скачать книгу бесплатно
– Не к месту мне замечания делать, Василий Евлампиевич, не так уж и сведуща я в твоих больших делах, однако послушай и ты меня.
– Да что ж тебе сказать?
– Берегла я тебя, жалость скребла – больной был, не тревожила.
– Теперь здоров. Выкладывай. Не бойся.
– Что ж мне опасаться? Что от твоих дружков слышала, то и передам.
– Давай и от тех дружков.
– Тимоху Молчуна из Саратова не успел забыть?
– Савельева? – удивился Турин. – Тебе его где видеть привелось?
– А там же, где просил ты его за бабкой приглядывать да за гадом каким-то.
– Разболтал тебе?
– Корнету он жалился на тебя, а я слышала ненароком.
– И чем же я обидел Тимоху?
– Обидел?.. – криво усмехнулась она. – Будто сам не ведаешь? Не обида то, подлую удавку едва не накинул ты ему на шею!
– Язык-то поганый прибереги для другого дела, Симка! – дёрнулся он на койке.
– Что слышала, то и передаю…
Турин во все глаза впился в женщину, руки его дрожали от напряжения, сжались кулаки – так и разорвал бы в клочья!
– Тихон из больницы, куда ты его упрятал, в ту же ночь дёру дал, – отступила подальше от койки Серафима. – И с дружками своими на кладбище промышлять отправился да там тебя и застукал.
Турин переменился в лице.
– Чего побледнел-то? Правду, значит, ворюга открыл Корнету?
– Ты говори, говори… – сверкнул Турин глазами, весь словно стрела на тетиве, догадался, о чём речь пойдёт.
– С подлюгой тем, что бабку под трамвай сбросил да за которым следить его просил, сам же ты и обнимался у могилы. Не ту бабку-то хоронил, Василий Евлампиевич?
– Не ту… – отвернулся Турин. – А чего он сам у меня побоялся спросить? Подошёл бы, так, мол, и так…
– А вы бы вдвоём в ту же яму и его! – хмыкнула она. – На машине вместе укатили, любезно беседуя. Объясни мне…
– Не тот ты человек, чтоб пред тобой ответ держать! – оборвал он её.
– А ведь спросит тебя Тихон с дружками…
– Спросит – отвечу. Тебя не выдам.
– За что же меня-то винить? Слово в слово и передала, что слышала! – изумилась она.
– За то и благодарен. Открыла ты мне глаза на многое, – Турин попытался изобразить улыбку, но кислой она получилась, вымученной. – Я всё в потёмках плутал насчёт той гадины. А после твоих слов и встали на место все детальки.
Он оглядел койку, обвёл тоскливым взором ненавистную палату:
– На волю бы мне. Залежался. Вокруг столько всего творится, а я как в колодце оказался. Слухами живу… Но сегодня ты глаза мне открыла на многое. Спасибо.
Серафима так к стенке и привалилась – смертельным холодом пахнуло от его слов.
VII
Лёвка цену себе знал, наплевать бы ему да размазать на угрозы следователя-итальяшки, однако, когда тот упомянул ГПУ да открыто намекнул на поддержку друзей из грозной конторы, остро заломило у него под одной из лопаток – хорохорься не хорохорься, а связи не те, и предательский холодок предчувствия неминуемых неприятностей пробежал по ставшей слишком чувствительной его спине. Осознал полпред частного капитала всю пакость отвратительной лужи, куда засадил его по уши коварный Джанерти. Поэтому, несмотря на поздний час, едва распрощавшись с крайне озадаченным Иориным, покинул он салон мадам Алексеевой и понёсся разыскивать Максима Яковлевича Гладченко. Макс, если ничем и не поможет, даст верный совет, ситуация в верхах властных структур ему известна лучше других – истинный вождь в среде местных нэпманов, он не без оснований пользовался неприкасаемым авторитетом и считался признанным специалистом по части поддержки деловых контактов с представителями высшего начальства торгового и налогового отделов, экспертов, ревизоров и инспекторов всех мастей в рыбной промышленности, прочих чиновников государственного аппарата, а попросту – по взяткам и спаиванию нужных людей.
