Тугайно-тростниковый скиффл

– Ижора, Печора – что-то северное, – пробормотал я и развил эту мысль. – Им там делать нечего, так они долгими зимними вечерами и выдумывают всякую всячину. Зачем просто, когда можно сложно.

– Наверное, еще премию получили за внедрение чудо-техники, – высказался по поводу конструкторов палатки Владимир Петрович.

Славик молчал, словно чувствовал личную сопричастность к разработчикам и изготовителям обсуждаемого предмета легкой промышленности.

– Что делать будем? – обратился к присутствующим Владимир Петрович.

– Можно, конечно, и сверху на палатке спать, – отозвался я.

– Это идея, – подхватил Владимир Петрович. – На одну половину лечь, а другой укрыться.

Какое-то время все сидели молча, очевидно, представляя последний вариант в действии, потом я наткнулся на отсутствующий взгляд Юрия Ивановича и набросился на него.

– Ты бы не сидел без дела, а нарубил тростника. Все равно подстилать придется. В палатке или на палатке спать – роли не играет.

Юрий Иванович, получив четкую установку, молча взял топор и отправился рубить тростник, а мы продолжили перебирать злополучные трубки в надежде все-таки решить «палаточный» ребус.

В конце концов установили, что стоек не две, а три. И соединялись они по верху поперечиной, составленной из шести сочлененных трубок. Третья стойка, по всей видимости, требовалась для того, чтобы не рухнула хлипкая конструкция, предназначенная для придания жесткости стыку наклонных плоскостей крыши.

Уже начало темнеть, когда нам удалось установить палатку и устроить в ней спальные места.

Идти в глубь озера было поздно, поэтому разбрелись по берегу.

Лёта дичи не наблюдалось, и лишь когда наступила полная темнота, заслышался нарастающий характерный свист крыльев пролетающих поблизости уток да грузное шлепанье их на воду в прибрежных плесах. Луна еще не показалась, а утки шли с востока, где сгустилась черная мгла. Так что оставалось только приседать и вертеть головой, стараясь как-то разглядеть очертания птиц.

Я тешил себя тем, что наряду с укреплением мышц определенной группы, получил мощный эмоциональный заряд и эстетическое удовольствие от восприятия насыщенных полноценной жизнью звуков дикой природы.

С этим ободряющим умозаключением и в предвкушении сытного ужина я вернулся в лагерь, где Юрий Иванович уже колдовал над казаном, пытаясь оживить его содержимое, придать оному состояние клокотания, парения и благоухания.

Подошел Славик, а следом и Владимир Петрович. Уложили у палатки ружья и присели к костру.

– Ну, маэстро, ваше слово, – обратился я к Славику.

– Сейчас Славик покажет нам мастер-класс,– нетерпеливо потирая ладони, заявил Владимир Петрович.

– Только не тяни, исти охота, – отозвался Юрий Иванович.

Славик от чрезмерного внимания к своей особе скромно потупил глаза и расплылся в счастливой улыбке.

– Давай, давай, шустри, рис пора бросать, – подгонял я Славика. – Юрий Иванович прав – «исти» хочется. Почитай, два дня всухомятку питаемся.

Славик удалился и вскоре вернулся с эмалированной кружкой. Я протянул ему целлофановый пакет с двумя килограммами риса. Он небрежно отложил крупу в сторону и принялся наливать в кружку воду из чайника, стоявшего у костра. Вылив в казан три кружки воды, Славик устремил взгляд в чугунное жерло.

– Посветите кто-нибудь, – попросил он.

Владимир Петрович тут же направил пучок света от китайского фонарика в казан.

Все встали и вместе заглянули внутрь посуды.

Во мгле исходящего пара едва дышал ржаво-рыжий полуфабрикат, жадно поглотивший холодную жидкость.

У меня возникло подозрение, что воды явно недостаточно, потому что мяса в казане было больше половины.

– Нужно, чтобы зервак медленно прокипел, – с видом знатока узбекской кухни заявил Славик и принялся энергично разгребать горящие сучья под котлом.

Мы молча сидели вокруг костра в ожидании дальнейших действий шеф-повара.

– Может, по семь капель? – не выдержал Владимир Петрович.

Его призыв не остался без внимания. Употребили и вновь замерли, искоса поглядывая на чародея. Славик сидел с каменным лицом, как шаман, впавший в магический транс.

