скачать книгу бесплатно
Дорожник должен обладать хорошей реакцией, сообразительностью, умением "построиться" (наладить дорогу), скоростью, чтобы груз не зависал в воздухе, сноровкой быстро и точно "точковать" (записывать), что, куда, кому, откуда прошло через хату. Ведь по этим "точковкам" (записям) можно отследить любой груз, который был отправлен дорогой по тюрьме. Точковки берегут, в руки сотрудников они не должны попасть ни в коем случае. В-общем, дорожник – это серьезно.
Вот о дорожниках, точнее об их роли в данной истории и пойдет речь, но о них в процессе разговора.
И был в том СИЗО опер – капитан внутренней службы Сеньков Александр Михайлович. Лет около тридцати, высокий, статный, светлые волосы, эдакий киношный "сынок папаши Мюллера", хотя, служил то он именно в хозяйстве Мюллера ("Мюллер" – начальник оперативного отдела, по фене). Судя по обручальному кольцу, был женат. Всегда выглядел не просто уверенным в себе, а самоуверенным. Спокойный профессионал, можно сказать, что "правильный мусор". Режим не "наворачивал", беспредела не допускал, руки не распускал. Если кого-то вербовал, то делал это так технично, что бедолага – арестант сам не понимал, как подписал заявление о сотрудничестве. Со всеми был вежлив и корректен, с арестантами всегда на "вы", эдакий идеал офицера внутренней службы. Если бы в СИЗО была доска почета сотрудников, то фото капитана Сенькова висело бы на самом верху и под ним была бы надпись – "Образец сотрудника ФСИН".
Проблем себе лишних не искал, все вопросы старался решать разговорами и убеждениями. Начальство его ценило, а арестанты… А арестанты, наверное, и уважали бы по-своему, но… Был у Сенькова "пунктик" – он не мог терпеть дороги. Он их прям ненавидел всеми своими внутренностями и фибрами души. Капитан их рвал, резал, при шмоне забирал "коней" (веревки), проще говоря, он был грозой дорожников. Точнее, он не мог терпеть не сами дороги, а самогон, который по ним ходил. Если он дежурил на сутках, то можно было даже не пытаться что-то передать, так как половина горячительного не дошла бы до адресатов.
Чем ему так не угодил самогон, никто точно не знал. Правда, когда старый рецидивист Казак поинтересовался у него: "Михалыч, а что ты к самогону цепляешься?", то Сеньков, немного подумав, ответил: "Не положено по режиму". А потом добавил: "Ну гОните вы в хате – гонИте, никто вам слово не говорит, зачем по всему централу разгонять и народ спаивать?" И странно это было слышать от Сенькова, ведь он закрывал глаза на то, что в хате изготавливают самогон. Да что там самогон, по долгу службы и "благодаря" помощи стукачей, он знал – в какой хате какой имеется телефон. И не просто знал модель, но и номер этого телефона и цвет корпуса, но опять же закрывал глаза.
Но дороги с самогоном его раздражали, точнее – бесили. Оборвать дорогу, по которой из хаты в хату "летит" бутылка с огненной водой – это была какая-то страсть, болезнь или даже мания. Из-за этой мании и прилипло ему прозвище – Маничка. Все арестанты и сотрудники знали про это прозвище, знал и Сеньков и кажется, что он даже гордился им. Типа, вот как арестанты оценили его рвение, что даже прозвище дали соответствующее.
И самое интересное, у него был какой-то звериный нюх на бутылки. Груз часто пакуют в "кисет" – эдакий мешок, сшитый из штанины, по форме не всегда можно определить, что внутри – или чай так запакован, спортивные штаны или бутылка. Маничка мог часами стоять под окнами и пропускать грузы, идущие по дороге. Пропускал все – чай, сигареты, продукты, вещи. Но, как только шла бутылка, то все… Дорога сразу же обрывалась, и бутылка оставалась у Манички. Он хватал бутылку и бежал к себе в кабинет. При этом у него был такой радостный вид, как будто на 23 февраля сотрудницы СИЗО ему подарили не пену для бритья, а дом в пригороде Парижа, вместе с гражданством Франции. В кабинете он спокойно распаковывал, нюхал добычу и шел к той камере, куда предназначался самогон. Подходил, открывал кормяк (окошко в двери для раздачи пищи) и звал адресата данной посылки. Когда адресат подходил, то Маничка говорил примерно следующее, – Ну что, Иванов, сегодня Вы будете трезвый, я уж прослежу за этим. И пожелав доброй ночи, уходил, чтобы перехватить следующую бутылку. Если же оказывалась бутылка, например, с подсолнечным маслом, то он тоже шел к адресату, отдавал ее и говорил, примерно следующее, – Извините, Петров, тут Вам подельник масло передавал, пришлось проверить. Я проверил, все чисто, доброй ночи. И уходил.
