скачать книгу бесплатно
Голос доносился откуда-то издалека. Это был не первый голос, который возникал из ароматических бумаг, но на этот раз что-то было иначе. Я оттолкнула его и зарылась поглубже в запах свежей зелени и сырого дерева.
– Эммелайн! – позвал кто-то совсем близко – снаружи, поняла я. Медленно села, зная, что это не голос моего отца, но все же надеясь. Комната закачалась, и аромат снова потянул меня к себе.
«Не ходи!» – прошептал он.
На крыльце послышались шаги. Дверь открылась, и запахи хижины унесло потоком свежего холодного воздуха. Я видела, как вошел русалочий человек, но на этот раз у него не было черной пластиковой коробки. И моего отца у него тоже не было.
Часть вторая
Бухта
Страна чудес
Матрас был мягким, простыни туго натянутыми.
Это не моя кровать.
Я лежала с закрытыми глазами, старалась не шевелиться и затаила дыхание. Я понимала, что как только впущу запахи и открою глаза, мир станет другим, неправильным. А он должен оставаться привычным, неизменным. Иначе мне не выдержать. И поэтому я пообещала себе, что не открою глаз, не буду дышать носом и не стану выяснять, где нахожусь.
Попыталась перевернуться, мне хотелось сжаться в клубочек и исчезнуть, но тяжесть на ногах не позволяла двигаться. Рефлекторно вдохнула и почувствовала запах влажного меха животного. Клео?
Ахнула, почти надеясь, но в ответ услышала только хриплое дыхание. Не Клео. Я застыла, моя кожа горела от паники. Теплое дыхание коснулось моего лица, и я втянула воздух, полный глубоких мускусных тонов. Медведь? Чей-то язык скользнул по моей щеке. Это было уже слишком!
Я зажмурилась и закричала.
– Все в порядке, ma cherie.
Ужасное животное исчезло, и где-то надо мной послышался голос. Женщина. Щекой я почувствовала ладонь, пахнущую дрожжами, мукой и сахаром.
– Это был всего лишь наш пес, – сказала она. – Теперь он на улице.
Рука женщины погладила меня по макушке. В эту минуту каждая прядь моих волос вспоминала пальцы отца, скользившие по моим кудрям, когда он читал мне. Инстинктивно я подтянула рубашку к лицу, страстно желая ощутить остатки запахов ароматических бумажек. Но ткань в моих руках была мягкой и тонкой.
То была не моя рубашка. Я вдохнула пустой запах – никаких цветов. Никакой сосновой смолы и морской соли. Никаких яблонь и фланели. «Нет», – подумала я.
– Твоя одежда в стирке, – сказала женщина. – Она пропахла дымом, но скоро будет свежей и чистой, не волнуйся.
Нет. Нет. Нет.
Он окончательно исчез. Горе настигло меня и поглотило целиком.
Я не знаю, сколько прошло времени. Видела, как женщина входила проведать меня, коснулась щеки, потом плеча.
– Эммелайн?
Я не отвечала. Через несколько часов она вернулась.
– Эммелайн, – на этот раз ее голос звучал по-другому: спокойно, но настойчиво, – тебе нужно открыть глаза прямо сейчас. И обязательно нужно поесть.
За закрытыми веками я видела лишь черный океан бутылок.
Позволь мне прыгнуть с тобой, папа. Такая мысль настойчиво стучалась в моей голове. Меня не пугали ни холод, ни мрак мира, только бы быть с ним.
– Здесь ты в безопасности, – снова заговорила женщина.
Безопасность. Какое странное слово.
Однако запахам нет дела до ума или сердца. Они проберутся сквозь тьму закрытых глаз, проскользнут мимо баррикад мыслей. Тело – их сообщник. Мы можем жить без еды неделями, несколько дней обходиться без воды, но попробуйте не дышать – и легкие взбунтуются.
И постепенно, вслед за этими предательскими вдохами, в комнату прокрался аромат чего-то запеченного в духовке. И настойчивый запах размягченного жареного лука. Я старалась не обращать на них внимания, но они все равно проникали внутрь, теплые и гостеприимные, как лето.
