скачать книгу бесплатно
– Дылда канул! Дылда канул! – Так безымянная речка обрела свое название – Далдыкан.
В этой тюрьме содержался не только особо опасный лагерный контингент. Начальник Норильлага по ходатайству администрации любого лагерного отделения мог определить сюда заключенного на два месяца. Больший срок не давали, потому что на штрафном пайке протянуть и выжить дольше не мог никто.
«Загреметь» на Каларгон можно было и по достаточно банальным поводам: личной неприязни администрации или надуманных обвинений охраны. Из этого зловещего, действительно страшного места практически никто живим не выходил. Для заключенных, осужденных по политической статье, это была настоящая Голгофа.
Только в нескольких камерах имелось отопление. Можно только представить, сколько мог продержаться человек в холодном помещении полярной зимой. Для того и строилось это зловещее здание – отнять жизнь.
Чтобы арестованного усмирить, выбить из него нужные показания у «специалистов» тюрьмы существовало множество «отработанных» на «живом материале» способов. В частности, не желающих «добровольно во всем признаться» во время следствия могли для начала «воткнуть мордой в угол». Поставить лицом к стене по стойке «смирно» без точки опоры, и продержать в таком положении несколько суток без пищи, воды и сна. Падающих в обморок от потери сил избивали, обливали водой и водворяли на прежнее место. К более крепким и «несговорчивым» «врагам народа» к зверским избиениям применялись и более изощренные «методы дознания». Популярностью пользовалось пытка с подвешиванием на дыбу с грузом, привязанным к ногам, чтобы кости вывернутых рук выскакивали из суставов.
Изобретательности издевательств над людьми можно было только ужасаться. «Забить кота в мешке» – очередная придумка. Для того чтобы лишить заключенного возможности хоть как-то уклоняться от ударов, жертву на допросах запихивали в узкий и длинный мешок, который завязывали, опрокидывали на пол. После чего до полусмерти избивали находящегося в мешке палками и сыромятными ремнями.
Применяли методы извращенно-садистского характера и по отношению к женщинам. Привозили их в Каларгон с целью «психического воздействия», но чаще для развлечения. Начальник тюрьмы устраивал так называемые «субботники». Женщин приводили на якобы допросы, раздев догола, подвергая при этом насмешкам и оскорблениям. Если жертвы отказывались вступать с охранкой в контакт по доброй воле, насиловали «хором» прямо в кабинете у следователя.
Часть 3
Строительство Норильского комбината разрасталось и требовало все больше рабочих рук. С открытием навигации вниз по Енисею устремлялись железные баржи с заключенными. По прибытию в Дудинку этапы везли в Норильск по узкоколейке или гнали пешком. Для тех, кому пришлось преодолевать путь в сто километров пешком, в Каларгоне проводили экскурсию «Добро пожаловать в Заполярный круг». Это знакомство было направлено на предварительное запугивание.
Заключённых загоняли во двор. Выходил Ширяев, с насмешкой и цинизмом обращался к ним с «приветственными словами». Поздравлял этап с прибытием на Крайний Север. Потом поворачивался к начальнику этапа, интересовался, есть ли у него нарушители. Если такие находились, тут же выдергивал их из строя. Начиналась наглядная демонстрация местных традиционных способов усмирения.
Затем Ширяев с гордостью начинал знакомить с местными достопримечательностями, окружающими тюрьму. Подробно рассказывая о прямом и косвенном назначении известняковой шахты и производительности ее обжиговых печей.
Войдя в раж, уже взахлеб подробно рассказывал обо всех новых видах пыток, которые использовались здесь применительно к погодным условиям Крайнего Севера. Особенно любил смаковать подробности об издевательстве, известном как «голосовать в полярную ночь». Заключенного под страхом немедленного расстрела за «попытку к бегству», ставили в мороз с поднятыми вверх руками, оставляя так на протяжении долгого времени. «Голосовать» ставили иногда «крестом», то есть руки в стороны или на одной ноге «цаплей». В таком положении люди оставались до тех пор, пока обмороженные, обессилившие не падали навзничь.
Выслушав «экскурсионный» рассказ, наглядно увидев методы «наставления» на правильный путь, заключенные уже в полной мере имели представление о том, что их ждет впереди.
– Спасибо за внимание! Ждем вас к себе с нетерпением. Наши двери всегда открыты для вас! – С циничной радостью в голосе произносил Ширяев, стрелял вверх из нагана, и этап продолжал движение в сторону Норильска.
