скачать книгу бесплатно
Динамики, захрипев, наконец, зазвучали знакомой мелодией. И Алма, набрав в легкие воздуха, решительно пошла вперед к нему, стоящему в окружении своей свиты. Он был словно проповедник, стоящий в кругу своей паствы, выделяясь среди них некой лучистостью и благодатью.
Она шла, полная непреклонности и уверенности, ни одним мускулом не показывая, что внутри у нее все дрожит от страха. И была бы ее воля, она бы зарылась дома под одеялом, чтобы не испытывать на себе эти взгляды, сопровождающие ее. Она шла, неуклюже семеня на высоких каблуках, готовая упасть от паники и неловкости, готовая в любой момент отступить назад. Но разве она не мечтала об этом вечере, много раз представляя себя, танцующей с Арманом? Завтра, возможно, они больше никогда не увидят друг друга, и сегодня последний шанс, чтобы сказать несказанное, чтобы излить не излитое. И пусть сегодня страх и робость, вечные ее спутники, подождут. Сегодня она сделает шаг, который, наконец-то, откроет то, что она накапливала многие годы.
Арман не увидел ее сразу, занятый разговорами. Он всегда что-то рассказывал, а люди его внимательно слушали. Неважно, было это интересно или нет, но каждый стремился быть рядом с ним, словно заряжаясь солнечным теплом, исходящим от него.
Его собеседники, увидев грозно надвигающуюся на них Алму, недоуменно расступились. И она подошла вплотную и быстро выпалила заготовленный заранее текст:
– Арман, можно тебя пригласить на белый танец?
Он слегка оторопел от такого приглашения. Они никогда не общались, виделись лишь в школе, и для него такое приглашение было неожиданностью. Но ведь это всего лишь белый танец девушки в белом. А танец не требует знакомства. И, улыбнувшись, галантно взял ее за руку и повел в самую гущу уже танцующих пар.
Три дня назад растаял летний дым,
Как легкий взмах твоей руки.
И я за ним бежал все эти дни, эти дни.
Неслась мелодия, томно разливалась из динамика большого проигрывателя, заполняя размякшую, сладковатую атмосферу полутемного зала, романтичной негой. И вчерашние школьники, наконец-то поверив в свою взрослость, медленно кружились, робко обнимая друг друга. А Батыр, механически потрескивая в больших колонках, установленных по бокам от диджейского стола, продолжал напускать своим бархатным голосом сентиментальные волны в распаленный от дыма и танцев, зал. И лишь диджей, несмотря на медленный ритм мелодии, живо подпрыгивал на месте в такт своего энергичного мотива, прижав огромные наушники к ушам. Музыка, звучащая в зале, была слишком общей и неличной. Она была для тех, кто слишком лично влюблен. Влюблен эгоистично, сужая границы этого космического чувства до пределов определенных людей. А он, Талгат, влюблен в эту жизнь, где нет границ и условностей. И для любви ему не нужна девушка, чтобы послушно кружиться рядом с ней весь вечер. Любовь Талгата безгранична, и пусть эти пары, играющие в любовь, кружатся под вялую мелодию, которую он для них поставил. А у него свой вечер любви, который отдавался в ушах буйными ритмами. И он будет радоваться, и танцевать вместе со всеми, ведь он тоже выпускник, и за плечами десять лет скучной и постылой учебы. Но будет радоваться так, как он хочет, по своему индивидуальному репертуару.
А пары продолжали кружиться, неумело положив свои юношеские руки на талии одноклассниц. Неуклюже перетаптываясь, стараясь не наступить на нарядные туфли своих пар. Увлеченные романтичной атмосферой и неожиданно взрослой близостью своих бывших одноклассниц, выпускники были сосредоточены и одновременно растерянны. Взрослая жизнь начиналась здесь, с этих нарядных платьев выпускниц, с томных взглядов партнерш и неожиданного чувства легкости и тяжести.
