скачать книгу бесплатно
Топают. Прислушалась. Идут непонятно куда. Пусть.
***
И не надо. Забывать легче, когда знаешь как. Особенно, если у тебя появляются они. Те, которые забирают тебя по частям. Один одну, ту, которую я искал две недели. Второй другую, ту, которую ты спрятала от меня специально, но я ее нашел. Третий… а вот третий молодец! Раскопал ту часть, которую мы прятали когда-то вместе, помнишь? Старательно засовывали ее крючочки и кнопочки в образовавшуюся щель отчуждения… пусть и на те самые «пять минут ада», но…
Помнишь. Я знаю, что помнишь. Ты не способна забыть то, что ты так старательно спрятала, словно перепеленала.
Книги. Ты так стала много читать в последнее время. Ты раньше читала так много? Пресловутый Кортасар. А твой Павич. Что ты в нем нашла? А Берджес… «Заводной апельсин». Я прочел его. Ты сказала – я прочел. Шизофрения, пограничные состояния. И понял тебя. Как-то сразу. Не уснув до утра. Понял, насколько все серьезно… было. Насколько узким был вход в тогда еще неосвещенную пещеру чувства, настолько широким оказался выход из уже горящей светом и красками страны подземной и отсвечивающей выросшими вдруг сталактитами и сталагмитами. Свет рождался поиском лучшего отражения. Зеркальность стен мы заметили уже потом, позже. Когда остались в той пещере одни… вдруг. Прохладно стало, помнишь? Я снял джинсовую рубашку, а ты сказала, что «рубашку не снимают, лучше обними». Целуя твои губы, чувствуя твои доверчивые пальцы на груди, мне казалось, что это последнее…
Читая, ты забывала, что где-то есть я. Нет, не забывала. Ты переносила меня в книгу. И приходила туда сама. Получалось, что мы не расставались. Почти.
Твои миры. Ты их сочиняла, ты их создавала. Часто находясь на грани, ты забывала и обо мне. Оставалось только узнать, что ты уже не со мной. Врачи удивились: даже наиболее стойкие материалисты, даже те, кто не удивлялся чудесным выздоровлениям уже десять лет.
Что же это было? Что это могло быть? Хорошо, что ты здорова. Ты выздоровела одновременно с появлением нежелания узнавать ежедневно новую муку, дополнительно к «пяти минутам ада и нескольким часам дальнейшего привыкания».
Ты разлюбила. Боль оказалась сильней и победила. Боль перехлестывала через дебаркадер защиты от размывания мелочами и суетой, и точила, подтачивала, казалось бы, прочное и высокое. Неужели так просто? Снять кожу, вывернуть, высушить и надеть снова. Как одежду.
***
В предвкушении денег, ожерелья из бусин и серебра (авторская работа!). В предвкушении избавления от боли. Все по кругу. Конец месяца. Почти конец жизни. Каждый месяц конец жизни в двадцатых числах. Ароматы японца еще на пальцах. Еще на запястьях. Оденусь в них завтра. И ожерелье. Ошейник. Приду твоей собакой. Своенравной, но такой домашней и мягкой. Приду. Если все сложится. Если… Если. Условности нас поймали.
Плоские подошвы босоножек – застежек. Джинсовые ткани. Белая маечка. И блестящие каштановые волосы. Лохматые. Не расчесанные. Но все спланировано: игра в стиль теряет смысл, но без нее неуютно. Уже придумала другой имидж. Все больше молчу в твоем присутствии. И даже к телефону рука не тянется. Подумаю – лень. И все, и все по местам становится, когда ничего не предпринимаешь.
Сигаретами утомила себя до безобразия. Все это от нечего делать. Жду, тороплю время, а оно заснуло ребенком там же, где резвилось недавно. Там, где было обозначено ярлычком «настоящее». Медленно. Так всегда, когда ждешь. Ожерелье тоже, наверное, устало ждать моих пальцев там, под стеклом, в магазине. Или ему не понравилась моя кожа. Такое бывает: вещи могут не любить тебя и всячески это демонстрировать. Но я-то человек, у меня больше возможностей. А значит, по отношению к ним я сильнее. Посмотрим, как сложится наш «роман».
***
Выписываясь из больницы, я даже не выглядывал в окно. Машина, русые волосы, тонкие руки, дымок и запах, все угадывающая улыбка, предопределяющая ситуацию и перспективу. Так легко…
***
Страх… извечный, долгий-долгий, как карамель, растаял, прилип… и ничем его уже не отчистишь.
Хитрое море
А помнишь в Лягушачьей бухте Коктебеля?
