скачать книгу бесплатно
– Я вас понимаю. Как пойдешь против всемогущего шута, – сказал обер-прокурор, оскалив редкие зубы.
– Причем здесь господин Вольдемар? – спросил принц, барабаня пальцами по столу.
– Так это же он протежирует этот закон.
Принц сжал руки в кулаки, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и расслабил ладони.
– Принятие закона зависит целиком от решения Совета Министров, так что я ни чем не могу вам помочь, – сказал принц и, взяв ножнички, стал осматривать свои ногти. Обер-прокурор резко встал и, не прощаясь, вышел.
Аленка и Иванко вернулись в покои Ее Высочества к обеду. У принцессы кончились занятия, они все вместе пообедали, после чего должен был прийти «великий» Готье. Готье пришел и Катя с Аленкой занялись платьем для бала. Бал был на носу, а платье никак не заканчивалось.
Иванко вернулся к себе. Он был очень возбужден. Причиной возбуждения была фрейлина Аленка. Иванко влюбился в нее. Влюбился с первого взгляда, но догадался об этом он только сейчас, когда остался один. В комнате было тесно, надо было куда-то выйти. Иванко вышел в коридор. В коридоре никого не было. Чуть потоптавшись, Иванко пошел в Зимний сад.
На столике стояли шахматы. Доктор Шапито и художник Лейбниц играли уже с полчаса. Художник думал над ходом, а доктор говорил:
– Слушай, Георг, глубоких мыслей вообще, не существует в природе. То, что кажется нам глубоким, также плоско, как и то, что кажется нам плоским. Просто плоскости у всех разные, и так получается что некоторые мысли плоски в глубину. А так, наш ум – это лист бумаги, два измерения, поэтому он так убого разбирается с объемным миром. Так что поменьше думай и ходи уже. Следующий раз принесу часы.
Художник оторвался от доски и развел руками.
– Я проиграл, – сказал он.
– Я знаю.
– А в дебюте у меня было преимущество.
– Это была иллюзия преимущества.
– Нет, я отлично начал, просто ошибся потом. Ты меня заболтал. Не надо было есть твою лошадь.
– Правильно. Есть лошадь вредно. Диета – основа всех побед. О, граф, как вы во время, – доктор увидел Иванко, пришедшего к фонтану. – Теперь я могу сбежать от этого паучка.
Доктор кивнул на художника и стал складывать шахматы в коробку.
– Как у вас здоровье-то? Ничего не болит? – поинтересовался доктор у графа.
– Ничего, – ответил граф.
– Жаль, – засмеялся доктор, – придется дружить на расстоянии. Ладно, я побежал. Некогда. Время, деньги, все дела.
Доктор пожал руку графу и художнику, после чего ушел.
– Шапито, конечно, остроумный человек, но всем этим остроумным людям невозможно ничего объяснить. Там где кончается их остроумие, они становятся непроницаемо тупыми, – сказал дядя Георг и постучал своим костлявым кулаком по столу.
Иванко засмеялся. Он вспомнил, как Аленка споткнулась об ступеньку и чуть не упала, вспомнил ее выражение лица. Это было очень смешно.
– Обживаетесь? – спросил художник, решив, что граф смеется над его умозаключением.
– Да. Мне нравится тут, – сказал Иванко.
– Что делали? Чем занимались?
– Да так. Театр смотрели, с Аленкой гуляли. Кстати, у меня один вопрос к вам. Мы сейчас видели вашу картину, где маленькая Аленка лежит в гробу. Она сказала, что вы какой-то древний миф так иллюстрировали. Что за миф такой?
– Я помню эту картину. Понравилась?
– Нет. Совсем не понравилась. Ерунда какая-то.
– Да? – художник на секунду растерялся. – Это не миф. Это иллюстрация к моему стихотворению.
– Стихотворению? – переспросил Иванко. – А где его можно прочитать? Мне надо знать.
