скачать книгу бесплатно
После сих злоключений неутомимый Гуебос Глазутый подался в лесные разбойники. Обирать одиноких беззащитных спутников – что может быть слаще! Но тут его постигла неудача. Первым же одиноким и “беззащитным” путником оказался один из братьев Григориеффых, промышлявших браконьерством и конокрадством. Гуебос незамедлительно присоединился к ним. И опять неудача. Добропорядочные селяне словно того и ждали. Через месяц они сдали шайку властям, прозванную местными “Три гада или тройное г”. Братьев поймали, а Глазутый удрал в лес, зарезав перед тем двух десятских кухонным ножом.
Далее Гуебос Глазутый обосновался в городе Замус-Стамус, быстро обзавелся друзьями по интересам, и приступил с ними к затяжной серии грабежей зажиточных замусстамусцев и не только их. Облюбовав понравившийся дом, бандиты вязали хозяев, тыкали в них раскалёнными железными прутьями и запихивали в камин, угрожая развести огонь, после чего требовали немедля выдать деньги. Кажется, что некоторые вещи столетиями остаются неизменными. И правда, если работает, зачем же менять?
В конце концов, банда Гуебоса довела власти до белого каления. За Глазутого назначили неслыханную награду в сотню реалов. Тридцатку давали за участника его банды. За такие деньги Гуебоса могла сдать родная мать, особенно если запихать её в камин. Обладатель незаурядного ума и харизмы лидера, более угрожающе-внушительной, чем добро-располагающей, Гуебос Глазутый отличался дерзким, не сказать, наглым характером и горячим, не сказать, волчьим норовом расплавленного металла. За что и поплатился. Многие великие воины заканчивали свою карьеру именно тогда, когда им в голову приходила мысль, а не стоит ли оставить всё как есть и уйти непобеждённым? Но Глазутый не был великим воином, а был умной и наглой сволочью, которую постигла, скажем так, новая невзгода. В одном из домов банду подстерегала засада.
Угрём выскользнув из железных лап закона и поклявшись расквитаться с наводчиком, Гуебос вновь бежал. Но теперь, чтобы достичь города, где бы он не находился в розыске, следовало покинуть страну. Самое время вести себя тише воды и ниже травы. Ан нет. Не на таковского напали! Минуя деревушку Крылья-Ноги-И-Хвосты, Гуебос свернул шею петуху, посмевшему клюнуть его ногу. А как бы поступил сам Гуебос, если бы некто ворвался на его территорию и стал бы жрать его толком ещё не родившихся детей? За петуха заступились крестьяне. Оглушённого дубиной преступника десятские отвезли в Путаницы и сдали страже. Стража Глазутого не узнала и, пока суд да дело, бросила в каталажку.
Очнувшийся Гуебос понял, что влип он по самый швах, стоит ему заново увидеться с кем-то вроде следователя, прокурора или судьи. Недолго думая, он строчит записку знакомому убийце (есть профессиональные убийцы, получающие за своё занятие только деньги, а есть любители, получающие за своё занятие только удовольствие), запечатал в конверт и попросил стражника отправить письмо по адресу, сказав, что это послание адвокату. Он ведь имеет право на защиту от вызывающе несправедливых обвинений? “Помоги мне, – сказал Гуебос, – ведь и ты можешь оказаться на моём месте”. Слова именитого бандита не совсем понятны, но стражник согласился.
Однако чёрная полоса накрыла Глазутого тучей, окатила чёрным ливнем и дала продышаться. Ну конечно, он подписал конверт выдуманным именем, а знакомый убийца, естественно, отказался оплачивать почтовые расходы за неизвестного отправителя. И убийцам ничто человеческое не чуждо. Письмо вернулось на почтамт. И там это письмо как на грех увидел Трум Ба, некогда обучавший Гуебоса грамоте. Он тотчас опознал почерк своего бывшего ученика. И конечно, незамедлительно донёс на него комиссарской четвёрке Путаницы. Ужасное невезение, ужасное.
Судья приговорил Гуебоса Глазутого к двум с половиной тысячам лет тюремного заключения. И подсчитал, что Гуебос должен отсидеть как минимум тысячу лет, прежде чем получить право на возможное досрочное освобождение. А если принять во внимание побег из тюрьмы… В общем, чтоб недолго мучился и теперь уж точно наверняка, судья приговорил Гуебоса к смертной казни.
