скачать книгу бесплатно
В ЕГО СЛУЧАЕ РЕШАЮЩИМ МОМЕНТОМ СТАЛ ЭПИЗОД, КОГДА ОН ВЗГРОМОЗДИЛСЯ НА СВОЙ ИСПАЧКАННЫЙ ФЕКАЛИЯМИ МАТРАС, РАСКИНУЛ РУКИ И ПЫТАЛСЯ ВЗЛЕТЕТЬ, ДЕКЛАМИРУЯ ПРИ ЭТОМ БИБЛЕЙСКИЕ СТИХИ, КОТОРЫЕ ОН КОГДА-ТО ВЫУЧИЛ, БУДУЧИ ЕЩЕ БОГОБОЯЗНЕННЫМ ПОДРОСТКОМ.
Мне потребовался месяц, чтобы отправить его в учреждение строгого режима, и его перевели туда буквально час назад.
– В чем дело, Шопен? – спросил я, немного раздраженный тем, что мой обход блока затягивается.
Он указал на стены, как будто ответ очевиден.
– Все вокруг вас, док.
Стены были обшарпаны, и на них не хватало кусков штукатурки. Там виднелось несколько надписей и аккуратный узор примерно на высоте груди.
– Он не спал всю ночь, царапая это.
Я прошел в конец камеры, где сквозь зарешеченное окно проникало немного света.
«Доктор Бен Кейв».
Сначала я действительно не заметил надпись – она была такой маленькой, хорошо если размером с газетный шрифт. Она была аккуратной, ровной и правильной. И, когда мои глаза застыли всего в 15 сантиметрах от нее, я смог хорошо разглядеть буквы.
«Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв».
Я насчитал восемь полных рядов.
«Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв»…
– Это мое имя, – вырвалось у меня. Шопен медленно кивнул. Я окинул взглядом стены.
Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв… Мое имя было написано повсюду. Я подошел к Шопену и отодвинул его в сторону. Я прошел мимо двери, повернул и добрался до кровати.
Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв…
– Черт, – выругался я, когда сделал полный круг.
Я сел. Шопен поморщился, и я сразу понял свою ошибку.
– Черт, – снова сказал я, но продолжал сидеть на грязной простыне. Вставать казалось бессмысленным.
Он написал мое имя, не разу не сбившись, сделав восемь полных кругов по камере.
– Вы в порядке, док? – Шопен был хорошим человеком и видел, как меня поразило увиденное. – Я просто подумал, что вам стоит это увидеть. Извините.
– Спасибо, – тихо сказал я, гадая, есть ли у меня в машине запасная пара брюк.
Я снова прошелся по камере, загипнотизированный своим именем. Некогда такое родное и знакомое, теперь оно казалось чужим и враждебным, направленным против меня.
Было видно, откуда он начал писать, но у этого «послания» не было ни конца, ни развязки, оно не содержало никакой угрозы. Он просто остановился и все. И не оставил ничего, из чего можно было бы вывести хоть какие-то эмоции.
Я рассказал эту историю друзьям, некоторые из которых были психиатрами, и все они пришли к выводу, что меня напугали эти настенные надписи. Да, так оно и было. Но было и кое-что еще.
В тот вечер я пришел домой в брюках от спортивного костюма и рассказал своей жене Джо, что произошло.
– Я собираюсь обучаться судебной психиатрии, когда закончу свои исследования, – объявил я.
Судя по ее реакции, она не сильно удивилась.
– Нам надо будет установить сигнализацию в доме, – добавил я.
Она оглядела меня с ног до головы.
– Ты ходил в спортзал?
Я много разговаривал с людьми, которые из-за пристрастия к азартным играм лишились способности нормально распоряжаться деньгами, потеряли свои дома и семьи. Так вот они рассказывали мне, что стали зависимыми с того момента, как получили первый крупный выигрыш. Моим первым большим выигрышем, скажем честно, стало чтение собственного имени на стенах камеры. Я был в ужасе, но возбуждение намного перевесило страх. Я оказался на крючке.
А что насчет Фрэнка?
Три недели спустя он отправился в Лейквью. Учитывая смягчающие обстоятельства, его осудили за непредумышленное убийство, а затем выпустили, когда я спустя несколько лет начал работать там консультантом.
А что с человеком, который писал на стене?
Он живет своей жизнью, подробнее я расскажу о нем чуть позже. Еще я расскажу вам о двадцати пяти годах работы в тюрьмах и охраняемых больницах, о диагностике и лечении людей с психическими расстройствами в системе уголовного правосудия и о работе в качестве свидетеля-эксперта.
Я РАССКАЖУ ВАМ О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИТ ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ В МИРЕ СУДЕБНОЙ ПСИХИАТРИИ.
Это рассказ о моих пациентах и обо мне. Это книга о том, чему мы научили друг друга и как этот опыт изменил меня.
