Смерть Шекспира. Рассказы

– Во сне все говорят на другом языке, – шептала она, гладя мои волосы, – это совсем другой язык, общий для всех людей. Во сне все понимают друг друга, что русские, что немцы, что ирландцы. У всех людей один ночной язык. Но никто не знает его. То что люди вспоминают проснувшись всего лишь перевод, бледная тень того, что снилось. Сон – это как поэзия, только гораздо тоньше. Это так хрупко, что коснешься и сразу все вдребезги, один солнечный лучик и все растаяло. И остаются только наши мамы да любовники. А главное, то, что было на самом деле, дневные люди никогда не помнят. Страна снов – это совсем другая страна и это такая же настоящая страна, как и все остальные страны, но только там все по-другому. Там нет солнца, там все светится само по себе. Там текут звонкие ручьи, растут странные деревья. Там все случается просто так и ничего не имеет значения. И время там не так как здесь – секунда за секундой. Там время, как капли капают с сосульки – в одну точку – кап-кап – и холодные брызги по лицу. Дневные люди придумали себе и рай и ад и их душам придется прийти на суд и получить по заслугам. Ночные же люди не знают ни рая, ни ада. Они барахтаются в своих снах. Они не знают ничего. Смерть придет за ними, как мама. Возьмет за ручку и отведет туда, где они уже часто были и где их будут ждать.

Мне кажется, что она любила меня. Она часто называла меня своим любовником. Меня слово «любовник» коробило и я пытался ей объяснить, что это очень глупое слово, но она только смеялась и продолжала меня называть своим любопытным любовником.

– Ты похож на моего плюшевого зайчика, – говорила она, положив голову мне на плечо, – он был таким пугливым. Я ему за это ухо оторвала.

Она любили читать мне свои стихи. Стихи были нескладными и непонятно о чем, но я любил их. Одно свое стихотворение она посвятила мне. Я до сих пор его помню наизусть:

Притяни меня танцем.

Оборви мои лепестки.

Мне не трудно оттаять.

Мне не трудно ослепнуть.

Напиши мне губами.

Завяжи узелком,

То, что выдумал гром,

Что царапают ветки

По стеклу.

Она умерла через 3 года после нашего знакомство. Она с детства очень болела. Таким людям не зачем жить на этом веселом свете. Я плакал и хотел умереть вместе с ней, но знал, что смерть не соединит нас, потому что в тот край, куда ушла она, нет дороги нам, грешным.

ТРАВЕСТИ

Если это и было когда-нибудь, то было давно и не здесь. Девочку звали Травести. У нее были темные волосы и глаза-хамелеоны. Она была актрисой бродячего театра. У нее было несколько вещей, которые она любила: черный американский револьвер, цветная открытка с изображением моря и четыре маленьких цветных камня, которые она считала драгоценными, но которые, конечно же, ничего не стоили. В театре у Травести было всего 2 роли: веселого мальчика-пажа, влюбленного в свою Госпожу и грустного Пьеро, обделенного всем кроме нарисованных сажей романтических бровей. Обе роли были второстепенными и заканчивались смертью. Одна смерть была трагической, другая – просто смертью. Травести не нравились ее роли. Она, вообще, не любила театр, но чем еще может заняться девочка, у которой мама с папой – придурки, колесящие по свету и разыгрывающие одну и ту же дребедень перед вечно пьяной публикой. Травести мечтала о море, об огромных рыбах и кораблях. Она мечтала разрядить свой истомившейся револьвер сначала в Пьеро, а потом в Пажа и смотреть как они медленно и по правде истекают кровью. Мужчин она не умела любить. Они ее тоже. Те молодые люди, которые окружали ее, были слишком правильны и достойны самих себя. Они были щедрыми в ухаживаниях, дарили ей дорогие конфеты и пряники, рассказывали занятные байки, складно намекали и мягко стелили. Но обнаружив в самый ответственный момент на своем лбу холодное и убедительное дуло револьвера они не находили что сказать и удалялись с полными штанами негодования. Чем больше они тратились перед этим, тем благородней и справедливей было их негодование. Ею интересовались и барышни. Особенно за ней ухаживала актриса, играющая ее Госпожу. Она слишком правдоподобно целовала ее на репетициях и безумно страстно на представлениях. Травести любила свою Госпожу, но не любила театр, поэтому однажды, прямо во время спектакля, она схватила большой картонный нож и подошла к, мирно качающейся на качелях, Госпоже.

