скачать книгу бесплатно
– Ну вот и все. – К своему удивлению, Бланш вынуждена смахнуть неожиданно выступившую слезу. – Все это было не так уж плохо. Пока не закончилось.
– О чем ты? – Клод, который осматривает комнату в поисках места, где можно спрятать контрабандные бумаги, хмурится.
– Ничего не изменилось. После тех месяцев в Ниме, когда мы… когда у нас была настоящая семья. Париж перешел под власть Германии, но ты все еще лжешь мне.
– Нет-нет, все совсем не так. – К удивлению Бланш, Клод произносит эти слова с грустью. Он бросает кейс на стол, как будто больше не в силах нести эту ношу. Его лицо смягчается, оно выглядит почти таким же молодым и подвижным, как в день их первой встречи. Мгновение он выглядит раскаявшимся, и она наклоняется к нему, прижав руки к сердцу, как юная девушка. Глупая, но полная надежд девушка.
Но Клод так и не потрудился объяснить, как все было на самом деле. Бланш пожимает плечами – единственное, что, по словам ее мужа, она делает не хуже, а даже лучше любой француженки, – и начинает распаковывать вещи.
– Сейчас… – Клод потягивается, выгибая спину, которая неприятно хрустит; его обычно невозмутимое лицо выглядит таким усталым, что, несмотря на разочарование, у Бланш возникает мимолетное желание загнать его в ванну и уложить в постель. – Я должен пойти к мадам Ритц и посмотреть, что происходит в том крыле. Там, по-видимому, расположились немцы. Нацисты во дворце Сезара Ритца – боже мой! Он перевернется в гробу!
– Иди, иди. Ты не успокоишься, пока не осмотришь каждый сантиметр своего любимого «Ритца». Я знаю тебя, Клод Аузелло. Но, может, мы потом заглянем в квартиру? Посмотрим, что там? – Впервые Бланш вспоминает об их просторной квартире на авеню Монтень, в тени Эйфелевой башни. С того самого момента, как Аузелло покинули Ним в хаосе отступления, они стремились в «Ритц». Он был их главной целью. Но в Париже у них есть и другой дом – дом, который не занят нацистами. При мысли о солдатах, прячущихся за каждым углом здесь, в «Ритце», Бланш изнывает от желания сбежать. Бесстрашная самозванка, которая стояла снаружи и командовала нацистами, как крестьянами, исчезла; ее место заняла простая женщина.
Испуганная женщина без настоящего дома; чужая в стране, занятой ужасным врагом. Это делает ее слишком зависимой от мужа, который чаще разочаровывает, чем радует.
Впрочем, она разочаровывает его не меньше.
– Думаю, нет, – говорит Клод с большим, чем обычно, оттенком властного превосходства; в ее нынешнем состоянии Бланш слышит это с облегчением. – Если начнется дефицит и нормирование, то лучше нам быть здесь, в «Ритце». Я уверен, немцы позаботятся о том, чтобы у них было все самое лучшее, и, возможно, нам достанутся объедки. После минутного колебания Клод идет к жене, заключает ее в объятия и шепчет на ухо: – Ты была смелой сегодня, моя Бланшетт. – Бланш невольно вздрагивает и теснее прижимается к его груди. – Очень смелой. Но, может быть, нам лучше побыть трусами? Пока мы не поймем… Пока не поймем.
Она кивает; его слова не лишены смысла. О, он во всем прав, ее Клод, – за исключением одного вопроса. Одного очень важного вопроса. И все же она позволяет себе слегка прижаться к мужу. Он не высок, не широкоплеч и не мускулист. Но рядом с ним Бланш все равно чувствует себя защищенной. Так было с самого начала. Такому уверенному в себе, раздражающе прямолинейному и порядочному мужчине нетрудно этого добиться. Хотя у него маленькие руки и тонкая, изящная, как у танцовщицы, шея, Бланш цепляется за мужа; в конце концов, он – единственное, что у нее осталось. Она могла бы вернуться в Америку, когда мир стал рушиться на глазах. Могла бы вернуться к своему любовнику в другой стране – и, скорее всего, быть в безопасности на обочине этого страшного цирка. Но нет, она осталась во Франции со своим мужем.
