скачать книгу бесплатно
А выпроводив Задова, опять ночь прокоротал без сна в тяжёлых мыслях. Едва рассвело, плюнул на всё, сел к телефону. Решил звонить помощнику сам, будь что будет! Никогда не дрожала рука, а тут…
Долго не брали трубку. Он глянул на часы – рано взбеленился, в столице чуть свет к рабочим столам не спешат и ретивые, однако ошибся, помощник Кагановича ответил, видно, тоже в кабинете ночевал. И разговор был коротким – тот поинтересовался обстановкой, пожурил за затянувшиеся празднества и распорядился звонить в Центральную контрольную комиссию ВКП(б). Там ждут. Сдерживая дыхание, он заикнулся о должности.
– Заместителем начальника одного из важных военных отделов… Как для начала? – доброжелательно спросил помощник. – Но это только трамплин!
– Когда выезжать? – само собой вырвалось у него и перехватило горло от волнения.
– Туда звоните, Василий Петрович, – дал телефон помощник. – Но по старой дружбе подскажу: запрягут сразу. Работы там до чёртиков, ситуация в стране особенная, контрольной комиссии достаётся по первое число. Так что, если в отпуске не были, решайте, в ЦКК возможности долго не представится.
И, пожелав успеха, он попрощался.
«Вот ведь как лихо обернулось… – обмяк, полез он за трубкой трясущимися руками. – Сколько мучился, переживал, а пяти минут хватило, чтобы всю жизнь перевернуть!»
Шагнул к шкафу, налил рюмку, выпил и не почувствовал горечь водки, только пуще заполыхало лицо и всё внутри. У окна задымил трубку, а мысли метались, прыгали, обгоняя друг дружку. И Марью вспомнил не к месту, где она? Слышал, что укатила к родне. Прогадала баба, будет теперь локти кусать… Не жалел он её, а зазлорадствовал, сам найдёт в Москве другую, поумней, в столице выбор большой. А Задов? С ним как быть? Просился, дружок, все уши прожужжал МХАТом, Станиславским бредит. Запросы у него, конечно, аховые… А почему нет?! С новыми-то возможностями…
Он ещё налил, выпил. Позвонил Задову, тот, не догадываясь, бодро доложил о полной готовности к предстоящей поездке, если других указаний не будет.
– Не будет! – крикнул он, и голос выдал.
– Что? Свершилось? – понял тот сразу. – Звонил Кремль?
– Звонил! Во все колокола!
– Куда? Кем?
– Завтра всё узнаешь! Завтра!
IX
Лишь ткнулся баркас в пылающий песок островка, как ни старался взявший на себя роль тамады Задов, компания распалась. И виной всему Странников, ещё на борту пригубивший рюмку водки за прибытие. А ведь видел он, как опекал артист припасённую для себя Маргариту Львовну, программу целую затеял и в пути откровенные намёки вёл, но скинул обувь да озорно закатал до колен штанины светлых брюк ответственный секретарь и, заломив шляпу на затылок, вдруг подхватил по-молодецки на руки заливающуюся нервным смехом Марго и, сбежав по жалко скрипнувшему трапу, увлёк её во тьму деревьев.
Там они и пропали.
Дурачась, передразнивая друг друга, аукали им на разные голоса сначала с восторгом и с завистью, потом с ревностью и даже со злорадством, косясь на раздосадованного артиста. А устав, поневоле занялись каждый своим, разбившись на группы.
К слову сказать, не всех всполошил сей лирический инцидент. Две полненькие подружки Маргариты Львовны, Верочка и Ноночка, попорхали, попрыгали на палубе и зашушукались, озабоченно оглядывая оставшихся представителей мужской половины. И было отчего. Резавшиеся в шахматы на корме райкомвод Аряшкин и зав контрольной комиссии Манкаев, возле которых время от времени демонстрировала прелести худосочная прима Элочка; придя в себя от толчка баркаса в берег, не завершив эндшпиля, бросили доску с рассыпавшимися фигурами, лихо разнагишались и ахнулись с гиканьем в воду, подымая фонтаны брызг.
