скачать книгу бесплатно
Когда я рассуждал, она, прижавшись, слушала внимательно. При нашей разнице в годах едва ли я мог сразить ее глубокомыслием. Здесь содержалось нечто более сакральное – самораскрытие, откровенность. Ей была интересна моя суть, душа. Разве не это называется словом «счастье»?
Она мне тоже о себе поведала. Выскочила замуж еще в юности. Теперь уверена, то была не настоящая любовь, а так. Ей показалось, что он классный парень, горячий, энергичный, так и было, да вот с годами превратился в психопата. Детей нет. Квартира да, единственное, что связывает. Развестись? Нет, не отпустит. Не тот он человек, чтоб отпустить. В последнее время у него вообще набекрень съехала крыша.
– А кто он у тебя? Чем занимается?
– Бандит.
Сказала так легко, что у меня свело живот. Я сразу ей поверил. Подробностей не уточнял. Достаточно сознания: вот мы лежим, два теплых тела под простынкой, а он в любой момент может на джипе прикатить.
– Испугался?
– Да. Потерять тебя.
Она прижалась. Героя я не корчил. Просто, призадумался. Кто я такой, чтобы она была со мной? Муж у нее – крутой. Таких, как этот, бабы любят, а мужики завидуют, мечтают ими быть или хотя бы называться. Я против такого – просто ноль.
– Ада, скажи… Мне очень важно знать. Ты только не лукавь. Никто мне так не близок, никому я так не верю. Ты опытная, взрослая, многое постигла в жизни. Скажи мне только правду… Я как мужчина… слабый?
– Что ты себе надумал, дурачок. Ты чудесный.
Заулыбалась. Начала тереться, целовать.
– А скажи… О тебе в лаборатории всякое болтают.
– Насчет мужчин?
– Так это правда?
– Ты чему веришь? Сплетням? Или любви?
– Любви.
– Ты лучший. Никто не любил меня так, как ты.
Ада манила. И чем дальше, тем сильней. Я уплывал в потоке замелькавших наших встреч. Во мне росло чувство усталости и в то же время силы. Меня хмелила эта удивительная пульсация энергии.
Ну а Бедняжка? Ничего подобного я с нею не испытывал. Комфорт, привычка, блекнущая память о былом. Ее учеба, моя работа, домашние заботы. Жизнь не текла, а вязко шевелилась. Унылость и апатия.
Но если вдуматься, с ней ничего не требовалось менять. Ни строить, ни ломать. Просто спокойно жить. Как все. Устойчивость, определенность, сложившийся тихий быт, уют и лень. Без всякого экстаза, но и без особых внутренних затрат.
А что у меня с Адой? Я втюрился, втянулся. И продолжаю дальше втягиваться. Пока все замечательно. Но сколько это может длиться? И какие перспективы? Все очень смутно. И порочно. И тревожно. Пока определенно лишь одно. Точнее, два: она меня много старше, и у нее муж бандит.
Все эти мысли день за днем во мне роились так и сяк, то наизнанку, то лицом, переворачивались, путались. Я погружался в зыбь ориентиров и понятий. Неоднозначность изнуряла, томила мозг. Я словно брел сквозь восхитительную грезу, периодически проваливаясь в ужас, вдруг обнаруживая солнечную радость, и снова мрак. Реальность погружалась в сон. Кошмарный сон. Напоминающий знакомый лабиринт. Простейший, в виде буквы «Т». Я шел по коридору. Я приближался к перекрестку. Я должен сделать выбор.
Но куда б я ни свернул, меня ждали приманки, за каждой из которых – ток.
В один из вечеров я сидел в задумчивости над бумагами. Эти спектакли успели стать вечерним правилом. Как правило, и то, что жена ложилась спать, меня не дожидаясь.
Но в этот раз она правилу изменила. Почему-то.
Бродила, разбирала вещи. Не торопилась. Напевала. Нагнетала общую тревожность.
И вдруг уселась через стол, напротив.
Я на нее взглянул. Тут же опустил глаза. Заерзал. Странно как-то она на меня смотрела. Будто прощупывала мое лицо, пробуравливала. Я почувствовал, как затлели щеки. Она продолжала сидеть.
Снова взглянул. Пялилась. Я потупился. Зашелестел бумагами, пальцы подрагивали. Запершило, кашлянул. Щеки вспыхнули, занялись уши, вся голова, огонь стек на шею, заскользил вниз, струйкой вдоль позвоночника.
Она подалась вперед:
– Что происходит?
Я понял, о чем. Впился в текст, будто это может спасти. Стоит взглянуть, она тут же прочтет мою страшную правду. Уже прочла. Ведь глаза – прямой вход в душу. А в душе у меня… все пропало… кошмар… Как она догадалась? Интуиция? Или может, астральная связь? Меня бросило в пот: признание неизбежно.
– Ну?.. – дожидалась она.
– Не смотри так, не надо, прошу… Помоги мне…
– В чем же?
– В моей… ситуации… Я давно хотел поговорить, рассказать… Но не знал, как… Мне очень трудно…
– Найти слова?