Когда-нибудь ей придется задать себе вопрос: почему? Но не сегодня, она и так через многое прошла. И ей срочно нужно выпить.
Как только Клод уходит, пообещав не задерживаться надолго, – они оба знают, что это обещание он не сдержит, – Бланш решает как следует рассмотреть себя в зеркале. Она уже несколько дней не видела своего отражения. Светлые волосы – ненатуральные; кольцо с рубином на правой руке – ненастоящее. Она спрятала драгоценность много лет назад и заменила ее подделкой, но никогда не говорила об этом Клоду – он бы не одобрил такое решение. Изящный золотой крестик на шее – свадебный подарок мужа. Сначала она сочла это шуткой, но вскоре поняла, что ошибается; паспорт в сумочке, помятый оттого, что Бланш носила его с собой изо дня в день. Все это шутки, раз уж на то пошло, – с горечью думает она.
Теперь все стало шуткой. Фарсом. Иллюзией.
Эта новая реальность, этот кошмар, в котором она вдруг очутилась… Он так далек – на расстоянии световых лет! – от Парижа, от «Ритца», от человека, которого она встретила, приплыв из Америки. Это было семнадцать лет назад. Целую жизнь назад.
Так же далеко, как мечты от реальности. Некоторые из прошедших семнадцати лет, собственно, и напоминали мечты. В основном неосуществленные.
Как и положено мечтам.
Глава 2
Клод
1923 год
Давным-давно, еще до вторжения нацистов…
– Эй, возьми-ка вот это, ладно? Эй, мистер!
Молодой человек оторвал взгляд от гроссбуха и нахмурился. Какая-то американка пыталась докричаться до него через вестибюль отеля «Кларидж». Голос был громким, резким, настойчивым. Американцы говорили так, как будто верили, что весь мир хочет услышать их заявления. Никакого благоразумия!
Но американцы платили ему жалованье, поэтому он постарался придать своему лицу приветливое выражение.
Париж – его Париж – был наводнен этими шумными пришельцами. Конечно, это случилось из-за Великой войны. Самоуверенные американские солдаты, которые хвастались, что спасли положение, – хотя они прибыли в сумерках, а не на рассвете, – захотели получше рассмотреть веселый Пари, соблазнивший их перед отъездом. Поэтому они возвращались толпами, привозя своих женщин. Они захватили кафе, где заказывали кофе к еде (абсурд!), пили абсент, пока не ослепли. И разговаривали, постоянно разговаривали, даже с незнакомыми людьми.
– Привет, – сказал один из них молодому человеку вчера, когда тот сел рядом в небольшом кафе. – Меня зовут Бад. А тебя как?
Молодой человек, естественно, не ответил. Какое этому американцу дело? Он никогда не поймет стремления этой нации всюду объявлять о своем присутствии. Почему это должно кого-то волновать?
Больше всего на свете парижане хотели, чтобы их оставили в покое. Оставили наедине с их горем, позволили спокойно оплакать погибших и пропавших без вести. Особенно их раздражали молодые американцы, потому что в 1923 году во Франции осталось ничтожно мало мужчин моложе шестидесяти.
Но американцам было все равно. Они улыбались широкими белозубыми улыбками, размахивали огромными ручищами, полными франков, и не переставали восхищаться тем, как все дешево. По сути, они говорили: мы вам не союзники – мы лучше вас!
Молодой человек – его звали Клод Аузелло – подавил гнев и отвращение, потому что вся его жизнь зависела от этих ликующих иностранцев, которые продолжали сходить с лодок в Кале и плыть по Сене в Париж, как мусор.
– Могу я вам помочь? – Он подошел к шумной американке, которая махала ему через вестибюль.