Следом за Странниковым высадился на берег энергичный десант матросов во главе с Егором Ковригиным. Заученно и спешно расстелили коврики в тени деревьев, разнесли закуски с винами и водкой, принялись расставлять палатки.
Лишь Задов не скрывал разочарования. Развлекаемый Анной Андреевной, молодящейся матроной, с которой играл ещё в комедиях Антона Павловича, и подоспевшей Эллочкой, бренчавшей на гитаре, разлёгся он на коврике, пристроил голову в коленях верной блондинки, погрустил положенное, а затем, оживая, разлил красного вина, приподнялся на локотке с первым тостом, подозвал державшегося особняком Глазкина:
– Прошу вас, председатель! Идите, идите к нам! – произнесено было в тон настроению, грусть по несбывшемуся рождала и велеречивость, и ностальгию. – Несмотря ни на что, выпьем за надежду! Вам она тоже не помешает в кресле председателя губернского суда! Ждут вас великие дела, а без надежды на успех…
– Вынужден вас огорчить, – сухо и с вызовом прервал его Глазкин, наливая себе водки в стакан и кланяясь дамам. – Ставя цель, я всегда рассчитываю силы. Вот залог моего успеха! Суд – лишь очередная ступень. Я рад, что свершилось, но моя цель выше!
И он залпом осушил стакан, ошеломив женщин, пришедших в восторг.
– Браво! – тут же подхватил и Задов. – Губерния с нетерпением ждёт такого председателя! Прежний, я слышал, тютя был известный…
– Не стоит ворошить прошлое, – опять оборвал его Глазкин и наполнил свой стакан: где уж успел, но был он заметно на взводе и его переполняли чувства. – Я долго шёл к цели. Не всё было гладко на моём пути. Увы, дорогу преграждали завистники и соперники, к тому же у каждого в шкафу свой скелет. Но мой не сковывает рук!
– Ах, Павел Тимофеевич, голубчик! – всплеснула руками Анна Андреевна. – Как это красиво и откровенно. Как чудесно всё это произнесено! У всех, у всех и розы, и шипы! Замечательно!
Она дотянулась до председателя губсуда и, загадочно подмигнув, успела чмокнуть его в щёчку. Тот не отстранился, принял за должное, поднял стакан:
– Я предлагаю тост за перемены! Не скрою, пришёл в суд не удовлетворить тщеславие, а вершить историю нашей губернии. Застоялись её колёса, обросли рутиной, необходимо завертеть их стремительней! Наводнение, которое мы победили, прибавило всем силы, заставило поверить в невозможное… Я понял, на что способен!..
– Ах, как хорошо! Как мило! – зааплодировала, подавшись его порыву, Анна Андреевна и выхватила гитару у Эллочки. – Можно, я спою для вас?
– В такой день всё можно, – подал ей бокал красного вина Глазкин и не выпускал, пока, привалившись к нему грудью, не выпила она до дна из его рук.
Он грохнул вдрызг стакан о землю и демонстративно расцеловал актрису, как ни морщился Задов.
– Пойте сегодня только для меня! – скрестил он руки на груди и принял позу известного французского императора.
Дрожа от чувств, она взяла аккорд:
…И много было нас. Горбуньи и калеки,
Чтоб не забыли их, протиснулись вперёд,
А мы, красивые, мы опустили веки,
И стали у колонн, и ждали свой черёд.
Вот смолкли арфы вдруг, и оборвались танцы…
Раскрылась широко преджертвенная дверь…
И буйною толпой ворвались чужестранцы,
Как зверь ликующий, голодный, пёстрый зверь!
– Анна! – остерегающе крикнул Задов, как ни был хмельным, почувствовал он неладное в словах песни и попробовал привстать, протестуя или запрещая, но слаб был порыв, отвалился артист на подушки, не совладав с собой, а Глазкин махнул на него рукой:
– Пустое! Продолжайте! Я хочу!
Но певица и не думала останавливаться и не обращала внимания на то, что творилось вокруг, глаза её прикрылись, запрокинутое в небо лицо пылало жаром, она, вероятно, ничего не видела и не слышала, вся отдавшись овладевшей ею эйфорией:
Одежды странные, неведомые речи!