Началось с того, что я попросил тебя все снять, искупаться, прижаться ко мне и поцеловать. Ты воспротивилась «грубому нажиму», побурчала, поругалась, сказала, что «никогда!» А потом? А потом, через некоторое время, когда полежали мы и позагорали, ты сделала все, о чем я просил! Но уже от себя. Сама сняла лиф, а потом и трусики, искупалась совершенно голой, хотя до этого, говорила, что «в этой холодной воде купаться невозможно». Прижалась, поцеловала… сама – красивая, эротичная, вкусная, легкая, душистая… врединка. А я лежал, усмехался, наслаждаясь тобой, любящей и любимой.
Помнишь? Опять очередной катер с экскурсионной группой и голос, усиленный мегафоном:
– Кара-Даг… язык каменной лавы по восточному хребту, медленно, остывая, сползал в море… это крупнейшее образование лавы в Крыму…
От этого голоса уютность. И от тарахтения мотора маленького перегруженного катера – спокойствие. Его постоянные появления перед бухточкой сначала раздражали, потом стали приложением к Кара-Дагу, а вскоре без него уже не дремалось, как будто чего-то не хватало. И представлялось, что внимательные экскурсанты больше рассматривают не самый большой язык лавы в Крыму, а тебя, такую доступную солнцу, морю, ветру и мне, но недоступную им, застывшим с биноклями.
Я глажу тебе спинку, ложбинку позвоночника внизу, ерошу волосы, прислушиваюсь к звукам Кара-Дага в отдалении, звукам моря, перебирающего гальку и внутреннему голосу сатирика, и думаю о благословенном этом мире, о мире, в котором живет моя, именно моя жизнь, здесь и сейчас. И кажется, что ни другой жизни, ни другого мира не нужно. Более того, они не существуют, не должны существовать по простой такой причине, что не зачем. Все, что мне нужно, у меня уже есть – ты, твоя любовь, голубое небо над Кара-Дагом, море, солнце и заснувшее время.
Опять закрыл глаза. Улыбнулся. Разговаривает позади величественно взвившийся вверх гордый своим вулканическим происхождением Кара-Даг – отражает собранные им вокруг звуки: музыку, гудки, шумы, возгласы природы. Опять мегафон экскурсовода – монотонно, ловко, по кругу, но с другими интонациями, немного раздражено и даже где-то зло – достали.
Тепло, но не жарко. Твоя рука гладит мне спину, медленно и нежно перебирая пальцами кожу, как мячик. Придвинувшаяся – теплая и чуткая. Чувствую возле губ виноградинку, беру ее губами, как твою бусинку груди. Хочется сравнить, но не хочется открывать глаза и двигаться. Вкусно. Сладкий сок и косточки. Твои губы путешествуют по спине, руки обняли, более настойчиво, но легко и прохладно.
Грохот камней, прибрежной гальки от проходящих вверху над нами людей каждый раз обрывает состояние, близкое к счастью. Чудные! Разве можно ходить в этом раю? Только летать, шурша и вздыхая.
– А вот перед вами самая протяженная бухта Кара-Дага… – опять экскурсионный катер с уже знакомым голосом.
И мы с тобой в этой самой протяженной бухте, только в самом ее начале, отделенном от остальных с запада огромным валуном, на котором я тебя фотографировал потом обнаженной на фоне вулкана, помнишь? А с востока —почти маленький Кара-Даг – точная копия, только уменьшенная и выгравированная морской солью для подарка нам – карманный наш вулканчик. Со стороны моря там можно снимать фильм о пиратах и разбойниках.
Высоко вверху, у самого подножья горы, пешеходов больше. Они высматривают сверху укромное местечко в бухточках, иногда с биноклями, а потом спускаются вниз на верхнюю и нижние тропы. Заметил, что прямо над нами, они постоянно останавливались и задерживались. Интересно, что им нравилось больше, наше укромное место возле моря или… смотреть?
Уже почти одни. Вечер.
– А может, еще искупаемся вместе?
Днем мы уже купались. Только заходили в море: ты в почти снятых трусиках, я в почти надетых плавках, а в воде их снимали – волшебно, диковинно, странно, по-детски чисто и одновременно неожиданно возбуждающе! Соитие с природой. Блаженство от переполнения удовольствием до почти крика и ошеломляющих по тонкости и яркости ощущений. Обнимая тебя в прозрачной, почти голубой воде, целуя, доводя прикосновениями губ и пальцами до стона, я ждал твоей просьбы остановиться. Ты смогла подойти совсем близко. Почти.
– Я не выдержу… ты хочешь, чтобы я закричала?! – ее крик, даже стон, даже начало шепота окантовывали бы вырисованную картинку исключительной по красоте природы восточного Крыма и делали бы ее завершенной, цельной.