– Может, уже прокипел? – нарушил тишину изголодавшийся Юрий Иванович.

Славик очнулся и, очевидно, не рискуя дальше испытывать наше терпение, потянулся к пакету с рисом. Это внесло оживление в ряды зрителей.

Славик насыпал полную кружку крупы, поднес её на уровень глаз, направил на свет и стал медленно сбивать с поверхности лишние зернышки, равняя семена злака с краями сосуда. Затем высыпал рис в казан.

– И это всё? – сдавленным голосом вымолвил я, преодолевая сковавший горло спазм. И надо сказать, этот вопль был оправданным, потому что, как я выяснил позже, в кружку вмещалось немногим более трехсот граммов риса.

Недоумение читалось и на лицах других участников мастер-класса.

– Рис, – спокойно заметил мастер, – имеет тенденцию увеличиваться в три раза.

– И ты думаешь накормить четырех голодных мужиков кружкой риса? – не унимался я.

– Тогда варите сами, – неожиданно вспылил Славик. Демонстративно встал и, обиженный, удалился в палатку.

– Крышка от казана есть? – спросил я Владимира Петровича.

– Нет, я ее дома забыл, – притихшим голосом отозвался владелец казана.

– Ну, молодцы! Пловом решили накормить. Спасибо!

После этой тирады от костра отделился оскорбленный Владимир Петрович.

Я высыпал остатки риса в казан и залил водой.

– Кашу будем есть, – сообщил я Юрию Ивановичу, оставшемуся у котла стойко дожидаться исхода битвы за конечное блюдо.

Воду пришлось доливать несколько раз, пока рис не стал выползать наружу.

Откушав с Юрием Ивановичем получившееся в результате разногласий варево, я наполнил им две другие миски и отнес обиженным членам команды.

Чай пили уже все вместе у костра. Полученные душевные травмы оказались не настолько глубокими, чтобы безутешно придаваться им.

– Хорошо-то как, – произнес мечтательный Юрий Иванович. – В городе я никогда столько звезд не видел.

– Да-а, – проронил в унисон Славик.

Все запрокинули головы и внимательно всматривались в бесконечность мироздания. Наверное, в тот момент каждый ощутил себя ничтожно малым созданием, со своими мелочными проблемами по сравнению с глобальными загадками и тайнами галактики, не подвластными нашему разуму.

IV

Спать легли поздней ночью. И только уснули, как разразилась настоящая буря. Порывом ветра сорвало край палатки, и свободный конец неистово хлопал по крыше. Мы проснулись, соображая, что случилось. Юрий Иванович не выдержал, выбежал наружу и пытался усмирить взбунтовавшуюся «Ижору», но, судя по всему, это ему не удалось. Возбужденный, он залез в палатку и стал кричать.

– Ну что лежите, палатку же унесет!

– Если ты ляжешь на место, то ее никто и ничто не сдвинет с места, – спокойно ответил я.

– Юра, угомонись. Конструкция палатки жесткая, рассчитана на шквальный ураган силой ветра до тридцати семи метров в секунду, – пояснил Славик.

Юрий Иванович продолжал отчаянно метаться по палатке, безнадежно призывая нас выйти и закрепить колья. В темноте он снес центральную стойку, и сводчатое перекрытие рухнуло ему на голову. Палатка еще продолжала держаться за счет растяжек.

Юрий Иванович плюнул и, кряхтя, полез в спальный мешок, предварительно напялив весь свой гардероб. Поскольку мешок оказался не резиновым, он долго всовывал себя, пока не свалил стойку сзади. Палатка накрыла нас.

– Вот, видишь, все само собой разрешилось. Без шума и пыли, – констатировал я.

– Ну, что, нельзя было поправить вовремя? – бурчал Юрий Иванович.

– Во-первых, сейчас ночь, – рассуждал Славик. – Мы днем-то ее кое-как собрали. Во-вторых, у нас нет инструкции.

– И, к твоему сведению, – продолжил я ход рассуждений Славика, – инструкция на пятистах двадцати двух страницах. Чтобы ее изучить – недели не хватит.

Хлопнула дверца автомашины.

– Что здесь случилось? – донесся голос Владимира Петровича.

– Мы решили, что твой вариант использования палатки наиболее приемлемый в этих погодных условиях, – прокричал я.

Владимир Петрович пробормотал что-то невнятное, и через пару минут снова хлопнула дверца машины.