Года три назад, когда Маничка был еще старшим лейтенантом с ним произошла неприятная история. Встав на стремянку, он рукой схватил "коня" (веревку), которым передавали самогон из хаты в хату на втором этаже и попытался оторвать кисет с бутылкой. Передающий дорожник, увидев эту картину, крикнул в соседнюю принимающему, – Маничка зацепил, тяни. И представьте картину, в двух хатах на помощь дорожникам пришли мужики и практически одновременно дернули веревку вверх. Маничка, вцепившись в коня, завис в воздухе. Стремянка упала и вот он висит на уровне второго этажа. А дорожники, регулируя голосами натяжение веревки, начали его раскачивать. Все закончилось печально для Сенькова – веревка не выдержала, он упал на стремянку и сломал правую руку.
Пока Маничка три месяца был на больничном – это была лафа. Самогон гоняли десятками литров, ничего и никого не опасаясь. Некоторые уже стали забывать, что есть такой Сеньков, но… Всему хорошему (как, впрочем, и плохому) приходит конец. Закончилась лафа и у дорожников – Сеньков вышел на работу. Хотя кто-то и питал призрачную надежду, что сломанная рука будет Маничке уроком, но Сеньков решил не оправдывать ничьих надежд.
Он стал действовать умнее. Завел себе длинный шест, один конец шеста засунул в металлическую трубу, сварщик из хозобслуги приварил к трубе крючок и Маничка теперь старался порвать коня этим приспособлением. Максимум, стоя на табурете, чтобы вторую руку не сломать. Если не удавалось порвать коня, то он просто срывал крючком кисет с бутылкой и был доволен.
К началу этой истории, Маничка достал всех дорожников централа. Особенно досталось дорожникам камеры №155 (хаты один пять пять) Седому и Сынку. Хата один пять пять – это была именно дорожная хата, то есть через нее шли грузы практически на все крыло централа. Сверху, снизу, слева, справа, через коридор по вентиляции в хату напротив, двумя словами – перевалочная база. Хата была большая, сидело в ней человек тридцать, все ранее судимые. Смотрел за хатой Андрей Ява, мужчина лет 42-44, рецидивист со стажем. Погоняло получил за то, что, катаясь в юности на мотоцикле, повредил ногу. Теперь сильно хромал и ходил с палочкой. Об остальных обитателях камеры говорить не будем, речь не о них.
И во время своих суточных дежурств Маничка, как правило, всю ночь "дежурил" под окнами именно этой хаты, несмотря на то, что камера располагалась на третьем этаже. Но с помощью табурета, своего приспособления и высокого роста, он мог дотянуться и до их "коня".
Плюс к этому, в 155 гнали самогон, который потом "разгоняли" по тюрьме. Сколько-то отдавали на общее, сколько-то передавали на "крест" (тюремную больницу") и на "тубанар" для больных туберкулезом. Сколько-то "засылали" в камеру к тем, кто приговорен к пожизненному, то есть "пыжикам". Адресатов хватало, следовательно, работы и у самогонщиков было много.
Всеми этими передвижениями грузов управляли дорожники Седой и Сынок. Седой – парень лет 25, сидел второй раз за кражу. Цвет волос у него был темный, но на темени было пятно седых волос, отсюда и прилипло прозвище. Был он невысокий, коренастый и очень шустрый. Он стоял "на дороге" у окна и успевал управлять четырьмя "конями", во все четыре стороны – вверх, вниз, вправо и влево. При этом одним глазом смотрел за Сынком, чтобы тот не накосячил.