Как-то в узком кругу среди своих, подымая тост за процветание частного сектора в финансовом брюхе государства, самый башковитый из братьев Солдатовых, старший Пётр, метко заметил по этому поводу: «Подкупить советского чиновника – дело тонкое и деликатное, можно сказать, ювелирное. Не всякому дан божий дар владеть сим искусством, ведь каждый чинуша требует индивидуального обхождения и частички души. Но наш председатель рыночного комитета великомудрый Максимушка прекрасно владеет этим. Многие с полными карманами отважатся распахнуть дверь к алчущему чиновнику и выйти пустым, да не каждый при этом цели желанной достигнет, утрясёт все закавыки, сгладит углы и уйдёт, провожаемый благодарственным напутствием и не пустыми обещаниями…»
По собственным тайным признаниям Гладченко, а много приврать он считал зазорным, ежемесячные его траты на пивнушки, кабаки да рестораны для чинуш, кроме регулярных отстёгиваний целевых подачек и сувениров, составляли от пяти сотен рублей до тысячи. Компаньоны его по рыбной части трудились и собирали эту обязательную дань, а уж он ведал кому, когда и на какие цели всучить, справляясь с обязанностями как нельзя лучше. Впрочем, некоторые чиновники не дожидались его прихода, ловили Гладченко сами и попрошайничали, жалуясь на прорехи в карманах. А уж когда заявлялся он в их кабинеты и шёл величавой походкой между столов, шептались, не скрывая радости: «Открывай карманы, деньги идут!» И звучало это ласково, с почтением, а то и дружески.
С бьющимся сердцем жаждал встречи с этим человеком Узилевский, однако горькое разочарование пришлось ему испытать – отбыл Максим Яковлевич на низа с рыбопромышленником Штейнбергом, сообщила домработница; толком она ничего не знала, да и уверен был Лёвка – не слетит с её языка лишнего, приучил строгий хозяин к порядку.
Визит к купцам Чубатову и Морозову оставил он на утро, но и там ждала неудача, оба в городе отсутствовали уже несколько дней по той же причине, дежурили на промыслах. Да и как иначе – какой добрый хозяин не печётся насчёт своего добра в грозную пору, когда вроде отступила стихия, но всем известно её коварство!
Оставалась надежда на Антона Нартова, тут ему и повезло. Дом знатного рыбодобытчика, как и положено, высился на бугристом берегу Волги, защищён от всех напастей земляным валом и надёжным частоколом; там, у лодок, и застал его Узилевский. Раскрыл было рот Лёвка, а Нартову объяснять ничего не пришлось, знал почти всё Антон, костерить в хвост и в гриву начал Лихомера, треклятого Клопа, заслужившего такую кличку у метких на язык рыбодобытчиков. Рвал и метал Нартов, рассказывая, как втянул их в гнилое своё дело коротышка жид, хотя и не подписывали они с Чубатовым и Морозовым никакого заявления, тряс их в своём кабинете губернский прокурор Арёл, стращал тюрьмой да конфискацией всего нажитого. По этой причине удрали с глаз долой перепуганные насмерть Чубатов с Морозовым, порешив на низах отсидеться, он сам собирался да вот задержался некстати, иначе и его не застал бы Узилевский.
Выслушав его страхи, смекнул погрустневший Лёвка, что вряд ли удастся сподвигнуть Нартова на поганое дело, однако отступать было некуда, и он заикнулся про свою беду. Сообразил, конечно, не пугать совсем, не посвящать во все тонкости, а начал с малого:
– Ты бы наведался к Лихомеру, Антон Семёнович, – заикнулся в завершении просьбой. – Передал бы ему приглашение на наш совет рыбопромышленников. Всё общество собирать не станем, пусть не опасается, президиум наш, пять-шесть человек, соберём, потолкуем и его вразумим. На будущее…
– Позор на свою голову принимать? – не дослушав, взвинтился тот. – Без того натерпелся у прокурора! Ещё неизвестно, как он повернёт! Жид накатал бумагу, а ведь потом струхнул да отказался! Мы уж гадали с Чубатовым, не проучить ли его по-нашему, по-простому.