Но за неделю до повешения полулегендарного сына легендарного Рыжего Карлика путанинский палач по фамилии Врач запутался в пьяной драке в рыболовецких сетях и сломал себе руку. Вешать левой рукой ему было как-то несподручно. “Дык ведь не украшение вешать, а человека, – молвил Врач, – всё надо делать как полагается.” И Гуебоса отправили в Радруг. Там и вздёрнули.
Почти сразу после этого знаменательного события Радруг подвергся нападению таинственных и неуязвимых магов-рыцарей.
Изящной комплекции, с большой лохматой головой с выпуклым шрамированым лбом, треугольным лицом в оспинах, сохранившихся после смерти, недобрым взглядом из-под насупленных бровей; умный, но слишком злой и наглый мерзавец – таковы история, характер и внешность Гуебоса Глазутого, сына Рыжего Карлика.
Но присутствующие в “Синем роге” ведали о нём только его внешность, даже свидетели его публичной казни. Проку вглядываться в лицо смертнику? Это очень, знаете ли, непрактично.
– Ага, и магцари нам приснились? – ухмыльнулся Бурданос, мелкий лавочник мелкого роста, он же мелкий сплетник, мелко интриговавший с мелкими дамочками мелкого пошиба.
– Ну да, жизнь – это сон, – сказал кто-то совершенно серьёзным голосом.
– Тогда смерть самый лучший будильник! – воскликнул Ерёма.
Современный Ерёме простейший будильник представлял собой комбинацию из чашки с водой, нескольких крючков, каната, нитки и свечки. Чем больше хотел поспать человек, тем толще был канат и дальше от него пламя свечи. Отсюда пошли выражения “наматывать часы”, “сжигать время” и “бодрящий напиток”. Свежезаваренный ароматный горячий кофе действительно бодрит, особенно если вылить его на голову.
Хейзозер и Ерёма знали Бурданоса, как и трактирщика Чичаса, но только о том, что он трактирщик, а о том, что он глава преступного мира Радруга, не знали. Не знал этого и Глазутый.
– Интересно, интересно, – продолжил мелкий Бурданос своё мелкое умозаключение, – если тараканы приходят во сне к скорой смерти, к чему приходят магцари?
– К тараканам! – мгновенно выдал Ерёма.
Многие призраки расхохотались, но губы Гуебоса не дрогнули и краешком. Он проделывал штуки повеселее.
– Это называется круговорот тараканов во сне. Таракановорот. Только боги никому не снятся, – завершил Ерёма.
– Всем собравшимся привет и доброго здравия!
С этими словами в “Синий рог” вошёл Кикосец Ветрокрылый собственной персоной с неизменным (теперь уже навсегда) дульцимером.
– А не сыграть ли вашу любимую “Кородент без штанов”?
– Уймись, певун, и без тебя блевотно, – проворчал Глазутый. – Нужны кому твои песенки без вина и пива.
– Да и распевать “Кородента без штанов” в таверне без стен опасно для здоровья, – встрял Бурданос.
– Если нет стен, значит, нет и ушей, – сказал кто-то совершенно серьёзным голосом.
– Я и смотрю, ты аж посинел весь от избытка здоровья, – парировал менестрель и обиженно добавил: – Не хотите, как хотите.
– Ветрокрылый, а, Ветрокрылый, а как тебе стишки короденского сыночка? – поинтересовался Ерёма. – Говорят, они похожи на твои песенки.
– Ну, очевидно, у мальчика талант, – с опаской протянул Кикосец и натужно продолжил: – Надо признать, в них есть нечто, что-то неуловимое струится в словах…
– Дерьмо! – решительно произнёс кто-то из угла таверны. Пускай у “Синего рога” стены отсутствовали, зато углов хватало. Где сел, там и угол.
Хейзозер оглянулся на звук голоса. Там стояла давешняя парочка сбрендивших призраков. Один вещал другому:
– Работаем в дерьме, на дерьме и с дерьмом. Получаем за это дерьмо и живём в дерьме. Да и сами мы, честно сказать, дерьмо.
– А ты видал этого Щеногго Адава? Ну и урод.
– Это точняк и верняк. Наверняка командором через постель стал.
– Да кто захочет спать с таким уродом?
– А он наверняка и в постель попал через постель. Вот так, прыгая по постелям, Адав допрыгался до командора. Постельный командор представляет постельную гвардию!
Тут оба призрака посмотрели на пялившегося на них Хейзозера, переглянулись меж собой, снова посмотрели на Хейзозера и хором произнесли:
– А теперь нечто совсем другое!
Как по команде повернулись, покинули таверну (если вообще можно покинуть таверну без стен) и с нарастающей скоростью устремились куда-то вглубь болот. Хейзозер, разинув рот, проследил за ними взглядом.