Часть 4
Прошли сутки после полного подавления Норильского восстания 1953года, которое завершилось расстрелом из автоматов и пулеметов последнего оплота стачечного комитета пятого каторжного отделения.
Сюда, в Каларгонскую тюрьму, рассчитанную на сто человек и уже переполненную, везли оставшихся в живых всех причастных к лагерному забастовочному комитету. Оперативники, уголовники, сменяя друг друга, вели допросы с пытками, которые не прекращались ни днем, ни ночью.
Дворовая пристройка котельной, предназначенная для хранения угля, за день заполнялась трупами. Ночью на подводах или машинах их отвозили на шахту. Утром начальник тюрьмы звонил в управление, докладывал об освободившихся местах в камерах.
Изощряясь в зверствах, кто-то придумал новое правило прохода в тюремную зону – «без последнего».
По прибытии очередной партии заключенных выстраивали в ряд. Подавалась команда: «Бегом в зону марш!». Того, кто последним пересекал линию ворот тюрьмы, выдергивали из общей толпы, отводили в сторону к дворовой стене и расстреливали.
Ширяев сидел за письменным столом и перелистывал дело рецидивиста Зымкина по кличке Пахарь. Квадратная мрачная комната больше напоминала не кабинет, а камеру пыток. К потолку была прикреплена двутавровая балка с ручной талью и массивным крюком. К металлическим закладным, торчащим из стены, была приварена цепь с кандалами на концах. В правом углу стоял большой оцинкованный бак, наполненный водой с торчащими из него розгами. На полках многоярусного стеллажа лежали различные инструменты для пыток. Напротив стола на стене висел портрет Сталина, держащего на руках девочку-таджичку. Надпись внизу гласила «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».
Ознакомившись с перечнем статей, по которым был осужден заключённый, вглядываясь в прикрепленную к делу фотографию, он ударил двумя кулаками по столу и почти прорычал:
– Посмотрим, что ты за сука такая – Пахарь.
Зымкин имел высший статус в иерархии заключенных – блатной. Титул представителя элиты преступного мира – вор в законе, получил, будучи коронованным в Крестах. Когда возникло восстание, он был одним из немногих авторитетов, который не стал направлять своих урок и сталкивать их лбами с политическими. Это бесило администрацию, которая хотела руками уголовников, навести порядок в зонах. С начала восстания и до его подавления он отлеживался в ИТУ больничного типа. На предъяву остальных авторитетов ответил коротко:
– Политика мне до фени. Я еще не ссучился. Пусть они порвут в разборках глотки друг другу.
Нажать с помощью авторитетов на законника не получилось. Тогда администрация решила в его отделении ввести «красную зону»: порядок взять на себя и задавить авторитет вора в законе, ввести жесточайшую дисциплину, когда за малейшее неповиновение следовало жестокое наказание, а за доносительство в любом виде – поощрение. Пахарь это понимал и, когда в лазарете появились оперативники и объявили, что его следует отконвоировать в Каларгон, совсем не удивился и молча проследовал за ними.
Ширяев захлопнул папку с делом Зымкина.
– Ну что ж. Будем тебя ломать!
Часть 5
Тюрьма была переполнена. Самую большую камеру превратили в так называемый отстойник для «естественной фильтрации». Для этого в тесную коморку, не имеющую окон и вентиляционных отверстий, площадью не более десяти квадратных метров набивали до тридцати человек. После чего ее закрывалась на несколько суток. Люди стояли, плотно прижавшись, друг к другу. Пошевелиться было невозможно. Хуже всего приходилось заключенным, которых запихивали в камеру позже остальных. По всей площади двери снаружи были вбиты большие гвозди, острые концы которых выступали внутрь камеры.
При прикосновении на теле оставались глубокие порезы и проколы. В туалет из «отстойника» не выводили, поэтому естественные надобности люди справляли прямо под себя. Запах разлитой по полу хлорной извести разъедал глаза, зловонье мертвечины вызывало удушье. Прижатые друг к другу в тесноте и духоте, люди испытывали неимоверные мучения, многие из них погибали, но так и оставались стоять, поддерживаемые со всех сторон живыми.
Сутками стояли «враги народа», поддерживая плечами мертвых, скалящихся живым прямо в лицо последней «улыбкой избавления от мук». А над ними, в кромешной тьме, скапливался ядовитый пар, от которого потолок и стены камеры покрывались мерзкой слизью.
