скачать книгу бесплатно
Мысль о неприменимости всех канонов к действительности, о несовпадении церковного сознания и церковных правил неоднократно высказывалась и впоследствии. Однако систематическое рассмотрение этих положений в Отделе так и не состоялось.
К.К. Мирович коснулся и проблемы отделения от Церкви тех, кто фактически уже к ней не принадлежит. Большинство русского населения определялось как православные, в том числе и деятели антигосударственного движения, и прямые борцы с Церковью. Эта проблема была поставлена и в докладе епископа Андрея – возможность учета верующих не по документам, а по вере. Митрополит Владимир считал, что нужно отлучать не неверующих, а еретиков:
Отлучение – очень серьезная мера, она может быть произведена с разрешения Синода или Собора. Хорошо было бы войти в пленарное заседание Собора с предложением произнести анафему на всех еретиков. Результаты были бы хорошие. А тех, которые числятся православными, священники должны исправлять сначала дисциплинарными мерами, начиная с самых простых[189 - Протоколы ОЦД. 67.].
Однако по вопросу учета верующих Отдел также не сумел вынести решения. В конце концов, было одобрено предложение преподавателя Красноярской духовной семинарии И.В. Фигуровского снять доклад епископа Андрея с обсуждения, а изложенные им тезисы принять к сведению[190 - Протоколы ОЦД. 69 об.].
Кодификация и пересмотр канонов
Тема «Каноны и современная жизнь. (Об отмене отживших церковных канонов)» стояла на первом месте в списке вопросов, подлежащих разработке Отдела о церковной дисциплине[191 - См.: Приложение 1.]. Пожелание заняться рассмотрением этой проблемы неоднократно звучало на заседаниях Отдела. Однако предложение образовать особый подотдел для рассмотрения вопроса о канонах, не имеющих в данное время практического применения, было отклонено собранием членов Отдела в начале второй сессии соборных заседаний[192 - См.: Протоколы ОЦД. 190.].
Возможно, причиной послужило то обстоятельство, что на пленарном 31 заседании Собора 28 октября 1917 г. уже был поднят вопрос об образовании комиссии из канонистов и юристов для подготовки нового свода канонических постановлений. Заявление с таким предложением подписали 30 членов Собора в архиерейском сане; первая подпись принадлежала епископу Калужскому Феофану (Тулякову)[193 - Феофан (Туляков; 1864–1937), еп. Калужский и Боровский (1916), магистр богословия; архиеп. Псковский и Порховский (1927); митр. Горьковский и Арзамасский (1935); расстрелян.]. Задачей комиссии представлялось составление сборника правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников, с изъятием всех правил, находящихся в Книге правил. По утверждении Собором было предложено издать наравне с Книгой правил этот не противоречащий ей сборник действующего церковного права[194 - Деяния. III. 14-(Деяние 31).].
В оглашенной на этом же заседании резолюции Соборный Совет признал «важным и необходимым, как для работ Собора, так и для церковной жизни иметь полный и верный сборник канонических постановлений», в связи с чем секретарь Собора В.П. Шеин[195 - Шеин Василий Павлович (1866–1922), сенатор, депутат IV Гос. Думы, секретарь Собора, член Соборного Совета; принял монашество с именем Сергий (1920); архимандрит, настоятель Троицкого подворья в Петрограде; расстрелян; канонизован (1992).] попросил профессора В.Н. Бенешевича[196 - Бенешевич Владимир Николаевич (1874–1938), закончил юрид. ф-т Санкт-Петербургского ун-та; ученик прот. М.И. Горчакова, после смерти которого занял кафедру церковного права на том же ф-те; член Предсоборного Совета, пом. секретаря Собора, член Соборного Совета; в заключении (1922, 1928–1933); работал в Ленинградском ун-те и в Гос. публ. б-ке (с 1934); вновь арестован (1937); расстрелян.] дать свое заключение[197 - Кодификационная комиссия. 2.].
Видный канонист, признавая первостепенную важность поднятого вопроса о кодификации канонического права, считал, что работа по кодификации слишком большая и сложная, чтобы могла быть завершена за время работы Собора. В обоснование своего мнения он указывал:
1) Сама «Книга правил» не может считаться удовлетворительной ни с точки зрения русского перевода, ни по качествам греческого текста, с которого сделан перевод,
2) составлять второй сборник правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников крайне затруднительно отчасти потому, что в одних (например, Номоканон Фотия) не осталось правил, сверх вошедших в состав «Книги правил», в других такие правила есть, но не изучены самые сборники и не исследованы самые правила (например, в Номоканоне при Большом Требнике), а еще более потому, что пришлось бы русский перевод приспосабливать к переводу «Книги правил»;
3) существовать такой сборник правил рядом с «Книгою правил» не мог бы, потому что изложить его в виде набора правил было бы невозможно, а пришлось бы придать ему форму изложения по предметам содержания правил, и через это возникла яркая несогласованность с «Книгой правил», вредная для практического применения обоих сборников ‹…›.