– Кто они? – спросил он.
– Эти-то? – сказал Ерёма. – Они вроде как давно на острове. Говорят, почти полторы тысячи лет.
– Кто говорит?
– Они и говорят. Скорее всего, не врут, одеты странно и разговаривают также.
– И как со счёта не сбились?
– Вот и я думаю, врут они всё. Или не врут, свихнулись и разумом уехали в сторону леса.
– Чего?
– Ну, одичали, Хейзер, рехнулись. Сам попробуй проведи на этом острове полторы тысячи лет, тоже спятишь. Скоро здесь будет кладбище сумасшедших привидений.
Кикосец снял с плеча дульцимер, уселся на кочку и принялся тихонько наигрывать и напевать.
– Ты бы заткнулся, певун, – посоветовал Глазутый. – Ещё чего доброго, кородент ненароком услышит.
– А что такое? – Кикосец замер пальцами на струнах.
– А будто сам не слыхал, так вроде не глухой.
– Ты о чём, Глазутый? – непонимающе нахмурился Кикосец.
– О словах кородента, – ласково напомнил Гуебос. – Он же ясно дал понять, кому можно выражаться стихами, а кому нельзя.
– Да ничего такого он не говорил. Стих читал Шпиндель, его сын.
Гуебос тяжело посмотрел на глуповатого певуна и сплюнул голубой слизью на пол таверны, весьма похожий на влажную землю и кочки. Плевок вместо неподвижного лежания, как и полагается плевкам, вытянулся и стал похож на крохотную тонкую змейку из жидкого стекла. И змейка эта устремилась к башмаку Глазутого и влилась в него без остатка. Или в ногу. У призраков, похоже, всё едино. Наверное, если бы Глазутому вздумалось снять с себя башмак, он снял бы его вместе с ногой.
– Певун, ты или дурень редкостный или дурень нередкостный. Кластер, кажется, яснее ясного сказал, что стихами могут выражаться только он, его жена и сын. Ты Кластер?
– Нет. Гуебос, что ты такое говоришь? – растерялся Кикосец и быстро заморгал.
– А может ты блюдин? – допытывался Глазутый.
– Да нет конечно! – воскликнул бард и решил непринуждённо рассмеяться, но рассмеялся нервно. Очень нервно.
– Или ты его жена?
Чичас гоготнул и в знак одобрения стукнул пивной кружкой по стволу. Остальные предпочли не реагировать. Что-то настойчиво советовало заткнуться в тряпочку, как можно меньше двигаться и перестать дышать. А ещё лучше убраться подобру-поздорову. Такое желание возникло у Хейзозера. И не у него одного. Большеголовый лохмач сильно пугал и этим страхом словно гипнотизировал. Что-то зловещее, нагнетающее таилось в его облике, манере говорить, двигаться. От него едва ли не разило опасностью, как, бывает, разит духами от женщины, уверенной, что у всех вокруг без исключения хронический насморк или запущенный гайморит, но ничего, она уж позаботится о том, чтобы все без исключения оценили запах её новых духов. Ради этого она готова вылить их на себя чуть ли не целое ведро, так что у оказавшихся поблизости котов и собак слезятся глаза, у быков и коней самопроизвольно морщатся и уходят вбок морды, а птицы сходят с ума и зарываются головой в землю. Хейзозер будто прирос и не сводил с Гуебоса глаз, как кролик не сводит глаз с медленно раскрывающейся пасти удава.
– Шёл бы ты к демонам, Гуебос, – обиделся Ветрокрылый.
А то и Ветроголовый, так сказать, с батоном в башке. Всё, к чему стремился легкомысленный Кикосец и о чём задумывался, так это как бы побыстрее прославиться. Такие житейские нюансы, как социальная ориентация и другие люди, волновали его не особо. До любого здравомыслящего призрака давно бы допёрло, что перед ним некто очень и очень грозный, с которым не то чтобы шутки шутить возбранялось, а неосторожно оброненное слово так и норовило обернуться быстрой и лёгкой или медленной и тяжкой гибелью. Да, все участники и свидетели описываемой сцены уже успели окочуриться, но страх штука живучая.
– Лучше-ка ты, певун, шуруй от нашей честной компании подальше. А то лихо на нас набренькаешь и настонешь. Могу помочь.
Глазутый, не сводя с барда пристально-недоброго взгляда исподлобья, поднялся с кочки и шагнул по направлению к нему. До всбледнувшего певца наконец-то дошло, что пора бы и свалить. И впредь не возвращаться. Рот Гуебоса слегка исказила улыбка, обещавшая барду сплошные неприятности, а из его кулака непринуждённо выглядывало лезвие кинжала, вдруг оказавшегося в руке. Большим пальцем Гуебос с мягким напором проводил по ножевищу, будто кошку гладил.