Через несколько дней начиналась «чистая фильтрация». Заключенных выводили из камеры. Вытаскивали мертвых и отвозили подводами на гипсовый рудник.
Следующая партия заключённых обмывала стены и полы камеры с хлоркой, подготавливая для себя загон. Конвейер фильтрации продолжал работать.
Тех, кто оставался в живых после первой «естественной фильтрации», отводили под конвоем на «пляж». Это было небольшое озерко диаметром не более тридцати метров и глубиной до полутора, каких было много вокруг. На берегу заключенных заставляли раздеться догола, взять с собой одежду и загоняли в воду. Под страхом расстрела запрещалось выходить в течение долгого времени. Сначала все с удовольствием начинали смывать с себя грязь, стирать пропитанную запахом мертвечины робу.
В верхних слоях вода в теплое время даже хорошо прогревалась. Но после того как десятки рук и ног взбивали ее, она начинала перемешиваться. Внизу, под слоем ила, находился лед вечной мерзлоты. Вода вскоре становилась ледяной. Судорогами начинало сводить ноги, у некоторых не выдерживало сердце. Попытки выйти на берег пресекались предупредительными выстрелами.
Часть 6
Ширяев подошел к массивной, обитой металлом плотно закрытой двери, но даже через нее были слышны глухие крики и стоны. Это уголовники вели предварительную обработку комитетчиков, пытая и избивая их в небольшой комнате. На деревянной табличке двери черной краской было написано: «хозблок». Через некоторое время в комнату входили оперативные работники и начинали допросы. Перед ними стояли, сидели и лежали уже не люди, а что-то похожее на кровавое месиво. С обезображенными лицами и истерзанными телами заключенные, отвечая на заданные вопросы следователя, издавали только свист, открывая рты с полностью выбитыми зубами.
– Бейнер!?
– Я! – В дверном проеме появился старшина, помощник Ширяева, по злобе, извращенности садистских пыток ничем не уступающий своему начальнику.
– Приведи мне этого блатного Пахаря.
– Слушаюсь!
Через несколько минут в кабинет завели заключенного. Невысокого роста, очень худого, какими часто бывают больные туберкулезом. Мужчине было около пятидесяти лет. Впалые карие глаза выражали пустоту, безразличие и усталость. Но при виде человека, сидящего за столом в глазах, появился блеск испепеляющей ненависти. Серая роба висела на нем мешком, отчего он казался слабым и незащищенным. Однако в его резких движениях угадывалась сила, смелость и властность.
– Вызывал, Хозяин?! – блатной снял кепку и, теребя ее в руках, стал осматривать кабинет.
– Что-то у тебя на киче кругом тухлый сходняк, шняга полная. Стойла в индии забиты. Кругом шухер, янычары свирепствуют, прессуют.
Он невозмутимо, пристально уставился в глаза Ширяева.
– А ну, доложи по форме, – лицо лейтенанта стало покрываться пятнами.
– Ты что, начальник. Совсем тут нюх потерял? Давай ботай, для чего меня в это стойло притарабанили, с больничной шконки стащили?
Лейтенант сжал под столом кулаки, но сдержал себя и, подсев ближе, спросил:
– Ты мне, Пахарь, ответь только на один вопрос, – он начал сверлить собеседника пристальным, пронизывающим холодным взглядом. – Почему твои уголовнички отказались ехать в Каларгон и помогать здесь нам? А в лагере не сдали ни одного из комитетчиков?
– Хозяин, ты хочешь, чтобы я, вор в законе, ссучился и стал вором в загоне? Ты что думаешь, Пахарь залетел к кумовьям на кукан и стал крутить бейцалы? Ты правишь здесь по своему закону, я правлю там по понятиям. Братва в теме: я по беспределу осину гнуть не буду. Ты меня в эту шнягу с макрухой не втаскивай. В ваших разборках с пятьдесят восьмыми сводите рамсы сами, а я еще шнифты не отморозил.
Ширяев после таких слов уже не мог сдержать себя. Садист, собственноручно переломавший здесь не один десяток зэков, вскочил со стула и ударил кулаком в лицо Пахаря. Тот пошатнулся, но на ногах устоял. Поднять руку на вора в законе редко кто осмеливался на любом уровне администрации и охраны лагерей, но Ширяев посмел.