– Морду набить?
– Не юнцы мы, Лев Наумович, чтоб кулаками махать, – обиделся рыбодобытчик. – А и не тронь дерьмо, оно и не воняет. Клоп-то, паршивец, вон каким вонючим оказался. Не отмоешься. Мы его по-нашему, по ветру промысел его пустить собирались… А теперь боимся связываться.
– На совете и решим, как с ним поступить, – поддакнул Лёвка. – Чего вам пачкаться? Обществом и серьёзней, и ответственности никакой. Сходи, Антон Семёнович, по-товарищески тебя умоляю…
Так и уговорил.
Сдался Антон Нартов, махнув в сердцах рукой, отправился к прощелыге на поклон, да того след простыл. Жинка тощая, одни впалые глаза пронзительной чернотой жгут, вся в тревоге и слезах, поклялась, что несколько дней уже отсутствует муженёк. Двое деток мал-мала по бокам за юбку ухватились, дом пуст. Не поверил Нартов, по избе прошёлся, однако и дух поганца простыл.
Вот тут Лёвку самого прошибла лихоманка: объясняться в ГПУ ему никак не хотелось, единственный виделся выход – бухнуться на поклон к Камытину, не откажет тот давнему дружку. Да и обращался к нему редко, только когда всерьёз прижимало, а зазря по мелочовке не беспокоил. Этот случай как раз тот: если розыск не отыщет канувшего поганца, только на Всевышнего надежда.
Камытин отсыпался после передряг и тревог с наводнением. Пришлось Лёвке беспокоить его на дому. Отругал за то, что разбудил, а услышал причину, вовсе собак спустил – будет он искать какого-то недоумка!.. Укатил тот по своим делам в другие края или от жены к любовнице махнул и залёг там в своё удовольствие!..
– Клоп не тот, чтоб на бабу тратиться, – горьким смехом разобрало Узилевского. – Аль забыли вы Якоба Лихомера? Сморчок, ему бабу не подобрать по росту.
– Вот на таких они и зарятся, – захохотал и Камытин. – Мал сучок да коряв.
– Сволочь он, весь город на ноги поднял.
– Ты наговоришь…
Пришлось Лёвке приоткрыть слегка свою тайну милиционеру.
– Ну и славно, что от прежнего заявления отказался Лихомер, – лениво потянулся Камытин, вполуха его выслушав. – Нас от работы освободил, себя от лишних тревог. Пасквиль, он, конечно, влечёт последствия. За решётку его да проучить как следует. С ним всё ясно. А вот тебе какой интерес?
– Пропесочить хотим его на общем совете частного сектора, – с невинным видом соврал Узилевский, – чтоб не позорил господ рыбопромышленников, а прежде всего и весь наш честный пролетарский аппарат.
– Дело нужное, – похвалил Камытин, смерил Лёвку недоверчивым взглядом, хмыкнул, совсем продирая глаза, и к трубке потянулся. – Отыщем поганца ради праведного суда. Губрозыск всегда поможет вывести на чистую воду клеветника. На кого накатал ксиву, стервец?
Замялся Лёвка, пожал плечами:
– Джанерти не сказывал…
– Как? Роберт Романович занимается этим делом? Почему же он сам ко мне не обратился?
В который раз взмок от таких нервных передряг Узилевский, замялся, несуразное только и смог пробормотать:
– Деликатный, видать, вопрос… Сами понимать должны, Пётр Петрович.