Пошел дождь. Он шумно выстукивал по палаточному полотну барабанную дробь и медленно просачивался на спальные мешки.

Утреннюю зорьку мы проспали. Когда выползли из мокрой, местами обледеневшей палатки, солнце выкатывалось на небосклон, а когда развесили мокрые спальники и переоделись, уже красовалось на горизонте оранжевым шаром.

Плесы были пусты и казались окоченевшими после холодной промозглой ночи. Кое-где по краям вода покрылась прозрачными пластинками льда. Утки снялись еще до рассвета. И только иногда по закрайкам тростников можно было заметить домоседок лысух, которых мы за серьезную дичь не принимали.

V

Через час, так и не выстрелив ни разу, я вернулся в лагерь. У костра сидел понурый Юрий Иванович и кипятил в чайнике воду. Я подсел к костру погреться. Крышка чайника заплясала. и из-под нее повалила пена.

– Ты что, мыла туда положил? – спросил я.

– Почему мыло? Воду.

– А где взял?

Юрий Иванович указал на небольшие, подернутые льдом, мутные лужицы у берега.

– Не мог за чистой водой сходить, что ли?

Юрий Иванович насупился, но промолчал.

Пришли Владимир Петрович со Славиком.

– Завтрак откладывается, – сообщил я им.

– Что случилось? – спросил Владимир Петрович.

– Ну, посмотри, – я указал на чайник. – Юрий Иванович в алхимики записался. Пытается выделить из болотной жижи Н2О.

Все склонились над чайником, из которого плотной массой вываливалась бурая пена.

– Ну, и долго этот эксперимент будет продолжаться? – обратился Владимир Петрович к Юрику.

Последний молчал, тупо уставившись на чайник, где бурно протекала химическая реакция.

– Ты не сиди, а бери чайник и дуй за чистой водой, – распорядился Владимир Петрович, обращаясь к несостоявшемуся алхимику.

Юрий Иванович медленно встал, нехотя натянул болотные сапоги и обреченно побрел к полосе препятствий.

– Смелее, смелее, – подбадривал Владимир Петрович.

Юрий Иванович повздыхал на берегу, а затем осторожно шагнул в грязь.

– Ты только не останавливайся, а то мы тебя не вытянем, – наставлял я неопытного ходока

– Сапоги придерживай. Тяни их на себя. И быстрей, быстрей иди, – подначивал Владимир Петрович.

Общими усилиями мы заставили Юрия Ивановича преодолеть полосу и сгрудились на берегу в ожидании, когда ему придется преодолевать препятствия в обратном направлении.

Объект нашего внимания показался на рубеже через минут пять.

– Ты что там, заснул? – громко поинтересовался Владимир Петрович.

Юрий Иванович махнул рукой и решительно двинулся на нас. Дойдя до середины, он остановился передохнуть, но тут же его стало засасывать. Он отчаянно пытался поочередно вытаскивать из топи то одну, то другую ногу и явно занервничал.

– Ты чайник поставь рядом, а то расплещешь всю воду, – подавал советы Владимир Петрович.

Копошась в грязи, Юрий Иванович издавал какие-то непонятные возгласы, неуклюже перетягивал ноги, пока не приземлился на пятую точку.

– Вставай, не дай себя засосать с головой, – кричал я сквозь смех.

– Соберись, еще рывок – и ты в наших дружеских объятиях, – давясь от хохота, подавал надежду утопающему Владимир Петрович.

Но Юрию Ивановичу было не до смеха. Он весь покраснел. То ли от физического напряжения, то ли от страха. Из последних сил он все же вырвался из трясины и добрался до берега. Я подал ему руку и вытянул на сухое место.

– Что смешного? – возмутился потерпевший.

– А что, плакать нужно? – ответил сквозь слезы Владимир Петрович. – Мы эту полосу препятствий по шесть раз на день преодолеваем.

– Так вы же наполовину легче меня, а я при каждом шаге по колено проваливаюсь, – пожаловался Юрий Иванович, едва переводя дух.

Воды в чайнике оказалось менее половины. Владимир Петрович схватил закопченный сосуд и бодро зашагал к топи, демонстрируя решимость и легкость движений, с которыми лихо преодолел весь путь за водой – туда и обратно.

– Ну, молодец! – похвалил его Юрий Иванович, когда тот с достоинством протянул ему полный чайник.