– Ну чего, чего ты, Глазутый? Я… я и сам хотел уходить, – проблеял Кикосец и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, второпях покинул заведение.
Гуебос вернулся на кочку и со скучающим видом уселся.
– А ведь ты прав, Глазутый! – восхитился некто малыш Тиньку-Виньку, молодой воришка, один из тех, кто проникся бандитской харизмой Гуебоса и попал под его влияние. – Ну ты и башка! Я б в жизнь не догадался!
– Да и после не поумнел, – это, конечно, брякнул Ерёма, который тоже не всегда соображал, как общаться с малознакомыми людьми, в данном случае, призраками. Но Тиньку, благоговеющий перед Глазутым, пропустил слова мимо ушей.
– А ты, Тиньку, языком поменьше чеши, когда сам кородент перед нами речь держит. Кучер этот Осим… Кто знает Осима? Я вот впервые его видел.
Признаться, Глазутый любого радружца знал пару дней, да и то уже в после мёртвом виде (узнать кого-то в живом у Гуебоса не было времени), но вёл себя так, будто был здесь главным. Конечно, это не могло нравится трактирщику Чичасу. Но тот пока молчал.
– Хрен его знает.
– Да заезжий с какой-нибудь деревни. Сразу видать, баклан.
– Не скажи, не скажи. Деревенские обычно не такие смелые…
Дальше Глазутый участия в разговоре не принимал, задумавшись о том, как бы извлечь из сложившейся ситуации наибольшую для себя выгоду.
Без рулевого бригантина разговора отправилась в свободное плавание на волю мысленных бризов и фривольных течений. Прозвучало, например, такое соображение: “Слово “кладбище” от слова “клад””. Чему последовало соображение ответное: “А сокровища в нём гниль да кости.”. Стоило отметить и такую фразу: “А я думал, у меня обязательно рано или поздно будет домик на кладбище”. Ну и несколько отрывков, выловленных из неспокойного моря общего гвалта:
– Таверна на кладбище – это как-то стремновато.
– А чего стрематься? Богов? Где боги, а где мы? Драконов-то нема.
– Слушай, Тиньку-Виньку заживо сожгли, а вас как убили?
– Да никакус, ёпть, сами убились. Мы с Ценсолом же, ёптов угльще добывали. И хозяин шахты, ёпть, зарплатишку усёк. Безпричинно, ёпть. Говорит, будат заказы, будат, ёпть, и зарплата высокая, а сейчас, говорит, подтягивайте, ёпть, штанишки, затягивайте ремни потуже, а зубы, ёпть, бросайте на полку. И я вместе с вами подтяну, затяну и положу. Ну, значит, это самое, месяц терпим, ёпть, на вине экономим, второй месяц терпим, уже, стало быть, ёпть, на пиве экономим. Третий месяц вообще лютый вышел. Про пиво с вином забыли, уже на браге и табаке экономим, ёпть! Тут у нас нестерпение лопнуло. Хозяин, ёпть, это самое, всё талдычит, ещё немного, ещё немного, корабли, ёпть, на подходе. Его же от жадности колотит, как курву. И морда, ёпть, противная. Сколько такое издевательство терпеть можно? Ну, решили мы с Ценсолом шахту подорвать, ёпть. Никому ничего не стали говорить. Всё за всех решили. Ну, ёпть! Для всех же хотели как лучше. Мол, хозяин увидит, что работяг-то простых до крайности, ёпть, довёл, что они аж шахту, ёпть, подорвали, сжалится и зарплату повысит.
– И чего, повысил?
– Нам-то, ёпть, откуда познать? Мы шахту вместе с собой подорвали. Вишь как, не рассчитали малёх, ёпть. Уж не знаю, может, другим и подкинул, ёпть, денюжку, если их вместе с ним магцари не пережгли. А то обидно, зарплату повысили, а ты, ёпть, мёртвый.
– А знаете, други! – вдруг воскликнул Тиньку-Виньку. – Давно хотел признаться вам…
– Да в чём, Тиньку? – поторопил Бурданос.
Он знать не знал, что именно Тиньку-Виньку однажды обчистил его лавку, стащив выручку за неделю и едва не разорив. И помнить не помнил, как перед этим сам же в “Красном роге” по пьяни хвастал, в какой комнате и каком потайном ящичке прячет деньги.
