скачать книгу бесплатно
Что ж пророчит странная песня?
«Сердцу закон непреложный –
Радость – Страданье одно!»
Как может страданье радостью быть?
«Радость, о, Радость-Страданье,
Боль неизведанных ран…»
Прекрасная Дама.
Когда мы сошлись, я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла разобраться в Сашиной психологии. Он ведь не человек. Он нелюдь, инопланетянин.
Доктор Розенберг.
Не преувеличивайте, сударыня. Он самый обычный пациент, каких многие тысячи.
Прекрасная Дама.
С первых дней он теоретизировал, что нам и не надо физической близости, что это астартизм, тёмное и чёрт знает ещё что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот ещё неведомый мне мир, что я хочу его – опять теории: такие отношения не могут быть длительны, всё равно он неизбежно уйдёт от меня к другим. Зачем же он женился на мне, если не хотел меня? Да ещё так не хотел! Демонстративно, с вызовом.
Доктор Розенберг.
Такому психотипу чужда любовь. Простите за неудачный каламбур, Любовь Дмитриевна. Поэтом становится человек, движимый одним их трёз великих чувств. А) Тщеславие. Б) Тоска. В) Смерть. Сначала он тоскует по настоящей жизни, потом – по настоящей смерти. Ну помните, как там. Сперва – я жить хочу, чтоб мыслить и страдать. А в зрелости – давно, лукавый раб, замыслил я побег. А слава, вот слава – это наше всё. Любой ценой.
Прекрасная Дама.
Разве я дала бы ему славу? У него своей достаточно было.
Доктор Розенберг.
Своей никогда не достаточно, мадам. Это как водка для пьяницы. Много не бывает. Сколько бы ни выпил, всё равно как будто недобрал. А потом не прибедняйтесь. Фамилия «Менделеев» – это не так мало. И не из литературной среды, а, так сказать, от серьёзных людей. Изобретатель той самой водки, к тому. Я забыл, у Вашего папы есть Нобелевская премия?
Прекрасная Дама.
Нет. Не успел. Три раза выдвигали. Говорят, Аррениус какой-то помешал. При дворе шведского короля. Интриги дурацкие, как всегда. Но вы же прекрасно знаете: мы с папой не жили. Мама была замужем за генералом.
Доктор Розенберг.
Для Блока это неважно. Никогда не важно было. Он живёт с брендами, а не телами. Наука называет это brand fucking. Прекрасная Дама – тоже бренд. Не более и не менее того. И Незнакомка. И Кармен. Если даже он спал с певицей, вряд ли это доставило ей удовольствие.
Прекрасная Дама.
Он говорил, что плотская любовь грязная по сути своей. Потому он кончает только с проститутками. Даже с блядьми не кончает. Типа… Ну, типа меня тоже. Но про блядей это он потом говорил, ближе к войне. Не вначале. Вначале он не умел так изъясняться. Он всю жизнь боялся мать свою. Александру Андреевну. Под конец её только перестал, и то не вполне.
Доктор Розенберг.
Но теперь-то вы не сомневаетесь, Любовь Дмитриевна, как совершенна плотская любовь. Она как Рафаэлева Мадонна в чаду тосканского заката. Так сказал бы я, если б был хоть немного истероидом, как все поэты. А по части блокова оргазма всё не так. Он просто ничего не хочет делать в постели. Он любит только, когда его трахают, не наоборот. Вот проститутки за деньги ему это и обеспечивали.
Прекрасная Дама.
Обеспечивали? В прошедшем времени? А сейчас…
Доктор Розенберг.
Он только что восстал из гроба. Пока неизвестно. Давайте подождём. А в смысле его секс-пассивности вообще мог бы предположить, что он латентный гей.
Прекрасная Дама.
Латентный что?
Доктор Розенберг.
Не стоит лишний раз повторять, сударыня. В наши времена таких определений не любят. Наш сапог свят, как известно.
Старуха.
Точно, точно. Все бабы у него были мужеподобные. Квадратные какие-то, ни дать ни взять. Проститутки только нормальные. А Любка. На кого похожа-то? На бегемота на задних лапах, вот на кого. Глаза – щёлки, нос – башмак, щёки – подушки. Ужас, ужас. Спина – широченная, сутулая. Как у грузчика. Голос – бас, чисто извощицкий. Что ноги, что руки – большие и толстые. И внутри неприятная, скверная, точно сломанная чем-то. Круглая дура к тому же. А остальные что – лучше? На остальных хоть не женился, и то хлеб наш насущный. Дай нам сегодня. Прав ты, профессор, педераст он скрытый.
Доктор Розенберг.