Это книга о том, что касается всех нас, и о том, чего мы больше всего боимся.
Дом с видом на Лейквью, двадцать пять лет спустя
Мой кабинет невелик, но именно там я провожу большую часть своего времени, если не осматриваю пациентов в отделении. Здесь я нахожусь и сейчас, окруженный записями, сделанными на протяжении всего времени, что я работаю в судебной психиатрии.
В ЭТОМ ОТДЕЛЕНИИ ЛЕЧАТ ПРЕСТУПНИКОВ С ПСИХИЧЕСКИМИ РАССТРОЙСТВАМИ, ЛЮДЕЙ, КОТОРЫХ РАНЬШЕ НАЗЫВАЛИ НЕВМЕНЯЕМЫМИ ПРЕСТУПНИКАМИ.
Здание больницы окружено пятиметровым забором, глядя на который сразу понимаешь, где именно ты находишься, если вы, конечно, представляете, что такое пять метров, – а это, к слову, почти на метр выше двухэтажного автобуса.
Когда больницу только строили, местные жители выступали против такого соседства. Я же в момент, когда рассматривалась заявка на планирование, стригся и брился в местной парикмахерской.
– Это отвратительно, если хотите знать мое мнение, – сказал парикмахер. – Нам здесь такое не нужно. Это приличный район. – Он покрыл пеной мою щетину. – Итак, чем вы занимаетесь?
Я бы ответил, если бы не острая бритва у моей шеи.
На самом деле охраняемое подразделение всегда работало тут, правда, оно было меньше, чем сейчас, но тем не менее функции выполняло те же. При этом местные жители практически о нем не думали.
Мой кабинет – это унылая каморка с серо-пепельными стенами: письменный стол с одной стороны, книжный шкаф – с другой и два больших картотечных шкафа, обрамляющих окно, выходящее на теннисный корт.
Бухгалтеры поймут, о каком цвете я говорю. В помещения со стенами точно такого же оттенка, случается, попадают их клиенты, когда они получают неожиданно большой налог. Врачи в отделении неотложной помощи знают его по пепельному выражению лиц у жертв сердечного приступа, когда их только что увезли на машине скорой помощи от того самого бухгалтера.
Даже вертикальные жалюзи, закрывающие теннисный корт, серые – чуть темнее, чем картотечные шкафы, скорее цвета мокрого асфальта, но все равно серые. Последний раз я опускал жалюзи шесть или семь лет назад, тогда еще отвалилась одна из вертикальных половинок. Теперь там зияет щель, и я всегда обещал себе, что прикреплю отвалившуюся планку обратно, но так и не сделал этого. Всегда находились дела поинтереснее.
Кресло, которым я пользуюсь, похоже на большинство офисных стульев на ножке и пяти маленьких колесиках. Спинку и сиденье можно регулировать – вверх, вниз, вперед и назад. Одно из колесиков постоянно поворачивалось не в ту сторону всякий раз, когда я проталкивался от стола к картотечному шкафу, и стул буксовал, как неподатливая тележка из супермаркета. Поэтому я снял сломанное колесико.
Я думаю, я немного похож на свое кресло. Оно все еще шатается, но теперь более предсказуемо, и я знаю, как правильно его сбалансировать. Сиденье, кстати, не серое, а темно-бордовое. Я не знаю почему, но это немного тревожит.
Вид на теннисный корт совсем не такой, как вы могли бы себе представить. Последний раз им пользовались двадцать лет назад, и с тех пор он находится в состоянии благородного упадка. Иногда тихими вечерами, когда я работаю допоздна, мне кажется, что я слышу призраков из предыдущих поколений игроков: вот пациент, разминающийся перед сетом со своим врачом. Они обмениваются милыми шутками типа: «Доктор, как вы думаете, мой Эдипов комплекс пройдет, когда отец умрет? Кстати, классный удар».
Теперь вместо этого поля переполненная автостоянка, вся в колдобинах и лужах. И на дворе не нежный летний вечер, как пятьдесят лет назад, а холодное серое утро: едва светает, и завтра мой последний день в Лейквью.
Я слышу знакомые шаги Энтони за моим окном и мельком вижу его сквозь щель в жалюзи, он со стажером входит в здание. Я не уверен, что работал бы здесь, в больнице Святого Иуды, если бы не Энтони. Он был лучшим из коллег и лучшим из друзей.
– Суд был очень впечатлен моими показаниями, – слышу я его слова. – Не часто удается добиться признания невменяемым, особенно так быстро. Он жуткий параноик. Давайте увеличим дозу оланзапина до двадцати миллиграммов и попробуем дать ему немного клоназепама – двух миллиграммов должно хватить.