Сам Тиньку представлялся бродячим актёром, отставшим от балагана и осевшим в Радруге, ныне безработным и живущим на сбережения. Цирковые и актёрские театры на колёсах изредка заезжали в Радруг, но Тиньку постоянно в них что-то не устраивало: то никуда не годный реквизит, то никуда не годный репертуар, то никуда не годная игра. В общем, по мнению искушённого и привередливого не по годам актёра Тиньку-Виньку в любом балагане всегда было предостаточно чего-то никуда не годного, чтобы ему не хотелось наниматься к его директору-квазиспециалисту. Но представления вор не пропускал. У увлечённых действом зрителей как по учебнику выворачивались карманы и как по маслу срезались кошельки.
– А вот в чём, други! – отчаянно махнул рукой Тиньку-Виньку. – Хер у меня, говорю я вам, махонький-махонький!
– А нам-то что? – удивился Ерёма. – Мы не бабы.
– Да и нам на твой хер похер, – грубо прокомментировала вульгарная Скуксивица по прозвищу Влагосборник, представительница древнейшей профессии, и брезгливо поджала толстые губы.
– Да я к тому и клоню, – не унимался Тиньки-Виньки, – что один хер, какой хер, бабам-то без разницы.
– А у тебя два съёмных? – Влагосборник ахнула так натурально, что многие расхохотались. А то, и вправду, поверила. А может у неё самой были съёмыши. Профессионализм – дело тонкое и нежное.
И тут со своей кочки поднялся Гуебос Глазутый, обвёл галдящих злым взглядом и рявкнул:
– Пасти захлопнули, дяди и тёти!
И все вмиг притихли и уставились на Гуебоса. Но многие потом покосились на Чичаса. Кажется, людям, умеющим навязать свою волю другим, сказочно повезло, всё им будет даваться легко, как по мановению волшебной палочки, но ведь и командовать надо уметь. Одной харизмы мало для лидерства. Глазутый наградил присутствующих своим фирменным сумрачным взглядом, словно остро заточенным полумесяцем порезал.
– Да что вы такое несёте, идиоты? – вопросил Глазутый и сплюнул на пол. Плевок поблёскивающей голубоватой змейкой незамедлительно подполз к гуебоскому башмаку и впитался в него. В дальнейшем Гуебос старался воздерживаться от плевков. Лидера, к которому плевки так и липнут, не спасёт никакая харизма. – Мои синие уши скоро почернеют от вашей тупой болтовни.
– А ты, Гуебос, считаешь себя самым умным, да? – уничижительно усмехнулся Чичас и с сожалением заглянул в пустую кружку. – Народ болтает, чтобы скоротать время, которого у нас, похоже, впереди целая вечность. Зачем простых людей оскорбляешь?
– Ну да, – пожал плечами Тиньку-Виньку. – Хер-то у меня не маленький, я так, на дурака брякнул…. ну, чтобы вечность скоротать. Он у меня, сами понимаете…
– Ага, оправдывайся теперь, мальчик! – визгливо хихикнула Бубенция по прозвищу Расстегай, лучшая подруга Скуксивицы. Обе они выглядели как нечто среднее между пышками, покрышками и скирдами сена, упакованными в чулки и платье. Эта чудесная парочка не разлей вода за свою долгую шалавную карьеру посредством отвара на основе вытяжки болиголова успела изгнать души множества своих клиентов с меркантильной целью обобрать оставшиеся тела до последней нитки, а обобранные останки (чего хорошему мясу пропадать?) с грузилами-булыжниками сбросить в сточный канал при помощи верного Пумплюша, который, кстати, присутствовал здесь же, но не любил болтать попусту. Впрочем, как и слушать. Обычно он стоял истуканом, если не обращались прямиком к нему, и всё происходящее миновало его, как время минует реку.
– Неужели вам насрать на своё будущее?! Битый час кудахчете ни о чём, будто сборище безмозглых куриц! – Глазутый привычно взял узды инициативы в свои опытные полулегендарные руки, напрочь игнорируя вопрос Чичаса. И трактирщику это очень не понравилось. Но вида он не подал. В отличие от молодого и горячего парня Гуебоса Глазутого Гульяно Балытраво прожил в два раза больше его и раскрывать свои карты не торопился.
И тут, спустя битый час, совсем некстати в таверну “Синий рог” вернулся Кикосец Ветрокрылый. И мало того, что некстати, так ещё и необычным способом. Он, вероятно, ради пущего эффекта, вырос из-под земли. Но немного не рассчитал и вырос именно там, где стоял Гуебос Глазутый.
