скачать книгу бесплатно
– И то хорошо. Гошка, Дуняша как?
– К тебе завтра собирались.
– Ну и ладно. С Дусей помирились?
– Живем, дышим.
– Эх, Дуська, Дуська, знала б, с каким золотом живет, сама серебром бы стала.
– Э, мам, ты чего… Дуська – баба с норовом, да и я не простак.
– Ох, не простак! – хрипловато, будто мелко закашляла, рассмеялась старуха. – Да живи ты с ней, живи, детей подымай, а только как хомут надевать будут – шею-то особо не подставляй.
– Ей-богу, не пойму, чего бабы не поделят друг с другом?
– Коляй присел на крыльцо, заглянул матери в глаза, полез в карман за куревом.
– Да что ты! – старуха махнула иссохшей, в ветвях сухожилий рукой. – Живите сто лет. А на сто первый меня похоронить не забудьте!
Коляй рассмеялся.
– Отчего это старый человек – умный, а молодой – глупый! – удивлялся он.
– Оттого что старый человек – старый, а молодой – молодой, – ответила мать.
Тут они рассмеялись вдвоем, хорошо рассмеялись, по-доброму.
Когда мать кормила его ужином – терпкий холодец с горчицей да круто заваренный чай, куда брошен брусничный лист, – Коляй и закинул удочку:
– Слушай, мам, давно хотел спросить у тебя…
– Ну-ну, ответ-то позже вопроса летит.
– Все какое-то золото нам приписывают…
– Ох, да глупости! – отмахнулась старуха.
– Нет, постой, – Коляй и есть перестал, – я, когда маленький был, тоже про золото слышал. Отец с тобой говорил.
– Золото-то золоту рознь. Это когда было? Когда рак на горе еще не свистел.
– Значит, было золото-то? – удивился Коляй.
– У кого – было, а у нас – не было.
– Не пойму, – пожал плечами Коляй.
– Чего тут понимать – не было у нас с отцом никакого золота. В годы-то, когда ты еще не родился, отца из-за этого золота чуть пулей не порешили. Подавай демидовское золото, и все тут!
– Где его взять-то, если нет? – подыграл Коляй матери.
– В том и дело. Слышали звон, да не знают, где он.
– А в чем звон-то?
– Да в том, Коляй ты мой глупенький, что золото было у деда нашего, твоего прадеда, Прокопия Прокопиевича Комарова.
– Вот так да! – воскликнул Коляй. – Было все-таки?
– А как не быть-то, – сказала мать. – У него и золото водилось, и многое чего другое тоже. Он же золотоискатель у нас первый считался…
– Так-так…
– Чего «так-так»? Пришли однажды из-за Азов-горы лихие люди, деду голову проломили, дом-пятистенок спалили, золото да другое богатство – с собой, а там и были таковы. Весь и звон-то.
– Интересно, – покрутил головой Коляй. – И ведь никогда мне не рассказывала.
– Не спрашивал – и не рассказывала. Да и золото – грех о нем говорить. Деньги людей портят, душу растлевают.
– Выходит, я правнук золотоискателя?
– Выходит, так.
– Надо же! – Коляй присвистнул. – А у меня никакой его жилы. Ну, не ворожит меня золото, и все тут. Вот же гадство!
– В чем и счастье твое.
– Да, история… Ох, прадед! Ох, сукин сын! Дела творил – а нам теперь аукается.
– Крутой старик был. Крутой, – покачивала головой на тонкой морщинистой шее старуха, будто соглашалась с сыном.
– А бумаги какие остались?
– Зачем тебе? – насторожилась мать.
– Да геологи интересуются. Шахты будут обновлять, прииски. Может, что пригодится.
– Бумаги какие были – те огнем в трубу вылетели. Когда отца стращали, тогда и бумаги сгорели. Полный сундук был – вместе с сундуком все огнем изошло.
– Точно, мам?