А потом снова за свой валун. И опять – голые, в капельках, немного запыхавшиеся, но довольные собой, Кара-Дагом, мурашками на коже, вкусом капель на губах домучивали друг друга шепотом непроизвольно ласковых и нежных слов на ушко. Ты читала вслух «Циников» Анатолия Мариенгофа, а я, наслаждаясь, поедал виноград и кормил им тебя.
А когда ты отложила книгу, начал раздавливать дольки винограда над губами, шеей и соединять образующейся сладкой линией губы и яремную ямку через обострившийся подбородок. Захотелось чертить сладость дальше вниз: груди очерчены концентрическими кругами вокруг напрягающихся сосков, а потом и по ним… одну виноградинку за другой… раздавливал, выливал сок, вел линию… вниз: по животу, по подрагивающему пупку. Повторение языком снизу вверх было слишком вкусным, чтобы я мог остановиться, хоть ты и просила, задыхаясь.
А еще, помнишь?
Ты вытянулась нагая в струнку на гальке ногами прямо в сторону моря. Расслабленная красота твоего тела не отпускала взгляд: казалось специально немного отвернутая от меня головка, закрытые глаза, дразнящие приоткрытые губы, дрожащий немного втянутый живот.
– Ножки раздвинь?
– Зачем?
– Чтобы морю было интересно…
Волны! Шум! Услышало море, обрадовалось.
– Сейчас трусики надену! – пригрозила ты.
Затихло море. Сразу. Испугалось. Спряталось. Только глаз хитрый высунуло, ждет. А ты медленно… ножки, по очереди… вправо, влево… буквально по сантиметру!.. раздвигаешь.
Море застонало, заныло жалобно и протяжно! Как жалко мне его было. Пытка! Ты же от него рядом, но не близко. Даже волной не достанет, даже брызгами. А я ладошку на твой живот положил, пальцами к морю, волосики твои прикрыл, потом сдвинул дальше…
Откатилось море. И небо? И воздух?
Это наша Лягушачья бухта, затаившаяся среди многих других прекрасных бухт Кара-Дага, настоящего крымского вулкана, демонически черного, как будто бы грозного, но такого щедрого и теплого своими тайными бухточками и уголками для нас.
И хорошо, что мы не повторили наш поход туда еще раз. Лучше вряд ли было бы. Так лучше помнить.
Ее убили
– Хватит! – глухой голос Ивана прозвучал освобождением, – дозреет сама…
Казалось, что звук десятков глухих ударов повис в углах обычного подвала городской многоэтажки…
Тяжелое дыхание двух мужчин, журчание какой-то подтекающей трубы и темнота кругом. Только из зарешеченного подвального окошка подсвечивал уличный фонарь, жидко, на излете делая темноту подвала разбавленной. И Иван, и второй – Петр, стояли, отдыхая, и прислушивались, к звукам и возможным движениям внизу. Было тихо. Очень тихо. И тишина казалась липкой, поднимающейся вверх.
– Почему не просто? Между ребер, и все… – тихо проговорил Петр, ощущая привкус крови во рту.
– Так клиент захотел. Не наше это дело.
Петр посмотрел на женское пальто, перекинутое через трубу. На него падал свет с улицы и делал его живым. Дышащим.
– Не надо было пальто с нее снимать, – подумал вслух Петр.
– Замучился бы с ней. Плотная ткань удары гасит. Да и сейчас еще не ясно, – сказал Иван. – Они живучи, как кошки.
По-прежнему, внизу было тихо. Коренастые тени, казалось, застыли, приросли к полу. Когда одна из них решила переставить ногу, послышалось липкое чавкание, словно пол был покрыт чем-то жидким, вязким.
– Она красивая? – спросил Петр. – Я даже не видел ее при свете.
– Зачем тебе? Спать спокойнее будешь.
– Я не об этом. Если красивая, можно было бы трахнуть. Зачем добру пропадать?
– Добру… Ты, Петя, вроде умным считаешься, – Иван закашлялся.
– А что. Трахнули, забили. Все логично.
– Ну, если на нары хочешь, то давай. Еще не поздно.
Иван присел, опять прислушиваясь. Что-то его сдерживало, не давало вдохнуть полной грудью, как это бывало раньше. Ощущение какой-то когтистой дури в сердце давило, скручивало. Оно появилось, когда Ивану показывали её. Она просто шла навстречу, теребя желтый кленовый листок. Мельком взглянула на него, как на встречного прохожего, и этого хватило, чтобы он ее запомнил.
– Так, брат, посвети! – Громко, словно отгоняя сжимающуюся клубящуюся тьму, произнес Иван, и, усмехнувшись, добавил, – сейчас и посмотришь.
Петр вытащил из внутреннего кармана куртки фонарь, направил в темноту под собой.
– Ну? Не работает?