Не хотел Вас расстраивать, Любовь Дмитриевна, но похоже и так. Лень на любовном ложе – вторична, а не первична. Так любить несуществующих женщин могут только геи. А существующих – не любить. В привычном смысле глагола, имеется навиду. Вы никогда не думали, почему все модные фотографы – геи? Ну, почти все, я не стану настаивать.
Прекрасная Дама.
Не думала. Не думала совсем. Времени как-то не было. Сначала муж, потом любовники, дальше война, революция.
Доктор Розенберг.
У него и Иисус Христос был двуполый. С женственным восприятием. Иван Алексеич ещё тогда так ругался.
Прекрасная Дама.
Иван Алексеевич?
Доктор Розенберг.
Бунин, Бунин.
Пауза.
Только адепты однополой любви могут воспринимать женскую красоту совершенно абстрактно. Без грана субъективного. 90?60?90. Или 45?30?45. Вы, кстати, не читали Марселя Пруста?
Прекрасная Дама.
Кто это?
Доктор Розенберг.
Любовник одного пианиста. Они приезжали перед войной. С мелодекламацией в Аничковом дворце. В доме пионеров и школьников. Ну да к чёрту их. У Вашего мужа еще один жесточайший комплекс вины перед Вами. Ваш сын.
Прекрасная Дама.
Да-да. Он согласился его принять. Он же не мог иметь детей. И я о нём в прошедшем времени зачем-то. Не может.
Доктор Розенберг.
Надо именно что в прошедшем. Вы же знаете, что у него двое детей? Родились от разных женщин за последний год.
Прекрасная Дама.
Я слышала, но не верила. Я все ешё думаю, что Блок бесплоден.
Сын.
Сын.
Нет, я-то точно сын Александра Александровича. Скрывать всю жизнь приходилось, но знали все. И писатели, и начальство. И Женя Евтушенко всё знал. Как нажрётся – так давай мне завидовать! Вот, мол, ты из самого Блока, а я со станции Зима, из-под снегов сибирских. Хотя ни с какой не со станции, а с обычного Нижнеудинска. Да чего щас считаться, когда все померли!
Пауза.
Женя добрый был. Я никогда не просил у него взаймы. Мне платили за память родителя, немало. Спасибо всем.
Старуха.
Я видела его годовалым ребёнком: прекрасным, суровым, с блоковскими тяжёлыми глазами – тяжесть в верхнем веке. С его изогнутым ртом. Похож – более нельзя. Читала письмо Блока к его матери, такое слово помню: «Если это будет сын, пожелаю ему только одного – смелости». Видела подарки Блока этому мальчику: перламутровый фамильный крест, увитый розами макет Арлекина из «Балаганчика», – подношение какой-то поклонницы. Видела любовь его матери к Блоку. Узнав о его смерти, она, кормя сына, вся зажалась внутренне, не дала воли слезам. А десять дней спустя ходила в марлевой маске – ужасающая нервная экзема от задержанного аффекта. Мальчик рос красивый и счастливый. А тот папа так и остался там – на портрете. Будут говорить «не блоковский» – не верьте: это негодяи говорят.
Сын.
А я не понаслышке знал беспросветность западной жизни. У героя моей новеллы «Шапка по кругу» заветнейшая мечта – стать велогонщиком. Дело, заметьте, происходит в солнечной Италии. Он отказывает себе буквально в куске хлеба, лишь бы накопить лир (у них там лиры) и купить велосипед. Вот наконец она – искомая сумма! Но в кармане – представьте, дырка. Трагедия и отчаяние героя! Соседи – простые люди, такие же, как он, бедняки – пускают шапку по кругу. Обычная, представьте себе, классовая солидарность. Но – тут ещё один поворот сюжета! – потерянные купюры, представьте себе, в самом деле найдены. Слёзы наворачиваются на глаза, когда видишь этот безотрадный и страшный мир чистогана!
Доктор Розенберг.
Блока обманул какой-то врач лет 20 назад. Мошенник. Врачи умеют говорить то, что пациент хотел бы услышать. Блок не любит презервативов, потому что их лениво надевать. Самому лениво, а даме не всегда и поручишь. А тут вдруг получилось, что они не нужны. Отсюда весь сифилис. Счастье, что он с вами не спал, милостивая государыня. Власть врача, знаете ли, бывает пострашнее императорской. И даже диктатуры пролетариата. Поставят тебе ложный диагноз – и живёшь с ним всю жизнь, как заворожённый. Ни шага вправо, ни влево. А там уже и старость, и даже когда узнал истину, ничего изменить нельзя.
Сын.
И сестра моя жива была в долготу дней. Работала бутафором у папы в театре. На Фонтанке. В Большом, стало быть, драматическом. Сводная сестрица моя. Мы ладили.
Прекрасная Дама.