– Люди лгут, Эммелайн, а запахи – никогда, – говорил мне отец. Я все еще видела, как он стоит у курятника и учит меня искать свежие яйца.
«Следуй за ним, – его палец стучит по моему носу. – Не стой у него на пути».
Не хочу оставлять тебя, папа.
Но в конце концов деваться было некуда. Я открыла глаза.
Трудно объяснить испытанный мною шок, когда я впервые увидела настоящую женщину. Конечно, у нас были фотографии и иллюстрации с изображением людей, но они существовали в книгах, пахли только бумагой. Их голоса были вариациями голоса отца, читающего мне вслух. Если бы я вообще об этом задумывалась, то решила бы, что другие люди – это просто уменьшенные или, наоборот, более высокие или более округлые версии моего отца.
Но женщина, стоявшая передо мной, выглядела по-другому. На ней были свободное голубое платье и широкий фартук. Седые волосы, собранные на затылке, оттеняли загорелую кожу, вокруг глаз и рта залегли морщинки. Она казалась старой и в то же время не очень, а ее сильные руки походили на узловатые корни дерева.
– Вот и ты, ma cherie, – улыбнулась она. Потом, словно поняв, что мне нужно побыть одной, добавила: – Я принесу поесть. Тебе давно пора подкрепиться.
Когда она вышла, я огляделась. Выкрашенные в голубой цвет стены были совершенно гладкими. Никаких ящичков. Никаких флаконов. Никакого мерцающего леса. Окно напротив кровати выходило на воду; свет, проникавший внутрь, был насыщен серебром поздней зимы. На утесе никогда не было столь яркого света. Я почувствовала себя незащищенной вдали от привычного леса, подтянула колени к груди, не обращая внимания на обстановку, и уставилась на дверь.
Запах кардамона, мягкий и успокаивающий, опередил вошедшую в комнату женщину. Появилось воспоминание – листок из красного флакона с ароматом знойного места, который словно обволакивал, лаская мне кожу. «Кардамон, – сказал тогда отец. – Они прячутся, как сокровища». И показал фотографии стручков в форме крошечных лодочек, из которых сыпались черные семена.
– Вот, – проговорила женщина, протягивая тарелку и стакан с чем-то белым внутри. – Никто никогда не отказывался от моих булочек.
От запаха с тарелки у меня закружилась голова. Мы тоже пекли хлеб на острове, но этот аромат был более мягким и нежным. Но при этом в нем присутствовали какие-то более тяжелые и настойчивые нотки. Я взяла булочку. Она была коричневой и липкой. После первого же ее кусочка мой рот наполнился сладостью. Я пробовала сахар и раньше, но только как редкое лакомство из русалочьих коробок, а здесь его было столько, сколько я не ела ни разу за целый год. Заныли зубы, рот наполнился слюной.
С удивлением взглянула на женщину, она улыбалась.
– Рада, что они тебе нравятся, – сказала она. – А теперь, коль уж мы смотрим друг на друга, позволь представиться. Я – Колетт. Мой муж Генри – тот, кто нашел тебя. Это наш дом.
Она протянула стакан. Я поднесла его ко рту, отхлебнула и поперхнулась. Будучи на острове, я привыкла к воде и яркой прозрачной зелени елового чая, а эта жидкость была густой, холодной и мягкой, как пенка волн, бьющихся о край лагуны.
– Это молоко, – объяснила Колетт.
Так вот каково оно на вкус! Повторяющийся образ в одном из сборников рассказов – стакан молока, который дают ребенку перед сном. Это казалось таким удовольствием!
– Простите, – пролепетала я, ощущая, как мой желудок скрутило, и испугавшись, что меня может стошнить.
Колетт немедленно вышла и вернулась со стаканом воды, вкус которой отдавал металлом. Она была совсем не похожа на воду из нашего колодца, выложенного холодными камнями, но все же лучше молока. Женщина сидела на краю кровати, пока я пила, глядя по сторонам и стараясь не думать о вкусе воды и открытом небе за окном.
Ты не дома.
Отвернувшись от окна, обнаружила слева от себя комод с маленькой лампой. А рядом с ней – флакон с зеленой восковой печатью. Я вздрогнула.