VI

За завтраком я обратил внимание, как справа от озера, над степью, километрах в трех от нас, кружат утки и явно куда-то садятся. Я побежал за биноклем. Залез на бампер автомашины, пытаясь разглядеть загадочное место. Но утки уже сели. До горизонта простиралась голая степь. Неожиданно в поле зрения попала автомашина, тоже «Москвич», который ехал приблизительно оттуда, где кружили утки. Вскоре автомашина подъехала к нашему лагерю и остановилась. За рулем сидел мужчина средних лет в черном ватнике и серой поношенной кепке на голове. В машине он был один и по внешнему виду на охотника не походил, да и ружья в кабине видно не было.

– Вы местный? – спросил его Владимир Петрович.

– Да.

– Видели там уток?

– Каких уток?

– Ну, откуда приехали. Там что, озеро?

– Никакого там озера нет.

– Что значит «нет»? – разволновался Владимир Петрович. – Мы только что видели, как в той стороне сели утки.

– Я вам говорю, что озера там нет. Я здесь все места знаю, – настойчиво твердил мужик.

– Ладно, оставь в покое человека, – сказал я, понимая, что дальнейшего разговора не получится. – Значит, это мираж.

Как только машина отъехала, мы с Владимиром Петровичем засобирались в дорогу. Славик с Юрием Ивановичем, развешивающие на просушку свои шмотки, от поездки отказались. И мы двинулись на разведку вдвоем.

Через два километра мы заехали на холм и вдали, в низине увидели озерцо. Слева оно было поросшее осокой, а справа терялось в густом тростнике. Открытый взору противоположный берег был устлан чем-то белым.

– Не пойму – пена, что ли, у берега? – пробормотал я.

Мы пригляделись. «Пена» эта шевелилась, хотя ветра не было.

– Наверное, чайки, – предположил Владимир Петрович.

Я достал бинокль и через окуляры увидел картину, от созерцания которой у меня отвисла челюсть.

– Ну, что там?

На мелководье у берега и на суше лежали, ходили и ковырялись в грязи огромные утки в белом оперении. Такого количества пернатых в одном месте я раньше никогда не видел. Я молча протянул прибор Владимиру Петровичу. Он навел бинокль и замер, как легавая собака, слегка подрагивая от напряжения перед обнаруженной дичью.

Не обмолвившись и словом, мы схватили ружья и бросились к озеру. Я решил обойти его справа, через тростник, а Владимир Петрович направил стопы прямо на уток.

Не успел я зайти в воду, как утки поднялись с открытого берега и, что удивительно, полетели не от идущего на них охотника, не в сторону, а на него. Прозвучали подряд два выстрела, и краем глаза я заметил, как упали две утки. После дуплета взлетела еще огромная стая и буквально накрыла Владимира Петровича, который шарахнулся от навалившейся на него живности, не удержался на ногах, упал и, уже лежа на земле, продолжал отстреливаться. Я поспешил скрыться в тростнике, думая, что они налетят на меня, но утки круто поднялись и вскоре скрылись.

Я продолжил свой путь и не успел дойти до середины водной глади, как на меня вдруг налетела кряква. После моего выстрела утка с грохотом шлепнулась на воду в пяти метрах. У берега с плеса поднялась еще парочка крякв. Мне удалось снять еще одну.

У чистого места, где до нашего нашествия сидели белые утки, я соорудил скрадок и стал дожидаться лёта. Ждать пришлось недолго. Через пару минут появилась первая стая. Сделала небольшой круг и двинулась на посадку прямо над моей головой, так что пришлось стрелять, как говорят бывалые охотники, на штык. Одна утка после моего выстрела упала. Затем вступил в бой Владимир Петрович. Только мы закончили стрельбу, как на заход, тем же маршрутом, зашла вторая, а чуть погодя – третья стая.

Через двадцать минут атака уток повторилась. У меня кончились патроны, а Владимир Петрович продолжал палить, как из автомата.

Белыми утками оказались пеганки. Их белое оперение преобладало на брюшке, на задней части спины и на боках.

Удрученный отсутствием патронов, я побрел к машине. Только у меня одного ружьё было шестнадцатого калибра, у остальных – двенадцатого, так что помочь моей беде Владимир Петрович не смог бы.