А Талгат был без пары. Он был улыбчив и временами бросал снисходительные взгляды на своих одноклассников. Ему не нужно было стараться, чтобы выглядеть взрослым в глазах спутниц. Его парой сегодня была музыка. Он жонглировал, словно ловкий фокусник, песнями, и правил этим залом. Безмятежный и веселый, воодушевленный и ликующий, Талгат был опьянен этой атмосферой, которую сам же и ваял.
– Танцуем все! – весело крикнул он в зал, вызвав недовольство скучающих у стены дежурных учителей. Им не нравилась излишняя фривольность «вчерашне» послушных учеников.
Зато выпускникам 94 года, заполнившим весь зал, было не до учителей. В этот день они искали парности, находя в своих многолетних одноклассниках новое, неизведанное, возмужалое и неожиданное. То, что не замечали все эти годы. Словно все они разом сбросили надоевшую за десять лет «партовую школьность» и облачились в новые наряды принцев и принцесс. Сегодня их бал. Бал откровений, за которым следует новое познание, которое отделяет их, выпускников, от вчерашних школьников. И они спешили, чтобы успеть познать за неумелыми танцами и трепетными прикосновениями, новые грани желанного взрослого мира.
Был мой сон – были мы вдвоем.
Верни мне вновь свой голос,
Нашу любо-о-о-овь,[32 - «Был мой сон» – песня поэта и композитора Еркеша Шакеева в исполнении Батырхана Шукеева.] – тянул Батыр и его слова проникали во все потайные улочки, растрепанной, возбужденной и волнующей души Алмы. И она, словно путешественница, с удивлением узнавала новые улочки своей души. И на каждой из них играли радость, счастье и любовная истома, плотной завесой окутывающая ее сознание. Танцы – это всего лишь шаг к пониманию. Танцы – возможность узнать то, что она любила годами. Любила тайно, скрытно, в душе переживая каждый его взгляд и улыбку. И разве она могла мечтать, что весь вечер этот принц, в которого были влюблены почти все девушки школы, будет танцевать только с ней. А может, это всего лишь сон, и она опять блуждает в своих фантазиях, нарисовав в воображении и Армана, и песни Батыра, и весь этот вечер?
Время еще было осязаемо в первом танце, который выбрала Алма. Но потом скомкалось, словно бумага, потеряв привычные контуры, и дальше все происходило, словно в бурном водовороте, кружа в танце, урывками и обрывками, вспышками всплывая в штрихах и линиях. Удивленный Арман стал любопытным, затем интересующимся, а потом восторженным. И с каждым кругом танца он все больше изумленно узнавал неожиданно новую одноклассницу. И его так захватило это открытие, что он так и не отошел от нее, словно она была единственной девушкой на этом вечере. Они танцевали быстро, а потом медленно. Затем снова быстрый танец, который ставил Талгат. И снова сходились, робко обнимая друг друга в полумраке мигающей цветомузыки. Они потеряли счет времени и танцам.
– Ты словно цветок, неожиданно распустившийся после долгой зимы! Ты словно вспышка в беспроглядной тьме, – страстно шептал Арман, пытаясь вспомнить красивые цитаты из книг. – Ты словно волшебное творение в череде пресной обыденности.
– Ах, Арман, твои слова страшнее любого оружия. Зачем ты стреляешь красивыми стрелами, ведь ты никогда не говорил эти слова? Я была для тебя тенью, сквозь которую ты проходил, – укоризненно покачала она головой. – Что мешало тебе сказать это раньше? Или это иллюзия, обман? – Она, словно ребенок, нежилась в его эпитетах. Пусть они не настоящие, и слишком дежурные. Но она не могла не признать, что ей безумно приятно слышать эти слова. И ей хотелось слышать их все больше и больше.
– Обман? – возмущено воскликнул Арман. – Разве я похож на обманщика? Хочешь я крикну об этом на весь зал?
Нет, он не врал. Да, он не замечал ее ранее. Но ее раньше и не было, ведь нельзя увидеть то, чего не было. Вместо Алмы была действительно тень, невзрачная и скучная одна из одноклассниц, которые становятся такими же бесполыми, как родная сестра. Но сейчас это была внезапно выросшая красивая девушка, наполненная зрелой силой и спелого очарования. От нее исходила накопленная энергия, вбирающая в свою орбиту все вокруг. И он пожирал ее глазами, восхищаясь вьющимися локонами, тонкой шеей и неожиданной женской грацией.
