banner banner banner
Маячный Мастер
Маячный Мастер
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Маячный Мастер

скачать книгу бесплатно

Маячный Мастер
Борис Борисович Батыршин

Маяк только один #2
Приключения трёх друзей продолжаются, как на море, так и на суше. После выпуска из Морского Корпуса прошло много лет, и теперь события развиваются вдали от проспектов Петербурга и финских шхер. Очень уж запутан клубок военных и политических проблем, слишком много разных интересов замешано…

И противник хорошо известен, он не раз уже противостоял им в разных частях света, от Порт-Суэца до Монтевидео – матёрый, опасный враг, отстаивающий интересы другой Империи, над которой, как и над Россией, никогда не заходит солнце.

Не только тайными операциями придётся заниматься бывшим лихим мичманам. Им снова предстоит ощутить под ногами дрожь палуб боевых кораблей, вдохнуть пороховой дым, приняв бой в далёких морях и океанах – а может, и в гуще джунглей и на берегах чужих рек, ведь и на них теперь тоже распространяются интересы Империи. И трое друзей , конечно, не подведут, справятся, сделают своё дело – как делали его всегда, под любыми звёздами, на любых широтах – честно и грозно…

Борис Батыршин

Маячный мастер

© Борис Батыршин

* * *

«Надвигается ночь, всё чернее и злей, Но звезду в тучах выбрал секстан. После жизни на грешной и твёрдой земле Нас не может пугать океан. Не ворчи, океан, ты не так уж суров, Нам причин для вражды не найти. Милосердный владыка морей и ветров Да хранит нас на зыбком пути…»

    Владислав Крапивин.

«Море ждёт, а мы совсем не там, Такую жизнь пошлём мы к лешему.

Боцман – я, ты будешь капитан, Нацепим шпаги потускневшие, Мы с тобой пройдём по кабакам, Команду старую разыщем мы. А здесь – а здесь мы просто лишние, Давай, командуй, капитан!»

    Юрий Аделунг

«…А кто не пьёт? Назови! Нет, я жду!..»

    х\ф «Покровские ворота»

Часть первая. «Мы с тобой давно уже не те…»

I

Ключ повернулся в скважине – не сразу, а после того, как Казаков поёрзал им туда-сюда, и раза два злобно выматерился. Надо бы вызвать слесаря, сменить замок – а то застрянешь однажды вот так, на лестничной клетке на ночь глядя. Ещё и батарея смартфона сядет, в полном соответствии с законом подлости, он же закон Мёрфи…

Мысль насчёт слесаря, смартфона и известного всем правила была привычной – всякий раз, отпирая входную дверь своей двушки, Казаков произносил её про себя, словно проверяя на читабельность и выговариваемость. Обыкновение это появилось у него с тех пор, как он, оставив место литературного редактора в загибающемся компьютерном журнале, устроился в Останкино, на студию, занимающуюся озвучкой и дубляжом. Началась эта глава его жизни тринадцать лет назад, в далёком две тысячи одиннадцатом – и вот теперь неумолимо приближалась к финалу. Не слишком, прямо скажем, торжественному – санкции подкосили и без того просевший рынок западной теле- и кинопродукции, а использование ИИ, нейросетей и прочих новомодных штучек для перевода и озвучивания обещали добить его окончательно.

Но сейчас перспектива остаться безработным не волновала Казакова – а ведь это невесело в шесть без малого десятков! Как не слишком беспокоила его безобразная сцена, которую устроил сегодня Саша Котов по поводу срыва записи, сопроводив скандал полным комплектом упрёков, обвинений, угроз пожаловаться начальству и прочих радостей…

Вины Казакова в этом не было ни чуточки – разве что ему можно было поставить в упрёк, что в числе прочих актёров он пригласил для озвучки сериала Олега Мартьянова, совмещающего игру в Малом Театре с работой в дубляже. А так же – с неумеренным употреблением горячительных напитков, по большей части, крепких. И когда Олег стал заикаться перед микрофоном, путая реплики и вынуждая звукооператора то и дело переписывать огрехи, Казаков предпочёл запись остановить – и получил за это всё, что причитается в подобных случаях.