Уже у машины я заметил, что стаи пеганок пошли на посадку в третий раз. И снова зазвучала серия выстрелов. Я бросил ружье с рюкзаком в кабину и побежал к озеру, хотя бы морально поддержать своего напарника. Застал я его трясущегося в азарте у рюкзака, доверху наполненного дичью.

– Ну, такого я еще не видел, – восторженно произнес он при моем появлении, – я думал, что они собьют меня с ног.

– А разве не сбили? Ты же упал.

– Еще бы не упасть. Такая масса на тебя движется, чуть ли не в метре над головой… Два патронташа расстрелял.

– Да слышал. Как ты только успевал перезаряжать ружье с такой скоростью, словно из автомата строчил.

– Не помню, все автоматически происходило. Стреляю, стреляю, а они все летят и летят.

– Что удивительно, каждый их заход на посадку, как я засек, происходил ровно через двадцать минут.

– Да, недаром мы сюда заглянули.

Так, за разговорами, мы просидели около часа. Утки не прилетали – наверное, все-таки сработал инстинкт самосохранения.

Вернулись в лагерь героями.

Юрий Иванович встретил нас вопросом.

– Ну как, разведали?

– А ты что, не слышал нашей канонады? – надменно произнес Владимир Петрович.

– Нет, – насторожился Юрий Иванович.

Владимир Петрович небрежной походкой подошел к багажнику, открыл его, с усилием вытянул рюкзак, развязал бечевку и вывалил на землю уток. Я скромно присовокупил к куче дичи своих шесть.

– Ну, ни фига! – только и смог выдавить из себя Юрий Иванович.

Всю добычу разделили поровну и с чувством исполненного долга сели за стол. Доедали вчерашних уток под рисом. Владимир Петрович безумолчно рассказывал о пережитых им волнительных минутах охоты. Благодать и умиротворение постепенно завладевали нашими душами. Конфликтное блюдо радовало своим удивительным, чудным вкусом. Солнце весело улыбалось. И не было никого счастливее нас на всем белом свете.

СОБАЧИЙ ВУНДЕРКИНД

I

Желание завести охотничью собаку возникло у меня после возвращения из армии. Но реализовать эту мечту смог лишь после женитьбы. Моя супруга страстно любила животных, и уговаривать её приобрести четвероногого друга не пришлось.

Первой собакой была сука породы русский охотничий спаниель черно-пегого окраса. Я принес её домой в месячном возрасте вместе с кусочком тряпки, которую хозяин любезно оторвал от щенячьей подстилки.

– Запах этого лоскутка, – наставлял он, передавая мне щенка, – будет напоминать ей свое место и заглушит тоску по матери.

Расстелив принесенную со щенком материю поверх старого одеяла, мы с женой бережно поместили своего питомца на полу в изголовье кровати.

Назвали мы её Дианой. Диана оказалась беспокойным созданием. Невзирая на «магическую» ткань, она безумолчно скулила, настойчиво заглушая наши ласковые причитания и продолжала жалобно завывать до полуночи, пока супруга не взяла её в постель.

– Ни в коем случае нельзя приучать собаку к кровати, – испугался я и вернул маленького возмутителя спокойствия на место.

Но не тут-то было. Диана стала настойчиво царапать спинку кровати, требуя восстановить статус-кво. Утро мы встретили в кровати втроем. Диана лежала между нами, мирно посапывала и лишь иногда жалобно издавала стоны, содрогаясь всем тельцем. Очевидно, ей снились кошмары предыдущего дня.

Не могу удержаться от желания поведать об одной детали, связанной с выбором нашего будущего члена семьи.

Когда мы пришли в городской клуб кинологов и обратились в секцию спаниелей, нас встретила энергичная женщина средних лет с обликом хищницы.

– Какой пол собаки желаете? – спросила она низким, густым контральто.

– Желательно сучку, – начал я.

– Сучка ласковей и… – продолжила было жена, но тут дама сверкнула ястребиным глазом и отрезала:

– Сучки – это женщины сомнительного поведения, а самку собаки называют сукой.

Эту терминологическую разницу я усвоил на всю жизнь. Поэтому, когда мне на пути попадались какие-нибудь дамы с собачкой и пытались деликатно выяснить – мальчик у меня на поводке или девочка, я громко отвечал – сука, после чего у милых женщин или очаровательных барышень пропадало всякое желание продолжать диалог.