Сынок прозвище получил за то, что обожал Сантино (Санни) Корлеоно из "Крестного отца". Саму книгу Сынок читал раз тридцать, да и сейчас она у него лежала под подушкой. Был он ровесник Седого и тоже сидел второй раз, угнал машину. Сынок "точковал" грузы и занимался переправкой их через вентиляцию в хату напротив. Но все равно, в этой паре старшим был Седой.
Седой и Сынок как-то сдружились за эти несколько месяцев, пока жили в одной хате и занимались общим делом. И все бы у них шло хорошо, если бы не Маничка. Сеньков был для них головной болью. Что они только не думали и не прикидывали, как отучить Маничку от его "охоты", но ничего путного на ум не шло. Опять прошлой ночью, находясь на дежурстве, капитан сорвал шесть литровых бутылок с зельем. Значит раскусил их последнюю задумку и теперь на нее не реагирует.
Признаться, задумка была оригинальная. Смысл был в следующем. Когда набиралось определенное количество "пьяного груза", то Сынок звонил в какую-нибудь хату, находящуюся на другом конце корпуса и говорил всего одно слово, – Начинайте.
В той хате начинал разыгрываться целый спектакль. Один из арестантов изображал болезнь – сердце, аппендицит, почки. Сокамерники через инспектора вызывали врача, крича, что человек умирает. Приходил врач, но "больной" говорил, что не может встать с нары и требовал врача в камеру. По правилам, никто не может зайти в камеру после отбоя. Точнее, зайти можно, но должен присутствовать ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора), либо его зам, дежурный оперативник и несколько человек контролеров. Следовательно, Маничка был там, вместе с доктором и пока врач обследовал и щупал "больного", у дорожников был примерно час, чтобы успеть распихать груз. Но, вот уже второе дежурство Сеньков никуда не ходит, а караулит груз, стоя под окнами. Понял, догадались дорожники, "пасет" за нами.
И, наверное, так бы и продолжалась эта карусель, если бы не случай. Однажды с суда приехал Антон Гелик и рассказал интересную историю. Прозвище Гелик получил за любовь к автомобилям "Гелендваген". Сидел он третий раз и все за махинации с землей. Но на этот раз попал вместе с женой и теперь судили обоих. Гелик всеми способами старался отмазать свою Настю, чтобы она вышла на свободу. По его словам, у него получалось.
Так вот, приехав с суда Гелик начал рассказывать…
– Прикиньте, что Настя моя рассказала. На днях у девок в хате хипиш (скандал) произошел, что-то там две наркоши не поделили и сцепились, прям по-взрослому. Ну и короче, начинается суета – ДПНСИ, куча мусоров и Маничка с ними. Открывают хату, влетают толпой, этих наркош растянули по углам, Тайсоны, мля. А у них же хата старая, убитая, всё ремонт сделать не могут. И по хате у них, как дома у себя тараканы, мыши и крысы бегают. Стоит Маничка и что-то им "лечит" за режим содержания и правила внутреннего распорядка, девки кивают в ответ, типа, понимаем, гражданин начальник. И тут из-под нары вылазит мышка и пробежала по хате. Маничка, как увидел ее, побледнел и из хаты выскочил. А Наташка Сечка, Ява, ну ты знаешь ее, еще вслед кричит, – Гражданин начальник, а как же правила внутреннего распорядка? Девки ржут, оказывается наш Маничка мышей боится. Вот так, пацаны.
Все поулыбались, кто-то позлорадствовал, а у Седого начал зреть план. О чем-то пошептавшись с Сынком, Седой подошел к Яве и сказал, – Андрей! Есть тема.
– Что за тема? – поинтересовался Ява
– Давай Маничку накажем. И рассказал свой план. Смотрящий ухмыльнулся и сказал, что это должно сработать.
– Хата, слушайте, – громко произнес Ява, – тема такая. С сегодняшнего дня ловим мышей всей хатой. Как хотите – на петли, в пустые бутылки, хоть руками, но нужно поймать штук 15-20, и чтобы все были живые. Кошку привязать, чтобы не пугала живность и вперед. И чем быстрей, тем лучше.
Надо заметить, что в камере жила кошка по кличке Стерва, ее прикармливал Сынок, она и мешала мышам разгуливать по хате, как по Арбату. Теперь кошку придется садить на привязь, но кошка – кошкой, а месть Маничке – это святое. Для Стервы сплели ошейник и привязали к ножке нары.