Саша всё равно тогда читал мне нотации. Какую-то пошлость и гадость, в его духе. Вроде как примет моего ребёнка, но сквозь силу и через губу. А тут ещё мать его – и всё пошло сначала. Я всегда ненавидела самоё мысль о материнстве. И даже готова была отказаться от брака, чтобы застраховаться от всякой беременности. И Саша тогда ещё, в самом начале, успокоил меня: ничего не будет. А здесь, и тогда – я безумно захотела этого ребёнка. И точно знала, что будет сын. Похожий на отца. Пажа Дагоберта.
Доктор Розенберг.
Ваш Дагоберт был дурной актёр, согласитесь.
Прекрасная Дама.
Да что Вы, Доктор. Вы просто ничего в этом не понимаете. Актёр превосходный, умный. Мешал ему этот его южный харьковский выговор. Он часто комкал слова.
Доктор Розенберг.
Я видел его Тузенбаха. Он точно изобразил сам себя. Бароном больше, бароном меньше – не всё ли равно! Если хорошо играть себя – актёрское достоинство, то значит, Вы правы и он таки неплох.
Прекрасная Дама.
Вообще говоря, он не был красив. Но тело, тело! Такое удлинённое, гибкое, сильное. Движения молодого хищника. Полная противоположность гипсовому блоку. И какая обаятельная улыбка! Два ровных ряда зубов. Альпийской белизны.
Доктор Розенберг.
Зубы исчезнут от нынешней цинги. В Петрограде уже давно нет ни одного мандарина, не говоря уже о лимоне. А беззубый паж вам не понадобится.
Прекрасная Дама.
Вдруг выяснилось, что и во мне, и в нём бурлит молодая кровь. Я никогда не знала прежде, как это бывает. Ни с одним из любовников и тем более – с Блоком. Саша никогда не был теплокровным животным. Мой отец сказал бы, что такие существа не относятся к классу млекопитающих. А млекопитающие – то же самое, что звери. Мужчина должен быть хоть немного зверем, иначе неинтересно. Даже если ты старуха почти что сорока лет.
Старуха.
Всякая молодая тварь хочет назвать себя старухой. Старость надо ещё заслужить. Она не отдаётся бесплатно.
Прекрасная Дама.
В тот день, после репетиции и обеда, в немногие оставшиеся до спектакля часы, мы сидели в моём маленьком гостиничном номере, на пыльном диванчике. Было уже темно, на потолке горела электрическая лампочка – убогая, простенькая. И в этот прямо момент я захотела стать Венерой Джорджоне. Ну или Тициана, всё равно. Или Олимпией прошловечного Мане. Я сняла с себя всё и распустила свой плащ золотых волос, всегда лёгких, волнистых, холёных. Отбросила одеяло на спинку кровати. Гостиничную стенку я всегда завешивала простынёй, также спинку кровати у подушек. Я протянулась на фоне этой снежной белизны и знала, что контуры тела еле-еле на ней намечаются, что я могу не бояться грубого, прямого света, падающего с потолка. Когда паж Дагоберт повернулся…
Доктор Розенберг.
Александр Александрович не вернётся прямо сейчас?
Прекрасная Дама.
Началось какое-то торжество, вне времени и пространства. Помню только его восклицание: «А-а-а… что же это такое?» Помню, что он так и смотрел издали, схватившись за голову, и только умолял иногда не шевелиться… Сколько времени это длилось? Секунды или долгие минуты? Большего блаженства я не знала ни до, ни после.
Доктор Розенберг.
И вы оставили ребёнка – против ужаса материнства?
Прекрасная Дама.
Я спасовала, я смирилась. Против себя, против всего моего самого дорогого. Томительные месяцы ожидания. С отвращением я глядела, как уродуется тело, как грубеют мои маленькие груди, как растягивается кожа живота. Я не находила в душе ни одного уголка, которым могла бы полюбить гибель своей красоты. Каким-то поверхностным покорством готовилась к встрече ребёнка, готовила всё, как всякая настоящая мать. Даже душу как-то приспособила.
Я была одна, совершенно одна. Мама и сестра – в Париже. И даже свекровь – в Ревеле. Как бы она ко мне ни относилась, она бы помогла. Саша был рядом, но вы же понимаете, что такое его рядом.
Доктор Розенберг.
Как врач скажу вам, что этот ребёнок не мог не умереть. Он не был нужен никому ещё до рождения. Детей нельзя рожать из безысходности. Но если бы он родился – о, тогда бы вы страху натерпелись. Он, такой весь чуждый и нежеланный, точно вырос бы в революционера-головореза. Или наркомана без шансов. И сдал бы вас Чрезвычайной Комиссии, чтобы вселиться в вашу квартиру с подругой-алкоголичкой.
Хор.
Эх, эх!
Позабавиться не грех!
Запирайте етажи,