– Все эти десять лет я знал, что когда-нибудь буду танцевать с тобой на нашем выпускном балу. Возможно, я не хотел расплескать слова, которые нес к тебе, – смотрел он в ее бездонные, чуть подернутые мечтательной поволокой, дымчатые глаза.
– Ох, Арман, ты просто мастер обольщения. Наверное, такие слова ты говоришь не только мне, – недоверчиво усмехнулась она. Он ничего не ответил, пытаясь все теснее прижаться к ней, ведь Арман всеобщий любимчик и не знал границ. Но книжная Алма любила его воздушной эфемерностью, где не было земных чувств. И все время испуганно отступала от него, пытаясь держать дистанцию.
– Хочешь, я крикну о том, что ты красивая, на весь зал? – вдруг остановился Арман. – Эйй! Слушайте! – пьяно закричал он в зал, заглушив на миг музыку: – Алма – это чудо!
Все с улыбкой оглянулись на них, и невольно смялся строй танцующих пар.
– Тихо! Ты что! – прикрыла ладошкой его рот Алма. – Я верю! —доверительно опустила она голову на его плечо. – Давай лучше молчать. Молчать, чтобы не спорить. В спорах нет любви. Пусть они останутся в наших душах. В танце свой ритм, Арман, давай просто танцевать.
А вокруг продолжали кружиться пары, не размыкая объятий, словно боялись потерять друг друга. Иногда они слишком сближались, и тогда раздавался командный, зычный голос завуча, требовательно разводящий зарвавшихся школьников в стороны.
Но к Арману она не решалась подходить, и только умильно улыбалась издалека. Она восхищалась этой гордостью школы, победителем многих олимпиад, талантливым художником, активистом. Арман был для учителей священной коровой, которым можно было лишь восхищаться, но не критиковать. Да с него пылинки нужно сдувать, а не ругать.
– Так, не сближаемся. Держите расстояние, молодежь, – продолжал отчитывать завуч пары, изредка бросая на Алму оценивающий взгляд. Не нравилась она завучу. Не нравилась своей независимостью. Раздражала отстраненностью и безразличием. Возмущала пренебрежением к табели симпатий, которой завуч поделила школу на группы. И ее фавориты всегда были обласканы, а других она подвергала гонениям. Но Алма не относилась ни к одной группе. Она училась прилежно, вела себя тихо, к ней невозможно было придраться, и это злило еще больше.
Но сегодня их вечер, и, несмотря на то, что завуч была категорически против такого выбора своего любимчика, она натянуто улыбнулась. Арман вне критики, как и его выбор, и в этом давно устоявшийся баланс справедливости в мире завуча. Так живет она, так живет страна. И с трудом сдерживая в себе бешенство, поспешила прочь в дальний угол, где слышались громкие голоса.
А музыкальный фокусник Талгат, тонко чувствуя настроение одноклассников, менял одну песню за другой, давая остыть разгоряченным парам. И не давая им совсем охладеть, вновь задавал ритм, которым дирижировал танцорами:
Стоп ночь подожди, подожди, не уходи
Стоп ночь подожди, мне нужны твои огни[33 - Песня в исполнении Батырхана Шукенова. Автор текста Шакеев Еркеш. МузыкаСеркебаева Байгали.]
Кавалеры, успевшие прижаться к своим дамам, нехотя выпустили их из объятий. И стали неуклюже притоптывать вокруг одноклассниц, с каждым разом вовлекаясь в этот радостный задор, который царил в душном зале. Ведь позади десять лет школы, которые останутся последними танцами здесь, а снаружи их ждут целый мир и первая в жизни взрослая ночь.
Ночь уходит красным ветром
Безжалостной зари,
Помоги мне, на мгновенье ее останови…
Атмосфера в зале становилась все больше живой и раскованной. Этот вечер – всего лишь раз в жизни. И пусть он будет полон любви, истомы предчувствия. И танцующих окончательно накрыло сладкой негой всеобщего братства и взаимной любви, за которой исчезли все школьные обиды. И словно колышущиеся от ветра стебельки, выпускники взрослели на глазах, превращаясь из школьников в юношей и девушек.