– Я могу его прочитать прямо сейчас. Я его помню наизусть. Оно мне приснилось однажды. Я проснулся и просто записал слова. Прочитать?
– Конечно, – сказал Иванко.
Художник на секунду закрыл глаза, почесал затылок и стал нараспев декламировать:
Маленький гроб. Хрупкие розы.
Девочка в белом. Лет двенадцать.
Тихое утро вечного лета.
Сказочный сад. Цветы да деревья.
Ни ветерка. О чем здесь ветер?
Что-то чужое мне нашептало:
«Жизнь не должна касаться смерти.
Жизнь не должна нарушать покой.
Твое дыхание неуместно.
Твое дыхание нарушает»…
Но что мне делать с моим дыханием?
Я не умею, что б не дышать.
Пока не умею. Всему свое время
Всему своя радость. А пока:
Стол. Гроб.
Девочка в белом. Лет двенадцать.
Белые розы. Очень красиво.
Очень тихо. Недоступно…
Мне объяснили, что это рай.
Я не поверил, но кто его знает?
– Как вам? – спросил художник, после паузы. – Тоже ерунда?
– Нет, не такая ерунда, только я не понял. Что это значит?
– Я не знаю, Ваше Сиятельство. Мир – не школьная тетрадь. Нельзя выучить от сих до сих и всё понять. Я увидел образ. В нем была мысль. Я написал стихотворение, написал картину, если бы умел, написал бы симфонию, балет, пирамиду бы построил, только что бы выразить этот образ. Но от этого он не стал бы доступней.
– Понятно, – сказал Иванко, после длинной паузы.
– Прекрасно, – засмеялся художник. – Может, тогда приступим?
– К чему?
Вместо ответа художник достал свою папку и вытащил из нее пачку скрепленных, плотно исписанных, листов.
– Это первый семестр, – засмеялся художник. – Ваша сестра просила меня дать вам уроки. Учить вас рисовать смысла не вижу. Поэтому будем учиться думать. Тут несколько совершенно неочевидных утверждений на самые абстрактные темы. Я утверждаю, вы опровергаете. Договорились?
– Давайте, – согласился граф, толком не поняв о чем речь.
– Для начала простенькое. «О жизни и смерти». Читаю?
– Читайте.
Художник взял листок и стал читать:
О Жизни и Смерти.
«Смерть – отрицание жизни. Она делает нашу жизнь бессмысленной, все наши помыслы суетой. Победа над смертью – вот цель человека. Победа над смертью вернет жизни смысл». Так говорят жизнелюбцы. С другой стороны другие люди поют о смерти-утешительнице, о том, что смерть – это лучшая награда человеку за мучения жизни, о том, что все мы отдохнем и о том, что и рождаться не стоило. Так говорят любители смерти. Рассмотрев оба эти мнения заметим, что они, собственно говоря, мало чем отличаются друг от друга, потому что оба не верны. А дальше мое утверждение с красной строки.
Итак, я утверждаю, что смерть – есть фундамент жизни. Любая воля к жизни, любое желание жить может существовать только тогда, когда есть смерть. Если человека лишить смерти – он не захочет жить. Собственно говоря, можно сказать, что смерть и есть воля к жизни. Без смерти жизнь лишиться смысла, станет абсурдом, у человека не останется воли, чтобы пошевелить пальцем. И это в самом прямом смысле. Наше «завтра» разряжает волю к нашему «сегодня». Известно, что нигде так не хочется жить, как в камере смертников, где любовь к жизни доходит до судорог. Бесконечное «завтра» бесконечно бы размазало волю к «сегодня». Человек бы просто лег на землю и никогда бы не захотел подняться. Так что борьба жизнелюбцев со смертью – это борьба против своего же жизнелюбия….