– Верно, – похвалил тот. – Болтать всякому о таких вещах не следует. – Приказал дежурному объявить розыск Лихомера и досыпать завалился.
Ещё сутки миновали, не дождался вестей Узилевский и с утра сам в дежурку заявился. Выделил ему Камытин долговязого Ляпина, озадачил участковых надзирателей, морг проверили – среди тамошних неопознанных мазуриков Якоба Лихомера не нашлось.
– Точно драпанул из города твой пройдоха, – разводил руки Камытин. – Испугался до смерти прокурора и забился в глухие места отсиживаться. Теперь ждать надо, когда прятаться надоест сукину сыну.
Распрощались бы они так ни с чем, и ломать бы голову бедняге, как к Джанерти идти с ответом, в ГПУ – решил бесповоротно – только под конвоем, но заявился дотошный Ширинкин. Участковый надзиратель ступил на порог Камытина не один, подталкивал перед собой двух огольцов-оборвышей малолетних. Объявил, что пугнул ватагу беспризорников проверить подвалы в заброшенных развалюхах, а те наткнулись на висельника, по описаниям – вылитый Лихомер. Трогать оборванцы его побоялись, вонь вокруг, мухота облепила покойника.
– Что ж ты вылупился на меня? – остудил пыл рапортовавшего Ширинкина Камытин. – Не знаешь, что делать?
– Нам-то зачем это дело? – сообразительный Ширинкин враз потускнел с досады. – Сообщу жинке, пусть хоронит. Неужто главного их в медэкспертизе Курдюма[5 - А. П. Курдюмов – с 1925 года первый государственный судебно-медицинский эксперт Астраханской губернии, фактически заложивший ростки будущего учебно-экспертного объединения.] подымать? Небось сама и довела мужика.
– А криминал?! – сдвинул брови Камытин. – Под монастырь вздумал меня подвести? Им же в прокуратуре интересуются!
– Тогда что ж?.. Сразу б и сказали, – смутился участковый. – Вот напасть на мою голову! В Мариинку[6 - С 1924 года в здании Александрово-Мариинской больницы размещался и кабинет судебной медицины.] свезти окаянного?
– Готовь мужиков да телегу и отправляйся с пацанвой к трупу, – поморщился Камытин. – Дам знать Джанерти, капризный он человек, может, свои намерения имеет…
У трупа оказались все: Джанерти с Камытиным, Ляпиным, с судебным медиком Дудкиным – на автомобиле прокуратуры, следом Ширинкин с Узилевским – на пролётке, телега с мужиками и пацанвой для перевозки тела – с запозданием.
Натянув резиновые перчатки, простуженный, постоянно кашлявший Дудкин, согнав мух, первым делом сунулся в карманы и недаром: тут же вытащил на свет бумагу и подал её Джанерти со значительным видом.
– Отписано два дня назад, – брезгливо повертел развёрнутый грязный лист следователь. – Тут целая исповедь… ну, а если совсем коротко, – в смерти просит никого не винить, запутался с собственными делами.
– Вот, – выступил на шаг Ширинкин. – Что я говорил? У них, у дельцов, в паутине своей же запутаться, что тому паршивцу плевок.
И он кивнул на кучку жавшихся в стороне оборванцев.
– Дай-то бог… – не к месту вздохнул Лёвка.
– Какой-никакой, а конец дело венчает, – полез за папироской Камытин.
Молчал лишь Джанерти, словно ждал, когда выскажутся все, на Дудкина искоса поглядывал.
– Пальцев-то многовато на бумажке? – вдруг сказал он и сунул лист медику под нос.
– Это само собой, – не смутившись, согласился тот. – Откатаем всё в лаборатории, проверим. Может, есть экземпляры для идентификации.
– Вы уж постарайтесь.
– Непременно.
– Тогда и всё остальное досконально, – продолжил настойчиво следователь. – Я постановление с вопросиками подошлю. Почерк надо бы сравнить.
– Конечно.