А учителя, не в силах уже сдерживать этот напор выпускной взрослости, махнули рукой, и старались не вмешиваться в порой чересчур фривольные танцы. В конце концов у них теперь новый учитель – сама жизнь, а школа уже выполнила свою миссию.
– Поедем на Медео? – тяжело дыша от многочасовых танцев, спросил Арман.
– Поедем! – бесшабашно кивнула Алма. – Поеду хоть на край света!
Взрослая жизнь начнется без детских страхов, и она готова к любым приключениям. Она будет танцевать, петь, и радоваться всю ночь. А может быть, и всю жизнь. Хватит витать в книжных облаках, она хочет полных ощущений от жизни, чтобы душа и тело воссоединились в одно целое, а не были друг другу плохими знакомыми. Здравствуй, взрослая жизнь! Здравствуй, зрелый мир!
– Ура! – закричал Арман, высоко подпрыгивая на месте в ритм песни. – «Диалог ночной, разговор без слов! Обжигают дыханьеееее», – закричал, вторя поющему в колонках Батыру.
– «Строит ночь мосты в облаках мечты! Для желанных свидани -и-ий!» – Слегка пьяная от охватившего ее всеобщего ликованья, радостно подпевала она. И весь мир танцевал вместе с ней от радости, ведь радость заразна, и охватывает все вокруг.
…
Но в темном углу зала был один человек, который не разделял всеобщего веселья. Он хмуро стоял, бросая презрительные взгляды на своих одноклассников, не понимая причины этой радости. Никто не знал его настоящего имени, но его звали Жабай – Дикий. Он и выглядел, словно дикий зверь, с длинным шрамом на левой щеке, хищным оскалом и необъяснимой злостью, которая отпугивала всех. Его боялись, его не любили, его сторонились, ведь зверь непредсказуем.
Иногда, выпускники спотыкались об его взгляд, и пытались перейти в другой угол зала, подальше от него. А Жабай лишь ухмылялся этим глупцам: взрослый мир жесток, в нем нет границ, и он не раз нещадно будет бить в лицо. Но эти глупцы не знают и радуются напрасной детской радостью, а насупившее завтра их быстро отрезвит.
Но больше всех его внимание привлекала одна пара. Это была красивая, статная пара. Высокий парень с длинными вьющимися волосами и девушка в белом платьем на высоких каблуках.. Они танцевали уже много часов, и не могли оторваться друг от друга. Они привлекали своей слаженностью и некой гармонией, словно бы это была пара. Но Жабай знал, что это их первый танец в жизни, и от этого у него еще больше портилось настроение. Он буравил их взглядом, пока девушка в белом не почувствовала и не оглянулась. Жабай улыбнулся, встретившись взглядом, но разве зверь умеет улыбаться, и его лицо осклабилось, напоминая волчий оскал. И девушку охватили страх и тревога, как бывает у любого, кто встречается с ним взглядом. Она юркнула за спину своего кавалера и прошептала:
– Прошу, поехали скорей отсюда! Поехали немедленно на Медео!
И пара, неожиданно сорвавшись, побежала к выходу. Подальше от этого зала, ставшего вмиг колючим и жестким, словно тот взгляд. Она еще раз оглянулась, чтобы ответить ему взглядом вызова и бесстрашия, но Жабая уже нигде не было. Он, словно призрак, пришел лишь на миг, чтобы заразить всех страхом. Ведь страх тоже заразен, и порой достаточно одного взгляда, чтобы заразить им весь мир вокруг.
Глава 6. Таксист из Кызылорды
В такси, кроме нее, были и другие пассажиры: супружеская пара и их дочка, девочка лет десяти. Они расположились на заднем сиденье старого фольксвагена, и Алме пришлось занять единственное пустующее место рядом с водителем. Хотя она не любила сидеть спереди, где водитель словно вторгается в твое личное пространство, нарушая ее внутреннюю, как она называла – «геометрию дистанции».