– Непонятки в раскладе, начальник. Ты что, совсем попутал? Каларгон красной зоной решил накрыть? Авторитеты воров отжать хочешь, опустить?
– Я тебя сейчас, сучье поганое, в мерзлоту опущу.
Он достал наган и, не целясь, выстрелил в ногу Пахарю, который завалился на бок и стал корчиться от боли, но вслух не произнес ни слова, даже не застонал.
– Бейнер! – в дверях появился конвойный, грудь и низ гимнастерки были пропитаны кровью.
– Бейнер на допросе, товарищ старший лейтенант. Я вас слушаю!
Ширяев брезгливо посмотрел на вошедшего и, пряча наган в кобуру, прошипел:
– Сколько можно вам говорить, безмозглые ублюдки? Форму беречь надо. Когда только вы научитесь, одевать фартуки на работе. – Он посмотрел на лежащего на каменном полу вора в законе, немного подумал и выдавил из себя.
– Этого во двор. А вечером в «зону отдыха» на ночь.
– Слушаюсь!
– И давай ко мне комитетчика Нестерова.
Конвойный схватил за воротник Пахаря и потащил по узкому коридору во двор. Уголовники, попадающиеся на пути, вжимаясь в стены, смотрели на блатного, на их лицах застыл страх и немой вопрос.
– Перо. Перо мне, – хрипел Пахарь, глядя в глаза прижавшимся к стене уголовникам, большинство из которых были осуждены за бандитизм и службу в националистических отрядах Украины. Это они усердствовали на допросах, избивая и пытая политических.
Конвойный вытащил блатного в прогулочный двор и оставил у стены.
– Шняга полная. Вокруг шныри позорные. Нормальной братвы нет. Одни только ссученные бендеровские отморозки, – простонал Пахарь и начал стягивать с себя робу.
Разорвал майку на груди и стал перевязывать простреленную ногу. Все его тело пестрело синевой татуировок. На плечах – эполеты, особый знак отличия за серьезные дела. На груди – профиль Ленина как символ вора. Вор – Вождь Октябрьской Революции. Профиль Сталина – защита от пули чекиста. На ключицах и коленях – звезды, отличительный знак авторитетов, означающий «Никогда не встану на колени перед ментами». На спине – храм с куполами и крестами, одна из самых распространенных тюремных татуировок. Когда человек попадает в тюрьму, ему набивают купол. Когда он полностью отбывает свой срок, на куполе появляется крест.
Часть 7
Когда доставили заключенного по кличке Миноукладчик, Ширяев не поднял даже головы. Он тупо смотрел на лежащую перед ним папку с делом. Не давал покоя вопрос – как поступить с Пахарем? Он мог подвергнуть его любой пытке, мог просто расстрелять, но боялся лишь одного. Как только слухи, об убийстве авторитета достигнут Норильского лагеря, уголовники сразу перейдут к саботажу и неповиновению. А имея за плечами печальный опыт только что подавленного восстания, Ширяев понимал, за новый бунт ему, как виновнику, придётся заплатить достаточно высокую цену. Тогда у администрации появиться шанс сделать из него «козла отпущения».
«Надо подождать. Случай выдернуть сюда Пахаря всегда найдется», – с этой мыслью он открыл папку и, перелистывая страницы, начал вчитываться в лежащее на столе дело. Поднял голову и посмотрел на заключенного.
– Что же вы, фашисты, никак не уйметесь? Государство оставило вам самое дорогое – жизнь. Сопели бы по-тихому в две дырочки, да отрабатывали свои грехи перед Родиной. Нет, вам восстание подавай. Комитеты. Вот шлепну я тебя сейчас. Думаешь, кто-нибудь заплачет? Нет. Родина мне только спасибо скажет. Меньше будет на одного врага народа, и мир станет светлее.
Он внимательно следил за реакцией на его слова стоящего перед ним политзаключенного. Нестеров был невозмутим. Держа руки за спиной, всем видом показывал, что готов ко всему. Даже когда Ширяев достал из кобуры наган и положил на стол, ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Я сегодня добрый. Мучить тебя не буду. Разнесу на хрен мозги твои куриные по стенке. Зато смерть благородная и быстрая – он поднял наган.
– Что молчишь? За такую смерть многие благодарят. Ты же у нас герой-бунтарь, или в штаны от страха насрал?
Заключенный переступил с ноги на ногу и язвительно ответил:
– Спасибо, гражданин начальник. Только и тебе недолго осталось беспредел здесь творить, когда возьмут тебя за жопу, как Берию. Смотри, сам не обосрись.