– Да… Кое-что произошло. Понимаешь, случилось. Никто не застрахован. Я не хотел, но так в жизни бывает… Не знаю, как сказать…
– Говори прямо.
Глаза наши встретились.
– Я тебе изменил.
Не шевельнулась. Лишь побледнела. И тут же полыхнула алым. Взгляд заблестел особенно странной и страшной пристальностью.
Я больше глаз не прятал. Некуда, незачем. Тайное стало явным. Ничего не исправить. Осталось принять казнь.
И казнь началась.
Она расспрашивала, я отвечал. Глядя в упор, она мне душу вывернула. Ту самую душу, что ей была неинтересна. Мне показалось, она даже испытывает особенное извращенное наслаждение, вытягивая подробности, обсасывая непристойности, размазывая все святое в месиво, в грязь.
Кто эта дрянь?.. Ах, с работы. Так и знала, где ж еще… Сколько ей лет?.. Старая вешалка, тухлятина, гниль… И давно это длится?.. Ох и крепко же она присосалась… Как часто?.. Не очень? А в каких позах?.. А в рот берет?..
Я защищался, как мог – но дозволительно ли мне протестовать? Меня тошнило от ее въедливости – но имел ли я право на снисхождение? Я был раздавлен, распотрошен – но и когда от меня ничего не осталось, она еще долго глумилась над останками мертвой личности.
Наконец, подвела итог:
– Тебе нет оправдания.
– Знаю. Бедняжка, прости. Я подлец, я ничтожество, но ради всего того лучшего, что между нами было, прости, если можешь.
– Я прощаю тебя, – отпустила она величаво. – А знаешь, почему?
Я с надеждой поднял глаза.
Она зарумянилась. И четко произнесла:
– Потому что я первой тебе изменила.
9
Это был шок.
Пронзающая судорога, после которой все обмякло, а голове остался легкий звон. Надолго. Возможно, навсегда. Сквозь оглушенность замелькали мысли. Кое-что припоминалось. Ее измену я предчувствовал, подозревал. Так и случилось. Но почему же мой рассудок все подсовывал иные доводы, не признавая правду сердца? Рассудок – трус.
Теперь она клялась, что с тем мужчиной кончено. Хотелось верить. Потребовала жестко, чтоб и я порвал с «присоской». Пообещал. Вот только грудь сдавила жгучая тоска потери, а мозг сверлила язва, наконец-то названная честно – ревность. Каков он из себя? Не мог представить. Не хотел. Я гнал ползучий призрак. Он, подлец, не отступался. Маячил, корчил рожицы с рогами, тряс хвостом. Похабно демонстрировал параметры любвеобильной мощи. В сантиметрах.
А что моя любовь? Что ею называть? К чему приклеить? Как дальше жить в чудовищной неоднозначности простого слова? Возможно ли? Конечно, нужно постараться все вернуть. Семья, уют. Бедняжка, я люблю ее, всегда любил, даже когда мы отдалились. Но вот получится ли у меня вернуть ее любовь ко мне? Смогу ли в обновленную любовь поверить? И главное мое сомнение на темном донышке души: найду ли в себе силы воли не любить Аду?
– Мы должны развестись.
Я сказал это твердо. Возможно, немного резко после нескольких дней молчания, только считать это неожиданным не приходилось.
– Как-то это неожиданно… – удивилась Бедняжка.
Меня раздражала ее манера включать дурочку, когда я бывал с нею, изредка, строг. Вот и теперь: застыла посреди квартиры, словно заблудилась… нет, даже не в трех – всего в двух соснах.
– Неожиданностью стала твоя… наша измена.
– Но ты ведь тоже изменил.
– Я и говорю, наша!
– Выходит, мы квиты.
Подошла. Протянула мне руки. Не взял. Положила на плечи. Я передернулся. Она приблизилась. Сквозь раздражение проникло тепло. Потерянное. Родное. Безотчетно опознанное памятью тела. Двух наших тел.
– Не надо развода, – прошептала она.
– Не вижу других вариантов.
– Быть вместе.
– Как? Как ты себе это представляешь?
– Измена была ошибкой. Мы должны это пережить. Давай попробуем. Глядишь, все наладится.
Я почувствовал, как что-то во мне размягчается. Ведь и железо плавится от нагрева. Моему же стальному решению хватило ее лица. Ее голоса. Ее умоляющих влажных глаз. Жалость. Вот, черт! Мне опять ее стало жаль. Или себя? Или это лень? Или трусость? Так ли уж я нацелился на горнило развода? Не надеялся ли вернуть все на круги своя?
Она распахнула халат.
Ради чего разводиться? Жениться на Аде? Чушь. Ее муж, конечно, угроза. Но положа руку на сердце: во что превратится Ада через десяток лет? Что останется от моей к ней страсти?
Я расстегнулся.
Господи, что я делаю? Ведь я изменяю Аде. Я предаю ее, подло, нашу любовь. Себя предаю, через себя преступаю, ногою на горло, что-то непоправимо в себе утрачиваю, убиваю.
Мы сплелись.
