? – Он встревоженно смотрит на меня, протягивает руку к моему плечу, а потом снова убирает. Наверное, заметил страх на моем лице. – Ты побледнела, с тобой все хорошо?
Сглотнув, я заставляю себя дышать и киваю.
– Да, все нормально. Я просто… Мне правда надо успеть на поезд. Отстойный выдался день. – Понятия не имею, как мне исполнить желание бабули и хотя бы наполовину правдоподобно спеть под дождем над ее могилой Le Moribond. Мысль об этом уже сейчас вызывает у меня слезы на глазах.
– Извини. – Он говорит это тихо и спокойно. Слово звучит искренне. – Не хотел тебе докучать. Могу я что-нибудь сделать, чтобы твой день стал чуть лучше?
– Спасибо, но нет, вряд ли. – Я указываю налево, в направлении лестниц. – Мне пора спускаться.
– Ладно, тогда желаю тебе, чтобы дождь закончился. Может… это поможет?
Улыбка лишь мельком появляется у меня на губах, но я все равно ее чувствую.
– Да, поможет.
– Делаю что могу.
Я едва не рассмеялась от его серьезного вида.
– А если мне удастся улучшить январскую погоду… ты не спасешь на один вечер мой паб?
Нет, скорее всего, нет.
Мой ответ должен прозвучать очень четко. Я не смогу ему помочь. Но в горле что-то мешается и не дает сказать «нет». У меня получается только кашлянуть.
– Просто подумай об этом. – Он роется в большом кармане своей парки. Я не хочу слишком внимательно наблюдать за тем, что еще он вытащит оттуда, кроме смартфона, связки ключей, квитанций и на вид не особо использованных носовых платков, но наконец он находит то, что искал, и вручает мне спичечный коробок с картинкой в тонах сепии. Я беру его кончиками пальцев и надеюсь, что он этого не заметит. Или по крайней мере не поймет неправильно.
Над рисунком парусника среди могучих волн полукругом тянется надпись: «У Штертебеккера». На обратной стороне находятся адрес и номер телефона. И имя: Сойер Ричардсон.
– А если передумаешь, позвони мне. Спроси Сойера и не верь ни единому слову обо мне от других лузеров, которые могут взять трубку. – Он широко улыбается. – Впрочем, не бери в голову, с сегодняшнего дня на звонки буду отвечать только я сам.
Еще одна незапланированная улыбка мелькает у меня на губах. Но его слова звучат как-то… радостно. С надеждой, будто он уже с нетерпением ждет, когда я ему позвоню. К сожалению, это произойдет еще нескоро.
– Я не останусь в Ливерпуле, – говорю я, чтобы он не надеялся понапрасну. – И мне правда пора идти.
– Конечно. Удачи. А если вдруг снова окажешься в городе… – Он опять смеется. – А, не важно. Ты из Ливерпуля. Рано или поздно ты вернешься.
Сойер
Я совершенно не вижу проблемы в том, что сестра подождала меня пару минут. Однако взгляд, которым она теперь пытается испепелить меня через весь вокзал, почти вынуждает пожалеть о своем поступке.
За месяц до Рождества Зои снова официально поселилась в Ливерпуле, но до сих пор притаскивает горы вещей всякий раз, когда навещает друзей и подруг в Лондоне, где раньше училась. Громадный вещмешок, с которым она приехала сегодня (помимо рюкзака и небольшой дорожной сумки), даже издалека выглядит как веская причина попросить ее подвезти, вместо того чтобы ехать на автобусе. Я не совсем понимаю, почему она не осталась в Лондоне, пока ее парень тоже не сможет переехать. К новой работе Джонатан приступит только в начале лета. Но у Зои на все есть свои аргументы, что бы она ни делала. Когда я о них узнаю – это уже другой вопрос.
По крайней мере, подойдя поближе, я понимаю, почему Зои позвонила мне, а не родителям, которые рвались исполнять каждое ее желание, с тех пор как она наконец-то вернулась домой. Снаружи на этом чудовищном мешке болтается шлем для верховой езды. При виде такого более чем прозрачного намека на то, что Зои опять села на лошадь, наша мать наверняка разоралась бы на полвокзала. Признаюсь, мне тоже не особенно нравится эта идея.
– Рад видеть тебя, сестренка. Как Лондон? Прекрасно выглядишь. – Шансы на успех ничтожны, но я должен хотя бы попробовать прикинуться, будто даже не понял, что опоздал. Я наклоняюсь к ней, чтобы обнять.
– А десять минут назад выглядела еще лучше, – ворчит она, целуя меня в щеку с тем самым видом, при котором я всегда задаюсь вопросом, не хочет ли она одновременно сломать мне челюсть. – Тогда я еще не посинела от холода.
Снова выпрямившись, я смотрю на нее.
– А тебе идет этот синий оттенок. Носи его чаще.
Она театрально вздыхает:
– Ну ты хотя бы очарователен, когда кидаешь меня.