– Вот это разговор! Но пока до моей жопы доберутся, я вас еще ни один десяток здесь грохну.
Прогремел выстрел. Пуля срикошетила от стены, ударила в висящие оковы с цепями, затем в потолок и с шипением упала на стол, прямо на папку с делом заключенного. Ширяев завороженно смотрел на сплющенный свинец прожигающий папку. Затем стряхнул пулю на пол.
– Живи пока, Петр Васильевич. Позор Красной Армии, – он спрятал наган.
– Бейнер, или кто там?! Уведи эту мразь во двор. Пусть посидит с Пахарем. Я потом решу, что с ним делать.
Часть 8
Они сидели молча на земляном полу, прижавшись спинами к бетонной стене. Августовское солнце, приятно ласкало лица теплом, пробиваясь через молочную дымку испарения, зависшего над тундрой. Бакланы с гортанным криком кружили над двориком, помойкой, расположенной недалеко от стен тюрьмы. Дверь центрального блока отворилась. Двое уголовников волоком протащили по двору чье-то бездыханное тело и уложили в угольнике.
– Еще один зажмурился. Хозяин по беспределу бычит, – Пахарь наклонился и стал поглаживать раненую ногу.
Возвращаясь и проходя мимо сидящих у стены, один из уголовников как бы нечаянно споткнулся, и на колени Пахарю упал коробок спичек.
– Стрептоцид, – прошептал он. – Заточку мышкуем.
Пахарь оживился, глаза заблестели. Он высыпал из коробка на ладонь немного белого порошка, часть опрокинул себе в рот, другую начал втирать в рану. Повернулся к наблюдавшему за его действиями соседу и спросил:
– Ты кто по жизни? Откуда у тебя такое погоняло – Миноукладчик?
– Долго об этом рассказывать.
– А ты не бычься. Сбрось гордыню, выйди на маяк. Тебе что, за падло со мной побазарить? Или ты задумал на лыжи встать?
– Базарят бабки на базаре, мы по жизни речь толкуем. Так, кажется, на вашем жаргоне правильно будет ответить?
– Молодец. Фартовый парень. Я тебя сначала за чушкана принял. Но смотрю, ты – мужик.
– Так ходка к десятому годку подвалила. За это время и заяц лаять научиться.
– За что загремел?
– В сорок четвертом на этот кулак политрука надел, – он показал левую руку, на которой отсутствовало два пальца. – Уж очень сволочной и трусливый мужик был. Его как в сорок первом году напугали, так он до сорок четвертого прийти в себя не мог. Везде ему мерещились предатели, изменники и самострелы. Сам с нами по передовой не шастал, когда бои начинались, всегда животом очень маялся, но медалей и орденов нахватать успел.
– А как пальцы потерял?
– Тебе интересно?
– Мы с тобой что, рамсы сводим? Перетереть про судьбу всегда не грех. У Хозяина крыша сдвинулась, лютует зверски. В любой момент грохнуть может без отпущения грехов. Так что, не красней.
– Ну, слушай. Был у нас в дивизии отдельный полк истребителей танков на 1-ом Украинском фронте. Было мне двадцать лет. Служил я командиром взвода минеров. В январе сорок четвертого началась Корсунь-Шевченковская фронтовая операция. Слышал про такую?
– Так матюгальники во всех зонах стоят. А в войну с побудки до отбоя по ушам долбили сводки с фронтов. Как здесь не услышишь?
– Короче, устроили мы им котел не хуже второго Сталинграда. Вот они решили сделать попытку вырваться из окружения. Манштейн бросил против нас более двадцати танковых соединений. А главное эсэсовские дивизии «Адольф Гитлер», «Викинг», «Великая Германия». Понятно, что наш полк на передовых позициях первым должен был принять удар. Ночью нас, человек сто пятьдесят, бросили на укладку мин в районе предполагаемого наступления. Там потом на поле мы и остались. Вырыли себе окопчики. У каждого офицера и бойца было по две-три противотанковые мины, танковые гранаты, не считая автоматов. К минам привязали тротиловые шашки с бикфордовыми шнурами и стали ждать наступления. Ночь была не очень морозной, да и спирт у всех был. За здравие и упокой выдали нам аж по четыре наркомовских пайка. Сидели в окопчиках, кемарили, согревали себя глотками из фляжки.