И вот несколько дней практически все обитатели хаты 155 занимались отловом мышей. Наловили штук двадцать пять, начиная от совсем маленьких мышат и заканчивая отцами и матерями мышиных семейств – взрослыми особями. Всех мышей сажали в пустую двухлитровую бутылку. Сделали им дырочки для вентиляции, кормили и даже пытались поить, заливая им внутрь воду. Вся хата ждала день "Х".
И вот этот день наступил. Маничка заступил на свое суточное оперское дежурство. Как обычно, после отбоя, когда дорожники начали "строиться", капитан Сеньков занял свой пост на табурете под окнами хаты 155. Все шло, как обычно. Во все стороны летели "бандяки" с сигаретами, чаем, конфетами и колбасой. Так прошло часа два. Маничка, стоя внизу, уже нетерпеливо перебирал ногами, как боевой конь в ожидании звука трубы, зная, прям "селезенкой чувствуя", что вот-вот полетит серьезный груз.
Седой позвонил дорожнику из соседней хаты 156 и сказал, что сейчас пойдет бутылка, но, чтобы тот не спешил забирать, а затягивал медленно, если что, то все вопросы может прокричать в окно. Итак, операция началась…
– Один пять шесть, – крикнул Седой в окно.
– Говори, – раздалось в ответ.
– Принимай, только не торопись, она полная, – прокричал Седой.
И началось… Маничка внизу напрягся, запрыгнул на табурет, схватил свой "волшебный шест" и как Маугли приготовился к "большой охоте". И вот из окна хаты 155 показался кисет, да не просто кисет, а с бутылкой. Расстояние между окнами 155 и 156 было примерно метров семь. Дождавшись, когда кисет с бутылкой проехал половину расстояния, Манечка с удалью гарпунера-китобоя, схватил его крючком и резко дернул вниз. Веревка выдержала, но кисет с бутылкой сорвался и упал на землю.
Бросив свою "волшебную палочку", забыв про табурет, Маничка с видом жизнерадостного дебила помчался в свой кабинет, который находился в штабе, на втором этаже. Он бежал и чувствовал, что бутылка полная. Особенно радовало Сенькова то, что внутри что-то гремело.
– Значит в самогон корочек от цитрусовых добавили, для вкуса, аристократы" – строил в уме логическую цепочку капитан, – следовательно, груз шел для блатных, вот я их обломал, – радовался Маничка. Пробежав мимо юной сотрудницы, которая сидела в будке пропускного пункта, Сеньков, перепрыгивая через две ступеньки бросился наверх.
Надо пояснить, что на первом этаже штаба располагался контрольно-пропускной пункт (КПП), откуда был выход "за забор". Каждые сутки на дежурство заступала девушка – сотрудница, которая регулировала поток посетителей, открывал и закрывал двери с электрическими замками. Сегодня дежурила Света, юное создание, лет 24. Света работала в СИЗО уже третий год, носила звание младшего сержанта, мечтала выйти замуж за полковника и ненавидела Сенькова за его беготню целыми ночами в кабинет и обратно. Если у них совпадали дежурства, то для Светы это было мученье – Сеньков бегал туда-обратно (эдакий неугомонный Маленький Мук-скороход) всю ночь, она постоянно открывала и закрывала ему двери и капитан своей беготней отрывал девушку от ночных мечтаний о замужестве.
– Опять самогон поймал, подумала сотрудница, глядя в спину капитана и вернулась к своим мечтам, в которых она выходит замуж уже за генерала и живет счастливо. Не успела Света примерить на себя статус генеральской жены, как сверху раздался вскрик, – Мама! Потом что-то нецензурное и следом кто-то стал орать, как будто его режут. Этот крик, – Ааааааа!!!.... Резал уши и нагонял ужас…
Света сразу подумала, что кто-то из "постояльцев" СИЗО выбрался из камеры, пробрался в штаб и теперь убивает Сенькова ложкой с заточенной ручкой, мстя за отъятый самогон. Девушка нажала "тревожную кнопку" и стала кричать в рацию: " ГБР (группа быстрого реагирования) срочно в штаб, Сенькова убивают!"