– Не преувеличивай, я же здесь. И опоздал максимум минут на пять. Меня задержали.
Зои смотрит как-то слишком любопытно, и мне кажется, будто она все уже поняла, поскольку то, из-за чего я задержался, так и не выходит у меня из головы. Она с раннего детства умела видеть меня насквозь. Как только Зои родилась, у меня, тогда еще трехлетнего пухляша в коротеньких штанишках, возникло ощущение, что она все обо мне знает.
– Минимум на восемь минут. Скорее даже на девять. И эти восемь, а скорее даже девять, минут вызывают у меня вопросы, Сойер.
– Так и знал. – Я перекидываю вещмешок Зои через плечо и уже тянусь за сумкой, но сестра лишь поудобнее устраивает ее на коленях, разворачивает свое кресло-каталку на сто восемьдесят градусов и стремительно едет к лифтам. Спеша за ней, я поглядываю на другие платформы: не увижу ли еще раз ту девушку? С ней правда все в порядке? Она выглядела… потерянной.
Перед лифтом Зои смотрит на меня с едва скрываемой ухмылкой.
– Итак, кого или что ты там постоянно выискиваешь?
– Что я делаю? – Она же повернулась ко мне спиной! Эта засранка установила себе в коляску потайное зеркало?
Вместо ответа она лишь многозначительно закатывает большие золотисто-карие глаза:
– Сойер.
О’кей, она выиграла.
– Тут была одна девушка. Уличная певица. – Если это вообще так. Она осталась для меня загадкой. Она отлично знала, как поднять голос, чтобы громкости хватило для пения в вестибюле вокзала, и сделала это без малейшего напряжения. В ней чувствовались опыт и уверенность. И тем не менее она выглядела так, словно вот-вот сбежит.
– То есть ты по-быстрому перепихнулся с уличной певицей, понятно. Мог бы сразу сказать.
– Эй! – Откровенно говоря, наши разговоры слишком быстро становятся похабными. Чаще всего Зои это начинает раздражать гораздо быстрее, чем меня. На этот раз все наоборот. – Ничего подобного.
– Но ты хотел.
– Зои!
– А что? – Двери лифта раскрываются, Зои разворачивается на месте, заезжает внутрь спиной вперед и смеется, глядя на меня. Она специально это делает. Эти две косички, в которые сестра заплетает рыжие волосы. Богемная блузка под анораком[5 - Легкая спортивная куртка-ветровка из непромокаемого материала с капюшоном и крупным карманом-кенгуру на груди; надевается через голову; часто используется как часть альпинистского и туристского костюма.]. Невинная улыбочка. Она играет роль симпатичной, милой и безобидной девушки. И ты ведешься на это, даже прекрасно ее зная. А она от души развлекается, разрушая свой образ. – Ты хотел с ней перепихнуться! Я же вижу!
Я застываю в дверях, сам поражаясь тому, что не смеюсь вместе с ней. Просто не получается.
Зои вновь становится серьезной, во всяком случае отчасти. Спрятать ухмылку ей все равно не удается, хотя она определенно старается.
– Ты влюбился?
Конечно нет! Не после Yesterday. Не после обмена несколькими ни к чему не обязывающими фразами и парой взглядов. И точно не после натянутой вежливости, с которой общалась со мной эта девушка.
– Я даже не знаю, как ее зовут.
– Так ты влюбился?
– Я что, автоматически считаюсь полным придурком, если мне нравится девушка?
Зои хохочет, однако на этот раз гораздо добродушнее, а не так, будто насмехается надо мной.
– Ты влюбился. Но тебе пришлось уйти, потому что младшая сестра не может сама дотащить свою сумку. Прости, Сойер. Правда. Я бы и дольше подождала. Давай посмотрим, может, мы ее еще найдем?
– Нет. Она торопилась на поезд. И просто к твоему сведению: это не сумка, это монстр. Главное, не показывай маме и папе, что там внутри. Если они узнают…
– Не меняй тему! – Глаза Зои светятся от удовольствия. – Расскажи мне подробнее об этой девушке. Как она выглядит?
– Хм. Миниатюрная?
– О. Миниатюрная. Как содержательно. Ну же, детали, пожалуйста. Цвет волос и стрижка, цвет глаз и размер груди!
Я сдаюсь, перестаю сопротивляться и захожу к ней в лифт. Они на всех вокзалах мира одинаково мерзко воняют?
– Каштановые, – отвечаю я, – вьющиеся и взлохмаченные от ветра, длиной до плеч. Глаза синие, по-моему. На ней была длинная куртка – такое впечатление, что это ее парня, честно говоря. А лифчик у нее, наверное, размера не-твое-на-хрен-дело-Зои. – Она вообще носит лифчик? Или просто свободную футболку? Господи, до сегодняшнего дня мне казалось, что фаза, когда я задумывался о белье одетых женщин, закончилась лет десять назад.