Но было бы крайне желательно и необходимо осуществить мысль заявления об учреждении особой Комиссии для кодификации канонического права. Эта Комиссия могла бы к будущему Собору подготовить, если не самый кодекс канонического права, то надежный материал для его осуществления[198 - Деяния. III. 15; Кодификационная комиссия. 3–4 об.].
28 октября 1917 г. Собор, по предложению Соборного Совета, принял постановление об образовании особой постоянной комиссии при Святейшем Синоде по составлению канонического кодекса Православной Церкви. 17 апреля 1918 г. состоялось собрание членов Собора для обсуждения способа исполнения этого постановления. Присутствовали секретарь Собора В.П. Шеин, профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов[199 - Соколов Иван Иванович (1865-ок. 1939), д-р церк. истории, проф. СПбДА; участвовал в работе Особого Совещания при Св. Синоде по вопросам брака и развода (1907–1909); член Предсоборного Совета; зам. члена ВЦС (1918–1922); проф. Петроградского богосл. ин-та и Историко-лингвистического ин-та (1920–1924), Ленинградского ин-та истории, философии и лингвистики (1924–1933); арестован (1933), осужден на 10 лет лагерей.], М.И. Арефьев[200 - Арефьев Михаил Иванович, тверской городской голова (1910–1912); депутат IV Гос. Думы.], П.Д. Лапин[201 - Лапин Павел Дмитриевич, проф. Казанской дух. академии, магистр богословия; избран в члены Высшего Церковного Совета.], А.И. Бриллиантов, И.М. Громогласов, С.Г. Рункевич, Н.Н. Фиолетов[202 - Фиолетов Николай Николаевич (1891–1943), приват-доц. Московского ун-та по каф. церк. права (1917); проф. церк. права Пермского ун-та (1917–1922); самый молодой член Поместного Собора (25 лет); проф. теории права и истории политических учений Саратовского ун-та (1922–1924), ф-та хозяйства и права Ташкентского ун-та (1924–1931); арестован, сослан (1932–1934); повторно арестован (1941), умер в лагере.], члены Собора Н.Ф. Миклашевский, С.П. Руднев[203 - Руднев Сергей Петрович (1872–1935), судебный следователь, товарищ прокурора, член Окружного суда в разных губерниях. После революции – в эмиграции на Дальнем Востоке. Скончался в Харбине.], П.П. Менделеев, В.А. Демидов. В состав комиссии были избраны профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов, П.Д. Лапин, И.М. Громогласов и Н.Н. Фиолетов, которым было предоставлено право приглашать к участию в работах других сведущих лиц[204 - Кодификационная комиссия. 11–11 об.].
По-видимому, из-за обстоятельств революционного времени комиссия так и не приступила к работе.
Таким образом, ни работа по кодификации канонов, ни систематическое рассмотрение отдельных канонов с целью определить, применимы ли они к действительности, на Соборе, как и в Отделе церковной дисциплины, не состоялись.
Но вопросы о том, какие реформы соответствуют каноническому преданию, а какие нет, постоянно ставились как в Отделах, так и на заседаниях Собора.
Как пример дискуссии можно привести выступления на 69 заседании Собора, когда обсуждался вопрос о выборе епископов и об участии мирян в этих выборах. Епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) выразил убеждение, что такое участие противоречит каноническим нормам. В связи с этим он поднял вопрос о правомочности Собора отменять постановления предшествующих Соборов и заговорил о необходимости выразить полное приятие Собором предшествующих канонов:
Итак, Собору предстоит: или остаться верными в решении этого вопроса вселенскому церковному сознанию, как оно выразилось в канонах, или отступить от него и принять совсем новое, противное канонам. Нам бы хотелось прежде всего поставить вопрос: имеет ли право настоящий малый Собор отменить постановления прежних соборов, особенно Вселенских?
Из деяний древних Соборов и из Книги правил мы можем видеть, что даже Вселенские Соборы (IV в правиле 1, VI в правиле 2, VII в пр‹авиле› 1) начинали свою работу подтверждением своей верности древним канонам и их неизменности. Настоящий Собор не сделал этого в начале, не установил твердой почвы и принципа своих работ, кроме господствующей в теперешней жизни психологии оппортунизма и приспособления к их настроению меньшинства непокорных людей, взявших засилие, он не хочет делать этого и теперь[205 - Деяния. VI. 66 (Деяние 69).].
Епископ Феодор выражал уверенность в неизменяемости канонов, невзирая на те толкования, которые получила эта проблема в специальной литературе:
Если бы Собору угодно было принять формулу Отдела о выборе епископов, я лично от себя должен заявить, что как давший присягу в чине архиерейской хиротонии верности канонам, этого соборного определения подписать не могу[206 - Деяния. VI. 67 (Деяние 69).].
Однако с подобным толкованием канонов не мог согласиться московский протоиерей Николай Добронравов:
Ни история, ни каноны не говорят против того, что клирикам и мирянам должно быть дано право избрания епископа[207 - Деяния. VI. (Деяние 69).].