Где-то в караулке раздалась сирена и ГБР, точнее свободная смена сотрудников, натягивая на бегу бронежилеты и каски, как стадо носорогов помчалась к штабу. Пробежав мимо побледневшей Светы сотрудники толпой влетели на второй этаж и увидели …
Напротив, своего кабинета, дверь которого была закрыта, прислонившись спиной к стене стоял Сеньков. Это был уже не тот капитан, спокойный и уверенный в себе профессионал, каким его привыкли видеть сотрудники. Перед ними стоял перепуганный мальчишка, которому обещали Деда Мороза, а показали "бабайку". Руки у него тряслись, он что-то пытался сказать и показывал на закрытую дверь кабинета. Судя по мимике и каким-то обрывкам фраз Манички, в кабинете находилось несколько человек с не очень добрыми намерениями.
Сотрудники, пожалев, что не взяли с собой щиты, приготовили дубинки, дабы отражать атаки злоумышленников и начали осторожно открывать дверь…
Первое, что увидели ГБРовцы – это лежащий на полу стул. Судя по всему, его уронил капитан, когда выскакивал из кабинета. И больше в кабинете никого не было. Ну, как, никого… Никого из людей.
На столе лежала пустая двухлитровая бутылка, обернутая черным полиэтиленовым пакетом. А по столу бегали мыши. Создавалось впечатление, что мышки внимательно изучают документы с грифом "Для служебного пользования", играют карандашами, другими канцелярскими принадлежностями, ну или просто гуляют по столу. Эдакая мышиная бюрократия, причем на людей они не обращали никакого внимания. Ну какие могут быть люди, если их только что выпустили из их мышиной тюрьмы, в виде бутылки.
История закончилась благополучно для всех. Маничке вызвали врача, тот сделал Сенькову укол и капитан проспал до утра на кушетке в санчасти. Утром в кабинет загнали двух шнырей из хозобслуги и мыши были благополучно изловлены и выгнаны с чужой территории.
Капитан Сеньков умерил свой пыл и больше за самогоном не охотился. Правда недели через две подошел к хате 155 и подозвал Яву к кормяку. Разговор был короткий.
– Позовите Гаврилова (Седого) и Чернова (Сынка), разговор к ним есть. И сами поприсутствуйте, Степанов (фамилия Явы), – резко сказал Маничка.
– Не буду, гражданин начальник, их звать, они заняты, – весело отозвался Ява.
– Чем это заняты? – недовольно пробурчал капитан.
– Мышей дрессируют, – серьезно ответил Ява.
Услышав про мышей, Манечка побледнел, ругнулся, вспомнил чью-то бабушку, захлопнул кормяк и ушел. Больше к хате 155 он не подходил, даже в те дни, когда дежурил…
А Седой и Сынок стали своеобразными легендами, которые сумели наказать самого Манечку. И до сих пор эту историю рассказывают друг другу арестанты, приукрашивая ее все новыми и новыми подробностями.
Первая встреча с "масками-шоу" в лагере
Я проснулся до подъема. Лежал и думал, что меня разбудило? Всматривался в темноту барака и вслушивался в шум за окном. В бараке была относительная тишина, хотя для вольных людей это было бы схоже с тем, как спать на аэродроме. Кто-то тихо сопел, кто-то храпел, как паровоз, кто-то разговаривал, кто-то вскрикивал, а старый армянин в середине секции поминал чью-то мать на своем древнем языке, но это был нормальный ночной шум. Лежа на спине я понял, причину того, отчего проснулся. В окне напротив была видна была локалка и там под светом фонарей бегали обиженные и убирали снег. Значит ночью снег шел, точно, скоро ведь Новый год. Сегодня какое число? 27 или 28 декабря? Вроде бы, двадцать седьмое…
Глянул на руку, чтобы посмотреть время и вспомнил, что часы проиграл в нарды старому рецидивисту по погонялу Седой в осужденке, когда меня везли в этот лагерь после раскрутки. Да, хорошие были часы – "Seiko"…
Кстати, давайте знакомиться. Зовут меня Андрей Андреевич Петраковский. Правда, до Андреевича я не дорос, а погоняло пока – Петрик, я ведь еще и до погоняла нормального не дорос, так… Шпанюк, ну или как еще говорили – звездюк. В этот лагерь усиленного режима попал за то, что бежал из-под стражи, когда меня вывозили на раскрутку с общего. Бежал, мать его, на свою голову. То дело не доказали, но за побег добавили. Итог – срок у меня пять лет и это первый мой Новый год в лагере, хотя сижу уже (ну или еще) почти два года. Все пугают, что перед праздником заходит ОМОН или как, здесь говорят маски-шоу, но мне кажется, что больше пугают.