Мой взгляд возвращается к ржавому, гниющему ограждению вокруг теннисного корта. Оно резко контрастирует с плотным забором вокруг отделения – тот бетонный монолит напоминает всем, что это место особенное, здесь врачи задерживают пациентов и ограничивают их свободу.
В МЕДИЦИНЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ДВЕ ОТРАСЛИ, В КОТОРЫХ ПАЦИЕНТОВ ДЕРЖАТ ВЗАПЕРТИ ПРОТИВ ИХ ВОЛИ – ЭТО ИНФЕКЦИОННЫЕ ОТДЕЛЕНИЯ И ПСИХИАТРИЧЕСКИЕ.
Высокий забор охраняет и тех, кто внутри, и тех, кто снаружи, – пациенты надежно закрыты от внешнего мира, а местные жители защищены от пациентов. Если не знать, что перед нами больница, то можно подумать, что это тюрьма. Каждый день я принимаю по пятнадцать пациентов, лежащих здесь в стационаре. У десяти из них шизофрения, у двоих – биполярное расстройство, а у остальных – смешанный набор нарушений: сложности при обучении, расстройство аутистического спектра, черепно-мозговые травмы или неврологические заболевания. У многих в анамнезе имеется злоупотребление психоактивными веществами – алкоголем, кокаином, крэком, амфетамином или героином, – и у большинства какое-либо расстройство личности. В целом пациенты молоды и содержатся под стражей в соответствии с Законом о психическом здоровье (англ. Mental Health Act, MHA).
Снова раздаются шаги, на этот раз в коридоре. Я знаю, как ходят все мои коллеги, и поэтому готов увидеть в дверях лицо Элейн. Она главная медсестра и моя самая любимая сотрудница. Ее рост – всего метр пятьдесят, тело как спичка, косички, и в опасной ситуации я не хотел бы работать ни с кем, кроме нее. Однажды я видел, как она уговаривала остановиться психопата, вооруженного ножом. Он был профессиональным боксером, он весь вспотел от гнева и был готов к бою, но она превзошла его в каждом раунде.
Она пристально смотрит на меня.
– Как дела, Бен?
Я пытаюсь безразлично пожать плечами.
– Все хорошо. А у тебя?
Она не отвечает. Она никогда не отвечает.
– Ты уже был в отделении?
– Нет. Я пришел пораньше, чтобы забрать записи.
– Значит, сегодня последний день?
– Завтра, – поправляю я ее. – Я попрощаюсь завтра.
Она стоит там одно мгновение, вероятно раздумывая, что сказать. Оглядывает мой кабинет, рассматривая наполовину упакованные коробки, и ее взгляд останавливается на пробковой доске. В верхнем левом углу, рядом с несколькими фотографиями, прикреплен старый желтый конверт от письма, адресованного доктору Бену Кейву, судебному психиатру-консультанту, буквы написаны выцветшими синими чернилами. Вокруг моего имени случайным образом расположены десять или более отверстий от булавок, каждое из которых сделано при переезде из кабинета в кабинет. Единственное, что неизменно путешествовало со мной на протяжении многих лет, – это письмо и моя коллекция медико-юридических отчетов, с каждым разом растущая, а также собственные заметки о разных случаях и резюме.
– Это мой почерк… – озадаченная Элейн указывает на конверт.
– Ты написала мне приветственное письмо, когда я только начинал работать. Это было первое письмо, которое я получил как новый консультант.
– И ты сохранил его. Как давно это было?
– Очень давно. Лет семнадцать назад.
Я не стал говорить ей, что вообще-то это одно из самых пассивно-агрессивных приветственных писем в моей жизни, если вообще не в истории человечества: «Я просто хочу, чтобы вы знали, что ваш предшественник был лучшим психиатром, с которым я работала. Очень надеюсь, что вы будете соответствовать заданным им высоким стандартам. С нетерпением жду возможности поработать с вами. Элейн».
Тем не менее это было приветствие, и, что еще важнее, в нем значилась моя новая должность. Моя милая, новая, блестящая должность: судебный психиатр-консультант. В больнице Святого Иуды. Я, черт возьми, сделал это.
Мой предшественник был всеобщим любимцем. Он был умен, разумно тратил свое время, во многих вещах был первопроходцем, а потом отменил лекарство у пациента. И у того случился рецидив. В результате он зарезал человека.
– Послушайте, в отделении довольно тихо, – говорит Элейн. – Я послала кое-кого из своей команды помочь с новоприбывшими. Он заступил на смену прошлой ночью. Почему бы тебе не попросить врача сделать обход? – Она посмотрела на груды заметок, лежащих на полу и столе. – Похоже, тебе нужно собрать свои вещи.
– Спасибо. – Я киваю и указываю на ее плечо и руку. – Становится лучше? Извини, я забыл спросить.