И лица страшные и непонятный смех…
Но тот, кто подошёл и взял меня за плечи,
Свирепый и большой, – тот был страшнее всех!
С Глазкиным происходило неладное – он будто застыл, сцепив зубы и напрягшись, ледяными сделались его глаза, сжались кулаки. Он даже отстранился от певицы, и гневный рык вырвался из его нутра. Но Верочкой и Ноночкой это было воспринято за уместное подыгрывание актрисе, а Эллочка даже зааплодировала, не сдержавшись, крикнула «браво!». Лишь Задов, дотянувшись до стакана вина, осушил его наполовину и опрокинул на коврик, безвольно разжав пальцы.
А певица продолжала:
Он чёрный был и злой, как статуя Ваала!
Звериной шкурою охвачен гибкий стан,
Но чёрное чело златая цепь венчала,
Священный царский знак далёких знойных стран.
О, ласки чёрных рук так жадны и так грубы,
Что я не вспомнила заклятья чуждых чар!
Впились в мои уста оранжевые губы
И пили жизнь мою, и жгла меня Иштар!..[7 - Тэффи (М. А. Лохвицкая). «Праздник дев».]
Анна Андреевна уронила голову на грудь, зашаталась вполне натуральственно, гитара вывалилась из её ослабевших рук, и сама бы она оказалась на траве, не подхвати её Глазкин.
Оставить равнодушными зрителей сей миг, конечно, не мог; рукоплесканиями, криками, визгом наградили певицу, а Глазкин, не владея собой, жадными поцелуями покрыл её полураскрытые, словно в ожидании губы.
Неизвестно сколько бы длилось безумство, не прерви его жёсткий злой голос:
– Пируете без меня?
Наблюдавший за ними не одну минуту, Странников тяжело дышал, прислонившись спиной к дереву. Казалось, он только что гнался за кем-то, долго бежал и теперь приходил в себя. Выглядел ответственный секретарь неважнецки: те же закатанные до колен штаны на грязных уже ногах, взлохмаченная голова без шляпы, исцарапанное бледное лицо.
– Василёк! – трезвея, бросился Задов к приятелю. – Дорогой! Что с тобой случилось? Что за вид?
– Упал, – присел тот медленно, не отрывая спины от ствола.
– Упал? Как? Где?
– Свалился в овраг, – устало закрыл тот глаза.
– Овраг! Откуда здесь овраги? Песок кругом.
– Слушай, дай лучше выпить, – пробормотал Странников и сплюнул тягучую слюну.
Дело приобретало необычный поворот, нутром учуял это артист; разворачиваясь за бутылкой к коврику, он скомандовал:
– Дамочки! Девочки! Разбежались весело по грибы, по ягоды! Быстро! Быстро! Кому сказано?
– Гриня, я останусь, – сунулась к нему Анна Андреевна, отставив гитару. – Помощь какую?.. Лицо обмыть?..
– Дура! – цыкнул на неё Задов. – Какая ещё помощь? Катись отсюда и баб забирай! Мигом! Да чтоб языки прикусили! Ни слова, что видели! Ясно?
– Ясно, Гришенька, ясно. Куда уж ясней, – блондинка развернулась к женщинам, словно курица-хохлатка развела руки в стороны, затараторила: – А ну-ка, милые, подсуетились! А ну-ка, красивые мои, погуляем в лесочке да на бережочке!
Странников между тем опрокинул стакан водки, словно глотнул воды, вытаращил глаза на Глазкина:
– Дай закурить!
– Вы же трубку? – не пришёл ещё тот в себя. – Где вас так угораздило! С Маргаритой Львовной ничего не случилось?
– Цела. Что с ней станется? – тянул руку за папироской тот, а, закурив и прокашлявшись, добавил: – На баркасе она. Вы же веселились здесь, не заметили, как прошмыгнула.
– Так вы за ней гнались?
– А-а! – махнул рукой Странников и грязно выругался. – Остановить хотел. Да куда там…
– С ней-то что? – Задов поднёс ещё водки. – Что вы оба, словно угорелые?