– Ты не отпускала его, – сказала женщина, кивнув на флакон. Она внимательно наблюдала за мной. – Генри говорит, что он последний. Люди находили эти бутылочки по всему побережью. Все гадали, откуда они взялись. Была даже статья в «Дейли Сан». Но большинство с красными пробками.
Я вспомнила, как, стоя на утесе, бросала отцовские флаконы в воду. И его лицо, глядящее на меня из холодных волн.
– Не говорите ничего! – взмолилась я. – Пожалуйста!
Колетт опустила взгляд. Мои пальцы вцепились в ее запястье, но если ей и было больно, она не подала виду.
– Хорошо, – спокойно проговорила она.
Я отпустила ее. Женщина взяла флакон и протянула мне:
– Вот, держи.
Колетт вышла из комнаты, сообщив, что должна приготовить обед для Генри, а я лежала, крепко сжимая флакон. Желание открыть его, сжечь бумагу и ощутить запах отца было почти непреодолимым, но этот маленький листок – все, что у меня осталось. Это было подтверждение всего нашего существования и того, что я сделала с нами. Мое самое лучшее и самое худшее воспоминание.
Додж
Должно быть, прошло около недели, прежде чем я смогла выйти из комнаты. Колетт поставила ведро рядом с кроватью, и было непостижимо, как много усилий нужно прикладывать, чтобы сделать до него пару шагов. В основном я спала. Помогало ли это моему телу или разуму, не знаю. Помню только, что комната постепенно становилась светлее, а мои руки и ноги вспомнили, что сделаны из костей и мышц. Люди таковы – стоит дать нам шанс, и мы возвращаемся, хотим того или нет.
Однако этот новый мир был очень странным местом. На острове я читала сказки о домах, сделанных из конфет, и о говорящих животных. Стена нашей хижины была заставлена флаконами, в которых хранилось время. Мой отец рассказывал, как корни деревьев говорят друг с другом глубоко под землей.
Все это было более правдоподобно, чем то, с чем я столкнулась сейчас.
– Не хочешь ли принять ванну? – спросила однажды Колетт.
В моем представлении ванна – холодная, мокрая ткань, кусок мыла и шершавое полотенце, чтобы вытереться. Редкое мытье волос включало в себя кувшин с водой (из колодца или дождевой с крыши) и две миски: одна, чтобы намочить волосы, вторая для стекающей воды.
Вместо этого Колетт провела меня в ярко-белую комнату с блестящими стенами. Отодвинула занавеску, и я увидела огромное корыто, гладкое и ослепительно белое. Огляделась в поисках ведра, но тут женщина повернула ручку и из стены хлынул бесконечный поток холодной, а затем горячей воды. Я смотрела, зачарованная и испуганная, как корыто наполняется. Сложно было представить, как вся эта вода остается внутри ванны и что может случиться, если вы случайно проделаете в ней дыру.
– Хочешь туда забраться? – спросила Колетт, улыбаясь. – Не стоит ждать, пока вода остынет. – Я молча смотрела на нее. – Подожду снаружи, – поняла она. – Дай знать, если что-то понадобится.
Дверь за ней закрылась, а я все стояла, глядя на воду. Я плавала на глубине, там, на острове, в холодной и очень соленой воде. У этой был другой запах – пар и незнакомый острый аромат, который я почувствовала на руках Колетт. И еще кое-что. Поведя носом, увидела кусок мыла на краю ванны. Подняла его, оно пахло чем-то сладким, но в то же время немного создающим печаль. Нечто подобное я учуяла в одном из красных флаконов, однако в этот раз оно показалось мне неправильным – тонким, даже неживым.
Мне не нужны были эти незнакомые запахи, но я знала, для чего предназначены мыло и вода. Сняла одежду, мое тело все еще дрожало от длительного голодания и недели, проведенной в постели. Села на край ванны и опустила туда ногу, почувствовала горячее. И заскользила вниз, пока над водой не остался торчать только мой нос. Тепло обволакивало меня – это было невозможно хорошо. Я разглядывала свое исхудавшее тело – бледная кожа в белой ванне была почти невидимой. Мне захотелось остаться в ней навсегда.
Вода уже остыла, когда Колетт постучала в дверь.
– С тобой там все в порядке? – спросила она.