Петр включил фонарь. Нет, крови было немного. Почти не было. Две трубы, большая и маленькая, уходили в пол. Вентили на них, какие-то манометры, счетчики. И лежащее на боку, согнутое вокруг большой трубы неподвижное тело женщины, молодой женщины. Руки были притянуты к лицу и закрывали его до сих пор. А вот ноги… разбросаны, казалось, что напряжены.
Иван, взявшись за плечо, перевернул ее на спину. Голова, руки, распущенные каштановые волосы безвольно упали. Разорванный темно-синий костюм был весь в грязи. Белизна дорогого, почти ничего не скрывающего бюстгальтера ярко отсвечивала, кричала. Изо рта и из уха струилась кровь, стекала на шею. Глаза были полузакрыты и неподвижны. Туфлей на ней не было. Один из них валялся рядом с её ногой, указывающей на Петра, а второй… Петр поискал его светом фонаря.
– Свети сюда!
– Я свечу…
– Красивая, да?
– Красивая.
– Кажется, готова.
– Иван встал.
– Выключай.
– Все?
– Все.
Две тени прошли через раздолбанную дверь без замка в коридор подвала, вышли в сквозной подъезд и через него к строящимся гаражам. Потом промелькнули у ряда киосков и, выйдя на центральную улицу города, сели на остановке в подошедшую маршрутку.
***
Клуб VIP в центре города. В интерьере преобладали два цвета: насыщенный темно-зеленый и кричащий золотой. Несколько играющих столов в трех залах клуба были комфортно удалены друг от друга. В этом зале не было музыки, но можно было курить. Официант сливался со стеной и был почти незаметен. На столе только самое необходимое: коньяк, лимон, мартини, сыр трех сортов, зелень, оливки, фрукты. Фирменные сигары с примесью бергамота подчеркивали вкусовые сочетания, текущие и будущие, и делали разговор двух мужчин неторопливым. Оба любили рыбу и поручили повару приготовить фаршированного карпа, а это почти полчаса ожидания. Обсуждались планы на совместную работу, и только работу. Один из них, Павел – банкир, когда-то принял предложение Олега, в то время теневого бизнесмена, и согласился возглавить практически обанкротившийся банк. С тех пор прошло почти пять лет. Банк выжил, как это было ни странно, а отношения Павла и Олега после этого только улучшились и превратились из деловых в личные, почти дружеские. Павел часто приезжал в загородный дом Олега, где Олег с женой Настей принимали его как родного.
Друзья успели обсудить важные для обоих вопросы кредитования нового большого проекта, потом поговорили о поездке в австрийский Грац на будущей неделе. После чего подали рыбу. Олег давно заметил некоторую печаль в голосе Павла и в наклоне головы.
– Я думаю, что подписи Штренга у нас почти в кармане, – сказал Олег, медленно расставляя ударения, – а ты… смурной какой-то. Не рад?
– Нет, тебе показалось, Олежа.
– Давай выпьем за Вену, за Австрию, а? Это будет год спокойной жизни. Моя давняя мечта – прекратить гонку за перспективой. Пусть она погоняется за нами. Ну?
Павел помолчал. Подержал в руке рюмку, словно грея содержимое, потом одним глотком выпил и взял лимон.
– Нет, что хочешь, говори, но я вижу. Не в себе ты, – произнес Олег, делая из кусочка рыбы, зелени и сыра маленькое канапе, и отправляя его в рот. – С Мариной все нормально?
От внимательных глаз Олега не ускользнуло резкое движение руки Павла с салфеткой к уголку рта, сразу спрятавшиеся глаза и тут же резко открывшиеся навстречу с появлением морщинки озабоченности на лбу.
Значит, Марина.
– Нет, все нормально, Олежа. – Слова давались с трудом. – Только…
– Что только?
– Только… Мне кажется, что… Перегорело все.
– Два года, Паша, это много, – говорил Олег, привычно освобождая от костей тушку зеркального карпа. – Ты почему не ешь? Отличный карпина! Смотри, ты вот так его – в соус, зеленью сверху и… Вкуснятина!
– Наелся уже.
Они помолчали. Павел еще выпил коньяку, а Олег закончил карпа, и теперь нанизывал на зубочистку кусочки ананаса вперемежку с сыром. Потом бросил в налитое мартини пару маслинок и… зажмурился.
– Ты знаешь, Паша, некоторые любят пить мартини вначале, а вот я в конце.
Сначала он медленно снял зубами ананасово-сырную пирамидку, потом также медленно, не разжевывая при этом, сделал большой глоток мартини. И добавил к этому маслинку, выловленную пальцами из бокала. И только после этого открыл глаза: они показывали неподдельное наслаждение.
– Значит тебе Маринка поперек горла, – выдохнул Олег.
– Ладно. Разберусь.