Да, еще. Я из интеллигентной семьи. Мама – учитель французского языка, папа – инженер и в свое время был лектором КПСС. И тут я… Эдакий урод в семье, но что есть, то есть. Отец от меня сразу отказался, а мама тайком шлет бандероли и надеется на мое исправление. Какое исправление, мама, если я признан склонным к побегу, периодически я попадаю в ШИЗО, а когда в зоне, то каждые два часа меня приходит проверять мусор и отмечать меня, что я нахожусь в районе барака? Кстати, а кто сегодня проверяет? Что-то не могу вспомнить, чья смена на сутках. По-моему, Олежка Руки… Почему Руки? Так этот контролер до того худой, что его руки тоньше дубинки, которая у него на поясе.
Ну ладно, что-то на ностальгию потянуло. До добра это не доводит. Итак, я Андрюша Петрик, шпанюк лагеря (почти блатной) и мне эта жизнь нравится. Я уже имею какое-то слово в разговоре с администрацией, меня не дергают по мелочам мусора и вообще… Я могу себе позволить ходить в итальянских ботинках зимой по лагерю (а многие из вас носили итальянскую кожу в девяностых на свободе?), носить свитер и фуфайку, вываренную в хлорке. Короче, шпанюк. Ну что, нужно просыпаться полностью и вставать. Встаю со шконки, натягиваю спортивные штаны и иду умываться… Выхожу на продол (коридор в бараке) и спрашиваю у шнырей – в лагере все тихо?
Ответ – да.
Умылся и возвращаюсь в купе (место между двумя шконками).
Бужу Витю. Мало того, что Витя – это мой сосед по купе, но он мне близкий. Бужу его и говорю, – Чай пить будем?
Витя протирает глаза и ленивым голосом спрашивает, – Подъем был?
Отвечаю, что не был. Он ворчит, что можно и подождать было с пробуждением, но чай пить будем. Я ставлю кружку и начинаю варить чифирь. Витя лениво встает, одевается и идет умываться.
Что рассказать про Витю? Служил в стройбате, где дрались больше, чем на какой-нибудь войне. Пришел с армии, познакомился с девчонкой, вроде все серьезно. Шел с ней вечером, докопались два утырка, слово за слово – драка. Итог – один из тех труп, а второй – инвалид. Вите дают десять лет, девчонка выходит замуж за другого. Я, когда приехал в лагерь, то он сидел семь лет, но мы как-то с ним задружились и вот уже полгода являемся семейниками, а проще говоря – близкими.
Приходит Витя и садимся пить чай, каждый думает о своем. Витя и говорит – что-то чуйка не очень хорошая. Да ладно, говорю, ерунда, прорвемся. И тут объявляют подъем во всем лагере. Забегали шныри, включая свет, на продоле что-то верещит завхоз, как будто режут его, суета. Арестанты вскакивают со шконок, кто-то ворчит на соседа, кто-то пытается рассказать сон, кто-то анекдот, одни словом – барак проснулся. Но минут через десять все успокоились, умылись и многие пошли в столовую. Заходит Олежка Руки, я расписываюсь за то, что не сбежал, представьте какой маразм....
И вот, сидим мы с Витей, балдеем от чая, все отлично.
– Пойдем курить, спрашиваю? – после чая мы любили курить на улице.
– Ага, – соглашается он, ну, накидываем фуфайки и выходим.
Благодать, ветра нет, свежий снег, мороз примерно минус 10, сиди себе в тюрьме и радуйся. Но Витя не может успокоиться, – Что-то свербит, что-то сегодня будет.
Я говорю, – брось, рано еще.
А он отвечает, – Сидишь мало, а я восьмерку досиживаю, говорю, что что-то будет.
Ну ладно, покурили, постояли, подышали…Тут и народ со столовой стал приходить, только собрались заходить в барак…
И идет наш общий знакомый с соседнего барака Гоблин Яша. Почему Гоблин? А здоровый был, как Красноярский край, вот и Гоблин, тем более что он был чемпион СССР по какой-то борьбе. Сидел за бандитизм, но добрый был, как Чебурашка, ну или Винни Пух.