– Да, спасибо, мистер…
– Аузелло. Месье Аузелло. Я здесь, чтобы исполнить все ваши пожелания. – Отступив на шаг, он прикоснулся к медной табличке на пиджаке, подтверждавшей его высокое положение в отеле «Кларидж», – помощник управляющего.
– Ну разве он не лапочка? – Она захлопала ресницами, эта нахальная женщина. Опытным взглядом Клод определил, что ей уже за тридцать. На самом деле, ей было под сорок. Пудра осела в морщинках лица, а помада на кукольно-пухлых губах была слишком красной. Она была блондинкой – натуральной, как показалось Клоду. Высокая, широкоплечая, вся в мехах и драгоценностях, она напоминала облезлую рождественскую елку.
– О, Перл, ты была права. Это конец, просто фиаско!
Еще одна напористая американка! Подавив вздох, Клод повернулся, чтобы поприветствовать ее, и профессиональная улыбка уже появилась в уголках его губ. Но тут же исчезла; что-то дрогнуло в груди, и впервые в жизни молодой человек задался вопросом, не попал ли он, Клод Аузелло, под обстрел Купидона?
Потому что гостья, которая подошла к нему и по-американски уверенно протянула руку, была самой красивой женщиной, какую он когда-либо видел. Она тоже была блондинкой – кажется, крашеной, но какое это имело значение, если цвет волос идеально подходил ей? У нее были большие, сверкающие карие глаза. Перед этим сочетанием – блондинка с карими глазами – Клод никогда не мог устоять.
Но его пленили не только ее крашеные локоны, но и ее улыбка, такая ослепительная, такая непринужденная. Она была моложе своей спутницы по меньшей мере на десять лет; роса на этой американской розе еще не высохла. Она тоже была высокой – все американки такие высокие! – так что Клоду пришлось слегка приподнять голову, чтобы встретиться с ней взглядом.
– Вы впервые у нас, мадемуазель?
– Я впервые за пределами Нью-Йорка. Не могу поверить, что я правда в Париже!
Как мило! Никакой фальши, никаких претензий на изысканность, которыми грешат многие из тех, кто только приехал сюда. Эта молодая женщина вне себя от радости, и ей плевать, что думают об этом окружающие.
– Тогда показать вам Париж – мой профессиональный долг! – ответил он, быстро принимая решение.
Как помощник управляющего отелем «Кларидж», Клод Аузелло нередко показывал Париж красивым женщинам; он считал это одной из привилегий своего положения. Если честно, в прошлом месяце произошло небольшое… недоразумение… между ним и красивой дамой; недоразумение, в результате которого красивая дама покинула отель, уверяя всех и каждого, что Клод должен оплатить ее расходы. Такая деловая сделка, конечно, не обсуждалась во время полуночных ужинов «У Максима», где она оказалась слишком восприимчивой к шампанскому и лести Клода.
Естественно – и абсолютно справедливо – директор отеля отчитал его и предупредил, чтобы впредь Клод вел себя осмотрительнее.
Осторожность! Да, это незаменимое качество для француза. Особенно для того, кто прошел войну невредимым. Жизнь Клода спас счастливый случай, а точнее, мочевой пузырь. Он не любил повторять эту историю… Клод оставил пост, чтобы справить нужду; пока он был в кустах, барак уничтожило прямое попадание артиллерийского снаряда. За это его наградили – таковы парадоксы судьбы! И вот в отличие от многих друзей детства он жил и наслаждался Парижем, в котором, кажется, было по пять красивых женщин на одного здорового молодого человека. «Клод, – сказал ему отец, когда они впервые обнялись в слезах после демобилизации. – Клод, сын мой. Франция – ваша страна, благодарная вам за освобождение. Не упусти этот шанс!»
И он его не упустил, дорогой папа. Не упустил!
– Могу я уточнить, на какие имена забронирован ваш номер? – непринужденно спросил Клод.