– У меня два сердца, – продекламировала Травести. – Одно для себя, а другое – для другого. То, что для себя – просто бьется в груди. На другом же – татуировка, синий иероглиф, загадка, ключ. Если бы ты умела читать, если бы ты хотела видеть, если бы ты пыталась войти, то я бы приютила твою любовь. Но ты ни то, ни другое, ни третье. Почему я должна тебя терпеть?

Травести провела ножом по нежной шее актрисы, алая теплая кровь красиво потекла по белому шелку и представление закончилось на два акта раньше…

Старый Клоун любил резать бумагу. Любил сам процесс превращения правильного и разумного белого прямоугольника в бессмысленный ворох обрезков непонятной формы. Это был его способ самовыражения. Он покупал бумагу пачками и, когда вечерами подступала тоска, Клоун доставал из сундучка дорогие ножницы и начинал медитативно мусорить. Тоска к Клоуну приходила каждый день. Это была особая тоска, преследующая всех настоящих клоунов. Это было похмелье после всех дневных прибауток и анекдотов. У его тоски были фарфоровые глаза и стеклянные слезы, которые бессмысленно разбивались о железный пол…

Й появился в театре незаметно. Он просто стал жить в одном из фургонов. Й был молод, симпатичен и имел странные манеры. Перефразируя одну из любимых приговорок Старого Клоуна, которая звучала так: «если джентльмен блюёт, то он блюёт, как джентльмен», можно было сказать, что Й был похож на блюющего джентльмена. Про Й никто ничего не знал, поэтому про него говорили много разного. Одни говорили, что Й пишет странные пьесы и получил заказ. Другие говорили, что Й – сын Директора и что он нашел своего отца, что бы ему отомстить. Третьи утверждали, что Й на самом деле принц, проигравший на скачках всю королевскую казну и теперь скрывающийся от полиции. Так или иначе, но Й всех интересовал. Первой свою заинтересованность продемонстрировала Коломбина, недвусмысленно пригласив Й на свидание.

– Ты слишком кудрявая для меня, – сказал он ей, улыбнувшись, – боюсь, что тебе будет неинтересно со мной.

– Но мне не так много и надо,– обиженно пробурчала Коломбина в ответ, не ожидав отказа.

– Зато мне надо много – ответил Й.

Что ему надо так никто и не понял…

Й ходил на репетиции и на представления. Вскоре Травести стала ловить на себе его задумчивый взгляд. Этот взгляд смущал ее. Она чувствовала краску на щеках, но едва Й отводил от нее cвои черные глаза, ей становилось нестерпимо скучно.

Однажды, поздно вечером Травести сидела на скамейке одна и листала взятый у подружки журнал. На тропинке показался Й. Увидев Травести, он остановился и улыбнулся.

– Привет, – сказала Травести, когда пауза стала затягиваться.

– Привет, – ответил Й.

Так они познакомились…

– Про тебя чего только не говорят, то разбойник, то писатель, то чуть ли не принц. Скажи мне кто ты на самом деле? – спросила Травести.

– Не скажу, – засмеялся Й.

– Почему?

– Не хочу тебя разочаровывать.

– А кто тебе сказал, что я тобой очарована? Хуже не будет. Давай рассказывай.

– Я не могу, – улыбнулся Й.

– Это такая большая тайна?