В ходе другой дискуссии на 58 заседании профессор Новороссийского университета А.И. Покровский[208 - Покровский Александр Иванович (1873–1928), доц. МДА по кафедре Библейской истории (1906–1909); редактор БВ (1907); преподавал в Московском ун-те и на Высших женских юридических курсах (1909–1916); входил в состав Комиссии по церковному праву при Московском юридическом обществе (1913). Автор исследования «Соборы древней Церкви» (Сергиев Посад, 1914). Восстановлен в МДА, доктор богословия (1917). Член Всероссийского Съезда духовенства и мирян (1917). Участник обновленческих соборов (1923, 1925). Проф. юридич. ф-та Одесского ин-та гуманитарно-общественных наук (1920–1922), Одесского ин-та нар. хозяйства (1922–1928).] заметил, что спор идет не о верности канонам, а о том, как их понимать: «Взгляды на каноны у людей разные и могут меняться»[209 - Деяния. V. (Деяние 58).]. Он подчеркнул, что каноны нельзя считать единственным источником для суждений об организации церковной жизни в древности:
Каноны обычно издаются для пресечения отстранений от нормы, они имеют запретительный характер, ограждают Церковь от незаконных новшеств. Но те же каноны обычно не касаются уже установленного нормального порядка. Раз участие клира и мирян в церковной жизни стало обычным и общепринятым явлением, то каноны не имели особенного повода его отменять.
С IV века, когда стали твориться новые и обильные каноны, в церковную жизнь под влиянием государственной власти, начали проникать инородные начала церковного клерикализма, гражданского бюрократизма, и это, к сожалению, не могло не отразиться и на всем церковном строе. Заветы первенствующей Церкви были забыты, во многом нарушены. И, однако, мне все же неизвестно ни одного такого канона, где бы сотрудничество клира и мирян вместе с епископом было бы категорически воспрещено[210 - Деяния. V. (Деяние 60).].
О неудовлетворительности положения свидетельствует выступление митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого) на предпоследнем, 169 заседании Поместного Собора. Заявление видного архипастыря, не пропустившего ни одного из заседаний Поместного Собора и председательствовавшего на 140 из них, воспринимается почти как крик отчаяния. Замечая, что члены Собора опираются на одни и те же каноны для доказательства противоположных утверждений, владыка сказал:
Если так расходятся в понимании канонов специалисты, то что же говорить о рядовых членах Собора, которым не разобраться в деталях канонов?
Вот тут-то и является задача, которая должна подлежать решению Собора если не сейчас, то в будущем. Ведь нельзя же так, простите за выражение, жонглировать канонами подобно юристам, которые вычитывают статьи законов. ‹…› Защитники и противники доклада приводят канон, какой каждому из них нужен для их целей. ‹…› Это показывает, что к решению данного вопроса нужно приступить не с Книгою правил, но со знанием духа правил и Святого Евангелия. Канонично то, что согласно с духом Церкви и освящено обычаем. Забвение этой истины горестно отражается на судьбах Церкви. И мне думается, приближается время, когда нужно будет с достаточно твердостью и ясностью поставить вопрос о значении канонов в церковной жизни. Этот вопрос о значении канонов, к сожалению, забыли, и это отражается на силе канонической мысли[211 - Далее зачеркнуто: «Последующим Соборам нужно определенно сказать, какие каноны имели значение только для местных Церквей, например греческой, и какие могут простираться и на другие Церкви» (Деяние 54).]. Нужно решить, какие каноны имеют такое спасительное[212 - В публикации под ред. Г. Шульца: «обязательное» (Обзор III. 360). Текст содержит обширную рукописную правку, поэтому возможны разночтения.] значение, что я за них должен жизнь свою положить. Правда, наука и жизнь идут своими путями к решению этого вопроса. Наука показывает, что одни каноны догматического характера, как основные, имеют постоянное значение и не подлежат изменению, а другие применялись только к местным условиям и в течение известного времени[213 - В подтверждение этой мысли можно привести мнение Никодима, еп. Далматинского: «Дисциплинарные законы не неизменны, они могут изменяться по потребностям Церкви и переменам, вызываемым общественным состоянием того или другого века. Это изменение законов, конечно, происходило и должно происходить, но непременно под условием сохранения основных законов церковного устройства» (Никодим. Церковное право. 61).]. Еще св. Григорий Богослов называл некоторые каноны мертвыми, так как они уже не имели применения к жизни. Почему же нашему или следующему Собору не заняться этим вопросом и не решить, что одни каноны как догматические имеют основное и неизменное значение, другие – только нравственное, а третьи уже утратили свое значение для всей Церкви. Ведь это предоставлено свободе Церкви и мы не должны думать, что Церковь могла свободно творить каноны только в период своего расцвета в первые семь веков. Разве Дух Святый только тогда действовал в Церкви, а теперь не действует? Разве мы не можем, по сношении с автокефальными Церквями, разрешить этот вопрос? ‹…› Канонично было то, что разумно применялось: в одной Церкви одна форма, а в иной – другая. Вот почему и мы, занимаясь устройством русской церковной жизни, несомненно, на канонических началах, должны применяться к данным условиям. Каноны потому и сильны были, что они сообразовывались с жизнью, утверждались не извне, а вытекали из жизни, и узаконяли то, что принято было церковным обычаем[214 - Деяние 54–59 (в печатном издании только протокол); Обзор III. 359–360.].