– Перл Уайт, – заявила старшая из двух американок.
– Меня зовут Бланш. Э-э… Росс, Бланш Росс, – сказала та, что моложе, с застенчивой улыбкой и легкой запинкой, как будто произносила свое имя впервые.
Они проследовали к стойке регистрации, где вручили Клоду свои паспорта. Он проверил их и после небольшой паузы вернул обратно.
– Все в порядке, – с улыбкой сказал Клод очаровательной мадемуазель Росс. Он попросил их расписаться в гроссбухе – подпись мадемуазель Росс заняла целых две строчки – и достал два ключа. Отдавая один Бланш, он прикоснулся к трепещущим кончикам ее перчаток и позволил своим пальцам на мгновение задержаться в этом положении – он просто не смог удержаться! Потом поцеловал верхнюю часть ее ладони, наслаждаясь удивленным вздохом мадемуазель Росс.
– Вот так мы встречаем красивых женщин во Франции! – Клод потрогал аккуратные усики, придававшие его юному лицу мужественность и зрелость.
– Какой вы… лощеный! – Мадемуазель Росс улыбнулась, и ее щеки восхитительно порозовели. У нее был обычный американский макияж: губы – узкая яркая полоска, на щеке нарисована мушка. Золотистые волосы коротко подстрижены. Модное платье чарльстон – с прямым лифом и заниженной талией – пикантно обтягивало пышный бюст.
– Лощеный? – Теперь настала очередь Клода удивляться; он гордился своим знанием английского языка, но в этом контексте слово было ему непонятно. – Как бумага?
– Как донжуан.
Клод ошеломленно покачал головой и вспыхнул при виде задорной улыбки молодой женщины.
– Донжон? Башня в замке?
– Как Валентино! Вы слышали о нем?
Лицо Клода прояснилось. Да, конечно, он видел Рудольфа Валентино в нескольких фильмах. Месье Валентино был забавным человечком со множеством зубов и глазами навыкате, но, по-видимому, он нравился красивым женщинам. Так это был комплимент!
– Руди вовсе не донжуан, – пренебрежительно бросила другая американка, Перл. – Он педик. Все в Голливуде это знают!
Клод напрягся: ну и язык!
– Можете поверить Перл на слово, – заверила Бланш, положив теплую руку на бицепс Клода – он сразу напряг мышцы под серым пиджаком в тонкую полоску. – Перл тоже кинозвезда. Вы ведь знаете ее? Видели «Опасные похождения Полины»? Так это Полина! Во плоти!
Он не слышал о Перл Уайт, но, естественно, сделал вид, что слышал. Как могла эта неотесанная женщина – она полезла в корсаж, чтобы поправить грудь, прямо здесь, в вестибюле отеля «Кларидж», – быть кинозвездой? Клод Аузелло засомневался.
– Разумеется, – обратился он к очаровательной мадемуазель Росс. – Я видел много американских фильмов, они очень популярны во Франции. Мадемуазель Глория Свенсон много раз останавливалась здесь, в отеле «Кларидж».
Он выпрямился с гордостью; это был интересный опыт! Мадемуазель Свенсон была очаровательна, и в вестибюле «Клариджа» висело много ее фотографий.
– Глория? – Перл фыркнула. – Эта козявка? Если хотите знать мое мнение, она пижонка и пустышка.
– Я тоже стану кинозвездой, – призналась Бланш, скромно опустив голову; ее щеки порозовели, как будто она сама не могла поверить в то, что говорила. – Вот почему мы здесь, в Париже. Чтобы снимать фильмы!
– Вот как… – Клоду не удалось скрыть разочарование. Кинозвезда? Нет, так не пойдет. Хотя фото кинозвезд украшали вестибюль отеля «Кларидж», подчеркивая высокий статус заведения и придавая ему лоск, сами по себе кинозвезды – особенно начинающие – стояли на ступень ниже помощника управляющего отелем. Кинозвезды стремились к публичности и совершали поступки – например, купались в фонтанах и снимали одежду в ночных клубах, – которые Клод считал вульгарными и банальными.