Художник закончил чтение, отложил листочек в сторону и посмотрел на графа. Граф пожал плечами. Он не знал, что сказать. Но, как оказалось, ничего говорить и не требовалось. Художник взял другой листок и прочитал еще один небольшой текст. Потом еще. Иванко слушал с интересом, но не понимал горячность, с которой художник строил свои утверждения.
– Вам надоело? – спросил художник, отложив очередной листок.
– Нет, – сказал граф. Ему и, правда, было интересно. Но если бы художник взялся читать ему какие-нибудь «в гостях у пиратов» или «сокровища одноглазого тролля», он тоже с удовольствием бы послушал.
– Хватит на сегодня, – сказал художник и стал складывать свои листочки.
Тем временем стало быстро темнеть. Сад погрузился в сумерки. Вокруг всё притихло, только фонтан все также неугомонно шелестел водой.
– Как быстро темнеет зимой, – сказал художник, закинув руки за голову, – когда темнеет мне всё время думается… какая-то мысль приходит…. даже не мысль, а так, что-то странное. Знаешь, вот часы, большие часы с маятником и идут тихо так. Тик-так, тик-так. Стрелки крутятся. А мне страшно. Я боюсь часов. Видишь ли, его называют временем. Все смотрят на часы и ничего не знают о нем… Мне всегда мерещится одна и та же картина. Вот представьте себе поле, огромное снежное поле, так что ни конца, ни края и по нему идет человек, человек почему-то в черном. И вот он идет, совсем не зная куда, а может быть и зная. И это все так издалека, так что только черная точка, бескрайнее поле и снег. Такая картина.
Художник замолчал. Иванко тоже молчал. Тут совсем рядом послышались шаги. Граф оглянулся и увидел, как из темноты выплыла стройная фигура слуги.
– Господин Лейбниц, я за вами, – раздался спокойный голос.
– Хорошо. Я готов, – ответил художник, положив листочки себе на колени.
– До свидания, граф, приходите, завтра или когда захотите. Я вам всегда буду рад.
– Конечно, приду, – ответил Иванко.
Слуга взялся за спинку кресла и аккуратно покатил художника сначала вокруг фонтана, а потом по одной из аллей.
Вернувшись из сада, Иванко сразу пошел к Кате. Ему хотелось еще раз увидеть Аленку. У Кати хозяйничал великий Готье. Аленка, как ассистент хирурга на операции, подавала ему то рулетку, то ножницы, то иголку. Катя стояла в нижнем белье, как манекен и ее постоянно измеряли. Иванко вызвался помочь, но Готье оказался противным старикашкой. Он замахал на Иванко руками и попросил не мешать. Обменявшись с Аленкой улыбками, граф пошел к себе. Было уже поздно, но спать не хотелось. Он лег на кровать и смотрел на потолок, пока не задремал. Его разбудил стук в дверь. В комнату вошла Катя.
– Еще не спишь? – спросила она.
– Нет. Закончили с платьем? – спросил Иванко.
– Почти. Завтра доделаем.
Катя села на кровать. Иванко сел рядом.
– Как там у нас? – спросила принцесса.
– В деревне? – уточнил граф
– Ага.
– Всё также. Ничего не изменилось. Тебе от всех привет.
– Спасибо. Не обиделись на меня, что я на похороны отца не приехала?
– Нет, – отрицательно покачал головой граф. – Никто и не думал, что ты приедешь.
– Могли бы и лучше обо мне думать, – усмехнулась принцесса.
Граф промолчал.
– Отчего он умер? – спросила Катя. – Я что-то так и не поняла.
– Его свинья загрызла, – ответил граф.
– Свинья? – удивилась принцесса. – Как это?
– Перепил, уснул в луже, мимо проходила свинья, и горло ему перегрызла.
– Мерзость какая, – принцесса поморщилась. – Свинья-людоедка. Не знала, что так бывает.
– Она не людоедка. Просто папаша занял ее лужу. Не переживай, мы свинье отомстили, съели на поминках.