Это выступление свидетельствует о том, что на Соборе проблема кодификации канонов не была решена и осталась задачей для последующего времени.
Последующее рассмотрение: Всеправославные совещания
Вопрос о кодификации канонов был вновь поставлен в связи с подготовкой Вселенского Собора (впоследствии стали употреблять выражение «Святой и Великий Собор Православной Церкви»). В июне 1930 г. на Афоне в Ватопедском монастыре была собрана Межправославная подготовительная комиссия. Среди тем для рассмотрения на Соборе был обозначен вопрос: «Кодификация священных канонов и канонических постановлений с тем, чтобы они вовремя получили одобрение Вселенского Собора»[215 - Скобей. 68.].
На первом Всеправославном Совещании в 1961 г. на Родосе был вновь составлен каталог тем для рассмотрения на Соборе. В этом каталоге содержался пункт «Кодификация священных канонов и канонических порядков, подлежащих утверждению Вселенских Соборов»[216 - Там же. 76.].
Для разработки тем, предложенных Совещанием, при Священном Синоде Русской Православной Церкви была создана в 1963 г. Комиссия под председательством архиепископа Никодима (Ротова)[217 - Комиссия 2–3.]. Среди документов, подготовленных Комиссией, есть Проект канонического кодекса, состоящий из 150 пунктов. Большинство тезисов сопровождаются отсылкой к канонам, но есть и пункты, закрепляющие уже новые явления в жизни Поместных Церквей. Несомненно, что при выработке тезисов учитывался опыт Поместного Собора 1917–1918 гг.: как обязательные участники Поместного Собора названы епископы, клирики и миряне (п. 11)[218 - Там же. 46.]; перемещение епископов допускается только в случае церковной необходимости (п. 126)[219 - Там же.] и т. д. Относительно мирян есть особая статья (п. 141), определяющая их место в Церкви:
Миряне принимают живое участие в богослужении и по благословению епископа могут участвовать в церковном учительстве (церковная проповедь, богословская учебно-воспитательная и духовно-просветительная деятельность), в церковных соборах, в избрании членов клира, в церковной административно-хозяйственной деятельности[220 - Там же. 63.].
Всеправославное предсоборное совещание 1976 г. вынесло постановление о том, что «Собор не должен касаться священных догматов Церкви и священных канонов, хотя это не исключает возможности при рассмотрении поставленных проблем раскрытия богословских, церковных и канонических мыслей, истолковывающих и утверждающих православное догматическое учение и канонический порядок»[221 - Скобей. 143.]. Вопрос о кодификации священных канонов и канонических постановлений, так же, как вопрос об икономии и акривии, были отнесены к числу тем, препровожденных «для особого изучения поместных Церквей, с тем, чтобы в будущем получить межправославное рассмотрение»[222 - Скобей. 144.].
Глава 4
Проблема церковного суда
К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного, который мог бы рассудить между братьями своими? Но брат с братом судится, и притом пред неверными.
1 Кор 6, 5–6.
Интерес к проблеме церковного суда появился в русском обществе в связи с попыткой реформировать церковный суд в контексте общей судебной реформы 1860-х гг. Обсуждение этой реформы, принявшее острый характер, послужило развитию более широкой дискуссии о русском церковном устройстве и дало толчок к разговорам о необходимости проведения Соборов епископов.
В связи со спорами о реформировании церковного суда вышел целый ряд работ, посвященных организации и устройству церковного суда в ранний период христианства.
Несомненным достижением явились работы Н.К. Соколова[223 - Соколов Н.К. Каноническое устройство.] и Н.А. Заозерского[224 - Заозерский. Церковный суд.]. Кроме того, проблеме церковного суда уделялось внимание и в общих курсах церковного права[225 - Никодим. Церковное право. См. также Павлов. Курс; Бердников. Краткий курс; Суворов. Курс.]. В «Руководстве по истории Русской Церкви» А.П. Доброклонского также были помещены главы, посвященные церковному суду[226 - Доброклонский. 39–42; 124–127; 289–299; 525–538.]. Архимандрит Николай (Ярушевич), будущий митрополит Крутицкий, в своей диссертации попытался рассмотреть историю церковного суда в России до 1649 г.[227 - Николай.] В советское время Я.Н. Щаповым были изданы княжеские уставы, которые фиксировали область церковной юрисдикции и частично нормы церковного суда[228 - Щапов. Древнерусские уставы.]. Особенности устройства церковного суда применительно к киевскому периоду были рассмотрены им в книге «Государство и Церковь в Древней Руси X–XIII вв.»[229 - Щапов. Государство и церковь.]. В целом история церковного суда в России по-прежнему остается малоисследованной, поэтому мы сочли необходимым дать здесь беглый ее очерк, чтобы читатель имел возможность разобраться в предпосылках той непростой дискуссии, которая так и не была завершена на Поместном Соборе 1917–1918 гг.