Но грудь мадемуазель Росс соблазнительно вздымалась, дыхание участилось; шелковистые ресницы были такими длинными, что касались щек.
– Мне не обязательно начинать прямо сейчас. Я должна была кое с кем встретиться, но мой… мой друг… задерживается на неделю. – Мадемуазель Росс достала мятую, заплаканную телеграмму и тут же сунула назад в карман пальто, как будто ей стало стыдно.
– На неделю? – Вот это хорошая новость! Неделя – идеальный срок. Главное, фиксированный. Никакой двусмысленности, никаких томных вздохов в последнюю минуту, трепета и нерешительного: «Может, мне стоит продлить свое пребывание…».
– Позвольте мне показать вам Париж, – снова предложил Клод, преодолевая антипатию к киноиндустрии или, по крайней мере, к данному ее представителю. – Это ваш первый визит, и я не могу предложить ничего лучшего.
– Я не уверена…
– Ну давай, Бланш! Наслаждайся жизнью, пока он не приехал!
Ах, значит, друг – это он. Который уехал на неделю.
Клод снова улыбнулся.
– Тогда давайте! Это было бы здорово! – Мадемуазель кивнула с еще одной лучезарной улыбкой. – Я до смерти хочу увидеть Париж!
– Давайте начнем! – Щелкнув пальцами (обычно Клод избегал театральности, но сейчас ничего не смог с собой поделать), он подозвал посыльных, чтобы те забрали груду чемоданов и ручной клади, которую привезли с собой женщины. Клод никак не мог взять в толк, зачем американцы везут с собой столько багажа! Их одежда была отвратительной, а здесь, в Париже, можно купить изысканные вещи, причем очень дешево.
Клод поправил галстук и повел женщин через вестибюль отеля «Кларидж», гордясь тем, что все люстры были вымыты только сегодня утром, мусорные баки опорожнялись каждый час, а медные выключатели полировались каждые два часа. Он показал, где находится дамский салон; ненадолго остановился в американском баре, полном шумных посетителей, слушающих, как певица напевает глупую песню, – что-то о прощании с человеком неопределенного пола по имени Тутси. Потом нажал кнопку позолоченного лифта и велел мальчику отвезти их на верхний этаж.
Там он провел гостей по устланному ковром коридору – ковер чистили дважды в день, и Клод с удовлетворением заметил свежие следы от пылесоса, – к их номеру; открыл дверь своим позолоченным универсальным ключом и отступил назад, позволяя дамам войти первыми.
– Святые угодники, Перл! – Бланш захлопала в ладоши и запрыгала, такая очаровательная и радостная, что Клоду захотелось тут же заключить ее в объятия. С трудом сглотнув, он включил свет, чтобы продемонстрировать номер во всей красе. С профессиональной отстраненностью открыл дверь в ванную и объяснил, как пользоваться кранами; не упомянул только биде, на которое, в конце концов, джентльмену не пристало указывать. Клод также показал гостьям – Перл Уайт была более сдержанной, чем ее подруга, которая охала и ахала самым восхитительным образом, – освещенные кнопки рядом с кроватями: вызов горничной, чистка обуви, прачечная, обслуживание номеров.
– И – вуаля! – Он резко раздвинул богато украшенные портьеры, открывая взору широкие Елисейские поля.
Здесь царил привычный хаос: гудели машины, толпы туристов кричали, смеялись, делали фото на громоздкие коробки-камеры. Уличные кафе, полные людей, теснившихся за крошечными столиками; сувенирные киоски с миниатюрными Эйфелевыми башнями, крошечными красно-бело-синими французскими флагами и дешевыми беретами; лающие собаки; рестораторы, размахивающие меню перед проходящими туристами. За все это Клод недолюбливал Елисейские Поля. Он уже готовился извиниться за их видимые и скрытые недостатки, когда Бланш Росс завизжала от восторга.