– Наоборот. Большие тайны не хранятся долго. Люди не выдерживают их тяжести. Лучше всего хранятся секреты, которых нет. У меня нет никакого секрета, поэтому я тебе его и не скажу.

– А откуда тогда ты взялся здесь?

– Я пришел за тобой.

Травести покраснела.

– А я с тобой не пойду.

– А я тогда умру.

Травести засмеялась.

– Ну и умирай, тоже мне напугал. Умереть может каждый, а я одна…

Они стали встречаться каждый вечер. Долго разговаривали обо всем, смеялись, дурачились. Травести поняла, что влюбилась и с каждым вечером любовь ее становилась все больше и больше. Ей было всё труднее притворяться далекой и недоступной. Й подступал к ней все ближе и ближе и однажды вечером он коснулся своими губами ее губ. Травести отшатнулась.

– Прости? – не выдержав длинной паузы, спросил Й.

Травести задумалась. Ее детская улыбка исчезла.

– Ты хочешь меня? – дрогнувшим голосом и очень серьезно спросила она.

– Да, – сказал Й.

– Ну, пошли.

Травести повела Й к себе. Она закрыла на замок вагончик и кивнула на узкую кровать. Й неуверенно подошел к девочке и попытался ее обнять, но Травести оттолкнула его. Она подошла к кровати и стала быстро раздеваться.

– Я не хочу так, – сказал Й.

– А как ты хочешь?

Травести вытащила из-под подушки револьвер и, подскочив к Й, приставила револьвер ему ко лбу.

– Ты, наверное, так хочешь. Что ты теперь скажешь? – зло спросила она.

Й молчал.

– Стреляй, если так надо, – сказал, наконец, он и закрыл глаза. Прошла долгая минута.

– Ты боишься? – тихо и совсем по другому спросила, наконец, Травести.

– Да, – ответил Й и открыл глаза. Травести робко улыбнулась и бросила револьвер на кровать.

– Прости меня, я – дура, – сказала она. Й ничего не ответил.

– Ты теперь уйдешь? – шепотом спросила Травести.

– Никогда, – ответил Й, – ты спасла мне жизнь…

Й и Травести сидели на скамейке. Й нарисовал фломастером на ее плече какой-то иероглиф.

– И что это значит? – спросила Травести, пытаясь разглядеть рисунок.

– Есть такой язык, который знают очень мало людей и поэтому он обладает силой. Если кому-нибудь захочется чего-то, то он может просто написать нужное слово и он непременно получит то, что он хочет.

– Да ладно.

– Правда. Это очень древний язык и его никто не помнит целиком.

– Кроме тебя, наверное.

– Нет, я знаю только 2 слова.

– Богатый у тебя словарный запас. И что же это за слова?

– А ты никому не скажешь?

– Всем расскажу.

– Хорошо. То слово, которое я написал тебе на руке – это имя моей любви, другое слово, которое я еще не писал – это имя моей ненависти. Однажды я напишу и его.

– Откуда ты знаешь, что ты его напишешь?

– Если есть слово, то оно должно быть написано.

– Как скучно.

Травести что есть силы зевнула, и, взглянув на хмурого Й, захохотала…

Й понял, что спит. Какая-то тяжелая сила вцепилась в него и медленно стала вытаскивать в неведанную реальность. Словно Й плавал где-то глубоко-глубоко под землей, но воздух кончился и теперь, если не удастся проснуться, он навсегда и везде задохнется. Й закряхтел, заворочался в тесной для двоих кровати и, наконец, открыл глаза. Над ним склонилась Травести, щекоча его шнурком от его стильных туфель. Й, поняв, что реальность гораздо лучше всех его снов, улыбнулся.

– Я хочу путешествовать, – сказала, не допускающим возражения голосом, Травести.

– Во сколько? – пробормотал, первый пришедший ему на ум вопрос, Й.

– Я хочу путешествовать, – еще раз повторила Травести.