Водитель, загорелый, сухощавый мужчина с вытянутым, словно клюв, носом, завел двигатель и весело сказал:
– Жол болсын! Пусть будет дорога счастливой!
Было достаточно тепло, и Алма опустила окно, чтобы разглядеть при свете дня покидаемый город. Это уже было не чужое поселение, наполненное однообразными коробками, а город Батыра, значит, частично и ее город. Но сам центр проехали быстро, а дальше начался пригород с желтыми, наспех сбитыми домами земляного цвета, хаотично расположенными вдоль дороги. Таксист, пропетляв между ними, выехал в степь, которая раскинулась до самого горизонта. Привыкшая с детства к горам, Алма никак не могла зацепиться за какой-либо пространственный выступ, столь привычный в родном городе. Здесь не было ни гор, ни деревьев, а бескрайнее небо не покрывали даже облака. Все пространство вокруг было заполнено ровной, почти безжизненной пустотой, слегка усыпанной редкими чахлыми кустарниками, растущими между огромными проплешинами песка. И только вдалеке виднелись небольшие, пологие холмы.
Алме стало неуютно. Вчерашняя сентиментальность в парке мигом улетучилась, и ей опять захотелось домой. Ее не грело даже солнце, которого здесь было в изобилии. Голубое, ясное небо было чужим и неродным. А в нос ударили другие, совершенно незнакомые запахи этой, никогда не виданной доселе, земли. Было что-то душистое, терпкое, и в то же временами дурманящее в этом коктейле ароматов, перемежающимся с запахом протекшего бензина в старом автомобиле. И это все было чуждо и настолько неуютно для искавшего комфорт повсюду человека, что Алме вдруг захотелось плакать. Она проглотила тоскливый ком в горле, и расстроенно закрыла окно.
Водитель, заметив состояние пассажирки, протянул скомканный грязный платок:
– Алматыдан? (Из Алматы?), – неожиданно спросил он.
– Ия! – отказалась она от черной промасленной тряпки, от которой чуть не вырвало.
– Я сразу понял, – проницательно усмехнулся он. – У вас язык другой и акцент.
Алма промолчала. Водитель засунул обратно тряпку, и, потеряв к ней интерес, обратился к супружеской паре:
– Едете поклониться духу Коркыта? – продолжил он на казахском языке. Алма облегченно вздохнула. Продолжить диалог на родном языке она вряд ли смогла бы. – Издалека едете?
– Мы сами из Шу, – живо заговорил полнолицый пассажир в белой рубашке. – Мы вообще-то каждый год ездим. С тех пор как родили эту девочку, – с гордостью кивнул он на девочку, усиленно тыкающую маленькими пальчиками в экран смартфона.
– Ух ты? Вы ее выпросили, получается? – улыбнулся таксист.
– О, да, – вступила в разговор женщина, перехватив инициативу. Мужчина недовольно крякнул, но замолчал, нехотя уступив ей разговор. – Я ведь долго не могла … (неразборчиво).
Алма, хоть и понимала казахский язык, но выражение, сказанное женщиной, до конца не разобрала. Скорее всего, это был литературный или народный оборот. Казахский язык славится метафорами и аллегориями, и не всегда слова можно понять буквально. А в этих солнечных краях речь имела совершенно другие интонации и оттенки.
– Я знаю много случаев, когда люди не могли заиметь детей, но побывав на могиле Коркыта ата, получали желаемое. Конечно, нельзя чудо придавать силе Святого Коркыта ата, ведь он всего лишь человек. А исполняет желания Всевышний, – поучительно объяснил мужчина.
– И вообще, мы должны… – вступил было в разговор пассажир, но женщина тихо цыкнула, и мужчина снова замолчал.
Вдалеке показался всадник на гнедом коне. Это был мальчик. Вздымая пыль, он мчался во весь опор, словно хотел показать свою удаль, пришпоривая голыми пятками своего коня. А гнедой еще больше старался, длинными прыжками перепрыгивая через кустарники джингила. Его длинная грива развевалась на ветру, словно флаг. И пассажиры в автомобиле невольно залюбовались красивым скакуном, словно появившимся из сказки. Восхищаясь ровным шагом быстрых ног аргамака и мастерством мальчугана, умело правившего им.