– Ну, ты еще спрашиваешь.
– Кабы меня на век назад воротить, интересная штука – кем бы я был, а? – почесал лоб Коляй.
– Да дурачком бы и был, – простецки разрешила вопрос старуха.
– Ты что, мать?
– А чего? Дурачок-то – он первый человек на Руси. Иные все на нет исходят, а на нас земля держится.
Пили они чай до поздних сумерек, до вечерней звезды. Хорошо им было вдвоем, нам бы там посидеть…
А дальше потекла у Коляя жизнь прежняя, налаженная. Утром чуть свет – на работу, вечером – домой. Работа всегда была ему в радость; она лечила его, иной раз вознося душу на такую высоту, что Коляй стыдился этого. Усталый, опустошенный, возвращался домой, ужинал, а потом до ночи возился по хозяйству. Верным помощником отца был Гошик, Дуняшка помогала ему с меньшей охотой.
Баню, как и прежде, Коляй топил теперь сам. Таскал из Чусовой воду, заливал в кадки, нагревал котел, распаривал веники, скреб пол от грязи и копоти, выветривал лишнюю влагу…
Борова к ноябрьским решили заколоть, а Стешу оставить. Пудик – другой боров должен был еще нагулять, поэтому отруби Коляй покруче замешивал с картошкой; толок в ведре все это так, что боров не замечал, как и ел. И все время был голодный…
Стешу Коляй жалел, ухаживал за ней особенно нежно. Не было дня, чтоб он не убрал у нее, не подстелил свежей соломы, не подмыл бы у нее вымя.
Как-то раз Коляй заметил, что куры стали нестись хуже. Разгадал загадку только тогда, когда за сараем в крытом ящике нашел камень-гальку, цветом и формой напоминающую яйцо. В этот-то ящик и неслись куры. Не стал Коляй следить, кто таким способом приваживал кур (и без того знал – Маруся, конечно), гальку выбросил, а ящик убрал в сарай.
Частенько Дуся с Марусей задумывали теперь новые наряды, и Коляй не скупился, давал на наряды деньги. А что ему деньги? Деньги – рабские оковы для миллионера, а для рабочего человека они необходимость. Будет счастлива Дуся – будет и Коляй счастлив, и Дуняшка, и Гошик…
Гошик – молодец, не отходил от отца ни на шаг. Дуняшка – та нет, последнее время сторонилась отца.
Однажды Дуся сказала Коляю:
– В магазине демисезонные пальто выбросили. Как раз мой размер.
– Да? Ну, что ж… – ответил Коляй.
– Сто рублей есть, – продолжала Дуся. – Дай еще двести.
– Двести? Да у меня нет, – признался Коляй.
– Ну да – нет! – не поверила Дуся. – Опять жаться стал?
– Честное слово, нет, – поклялся Коляй.
– Тогда у матери возьми. У нее денег много.
– Откуда?
– Ладно зубы заговаривать… А о золоте забыл?
– Да ты что, Дусь, всерьез?
– А чего тогда милиционеры шастали… геологи разные… начальство? Дыма без огня не бывает.
– Я же тебе объяснил…
– Знаем ваши объяснения! На золоте живут, а щи деревянной ложкой из худой кастрюли хлебают. Куркули!
Коляй потемнел лицом, стиснул зубы, желваки заиграли на скулах.
– Не скрипи зубами-то, не скрипи! Не страшно! – все более высоким и визгливым голосом стала кричать Дуся.
Чтоб не разругаться и чтоб не случилось новой беды, Коляй развернулся и хлопнул дверью.
И пошел к матери. Денег у старухи Татьяны не было, но двести рублей она дала. Из заветных трехсот рублей выделила, которые отложила давно на черный день, на смерть свою и похороны.
Коляй принес деньги домой, швырнул на стол:
– На, подавись!
– Вот так-то лучше… – усмехнулась с презрением Дуся.