– Зачем ты расшнуровала мой туфель?

– Он попросил меня об этом.

– И куда ты хочешь путешествовать?

– Я не хочу путешествовать куда-то. Я просто хочу путешествовать.

– А сколько сейчас времени?

– Ночь, – ответила Травести.

– В понедельник на здешнюю станцию приходит поезд. Купим два билета, доедем до Столицы, а оттуда куда угодно. Если не хочешь, то можно прямо сейчас пойти на дорогу, может быть, поймаем какой-нибудь экипаж и поедем куда-нибудь.

– Не хочу экипаж. Хочу поезд.

– Надо ждать до понедельника, – сказал Й и зевнул.

– И ты опять собираешься спать?

– Нет.

– А на поезде можно будет доехать до моря?

– Конечно. Все рельсы рано или поздно упираются в море…

Й сидел на скамейке и докуривал сигарету.

– И все-таки, чем таким ты прельстил нашего Обрыгая? – спросила сидевшая рядом Травести.

– Какого еще Обрыгая?

– Нашего директора. Он так тебя уважает, что мне за тебя стыдно.

– Не думаю, что он меня уважает.

– Если не будешь думать ты – это кто-нибудь сделает за тебя.

– Ваш директор хочет быть страшным, но его сложно бояться.

– Почему сложно? Его тут все боятся.

– Его боятся только потому, что у него власть. Боятся стечения обстоятельств, а не его самого. По-настоящему страшный человек страшен всегда.

– Ты уходишь от ответа. Что у тебя с ним?

– У меня ничего с ним. Просто он, как всякий слабый человек очень суеверен и одна цыганка предсказала ему однажды, что человек по имени Й спалит его театр дотла, и его самого заодно. Узнав, что меня так зовут, он не знает, что со мной делать – боятся или пугать, поэтому ему ничего не остается, как изображать уважение.

– Откуда ты знаешь про цыганку? – насторожилась Травести.

– Я разговаривал с ней в городе. Узнав моё имя, она посоветовала мне найти ваш бродячий театр, сказав, что меня там уже дожидаются.

– И она была права – улыбнулась Травести…

За окном была ночь. В вагончике было холодно. Й и Травести лежали под одеялом сплетенные, как клубок змей. Й целовал ее волосы. Травести улыбалась. Их окутала тишина. Теплая, задыхающаяся тишина.

– Мое сердце бьется в тебе, – прошептала Травести, сквозь бесконечную паузу, – смотри не разбей его…

Травести лежала на диванчике, а Й со Старым Клоуном пили эль.

– Понимаешь, Й, – сказал Старый Клоун, – ты не прав. Театр – это не просто ожесточенное кривляние, высасывающее эмоции из нетрезвых зрителей. Театр – это образец для подражания. Люди смотрят на героев и становятся лучше. Они находят смысл своей непонятной и запутанной жизни. Каждая пьеса есть в своем роде зеркало в котором можно увидеть себя другим, не столь привычным и надоевшим самому себе.

– Ну и зачем? – ответил Й. – Герои и люди, сочиненное и жизнь – это движение в противоположных направлениях. Книжные герои – это куклы, которым придана иллюзия движения за счет придуманного времени. Жизнь же есть истинное время. И ждать от жизни книжности – это все равно, что мечтать стать куклой в чьем-то театре марионеток. Искать литературности в жизни – это убивать ее. Театр – это дитя свободы, рождающее рабов.

Й глотнул еще эля из кружки и продолжил:

– Главный враг человека – это куклы. Куклы сильней, красивей и безупречней людей. Куклы дарят человеку достоверное прошлое и прогнозируемое будущее, они дарят ему смысл его движений и переживаний. Но взамен они отнимают его самого.

Травести во весь свой голос зевнула. Й и Старый Клоун, улыбнувшись, взглянули на нее и налили себе еще эля…

– Знаешь, твоя новая роль меня пугает, – сказал однажды Й

– Роль, как роль. Такая же дебильная, как и все остальные. Одна и та же чепуха на все лады.