– Чу! Чу! – рисуясь, подстегивал мальчик коня, поймав на себе взгляды людей из машины. – Чу! – кричал он громко, показывая всем видом, что природная быстрота может быть не хуже скорости механической, неуютной и дребезжащей. Но, в конце концов, всадник отстал от автомобиля и исчез в клубах пыли, оставшись за невысокими холмами. А в салоне наступила ровная, автомобильная тишина сопровождаемая гулом гудящего двигателя.
Водитель, привыкший долго и много говорить, заерзал на сиденье и вновь посмотрел в зеркало, найдя глазами пассажира.
– М-да, ты прав, братишка, – глубокомысленно изрек он изменившимся голосом. Из хамоватого, настырного рвача, торговавшегося за каждый тенге в городе, он неожиданно превратился в глубокомысленного, степенного мудреца. И стал рассуждать о желаниях, вере, жизни и отношении людей к Богу. Он говорил теперь мягким, плавным тоном умудренного жизнью философа, затрагивая глубинные пласты человеческого бытия, что Алма невольно заслушалась. И хотя она не понимала части слов и выражений, но по интонации и какому-то незримому коду слов, который устанавливается между оратором и слушателем, Алма улавливала смысл всего того, о чем рассуждал водитель.
– Порой не знаешь, что помогает в исполнении желаний. И тебе кажется, что вот она дорога, которая ведет к исполнению всех желаний. Но наступает конец дороги, а там новый поворот, и снова – новая дорога и новые желания. А може, т мы и есть дороги, а желания – это наши пассажиры.
– У нас было одно самое заветное желание – родить ребенка, – отозвалась вместо мужчины женщина, хотя водитель обращался не к ней. – Но человек ведь ненасытен. За одним желанием следуют другие, и нам захотелось братика для дочки.
– Жизнь – это желания, иначе зачем жить. Все в этом мире и в других мирах в руках Всевышнего, – глубокомысленно продолжал таксист, не обращая внимания на ее слова. – И нет никакого посредника между человеком и Аллахом. Но в некоторых местах, говорят, желания особенно исполняются. Я не знаю, чему тому причина. Возможно, хранители этих мест усиливают ваши просьбы. Или люди очищаются в этих местах, что их начинают слышать высшие силы. Мы многое не знаем в этом мире. Вот у меня нет никаких желаний. Я прошу только одного, чтобы все мои родные были живы и здоровы. А остальное неважно. Я считаю нельзя Бога отвлекать пустыми просьбами. Во всем нужно придерживаться ысырапа.[34 - Ысырап – излишества в расходах, напрасная трата.]
Таксист вошел в раж, и стал рассказывать о чудесах, волшебной силе здешних мест и целебных травах. Алма невольно оглянулась в окно, чтобы рассмотреть в этой безводной пустоши хоть какие-то намеки на силу и волшебство. Здесь так мало было растительности, что было непонятно о каких травах ведет речь водитель.
– Здешние травы настолько волшебные, что рождают вторую силу.
– Вторую силу? – удивленно переспросил пассажир.
– Да! – многозначительно поднял палец водитель. – Ведь помимо первой, есть у трав еще и вторая, скрытая сила, которую может прочесть лишь опытный читатель, знающий слова. И слова растений знают лишь потомственные целители, которым дано знать язык трав.
– Но здесь так мало трав. Степь здесь голая, словно вымерло все, – недоуменно оглянулась женщина.
– Для настоящего степняка степь никогда не бывает голой, – укоризненно покачал головой таксист. – Она всегда полная. В ней так много того, что порой не найдешь нигде. Просто степь нужно уметь читать. Читать так же, как травы, как мир, как людей. И понимать его язык. Степь – это захватывающая книга, в которой заложено столько смысла, что не каждый его отгадает. И не каждого она принимает. Степь не бывает голой для вдумчивого читателя. Ведь она разная, полная, покрытая знаками и таинственная. Степь никогда невозможно разгадать, и каждый раз находишь в ней все новое и новое.