– От себя бегали, – выпив поднесённое, мрачно обронил Странников и замолчал надолго, докурил папироску, забросил её далеко нервным щелчком и вдруг расхохотался неестественно, зло и громко: – Вообще-то, други мои любезные, полный конфуз на мою седую голову! Не пришёлся я ко двору Маргарите Львовне!
– Да ты что говоришь, Василий Петрович? – схватил приятеля за плечи Задов. – Дура баба, как есть дура! Чего ты за ней увязался? Лучше найдём! У меня их!.. А эту я тебе и не советовал…
– Забылся, глупец, что гордые попадаются… Вот и получил, – горько ухмыльнулся Странников и ощупал лицо. – Морду всю расцарапала, когда силой сунулся. Налей-ка ещё!
– Хватит тебе, Василёк, – слегка подлил в стакан Задов. – Тебе успокоиться надо. Позвать Анну Андреевну? Она на гитаре только что нам романс чудесненький сбацала. И какой романс! Как раз в тему. Вон, Павел Тимофеич заслушался. Какая женщина! Пальчики оближешь! Как раз в твоём вкусе. И умная.
– Умная баба – вдвойне дура! – зло вставил Глазкин.
Странников между тем выпил налитое, горько покачал головой, утираясь рукавом.
– Рассказов ждёте, субчики? Интересно небось послушать, как ответственному секретарю губкома баба глаза чуть не повыцарапала?
– Да что ты говоришь, Василёк… – Задов приплясывал вокруг Странникова с полупустой бутылкой, то с одного, то с другого бока оглаживал плечи. – С чего нам злорадствовать? Я себя кляну! Не надо было её брать, но для себя пригласил. Не ждал, не гадал, что ты втемяшишься. Меня ругать надо. Делать вот чего?.. Ума не приложу… Маргарита Львовна, она ведь вокруг Турина всё увивалась…
– А ничего вам обоим делать не надо! – рявкнул вдруг Глазкин. – Я её на место поставлю!
– Что вы такое удумали, Павел Тимофеевич? – испуганно покосился Задов. – Не надо этого. Здесь людей полно. Слух пойдёт. Само собой как-нибудь всё забудется…
– У меня не вякнет, стерва! Строила, строила всем зенки, а потом царапаться! – развернулся Глазкин к баркасу. – Только ты, Григорий Иванович, подежурь у трапа, постарайся, чтобы не зашёл кто, пока я не выйду оттуда.
– Да что же вы задумали, голубчик?
– Проучить её надо. Чтоб неповадно было.
– Павел! Ты чего это?.. – поднял голову Странников на председателя суда. – Ты в должность вступил. Негоже тебе.
– Обойдётся, Василий Петрович, – хмыкнул тот. – Исповедую её с глазу на глаз, а вдруг ошиблась она, любит вас всем сердцем, но задурила, решила поиграться? Горазды на забавы некоторые вертихвостки. Вот и проверю да на ум наставлю, если что.
– Не метод это, – забормотал тот, конфузясь, – не любит она меня.
– Не любит – полюбит, – зашагал Глазкин к баркасу. – У баб настроение, словно ветерок весенний, то в одну, то в другую сторону.
– Василий, останови его! – затряс Задов Странникова за плечи. – Он же дурной, когда перепьёт… Натворит бед!
– А ну вас всех к чертям! – вырвал из его рук бутылку секретарь и прилип к горлышку, запрокинув.
Но водка быстро кончилась. Отбросив бутылку в сторону, он поманил Задова.
– Неси ещё! Оскорбили меня… Напиться хочу…
Баркас покачивался на волнах, поскрипывал трап, когда поднимался Глазкин. Тишина встретила его на палубе, дверь каюты не прикрыта, болталась на сломанных петлях. Пнув её ногой, он шагнул в каюту, застрял, задев косяк, сунул голову внутрь:
– Есть живые?
– Кто там? – взвился женский голос. – Подождите! Я переодеваюсь!
– Обойдёшься! – ринулся он за порог.