– Не хорошо играть девушку-пастушку. Можно накликать неприятности.

– Какие еще неприятности?

– Ну, какие? Неприятные.

– Плевать. Это моя последняя роль.

На воскресное представление приехал сам Мэр города со всей своей многоголовой свитой. Директор театра носился сразу во все стороны, отдавал бредовые приказания, угрожал и умолял одновременно. Все были напуганы. Все, кроме Травести, которая с улыбкой гримировалась. Это было ее последнее представление, и ее душу переполнял восторг. Й уехал в город за билетами на поезд. Наконец Директор уселся рядом с Мэром. Занавес распахнулся и представление началось…

– А кто это девочка? – спросил, оскалив свои огромные зубы Мэр, кивая на Травести, которая весело скакала по сцене в костюме пастушка.

– То есть как это кто? – заикаясь, затараторил Директор, – Это Травести, наша артистка. Не смотрите, что она – мальчик, она – девушка и просто артистка и, вообще, она девушка, к тому же в театре играет, – директор выдохнул. – А что?

– Занятно, – улыбнулся Мэр, – какая изюминка. Обратите внимание, – Мэр поднял свой длинный и кривой указательный палец вверх. – Девушка, одетая в мужской костюм – это праздник для воображения. Это насилие умноженное на насилие. Это наволочки в крови. Она чья?

– Что значит чья? Ничья. То есть наша. То есть она в театре играет.

– Чья она? – повторил вопрос Мэр.

– А я ответил или не ответил? – уточнил Директор.

– С кем она спит?

– А. Не знаю, то есть у нее есть тут один парень и говорят, что у них, ну, то есть они вместе ночуют, может быть и спят, может еще что-нибудь. Дружок ее.

– Я хочу видеть этого парня.

– Конечно, конечно, – пробормотал Директор и что-то екнуло в его сердце. Он вспомнил про пророчество цыганки. Но тут было не до пророчеств. Он приказал найти Й. Его искали всюду и не нашли, потому что Й уехал в город.

– Его нигде нет, – запыхавшимся фальцетом, сказал Директор, через 10 минут, когда Травести уже ушла за кулисы, отыграв свою небольшую роль.

– Кого нет? – спросил Мэр.

– Ну, этого парня, который живет с этим артистом, которая девушка и который пастушок.

Мэр снисходительно улыбнулся.

– Нет, так и не надо. Будем считать, что ему повезло.

– Что значит повезло? – не понял Директор.

– Это значит, что каждый человек имеет право на везение, когда его жизнь разыгрывают большие дяди.

– Конечно, конечно, – закивал головой Директор.

– Травести больше не появится? – спросил мэр.

– Нет.

– Тогда что мы делаем здесь, – улыбнулся Мэр, – приведите ко мне эту девушку. У меня на нее удивительные планы…

Травести отыграв роль, прибежала в гримерную и, хохоча, стала раздеваться. Она бросила костюм пастушка в корзину, надела юбку, блузку, тапочки и уже собралась бежать в свой вагончик, ждать Й, как услышала приближающийся топот ног. «Наверное, что-то случилось», – подумала Травести. Ей совсем не хотелось, что бы что-то случалось с миром, который она для себя уже оставила в прошлом. Ей не хотелось, что бы что-то разрушило его целостность и ненужность. Топот приблизился, дверь без стука распахнулась, и в комнату ввалилось человек шесть в штатском с одним на всех лицом. Они расступились, пропуская вперед своего командира, которого звали Цузаммер. Цузаммер подошел к Травести, ухмыльнулся, дохнул на нее запахом переваренного ужина и сказал:

– Собирайся. Мы уходим.

– Куда это еще? – испуганно спросила Травести.