И спрашивает, – Пацаны, чай есть?
– Есть, – отвечаем, – пойдем, заварим.
Приходим к нам в купе, и Гоблин говорит, сегодня будет ОМОН.
– Откуда информация?
– От верблюда, чуйка работает.
Я ему говорю, – Яша, брось!
А он… Хитрый такой – а выйди на проверку в своих замечательных джинсах черных. "На слабо" берет, хотя, вроде и приятель… А, так как лагерь был черный, то выходили на проверку в спортивных костюмах, а тут… В джинсах…
– Ладно, Яша, мажем (спорим), выйду…
Ну посмеялись, вроде, Витя и говорит, – Яша, завтракать оставайся.
Тот стал отнекиваться, типа у себя поест. Витя продолжает уговаривать и объясняет, что если чуйка у них двоих, то нужно колбасу доесть и масло сливочное, не солидно, говорит, на шмон с колбасой идти. Сделали сладкий чай, тут шныри пайки принесли, а утром всегда белый хлеб был.
Нарезали последние полкило колбасы, наделали бутербродов, позавтракали, а я хохочу – Яша! Мы тебе, богатырю, последнюю колбасу скормили. Если "маски" в лагерь сегодня не зайдут, то я к тебе завтракать завтра приду.
Яша усмехнулся – зайдут.
Выходим покурить и ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) объявляет по матюгальнику (громкая связь по лагерю) проверку. Ну и вот, я как правильный пацан ( я же слово дал) натягиваю на себя черные джинсы, правильный ремень, хорошую черную футболку, свой фуфан и шапку с кожаным верхом и выхожу на проверку. И приходит отрядник и объявляет, что сегодня в лагере будет шмон, с заходом "масок"… А сам отрядник стоит бледный и не знает, что делать. Все, аут…
Вот и покурили, вот и чай попили с Гоблиным и с Витей, вот это чуйка у пацанов… Ну и начинается цирк. По матюгальнику объявляют, что всему лагерю нужно постепенно выходить на "стометровку" (место между вахтой и перед выходом в промзону), строиться пятерками и проходить шмон. Ну, что делать? Собираем свои "непосильным трудом нажитые" пожитки и идем.
И вижу, что за воротами вахты в начале промзоны стоят солдаты внутренних войск. Реально триста гладиаторов, это потом мне такое сравнение пришло, когда фильм какой-то вышел. Все в шинелях, в касках с "полусферами", все со щитами, с дубинками, бьют этими дубинками по щитам, шум стоит – "Бум-бум, бум" и… Через каждые пять щитов собаки… А собаки – это и овчарки, и доберманы, и ротвейлеры. Шум, лай, стук дубинок и… Ощущение безнадежности… Что еще сказать? Вот это и есть – тюрьма… А, собаки… У них длина поводка ровно такая, чтобы ты проскочил между ними, двумя, если оступишься сантиметров на двадцать влево или вправо, то она тебя за задницу и схватит, ну и оторвет кусок… Вот и живи потом, как хочешь, с покусанной задницей…
И вот, картина. "Стометровка" это было такое пространство между задней стеной лагеря и вахтой (ну или дежуркой) – расстояние метров сто двадцать. Когда стоишь лицом к вахте, то под ней ворота, которые ведут в промзону, слева стена, справа стена, все, бежать некуда. Нас выводят туда, и я вижу картину – под стенами стоят столы, с каждой стороны – штук по пятнадцать. За каждым столом стоит сотрудник под шмон. Ну, что? Поехали? Поехали!
И погнали нас пятерками по столам – первая пятерка налево, вторая -направо. Я попадаю в пятерку, которая подходит к нашим мусорам с лагеря. И, оооо.... Привет, давно не виделись, Олежка Руки! Здравствуй! И он начинает шмонать мою сумку. И находит какой-то учебник по шахматам, который меня попросил пронести на шмон один интеллигент. Сидел он за какую-то растрату, был тихий и боялся, что учебник заберут. И мы с этим Олегом начинаем "бодаться". Руки кричит – выбрасывай, где ты и где шахматы. Я ему кричу, что учусь играть. Он орет, ты только учишься, как в ШИЗО садиться. Я ему в ответ – я хочу встать на путь исправления, цирк, одним словом. Он кричит, что запрещено, я кричу, что разрешено. Нормальный спор арестанта и мусора.