С четырех месяцев я стал выносить Диану на травку во двор дома. Бросал мягкие игрушки, постепенно приучая приносить их мне и отдавать в руки. В один из таких прогулочных дней Диана вернулась в подавленном настроении. Она беспокойно бегала по комнате, затем её стошнило, и мы увидели у лап яркий зеленый осколок стекла, который она незаметно от меня нашла и проглотила на улице. Мы с женой страшно перепугались, потому что в пасти были следы крови.

После процедур в ветлечебнице, когда страхи рассеялись, супруга в сердцах погрозила собачке пальцем и обозвала нашу принцессу бестолочью. Диана опустила голову, как будто поняла, что совершила чудовищный проступок, и жалостливо посмотрела на нас исподлобья, что вызвало у нас небывалый прилив сочувствия к раскаявшемуся животному.

А чуть позже её укусила оса в мочку носа. Диана взвизгнула от боли и отчаянно забила по носу лапами. Я растерялся и своевременно не выдавил яд. К вечеру щенячий нос выглядел как старый разношенный башмак. Когда я возвращался с работы, открывал дверь, навстречу бежала Диана с квадратной головой, походившая на самодвижущуюся машину – бронетранспортер, повизгивала, махала обрубком хвоста, и эта картина вызывала невольную улыбку. Опасности для здоровья собаки не было. У неё сохранился хороший аппетит, она оставалась подвижной и, казалось, смирилась со своим состоянием.

Со временем опухоль с кончика носа переместилась ко лбу, и вместо глаз виднелись лишь небольшие щелки. Это обстоятельство создавало для неё явные неудобства, потому что двигалась она неуверенно, иногда натыкалась на предметы, неожиданно возникающие на пути.

Эти два события в жизни по-детски непринужденного щенка, дали нам повод к переосмыслению первоначально созданного образа. Внешний вид и поведение его уже не казались нам столь элегантными и аристократичными, какими виделись после прочтения специальной и популярной литературы об этой породе собак.

И тогда мы дали ей «подпольную» кличку «Дуся».

Однако Дуська оказалась не такой уж простушкой, а, напротив, выросла очень сообразительным, вдумчивым и внимательным существом. У неё было прекрасное чутьё. Поиск дичи, особенно на открытой местности, она вела строго «челноком». Быстро отыскивала и приносила отстреленную птицу.

II

Но самыми необычными, я бы даже сказал, сногсшибательными способностями Дуся обладала при решении в уме различных математических задачек. Причем не просто арифметических, а именно математических, поскольку помимо складывания, вычитания, деления и умножения чисел, она извлекала из них квадратные и кубические корни, давала ответы на задания из области высшей математики.

Происходило это так. Я усаживал её напротив, произносил условие примера и спрашивал: «Сколько будет?». Глядя мне в глаза, Дуська начинала отрывисто гавкать. Как только я закрывал глаза либо изменял направление взгляда, она замолкала, продолжая внимательно следить за мной. (Впоследствии Дуся улавливала в моем облике или поведении любые, даже малейшие, изменения). Поэтому стоило мне в нужный момент только расслабиться, не отрывая от неё глаз, как она тут же прекращала лаять.

Эти невинные упражнения доставляли нам удовольствие и даже вызывали гордость за нашу воспитанницу. Поначалу эта забава веселила зрителей, но частое повторение упражнений стало вызывать у некоторых из них раздражение из-за неясности происходящего и подсознательного ощущения надувательства.

Как-то на вечеринке по случаю моего дня рождения собралось достаточно много родственников, друзей, приятелей, среди которых были и те, кто не знал о Дуськиных сверхспособностях.

По уже сложившейся традиции мы вывели на «сцену» Дусю. Многих она знала, поэтому не смущалась. Деловито уселась посредине комнаты, изобразив своим видом готовность к выполнению задания. Я обратился к публике назвать арифметический пример, затем продиктовал его собаке, и та отчетливо огласила лаем нужный ответ. Далее следовали более сложные математические задачи, которые Дуська, не задумываясь, с легкостью решала. Наконец я задал ей свой коронный пример.

– Дуся, послушай меня внимательно, – и медленно, делая паузы между действиями, подключая тем самым к подсчетам всех присутствующих, продиктовал следующее условие: – Шесть умножить на три… От этого произведения отнять четыре… Все разделить на семь… И к полученному результату прибавить три… А теперь, не торопись, еще раз подумай и скажи… Сколько будет?