– Ты идешь с нами, так не все ли равно куда, – сказал Цузаммер и повернувшись вышел. Его сотрудники схватили Травести под руки и потащили по коридору…

Мэр сидел в красном кожаном кресле. Ему казалось, что в этом кресле он похож на фараона. Вошел Цузаммер со своей трудолюбивой свитой. Когда они ушли в роскошной интимной комнате дворца Мэра, остался только сам хозяин и озлобленный беззащитный зверек по имени Травести.

– Здравствуй, девочка, – улыбнулся Мэр.

Травести взглянула на него и плюнула в сторону.

– Обожаю, – засмеялся Мэр, – сколько страсти в этом маленьком комочке мяса. Просто брызги шампанского. Знаешь, какой самый сладкий аромат может предложить женщина мужчине? Нет, ни цветочки-лютики и не яблочки-персики. Это – запах мяса, запах крови. Ты пахнешь мясом. Ты пахнешь кровью, расцарапанными секундами, на которых распята вечность. Поэтому я тебя и выбрал на десерт. И ради тебя я на сегодняшний вечер сошел с ума, сошел с ума, как с поднебесного трона и у тебя не осталось ни одного шанса меня разочаровать.

– Ты не знаешь, с кем связался, – прервала молчание Травести. Мэр не ожидавший, что эта девочка еще может и говорить, не нашелся, что сказать.

– Ты не знаешь, с кем ты связался, – повторила Травести, – тебе будет очень плохо и мне тебя не жалко.

Мэр засмеялся.

– И с кем же я связался? – смеясь, спросил он. – Что за грозное чудовище мне угрожает?

– Это я.

– Ты? – захохотал Мэр.

– И это Й. Мой единственный любимый. Он убьет тебя, что бы ты не думал о себе, потому что он мой единственный любимый, потому что я знаю его больше чем себя, потому что мое сердце стучится в его груди. Потому что он красивый и сильный и знает все твои кошмары. И скоро он скомкает тебя, как ненужные черновики и бросит в огонь. И мне не жалко тебя.

– Бог мой, – засмеялся Мэр, – вулкан пылает, лава течет и, боже, как зачесалась у меня в штанах. Травести, ты даже больше, чем я ожидал. Ты почти, что совершенное удовольствие для такой утонченной натуры, как я. Ты веришь в Бога?

Травести промолчала.

– И напрасно. Нет прекрасней декорации для наших мелких шалостей. Раздевайся.

Мэр взял в руки огромную двуствольную винтовку, перещелкнул затвор и навел ее на Травести.

– Раздевайся или я превращу тебя в груду перышков.

Травести прикусила губу и ничего не сказала.

– Раздевайся. Медленно, но без остановок, – сказал Мэр, теряя терпение, – или я буду любить тебя с дырой в твоем оловянном сердце, испачканную в липкой крови, теплую и остывающую. Я считаю до трех. Раз.

Большие черные часы в деревянной раме медленно шелестели маятником. Ветер качал красные занавески на окнах. В свете стеклянной люстры бились мотыльки.

– Два, – сказал Мэр. Его палец плавно лег на курок и в голове стало выкристаллизовываться желание выстрела. Пауза была длинной, потрескавшейся, как заевшая пластинка в старом патефоне. Мэр открыл свой ослепительный рот, палец еще теплее прижался к курку. "Три", – уже носилось весте с эхом выстрела по замершему залу. Травести дрогнула. Ее кулаки разжались, и она стала медленно расстегивать пуговицы на блузке…

Й вернулся в Театр поздно вечером с двумя билетами на поезд. Когда он подъезжал к Театру, его веселое настроение неожиданно сменилось тревогой. Он слишком давно не видел свою Травести. Его сердце сбилось с ритма. Он крикнул кучеру, что бы ехал быстрее. Приехав в театр, его тревога усилилась. Слишком сумбурной и непонятной была атмосфера. Все отводили взгляды, а на глазах у Старого Клоуна блеснули слезы, когда он с улыбкой подмигнул Й. Й ворвался в вагончик. Никого не было. Й схватил с полки револьвер и выскочил на улицу. Был вечер. В воздухе качались желтые фонарики.