– Это как понимать? – не стерпев, дёрнулся Лёвка. – Убили Лихомера?
– Дождёмся заключения эксперта, – затянулся сигарой Джанерти. – С выводами спешить рано. Чую я, начинается только всё…
VIII
Дни замелькали стремительней стрелок на часах. Казалось бы, вот он, триумф! Повержена стихия, как он сам прописал в одной из газетных статей…
Прописать-то прописал, а положа руку на сердце не чувствовал радости. Тревоги больше стало да ожидания – как Москва? Что решат после его сообщения в столице?
Шум, гам, суета, толпы людей в кабинете, выступления, собрания – невмоготу и на бегу всё. Пленум… Рассчитывал на пленуме и поставить жирную точку, однако безумная лихорадка продолжалась, обращаясь в навязчивую всеобщую болезнь. Теперь уже в какой-то сумасшедшей эйфории начались праздничные митинги один за другим, а то и по два-три сразу в разных концах, хоть разорвись. И везде прославляли его! Кто раздувал мехи? Распятов – бог идеологии дирижировал за спиной?..
Вызвал, принялся распекать, тот руки разводит – народная инициатива! Натерпелись, мол, люди страху, требуется выплеснуть, к тому же творчество так и прёт с мест: массовки на улицах и площадях, маршируют с плакатами, в клубах спевки допоздна. Не унять. Побеждена стихия – лозунг из его статьи подхвачен, всем души разбередил. Выжили!..
А Странников не чувствовал вкуса победы. Забыл, когда ночевал дома, да и не ждал никто там, приловчился спать рядом с кабинетом. Здесь проглатывал пищу, когда голод доставал, валился с ног, когда морила усталость. Заглядывала Файка, машинистка штаба, для блезира с не нужными никому бумажками забегала, беспокоясь долгим его отсутствием. Кокетливо поправляла обтягивающую пухлую грудь кофточку, но отворачивался он в сторону, забыл запах её юбки. Самому становилось не по себе, пугало – не рано интерес к бабам пропал? Вслушивался в организм, нет, жив был его организм, просто внутри что-то сломалось, заснуло.
С некоторых пор стал надоедать Задов бредовой идеей празднеств глобального масштаба: затеял ставить спектакль прямо на набережной Волги. Сам пьесу сочинил, сам в главных ролях, с фейерверком и пушечной пальбой, с баркасами под флагами по волнам.
– Где пушки возьмёшь? – принял поначалу он всё за шутку.
– Пиротехнику обещал военком. Уже решили, – всерьёз бесновался артист. – Твоё согласие нужно.
Пробовал остудить пыл, того пуще разбирает:
– Ты же уедешь! Когда ещё такое событие случится? А народ на всю жизнь запомнит. Не было такого наводнения никогда, не будет и праздника! Да и ответственного секретаря губкома, как ты, больше не сыскать!
Задов умел преподнести, мыслил артист масштабами великими, в этом он весь. А сам Странников всё откладывал… помощнику Кагановича, правда, отрапортовал сразу, выслушал сухие поздравления, тот заверил – жди звонка с приглашением в столицу. Но затянулись ожидания…
В глубине души надеялся, позвонит сам Лазарь Моисеевич, поинтересуется, обрадует… Но тому недосуг, не до него, видно, важнее дела закрутились. Газеты особо не распространялись, но от помощника узнал, что в качестве Генерального секретаря укатил на Украину Каганович с личным поручением товарища Сталина гайки закручивать. И там развелись троцкисты!..
Однако разбередил Задов нутро, пообещал вместо спектакля гулянье по Волге на баркасах, повод имелся – состоялось наконец назначение Глазкина в председатели губсуда, приходил тот с благодарностями и предложениями. Задов весть услышал, тут же встрепенулся, но Странников его осадил, компанию предложил подобрать из своих, без лишних глаз. С артистками – без размаха и посдержанней публику велел подобрать.