Утром с Дуняшкой случилась истерика. Коляй собрался на работу, есть не стал, хмурый, молчаливый, хотел было уже выйти из дома, как Дуняшка подскочила к нему и начала отчаянно колотить его острыми кулаками в грудь:
– Ненавижу! Ненавижу!..
– Что, что такое?.. – бормотал опешивший Коляй, невольно оседая на стул.
– Почему ты терпишь, почему?! Она издевается над тобой, а ты… ты…
– Что ты, успокойся… – Коляй пытался обнять Дуняшку, но она не давалась, с отчаянием била ему в грудь кулаками, повторяя:
– Ненавижу, ненавижу!..
– Эх, Дуняшка, – неожиданно расслабился Коляй, и ему стало совершенно все равно, кричат ли тут, плачут, бьют ли его в грудь. – Вот и ты… Эх, Дуняшка, глупая ты моя, глупая…
Тон его слов серпом подкосил дочь, она упала на колени, расплакалась, разрыдалась в истерике.
– Дуняшка ты, Дуняшка, – повторял Коляй, гладя дочь по пушистым мягким волосам. – Ничего ты еще не понимаешь в жизни, ничего. Не в этом во всем счастье, не в этом…
– А в чем? В чем? – молила его глазами дочь, подняв к нему зареванное, истерзанное, ставшее совсем взрослым лицо.
Сёстры
Сказание о русских женах
Сестре Лоре
Глава 1
Полина
…Полина только усмехалась; Варвара – мать Варвара – и ворчала, и ворчала, и то не так, и это не так, все равно помирать, на кой черт затеяла переезд этот, вот она, веревка, как уедешь, Полина, так на этой веревке и вздерну себя: уж лучше там, в адовых вратах, чем здесь, в иудиных хоромах, тьфу!.. Полина слушала и усмехалась: неожиданно у нее возникла одна идея… Идея эта была так проста и хороша, что Полина удивлялась, как такое не пришло ей в голову раньше. И вот усмехалась – скорее от радости, чем прислушиваясь к ворчанию старухи.
Мать Варвара сидела на узлах посреди комнаты, в туго повязанном на голове цветастом платке, в просторном, довольно потрепанном платье, поверх которого была надета сначала шерстяная, пегого цвета, безрукавка, а затем одна кофта – магазинная, со скатавшимся от времени седенько-пепельным ворсом, а другая – домашняя, вязаная, которую Варвара носила, казалось, не снимая ни днем ни ночью, – подарок Полины. На ногах у матери Варвары, несмотря на жаркое лето, были натянуты теплые темно-коричневые чулки в резинку, и, хотя она сидела в войлочных полусапогах и ступней ее не было видно, Полина была уверена, что поверх чулок мать Варвара обязательно надела шерстяные, грубой вязки, носки, – от старости или, может, от вечной боязни простыть и заболеть, она всегда одевалась чересчур тепло, отчего выглядела неуклюжей и, что хуже всего, даже неряшливой.
Полина, нисколько не боясь, что мать Варвара может что-то сделать над собой, потому что она уже много раз грозилась посчитаться с этим светом вчистую, Полина решила тут же, не откладывая дела в долгий ящик, сделать то, что надумала. А именно – съездить в совхоз к отцу, Авдею Сергиевичу, всего-то двадцать километров отсюда, от поселка, – полчаса езды на автобусе.
– Ты вот что, – строго сказала она матери Варваре, растащив узлы по углам, – я сейчас обернусь мигом, надо мне по одному делу… А ты смотри не дури, разбери пока вещи, по шкафам разложи… Учти, вернусь не одна – с гостем; чтоб все чин чином было. Новоселье-то надо отметить, а? – И усмехнулась-улыбнулась.
– Новоселье я тут отмечу, как же… говорю тебе, Полина, вот она, веревка, как уйдешь, так и вздерну себя. Не увидишь меня больше живой…