– Где Травести? – зло спрашивал Й у испуганных актеров. Актеры отвечали, что «ничего не знают» и резко исчезали в темноте. Й увидел Старого Клоуна и подбежал к нему.

– Где Травести? – спросил Й, хватая Клоуна за отвороты его разноцветного балахона. Клоун поморщился и отвел руки.

– Не надо меня трогать. Только не надо меня трогать, – руки Клоуна бессмысленно шарили по воздуху в поисках ножниц, – если ты не можешь забыть про нее, то взорви этот мир к чертовой матери. Даже мне не хочется улыбаться. Спаси ее, Й, спаси, хотя это и невозможно, все равно спаси.

– Где она? – закричал Й, теряя последнее терпение. Клоун пожал плечами и артистическим жестом, указал на будку директора.

– Он тебе все расскажет, – промурлыкал Клоун. Й бросил Клоуна и, вытащив из-за пазухи револьвер, пошел к будке…

Директор взволновано ходил по своей роскошной будке взад-вперед, то и дело, сбивая дорогущий испанский светильник. Он был недоволен собой. Он чувствовал, что он не до конца удовлетворил Мэра и что столь редкий шанс шагнуть куда-то глубоко-глубоко вверх был упущен. «И всё из-за этой Травести. И что он в ней нашел? Обыкновенная девчонка. Дикая вульгарная девчонка. Конечно, симпатичная. Ну, так Коломбина, вообще, красавица. И в постели она, как прилежная собачонка. А эта дура-то и морду еще господину Мэру исцарапает. Вот где позору-то. И ведь непременно исцарапает. И сгорим мы все в аду. И все из-за этой придурочки. А это еще кто?» Директор услышал шаги на лестнице. Дверь с грохотом разлетелась во все стороны и в комнату, как ветер, влетел Й, сжимая в кулаке револьвер.

– Где Травести? – спросил Й и директор сразу же понял, что это конец. Где-то в глубине его сознания, мелькнула улыбающаяся цыганка, которой он отдал 50 баксов за рассказ об этой трогательной минуте. Желтые соленые слезы потекли по его штанам.

– Мэр. Это все господин Мэр – пробормотал Директор, падая на колени.

– Когда? Где? Как? – отрезал Й, поднимая револьвер.

– Не знаю, не помню, – залепетал Директор, – то есть всё знаю, всё скажу, всё подробно скажу, всё. Мэр был на спектакле. Это был сам Мэр, сам господин Мэр, то есть ты должен понимать, что это не просто чертик из чулана, а сам господин… то есть прости Й, но ему понравилась Травести. И что он в ней нашел? То есть она конечно ничего. Я ничего против нее не имею. Я даже «за». Но, в общем, он пригласил ее к себе, то есть. к нам в ложу. Что я мог сделать? Ничего я не мог сделать.

Директор в последнюю секунду решил соврать.

– Ну, она пришла. Понятно. Сам Мэр. Ну, понимаешь дорогие подарки, бусы, кольца, игрушки, знаешь какие куклы красивые, плюшевый орангутанг, настоящий плюшевый орангутанг, такой оранжевый и пушистый. А ты бы видел его экипаж, его свиту. Так внушительно. А сам Мэр. Это событие, а не мужчина. Это… Ну как она могла устоять. Даже я бы не устоял. Он позвал её, и она пошла с ним. А куда ещё тут пойдешь. Поехала с ним. Я ее отговаривал. Честное слово, отговаривал, но она ни в какую. Хочу и хочу. Да и можно понять. Когда тебя пинают в небо, почему бы не подставить зад? То есть в мире столько всего дорогого и недоступного. Я думаю, тебе следует смириться, потому что помимо нас грешных, есть и…