Церковный суд в древности
Необходимость существования церковного суда, вытекающая из понимания справедливости как основы христианской жизни, предельно четко сформулирована в посланиях апостолов.
Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых? Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские? (1 Кор. 6, 1–3)
Суд в ранней Церкви принадлежал епископам в силу их положения и наибольшего авторитета. Справедливость – это качество, которое требовалось от епископа (Тит. 1. 8). Дела, которые приходилось решать епископам, касались в первую очередь вопросов брака и наследства. Но церковная практика знала и третейский суд, когда обвиняемые сами выбирали судей, которым безусловно доверяли.
С признанием христианства императором Константином, римским государством был признан и суд епископов. Решение церковного суда признавалась наряду с решением гражданского суда без какой-либо апелляции[230 - См.: Никодим. Церковное право. Заозерский. Церковный суд. 137–138.].
Кроме того, епископы, в силу своего авторитета, могли вмешиваться в решения гражданского суда, если они видели его несправедливость. Согласно законодательству, епископ мог взять любую тяжбу на свой суд[231 - См.: Никодим. Церковное право. 467.]. Иллюстрацией может служить хорошо известный пример из жития святителя Николая, который дважды останавливает решения несправедливого суда, спасая неповинных людей от смертной казни. В житии св. Иоанна Златоустого говорится о том, как к епископу Константинополя являются люди с просьбой защитить их перед императором. Вмешательство Златоуста в спор между вдовой и императрицей Евдоксией стало причиной его осуждения, так как на стороне императрицы был закон.
В эпоху Юстиниана, когда происходила кодификация законов, специальными новеллами было осуществлено разделение сфер церковного и гражданского суда. Все спорные церковные дела, а также и те, которые относились к управлению церковным имуществом, подлежали суду местного епископа; духовное лицо, недовольное судом епископа, могло апеллировать к митрополиту и к патриарху. Мирянин мог искать суда на духовное лицо у епископа, и если обвиняемая сторона в продолжение десяти дней не переносила дело в светский суд, то оно и оканчивалось судом епископа, а светский суд только исполнял его приговор. В уголовных делах участвовал и церковный, и гражданский суд. Когда на епископском суде разбиралось уголовное дело, и преступник оказывался осужденным, тогда епископ прежде всего лишал осужденного священства и затем передавал его гражданскому суду. Когда же подобное дело вел гражданский суд, то, определив степень виновности преступника, он посылал письменно свое мнение на рассмотрение епископа. Если епископ был согласен с этим мнением, то лишал осужденного духовного сана и возвращал гражданскому суду; но если епископ не соглашался с приговором гражданского суда, тогда дело переходило на рассмотрение государя, в суде которого, однако, участвовал и патриарх. Все спорные дела между епископами подлежали суду областного собора с митрополитом. Епископ не мог быть приглашен в гражданский суд для свидетельства[232 - См.: Никодим. Церковное право. 469.].
Необходимо подчеркнуть то, что судебная система в Византии составляла одно целое и мыслилась как единая. Законы императоров дополняли то, что не было включено в определения церковных Соборов. Эти законы, в свою очередь, включались в сборники церковных канонов (отсюда и название этих сборников «номоканоны»). Законы не должны были противоречить церковным канонам. Законы запрещали гражданским судам вмешиваться в дела, касающиеся церковной жизни[233 - См.: Никодим. Церковное право. 464.].
В VII в. произошло расширение сферы церковного суда – император Ираклий предоставил право духовным судам ведать и уголовные дела духовенства. Таким образом, в ведении духовного суда находились все дела духовенства, кроме политических[234 - См.: Никодим. Церковное право. 466.]. Церковные суды могли разбирать и мирские дела.
Каноны церковных Соборов о суде
Вселенские Соборы вынесли ряд решений, определявших формы церковного суда, его компетенцию и особенности. Грань 9 Указателя XIV титулов «О согрешениих и о суде епископом и о отлучении причетником» содержит перечень правил, относящихся к епископскому суду[235 - Кормчая. 90.]. Каноны запрещали духовным лицам обращаться к светскому суду в случае конфликтов между клириками.
Члены клира в судебных делах между собою прежде всего должны были обращаться к своему епископу (Ант. 9); с жалобою и обвинением на епископа следовало обращаться к собору епископов области (Ант. 15). В случае несогласия с этим решением, следовало «дожидаться открытия Вселенского или другого большего Собора, подвергаясь всем последствиям приговора, или обращаться к третьему, беспристрастному епископу и просить его о созвании нового собора»[236 - Соколов Н.К. Каноническое устройство. 606.] (I Всел. 2, 5, 17; II Всел. 6; IV Всел. 9, 21; Ант. 11, 12; Сардик. 7, 8, 20; Карф. 11, 104).