– Папа! – внезапно воскликнула девочка. – Смотри, ракета.
Перед ними ехал длинный тягач, который тащил на длинном прицепе ржавую, потрескавшуюся ракету. Таксист ловко вывернул и обогнал медленно тащившийся грузовик по встречной полосе.
– Ух ты! – прижались все к окну. – Вот это огромная ракета.
– Да ерунда, – ревниво махнул рукой водитель, недовольный тем, что пассажиры отвлеклись от его рассказа. – Это какой-то ржавый старый мусор. А настоящие ракеты намного больше, и их привозят целым железнодорожным составом.
Но ракета, несмотря на свою старость, выглядела величественной и огромной, словно собиралась снова покорять космос.
– А вообще, Кызылорда – это наша первая столица. Здесь есть все. И ракеты, и море, и все, что угодно.
– Разве не Оренбург наша первая столица?
– Э-э-э, нет, – покачал головой таксист. – Первая столица республики – Кызылорда. А Оренбург – это было при автономии.
И почему-то сердито ускорил машину, рассыпая по обочине гравий.
– Вот они – ракеты пустыни, – кивнул он на, неспеша бредущих в далеком мареве, верблюдов. – Скорость небольшая, зато в своем космосе. А космос здесь везде.
И вправду космос, подумала Алма, разглядывая за окном марсианские пейзажи. И в этом есть свой космос. И в этом есть свои слова, о которых говорит таксист. Но как бы не старалась, она не могла прочитать буквы этого большой пустынной земли. Она пыталась рассмотреть каждую кочку, кустик и траву, перебирая в голову все, что знала об этих землях. Но, кроме отторжения и устойчивой неприязни ко всему тому, с чем ассоциировался юг, она ничего больше не ощущала. Как алматинка, она не любила приезжих. И хотя в городе было много и других гостей, но чаще всех ей на глаза попадались южане. Они были такими же, как этот таксист – наглые, хамоватые и грубые. И, увидев в городе автомобиль с южными номерами, она пыталась как можно быстрее пройти мимо. И в городе она почти не пересекалась с ними. А, может быть, их тоже нужно научиться читать? Может быть, за внешней обложкой, кроется вот такой философ, умудренно рассуждающий о жизни.
….
За разговорами пассажиров и убаюкивающим однообразием внешнего пейзажа Алму разморило. Веки стали тяжелыми, и ее стало клонить ко сну. Голоса, автомобиль, пески и травы – все стало расплываться перед глазами, пока не превратились в один большой, черный экран. И она, не в силах уже сдерживать себя, склонив голову к окну, незаметно задремала.
Глава 7. Книгохранитель из Газнауи
Газна, XII век.
На вечернюю прогулку султан выходил налегке, с небольшой стражей. И иногда посылал гонца за Дала Аром, чтобы «степной друг», как правитель шутливо называл его, составил компанию. За эти годы они сильно сблизились, и вчерашний невольник, проданный в рабство согдийскими купцами, настолько вошел в доверие к султану Алиму, сыну Максуда и потомку знаменитых Газнtвидов, что последний общался с ним на равных. И принять участие в его вечерней прогулке было для Дала Ара великой честью.
Но Ар был уже не вчерашний пугливый юноша, с тонкими, нежными пальцами, способными держать лишь книгу и перо. Это был уже огрубевший и сердцем, и телом человек, много раз раненный и выживший, и не раз выигрывавший сражения. Он был уже опытным воином, и его крепкие руки теперь держали не перо, а мечи и копья.
Прошло уже много лет с того времени, как он в первом бою под Гиндукушем, чуть не сбежал в ужасе от вида кровавого сражения. И, возможно, он бы и пал в первом же бою, разве мало их, безвестных мальчишек, остается на полях брани. Но, к счастью, рядом был здоровяк Браас, опытный и закаленный воин. В тот день небеса были благосклонны к испуганному юноше, и отважный рыцарь вынес раненого Дала Ара на своих плечах.