– О! О, как красиво! Это как Таймс-сквер, правда, Перл? Только намного лучше! Смотрите – это Эйфелева башня?
– Да, мадемуазель, так и есть.
– А вон там… что это?
– Триумфальная арка, построенная в честь победы Наполеона при Аустерлице.
– А это что? – Очаровательная американка открыла окно и решительно высунулась из него. Клод бросился к ней и обнял за талию – только из заботы о безопасности, уверял он себя. Осязая ее стройный торс, чувствуя, как упругая, свежая плоть напрягается от его прикосновения, впитывая тепло ее юного тела, переполненного невинным энтузиазмом, Клод понял, что с его сердцем происходит что-то странное.
Сердце Клода Аузелло – прежде надежный и потому ничем не примечательный механизм – издало звук, похожий на хлопанье пробки от шампанского. Этот звук достиг только его ушей, но их кончики уже горели от смущения. Грубее, чем следовало бы, Клод втянул мадемуазель Росс в комнату и без церемоний отпустил ее. Глубоко, но нервно вздохнул; собирался вынуть носовой платок, чтобы вытереть внезапно заблестевший лоб, но вовремя вспомнил, что находится на службе, – и ограничился тем, что поправил галстук. В этом не было необходимости; с галстуком все было в полном порядке. Оказалось, что галстук Клода заслуживает доверия больше, чем его сердце.
– Это площадь Согласия, мадемуазель Росс.
– Зови меня Бланш. Если ты собираешься провести со мной эту неделю, мы должны называть друг друга по имени, разве не так?
– Если хотите, – Клод кивнул, понимая, что говорит более строго и официально, чем планировал, но сейчас он не вполне доверял своему голосу, – меня зовут Клод, мадемуазель Бланш.
– Чудесно!
– Я зайду за вами в семь, если хотите. На Монмартре есть очаровательный ресторан, который, я думаю, вам понравится. Мы могли бы пойти туда пешком; сегодня такой теплый день.
– Потрясающе, Клод, просто потрясающе!
– И что же мне теперь делать? – Перл Уайт надула губы; на ее видавшей виды физиономии это выглядело глупо.
– Ах, Перл. Я совсем забыла! – Бланш обратила на Клода умоляющий взгляд широко раскрытых карих глаз.
– О, не переживай! – Перл от души расхохоталась. – Я просто дразню тебя, дорогая. У меня поклонники уже выстроились в очередь.
Клоду показалось, что на лице девушки мелькнуло облегчение, и он не смог сдержать улыбку. Он попрощался с дамами, еще раз поцеловав руку мадемуазель Росс, и закрыл дверь, возвращаясь к своим обязанностям. Здесь были и другие гости, которых следовало поприветствовать. К тому же нужно сообщить ночному менеджеру о десятке мелких проблем, которые возникли в течение дня. В прачечной сломалась машина для отжима белья. Поставщик прислал несколько простыней, хотя никто их не заказывал. Шеф-повар узнал, что сегодня вечером не будет дуврской камбалы, и пригрозил уволиться – уже в третий раз за неделю. Двое официантов так и не появились в столовой, значит, нужно повысить двоих помощников официантов. Миссис Картер в президентском номере жаловалась на громкие шаги наверху, хотя она жила на последнем этаже, что ей уже не раз пытались втолковать.
Клод погрузился в работу с серьезностью и ответственностью, с которыми выполнял свои обязанности на войне. Несмотря на неловкость, связанную с обстоятельствами его спасения, он служил превосходно. Клоду была чужда ложная скромность; он знал, что рожден вести, а не следовать. Он командовал батальоном и знал смерть в лицо. Он держал дрожащие руки солдат, пока те уходили из жизни. Он погружал свои руки – теперь такие белые и холеные, со вчерашним маникюром, – в кровь, дерьмо и кишки. Он ощупывал острые осколки костей, торчащие из плоти.