И вот стоит этот Олег Руки и начинает мне шепотом говорить, – Собирай вещи и звездуй отсюда.
Я у него спрашиваю, -Так книгу можно или нет?
Он также шепотом говорит – можно все, и я вижу, что он прижимается промежностью в стол и как-то вытягивается, как на параде. Впечатление, что президента увидел. …
И смотрю, у него вид какой-то стал придурковатый, да и косоглазие резко началось.
Интересуюсь, – Что случилось, все хорошо?
А он косит глазами, как придурок, бледнеет и шепчет – проходи. Я поворачиваю голову в ту сторону, куда он косится и …
Если вы помните, то в советском фильме "Чапаев" была показана атака капеллевцев, это когда идут в бой молча, эдакая психическая атака. Примерно, как на фото, только без штыков. А если серьезно, то я подумал, что это тридцать три богатыря и с ними дядька Черномор.
Это было нечто, они шли клином. Был клин и возглавлял этот дядя… Сейчас попробую описать. Шло их человек сорок. В черных костюмах и в масках, где видны было только глаза. И у каждого в руках по дубинке (те, кто из старых подтвердят). И это именно был клин. Но первый… Это был реальный богатырь, роста выше двух метров и такой здоровый в плечах и огромный… как трехстворчатый шкаф с антресолью. И что меня поразило – они все были без касок, а только в масках, причем в тех масках (кто помнит) старого образца – разрез был только для глаз. И вот идет этот первый… И он крутит в обеих руках эти дубинки, причем крутит пальцами. Вы представьте, он крутит резиновые палки, каждая из которых 74 или 73 сантиметра в длину, как карандаши. И самое, что страшное, он спокойно успевает еще поднять руки вверх и вниз, жонглер, мать его. И меня поразили его пальцы, впечатление, что они длиной как половина дубинка. Это что-то нереальное, причем он был в перчатках с обрезанными пальцами. Вот представьте, торчат огромные сосиски из черных перчаток и крутят эти дубинки
И вот я пытаюсь пройти боком мимо, нафиг он мне нужен? И тут, он молча хлопает меня по плечу… Я поворачиваюсь к нему лицом и смотрю в его глаза. Вижу серые и в то же время бездонные и пустые глаза (заметьте, что он выше меня сантиметров на 25-30) и понимаю, что глаза отводить нельзя. Нельзя, совсем… И мы стоим друг напротив друга, смотрим в глаза, взгляд никто не отводит. Честно? Я вижу в них свою смерть. И я начал прощаться с мамой – мамочка прости, но так получилось, что сынок погиб в тюрьме. Кстати, кто помнит, это сейчас спецназ ФСИН кричит, а раньше они молчали. Ну и этот здоровенный мужик показывает двумя пальцами – типа, встать к стене. А что делать? Я понимаю, что если не встану, то умру здесь моментом и становлюсь к этой самой стене. Поднимаю руки над головой и немного раздвигаю ноги. И знаю, что если придется умирать, то хоть раз, но попытаюсь ударить его. Оказывается, нет. Все легче и проще. Этот мужик подходит ко мне, задирает фуфайку, запускает руки под пояс джинсов с боков и одним движением рвет их вниз. Вы представьте… Рвет на мне джинсы по боковому шву, вместе с пряжкой ремня. Я только услышал, как пряжка дзинкнула о забор. И все – я стою в трусах, в итальянских ботинках, футболке и фуфайке. Потом молчаливое похлопыванье по плечу, я поворачиваю голову назад, и он жестом показывает мне – иди. И вот тут я понимаю, что все прошло мирно и без потерь для здоровья…
Прохожу спокойно мимо этого строя ВВ-шников, солдатики стоят обалдевшие и даже собак придерживают. А я иду и удивляюсь… Да что там, удивляюсь, я был в шоке. В промзоне загоняют всех в цеха, и начало отпускать.
И здесь все свои. Здорово, пацаны! Мир и дружба, всем нам. Андрюха! На, держи штаны, и давай хохотать, как дурные. Что еще рассказать? Не знаю, подумаю…