В палате, где осматривают пациентов, занавески натянуты на металлические стержни, каждый длиной около 40 сантиметров и диаметром 3 миллиметра. Они были скрыты от посторонних глаз обернутым вокруг них материалом. Но пациент, который напал на Элейн, схватил один стержень и пустил его в ход.
Она вынимает руку из перевязи и поднимает ее.
– Мне больно, когда я так делаю.
Она улыбается, ожидая моей реакции.
– Тогда не делай. – Я слабо улыбаюсь ей. – Серьезно, ты в порядке?
Она кивает, уходя, но не отвечает. Я закрываю дверь, сажусь и машинально подкладываю Оксфордский учебник по психиатрии под стул, вместо отсутствующего колесика. Жаль, что в нем нет раздела о том, что происходит, когда все идет не так, как надо. Там нет главы под названием «Расследование убийств и как изящно уйти в отставку». После того как расследование выявило критику действий моего предшественника, он уволился одним днем, а потом заболел раком поджелудочной железы и через шесть месяцев умер.
НЕСМОТРЯ НА НЕКОТОРУЮ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ, ОКСФОРДСКИЙ УЧЕБНИК ПО ПСИХИАТРИИ КАК РАЗ ПОДХОДЯЩЕЙ ТОЛЩИНЫ И ОТЛИЧНО ЗАМЕНЯЕТ НЕДОСТАЮЩЕЕ КОЛЕСИКО.
Книга «Принципы и практика судебной психиатрии» немного толстовата, а мой последний учебник по криминологии слишком тонкий. Тома Фрейда еще более тонкие и потому совершенно бесполезны, а руководство Джонса по Закону о психическом здоровье постоянно используется по назначению.
Я кручусь на стуле и решаю, что если я, как только стул остановится, окажусь лицом к картотечным шкафам, то разберусь со своими заметками, а если столкнусь с чем-то другим, то выпью чашку чая. Это похоже на русскую рулетку, но без фатальных неприятностей. В любом случае мне не хочется принимать никаких решений, по крайней мере сегодня. В итоге я отворачиваюсь от шкафов и обнаруживаю, что снова смотрю на стол и желтый конверт. Рядом с ним моя фотография, где мне лет десять и я оканчивал начальную школу. У меня в руках куча спортивных трофеев. Я смотрю на себя тогдашнего, наклоняюсь и ставлю чайник. Неужели это правда я?
Письмо в желтом конверте адресовано доктору Бену Кейву, главврачу – теперь это мой новый титул. Я ухожу из Национальной службы здравоохранения и собираюсь управлять сетью психиатрических больниц. Я прочитал записку внутри.
«Я помню, что писала тебе много лет назад. Возможно, тебе будет интересно узнать, что я и твоему преемнику отправлю то же письмо, что и тебе».
В записке есть постскриптум. Она говорит, что не думает об уходе на пенсию из-за того, что произошло. Но подозреваю, что она лжет, и я, вероятно, единственный человек, который это знает.
Я сажусь и открываю iTunes на своем телефоне. Прокручиваю до Шуберта. Но Шуберт не поможет, по крайней мере сегодня. Я продолжаю листать, пока не добираюсь до рок-группы Talking Heads. Песня Once in a Lifetime, кажется, соответствует всем необходимым в данный момент требованиям.
Я улыбаюсь, закрываю дверь, делаю глоток чая, прибавляю громкость и кладу перед собой следующую папку заметок. Чай и громкая музыка. Никаких решений, не сегодня. У меня ощущение, что я прогуливаю занятия.
Сегодня – время размышлений. Завтра – время прощаний.
Необходимость рефлексии
Работая в психиатрии, я знаю, что все может пойти не по плану. Я знаю, что совершал ошибки и что у меня всегда были высокие стандарты. Мой внутренний перфекционист требует, чтобы я все сделал правильно, и я ругаю себя, если так не получается. Я хочу, чтобы все было идеально, хотя, к сожалению, так никогда не бывает.
За все время работы в психиатрии я узнал, что особый стресс возникает из-за несоответствия идеала реальности. Ну то есть неспособность правильно подобрать лекарство, неспособность убедить невежественного пациента принять его. Подозреваю, что другие люди переживают нечто подобное.
ТРОЕ МОИХ КОЛЛЕГ ПОКОНЧИЛИ С СОБОЙ ИЗ-ЗА ПСИХИЧЕСКОГО ЗАБОЛЕВАНИЯ.
Жизнь многих других людей была сформирована и затронута их собственным опытом болезни или трудностями, связанными с ее преодолением. Развод, депрессия и зависимость – обычное дело в моей профессии. Это напряженная работа, и требования к ней весьма высоки.
Общая и судебная психиатрия – мои специализации, и я скажу вам, что эта профессия далека от мирного созерцательного занятия. Людей привозят в больницу часто против их желания, буквально с криками. Пациенты причиняют боль и себе, и другим – врачам и ухаживающему персоналу.