Епископы сохраняли право надзора за деятельностью светского суда. За Церковью сохранялось также право церковного убежища. Новелла Алексея Комнина 1086 г. относила к суду епископа, помимо всех дел духовенства, «все дела, касающиеся души» и все дела брачные[237 - Цит. по: Никодим. Церковное право. 468.].
В условиях Латинской империи (1204–1261) церковный суд стал играть большую роль. Историки отмечают, что если светское юридическое образование приходило в упадок, то церковное сохранялось, и Церковь выступала блюстительницей и гражданских законов. В последние века существования Нового Рима тенденция к увеличению роли церковного суда сохранялась[238 - См.: Никодим. Церковное право. 469; Медведев. Византийское право. 298–312.].
Турки, захватив Константинополь, предоставили патриарху право суда над всеми христианами (за исключением спорных вопросов между мусульманами и православными).
Особенности церковного суда на Руси
Церковный суд на Руси копировал формы светского суда и, как свидетельствуют княжеские церковные уставы, в качестве наказания широко использовал денежные штрафы в пользу епископа или митрополита[239 - См.: Щапов. Государство и церковь. 99.]. Размеры этих штрафов устанавливались в зависимости от социального положения потерпевших.
Помимо суда над всем населением по делам брачным и делам веры, точнее сказать, делам вероотступничества (ересь, волхвование и т. п.), епископы осуществляли суд и над населением земель, принадлежавших Церкви. С ростом церковного землевладения эта сфера деятельности церковного суда становилась особенно важной для общества.
Объем церковной юрисдикции различался в разных областях: в Новгороде епископы судили и земельные споры, в Пермской земле епископы получили и права наместников.
Отделение Московской митрополии от Константинопольской патриархии в 1448 г. способствовало своеобразию русского церковного устройства. На церковный суд оказывали сильное воздействие изменяющиеся формы светского суда.
С ростом централизации московские князья стремятся ограничить как церковное землевладение, так и церковную юрисдикцию.
Новые данные по истории церковного суда дает Стоглав. В 66–69 главах Стоглава о церковном суде отразилась борьба между Церковью и государством за право юрисдикции. Стоглав показывает, что убийство, разбой и кража, независимо от того, кто их совершил, находились в ведомстве светских судов.
Епархиальный суд подразделялся на суд по делам духовным и совместный или общий суд.
В первом суде были только духовные судьи: владыка и его помощники – архимандриты, игумены, протоиереи, поповские старосты и десятские священники.
В суде по недуховным делам судили светские архиерейские чиновники – дворецкий, наместники и десятинники, в качестве депутатов сидели здесь от духовенства поповские старосты и десятские священники и от светской власти – градские старосты, целовальники и земский дьяк, назначаемые правительством. И те, и другие смотрели, чтобы судьи «во всяких делах чинили управу по суду и обыску в Божью правду, безпосульно», и в случае несправедливости судей доносили церковной или светской власти. Высшее и окончательное решение судебных дел принадлежало самому епископу, для этого должны были вестись точные судные списки.
Совместный или общий суд был в тех случаях, когда истец и ответчик принадлежали к разным судебным ведомствам[240 - См.: Емченко. 358–359.].
На практике подсудность духовенства и людей, проживающих на владычних землях, одному суду, приводила и к уравнению этих людей в правах: духовенство начинает рассматриваться как податное сословие по отношению к епископу.
Архиерейское епархиальное управление на Руси… носило чисто владельческий характер… Духовенство, будучи освобождено от всех государственных податей и повинностей, в то же время обязано было платить архиерею со дня своего посвящения до конца жизни подати поземельные, личные, натурою, деньгами, почему в некоторых грамотах оно и называется иногда тяглым сословием[241 - Каптерев (1874). 33.].
Это зависимое положение духовенства по отношению к епископу сохранялось вплоть до XIX в.[242 - Податное положение духовенства по отношению к епископу было отменено законом 1764 г. – Смолич. I. 353–355.]
В патриарший период, вопреки постановлениям Стоглава, правительство выдавало в большом количестве тарханные и несудимые грамоты церквам и монастырям, освобождая их от подсудности епархиальному епископу, кроме духовных дел. Дела этих церквей передавались в ведомство приказа Большого Дворца, около 1611 г. в нем образовалось особое отделение с именем Монастырского приказа. Ведомству Монастырского приказа подлежали все дела по церковным вотчинам, владельцы или управители церковных имений по исковым на них делам со стороны посторонних лиц и все монастыри по отчетности в монастырской казне.
Уложение 1649 г. уничтожило почти все остатки судебных привилегий духовенства и церковных людей, поставив их по гражданским делам в подсудность светскому суду наравне со всеми другими. Судебно-административным учреждением назначался Монастырский приказ, ставший с 1650 г. самостоятельным. Монастырскому приказу передавался и суд над митрополитами, архиепископами, епископами и приказными людьми. Все прежние несудимые грамоты были отменены. Из ведомства монастырского приказа были изъяты патриарх, его приказные и дворовые люди, боярские дети, крестьяне и всяких чинов люди, живущие в патриаршей области.