– Да, – прозвучал мой ответ.
Позже я вытерлась, оделась и пошла на кухню, где Колетт усадила меня в кресло-качалку. Там не спеша я оглядела горшки, висящие на крючках, тарелки и миски на полках, яблоки в плетеной корзинке. Мне было известно о существовании этих предметов.
– Как насчет чая? – предложила Колетт.
Я молча кивнула. «Ты можешь это сделать, – успокаивала я себя. – Это не так уж и странно».
Женщина сделала запястьем круговое движение, и из большой белой коробки вырвалось голубое пламя. Я закричала и побежала к своей кровати. Пролежала несколько часов, сжимая зеленый отцовский флакон, представляя, что мы с ним снова в хижине. Но это было утешение, заключенное в стекло. Жизнь никогда не будет прежней, и я никогда не смогу вернуться назад.
В последующие дни я узнала много нового. В этом месте печи не требовали дров, а тепло не требовало огня. Часы делили день на равные части, а барометры превращали погоду в цифры. Колетт и Генри щелкали выключателями, и ночь уходила; они держали около уха маленькие коробочки и разговаривали с невидимыми людьми.
Запахи этих новых вещей были необычными, слишком острыми и возбужденными, как будто они двигались очень быстро, чтобы не упустить из жизни ничего. К концу каждого дня я отчаянно нуждалась в запахе островной грязи под ногами, дыма из печи, овсянки и табака беглеца.
Я никуда не вписывалась. Здесь не было нужды ходить за фуражом или добывать огонь. Колетт заваривала чай из пакетика, а не из типсов. Все навыки, которыми я так гордилась, здесь не имели никакого значения, а те, что мне были нужны, окружающим были совершенно непонятны. Ночью я засыпала и во сне возвращалась на остров, надеясь найти свой дом, но просыпалась с криком.
У Генри, русалочьего человека, были седые волосы, но двигался он с гибкой энергией гораздо более молодого мужчины. Он проводил все свое время, работая неподалеку, и стук его молотка обеспечивал ровный ритм дня. Находясь внутри дома, он был тих и ненавязчив. Я видела, что он наблюдает за мной, ожидая вопросов. Папа обычно проделывал это с цыплятами, когда они были взволнованы: стоял в курятнике, пока они не успокаивались. Воспоминание было жгучим, острым и шипящим. Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, что его больше нет?
– Как вы меня нашли? – наконец спросила я Генри.
Я откладывала это, подозревая, каков будет ответ.
Он посмотрел так, словно что-то решал. Затем сказал:
– Старик Дженкинс, который тоже живет на островах, нашел твоего отца…
Колетт вышла из кухни и едва заметно покачала головой. Генри смущенно кашлянул.
– Мне жаль, Эммелайн, – проговорил он.
Моя вина. Моя вина. Моя вина.
– Мне пришлось ждать подходящего прилива, чтобы пройти через ваш канал, – продолжал Генри. – Было мучительно знать, что ты там совсем одна.
Я сосредоточенно разглядывала свои руки, лежащие на коленях. Совсем не хотелось думать о тех днях. Рука Колетт мягко взяла меня за плечо.
– Помню, как твой отец принес тебя сюда.
Ее слова заставили меня поднять глаза.
– Что?!
Она кивнула.
– Ты была крошечная, едва ходила. Мы понимали, что твой отец боролся с чем-то или с кем-то. Как и очень многие, кто сюда приезжает, знаешь ли. Что было определенно ясно, – добавила она решительно, – так это то, что он любил тебя. И мог о тебе позаботиться. В противном случае я бы никогда не позволила увезти тебя на тот остров.
Генри кивнул.
– Мы ничего не имеем против уединенного образа жизни, но не терпим жестокости, – сказал он. – И по тому, что твой отец просил, когда вы обосновались на острове, стало понятно, что у вас все в порядке.
– Что вы имеете в виду?
– Он оставлял мне записки в пустых коробках. Сообщал, когда тебе хотелось чего-то особенного.
Синий дождевик. Книги и шоколад. Клео. Я поняла это и отвернулась, чтобы они не видели моих глаз.
– Мне кажется, на сегодня достаточно, – промолвила Колетт.