А она-то, она хороша. Чуть забыта. Не подозревал в ней такой сексапильной прыткости! Любопытно, а с ним она так же стонала? Или жарче? Или ее мысли по-прежнему там? Дрянь.
Что я чувствовал? Муку. Потерю себя. Обретение через опустошение. Мы опять с нею вместе. Но вместе ли наши души? Сольются ли хоть когда-нибудь, как наши тела? Никогда! Никогда она не вернется ко мне без остатка. Никогда я не стану ее до конца. Между нами не будет искренности, беззащитной, теплой правдивости, ее место займет искушенность, броня, холодная правда, имя которой – цинизм. Мы содрогнулись и рухнули.
– Видишь, налаживается… – Она томно раскинулась, увлажненная, с поволокой в глазах.
– Да. Это просто. – Я потянулся за сигаретами. – Только все, что нас ожидает впредь – ложь.
На следующий день покинул лабораторию, едва ушел Соломоныч. На другой – нашел дело в «Террариуме» и опять улизнул. На третий был ученый совет, и я вновь подло скрылся.
Я осознанно начал избегать Аду.
Чувствовал в этом искусственность, но понимал: так надо. В течение дня наши взгляды пересекались, и в ее глазах я читал беспокойный вопрос, похожий на боль. Иногда она заговаривала со мной, но неявно, намеками. Я делал все, чтобы не оказаться наедине. Сердце тянулось, рвалось к ней. Я много курил. Не представлял, как сказать, сообщить, поставить в известность. Ведь я ее предал и, день за днем, продолжал предавать. Не хотел, но так вышло, и значит, это мой выбор. Впервые задумался: служебный роман просто начать, легко длить, но практически невозможно его оборвать.
Мне показалось, она догадалась, все поняла. Не преследовала. Отдалилась. Держалась, будто ничего страшного. Прекрасное самообладание взрослой женщины. Кандидата наук, старшего научного сотрудника, ученого в юбке. Ведущего экспериментальную работу под началом завлаба. Который, между прочим, по слухам – ее любовник. Притом что она замужем, опять-таки, между прочим. А сколько у нее таких, прочих, было? Что для нее вообще значит любовь? Неужели, не более чем приятный опыт? Неужели, и я для нее, так, скорпиончик? И неужели, слова, что она так жгуче шептала в самозабвении наших объятий – всего лишь слова?
Требовалось объясниться.
Отчетливо помню тот день. Черно-белый. Как фотография в старом альбоме. Декабрь, выпал снег, растаяло, подморозило. Все обесцветилось. Я шел на работу. Грудь сжимала тоска.
Не знал, как начать. Но твердо решил: сегодня. Дальше отмалчиваться невозможно. Без нее мне не жизнь, но и с ней мне не быть. Вычеркнуть человека сверх моих сил. Она взрослая, опытная, должна все понять. Поговорим, а там видно будет. В зоопарке дорожки обледенели. Пару раз поскользнулся. Немного опаздывал, но нарочно шел длинным путем. На голых деревьях кое-где задержались осенние листья, грустные, жалкие, одинокие, как мои стылые мысли. Небо давило свинцом.
Войдя в лабораторию, я как-то особенно бодро разделся, с энергичной такой подвижностью энтузиаста, будто соскучился по работе после долгой отлучки…
И тут увидел глаза Соломоныча – алые. И лицо – белое.
Казалось, он неважно себя чувствует. Я раскрыл было рот – справиться о здоровье, но тут вдруг заметил, что у всех окружающих такие же нездоровые, непонятные мне, пугающие… Соломоныч выдавил:
– Ада в больнице.
Я похолодел. Почему-то мгновенно понял, что не какой-нибудь там банальный аппендицит. Автокатастрофа, сообщил кто-то рядом. И кто-то еще, и еще, заговорили, рассыпаясь в подробностях, а я глох и слеп. Нынче ночью. Ехала с мужем. Он был за рулем. Пьяный, не пьяный, неизвестно, да теперь и неважно. Он у нее гонщик, пошел на обгон. Скользкая дорога, «камаз», лобовая. По прикидке гаишников суммарная скорость порядка двухсот.
Что с ней?.. В реанимации. Врачи говорят, состояние критическое… В какой больнице?.. Они делают все возможное… Номер больницы!.. Да не надо, ничем ты там не поможешь… Номер! Поеду, сказал!..
Скользкие, невозможно скользкие эти дорожки, бардак, куда смотрит администрация, глазеют, животные, на что тут смотреть, сидели бы по углам, так нет же, шастают, посетители, будний день, очень много людей, не протолкнуться, в метро, не задохнуться бы, душно, медленно, долго, невыносимо, ходят черт знает как, эти автобусы, сколько можно, пешком быстрее, лучше бегом, обдувает, морозит, вот уже здесь, белые корпуса, черные окна, белые стены, черные вороны, белые халаты, черные мушки, белые молнии, черные, черные, черные круги перед моими глазами…
Неужели, это?
Вот эти склянки, трубки, дыхательный аппарат. И этот страшный, восковой муляж со шлангами во рту, словно раздутый изнутри, в багрово-фиолетовых по сальной бледности потеках.
И табличка в изголовье. Фамилия, имя.