Создание Монастырского приказа резко изменило положение духовенства. Епархиальные архиереи и монастыри начали просить себе новые несудимые грамоты. Такая грамота была выдана Никону в бытность его митрополитом Новгородским. Борьба с Монастырским приказом стала одной из задач патриарха Никона. Хотя под текстом Соборного уложения 1649 г. и стояла его подпись, он считал Уложение противозаконным[243 - См.: Зызыкин.]. Отменен был Монастырский приказ на том же Соборе, который осудил патриарха Никона в 1667 г. Этот Собор постановил также, чтобы суд над духовенством не вершили светские люди:
В патриаршем доме быть духовному человеку – архимандриту с другими искусными мужами, и судить им духовных лиц во всяких делах, а мирян по делам о беззаконных браках и духовных завещаниях; прочие же духовные дела, какие бывают между мирскими людьми, да судят патриарший боярин с дьяками и его товарищи, такожде и во всех архиерейских домех быть духовным искуснейшим мужам, судить духовных лиц и духовные дела[244 - АИ V. № 135.].
Таким образом, вмешательство восточных архиереев в русские дела способствовало укреплению позиций Церкви в области суда и управления (мы не касаемся здесь вопроса церковного раскола, во многом лишившего Церковь народной поддержки), ослабило государственное вмешательство и отсрочило ее окончательное подчинение централизованному государству.
Сфера судебных прав Церкви расширилась, образовалось особое отделение с именем «Духовного приказа» для суда над духовенством и разбора духовных дел мирян. Здесь заседал архимандрит или какое-нибудь другое духовное лицо, в другом отделении, ведавшем гражданскими делами мирян, председательствовал боярин. После Собора 1675 г. в патриаршем разряде постоянно сидел кто-нибудь из духовных лиц вместе с патриаршим боярином и дьяками. Приказная система управления Церковью еще более была усовершенствована при патриархе Иоакиме: открылся приказ «церковных дел», который смотрел за благочинием в московских церквах и за поведением московского духовенства. По образцу патриарших приказов устраивались и приказы в епархиях. Положение правительственных и церковных приказов различалось только ведомственной принадлежностью, хотя и обеспечивало патриарху определенную независимость. Но увеличение мощи государства повлекло за собой слияние ведомств.
Церковный суд в Синодальный период
В 1701 г., еще до создания Духовной коллегии был восстановлен Монастырский приказ. Законодателю было ясно, что это – один из органов подчинения Церкви государственному контролю. Из ведомства епархиального суда были изъяты многие дела. Все исковые дела между духовными и мирскими передавались в светские приказы. Духовенство, домовые и архиерейские слуги и монашествующие подлежали суду в монастырском приказе. По государственным преступлениям для всех был одинаковый суд в Преображенском приказе. В 1720 г. судебные дела Монастырского приказа отошли к Юстиц-коллегии и к губернским и уездным канцеляриям.
Из дел, по которым прежде подлежали церковному суду все миряне, Петр I изъял спорные дела по завещаниям, спорные дела о незаконнорожденных, о браке детей без согласия родителей, о насильственном похищении невест, о насилии над женщинами, любодеянии и кровосмешении. Церковному суду подлежали дела богохульные, еретические, раскольнические, волшебные, бракоразводные, о незаконных браках, о вынужденном и насильственном пострижении, о похищении церковного имущества, о преступлениях духовных лиц против своих обязанностей и иски на лиц духовного ведомства.
С первого же года существования Святейший Синод добился освобождения духовенства от подсудности светским учреждениям. Государство признало за Св. Синодом право судебной власти, однако объем юрисдикции Синода по сравнению с патриаршим временем был ограничен. В ведении духовного суда осталось брачное право и бракоразводные дела. Синоду принадлежал суд по духовным делам, в первую очередь под ними понимались ересь и раскол. За это в качестве наказания могли быть назначены анафематствование, отлучение от Церкви, церковные епитимьи. Анафематствование предусматривалось за 1) хулу на имя Божие, Священное Писание или Церковь; 2) открытое и высокомерное пренебрежение заповедями Господними и церковными властями; 3) длительное уклонение от исповеди. За последнее в качестве наказания могли быть назначены также денежный штраф, телесное наказание или каторжные работы[245 - ПСПиР. II. № 454 (Резолюция Св. Синода, по делам, относящимся до раскола); № 477 (О помещении ханжей в монастырь с употреблением их в труды до конца жизни); № 584 (О непопустительном взыскании штрафных денег с лиц неисповедывавшихся; и об отсылке лиц, уклоняющихся от сего платежа, мужчин на галеры, а женщин на прядильный двор). Петр I добился анафемы гетману Мазепе; см.: Смолич I. 518.].
Судебные права Св. Синода в дальнейшем ограничивались. В царствование Анны Иоанновны Тайная канцелярия производила следствие и суд над духовными лицами. В правление Елизаветы Петровны светским судом проводились процессы против хлыстов. Екатерина II лишила Святейший Синод права преследовать богохульство и колдовство[246 - См.: Смолич I. 140, 518; Горчаков. Монастырский приказ. 195–201.]. Александр I указом 1816 г. передал светским судам дела по обвинению в нарушении порядка и благочиния во время богослужения, даже в тех случаях, когда они касались духовных лиц. Указ 1821 г. отменил это постановление. Согласно Своду законов 1832 г., церковные суды в своей деятельности обязаны были руководствоваться той частью Свода, где шла речь о положении духовенства и о преступлении мирян против веры и нравственности[247 - О том, как функционировал церковный суд в XVIII в., см.: Розанов.].
В 1841 г. был издан Устав духовных консисторий. Консистории осуществляли и управление, и суд. Фактическим начальником консистории был секретарь, который находился в двойном подчинении: Св. Синоду (обер-прокурору) и епархиальному архиерею, что давало возможность контролировать деятельность последнего и жаловаться на него в Синод.
Судебное разбирательство осуществлялось «присутствием» – коллегией, в которую входили духовные лица по выбору архиерея, утвержденные Синодом. Архиерей в заседаниях присутствия участия не принимал, а лишь знакомился с итогами и визировал определения[248 - См.: УДК. Ст. 292, 293, 296, 310–312, 328–330.]. Непременным участником заседаний был секретарь консистории, который возглавлял канцелярию и нес ответственность за правильность делопроизводства. Секретарь отчитывался непосредственно обер-прокурору Св. Синода за ведение дел[249 - УДК. Ст. 344, 275.]. Решение вступало в силу только после утверждения его архиереем, он мог вернуть дело на повторное рассмотрение и имел право вынести собственное решение. В таком случае консистория должна была сообщать в Синод и обер-прокурору.
Без формального судопроизводства архиерей разбирал:
а) проступки неведения и нечаянности, требующие исправления и очищения совести священнослужительской иерархическим действием архиерея, и неудобоподвергаемые гласности и формам обыкновенного суда;
б) вообще проступки против должности и благоповедения, не соединенные с явным вредом и соблазном, замеченные в священнослужителе, которого прежнее поведение было безукоризненно;
в) жалобы, приносимые именно с тем, чтобы неправильно поступавшего исправить архипастырским судом и назиданием без формального судопроизводства[250 - УДК. Ст. 165, 172.].
На результат архиерейского суда жалобы не допускались, но и в формулярные списки решения архиерея не заносились.
Устав допускал жалобы на медленное или неправильное ведение дел консисторией Синоду (ст. 177). Взыскание установленных судом штрафов, а также осуществление надзора и составление формуляров, оценивавших поведение каждого клирика за год, было возложено на благочинных.
Вопрос о церковном суде в русском обществе в эпоху реформ
Отсутствие в Церкви организованной, соответственной церковным целям общественной судной власти, самостоятельной и независимой от государства, сопровождается бесчисленными беспорядками и вредом для Церкви. Церковь ‹…› становится совершенно бессильною в уничтожении нравственных недостатков, вкравшихся в среду ее членов, в возвышении нравственной жизни в ее обществе.
Священник Михаил Горчаков (1876)[251 - Горчаков. Научная. 255.]
Развитие общественной жизни в XIX в. свидетельствует о тенденции к секуляризации государственного законодательства. Это законодательство распространяется и на духовенство как часть общества, и на органы церковного управления, деятельность которых приводилась в соответствие с правовыми нормами, обязательными для всех граждан. Вехой в истории России явилась судебная реформа 1864 г., с большим подъемом воспринятая современниками. В качестве основных принципов, положенных в основу реформы суда, современный исследователь называет всесословный характер суда, независимость суда от администрации, несменяемость судей, равенство всех перед законом и судом, гласность, состязательность, право на защиту, участие общественности в отправлении судопроизводства[252 - Немытина. 6.]. Необходимо отметить, что новые судебные уставы приходили в противоречие с нормами церковного судопроизводства, которые не были ни отменены, ни пересмотрены.
Вопрос о том, применимы ли новые принципы и в церковном суде, соответствуют ли они церковным правилам, стал предметом обсуждения в церковной среде.
Среди статей, привлекших общее внимание и неоднократно впоследствии цитированных, в том числе и на Поместном Соборе, были работы Н.К. Соколова[253 - См.: Соколов Н.К. Каноническое устройство; Соколов Н.К. О началах суда.], который защищал принцип отделения суда от администрации. По его мнению, их соединение,
деморализуя администрацию, развивая в ней произвол и наклонность действовать по собственному усмотрению, почти совершенно убивает суд, обращая его в покорное орудие для прикрытия административного произвола и для сообщения его действиям, в случае нужды, внешней формальной законности[254 - Соколов Н.К. О началах суда. 825.].
В консисториях административное начало подавляет судебное, так как