Вообще-то актёров можно понять, уныло подумал он, распуская задубевшие шнурки. Полтора часа записи, каждая минута которых должна была быть оплачена, пропали зря – и каждый из избалованных артистов считал неполученные деньги, потраченное зря время, а главное – проявленное по отношению лично к нему неуважение. И, конечно, никто не собирался спускать это судьбе-злодейке, воплощением которой выступал режиссёр озвучки – то есть он, Пётр Петрович Казаков. Взывать к их здравому смыслу и чувству справедливости не имело совершенно никакого смысла – кого и когда интересовали подобные вещи в актёрской среде?

Шнурки, наконец, поддались. Сентябрь в этом году выдался дождливым, слякотным, намокшие ботинки следовало поскорее поставить на батарею, напихав газет. Но сейчас ему было не до того – настенные часы показывали без четверти девять, ровно через пятнадцать минут разрешится загадка, не дающая покоя уже какую неделю кряду. Он прошёл в комнату, швырнул мокрую куртку на кресло и принялся торопливо стягивать рубашку.

Звонок пронзительно задребезжал. Взгляд на часы – только без двадцати, может, кто-то другой? Соседи, почтальон, участковый… Нет, почтальоны так поздно не ходят, с соседями он не общается, а участковый… что может понадобиться от него участковому? Черт, даже переодеться не успел, встречает гостя в несвежей майке, выпущенной поверх стареньких треников. Хотя – он же не женщину ждёт, ничего, сойдёт и так…

Казаков ставшими вдруг непослушными пальцами повернул пумпочку запора, распахнул – именно распахнул, а не опасливо приоткрыл, заглядывая в щёлку, – дверь и…

К счастью у стены напротив входной двери стоял стул. На него-то Казаков и плюхнулся всей тяжестью своего немолодого тела, попятившись от возникшего на пороге видения.

Он узнал гостя сразу – словно и не было этих трёх десятков лет. Да их, похоже, и не было для того, кто стоял в дверном проёме – мокрый от сентябрьского дождя, широко улыбающийся, с бутылочным горлышком, торчащим из левого кармана старенькой штормовки. А Казаков так и сидел, беспомощно разевая и захлопывая рот, словно извлечённая из родной стихии плотвичка, – не веря, боясь поверить, отчаянно желая поверить своим глазам.

– Корнишоны маринованные. – Казаков прочёл надпись на этикетке и скривился. – Огурцов, что ли не было, обычных, солёных? Знаешь ведь, что я эту кислятину терпеть ненавижу!

Он поскрёб грудь под растянутой майкой-алкоголичкой.

– Не припомню что-то… – гость смотрел на него недоумённо. – Раньше, вроде, закусывал, только в путь! Может ты, того… уже после их разлюбил?

Казаков задумался.

– Верно, лет двадцать назад. Тебя тогда давно уже не было.

Он подцепил на вилку крошечный огурчик и вздохнул, демонстрируя покорность судьбе.

– Ладно, разливай уже, сколько можно?

– Тебе как – полную, или по справедливости?

Казаков оценивающе посмотрел на полулитровую бутылку с этикеткой «Ржаная». Та была опорожнена почти наполовину.

– Полную. Прояви уважение к хозяину дома. И к пожилому человеку тоже, между прочим…

– Пожилой? Это ты, что ли? – фыркнул насмешливо гость и потянулся через стол. Водка, булькая, полилась в стакан, наполняя его до самой кромки. Гость поднял бутылку, зачем-то посмотрел сквозь неё на лампу, и набулькал себе. Его стакан – тоже гранёный, вмещающий стандартные двести граммов, – тоже наполнился до краёв, даже с мениском.

– Истинный дзен в том, чтобы разлить поллитру на три полных стакана. – глубокомысленно сообщил гость. – И – не выпить. Ну что, вздрогнули?

– Погоди… – Казаков, до которого начала доходить неправильность происходящего, выпрямился на стуле. – Это ты что, в своём, как его?..

– Зурбагане. – подсказал гость. Стакан он держал на старорежимный манер – четырьмя пальцами, оттопырив мизинец.

– Это ты в своём Зурбагане таким штучкам научился?

– Каким?

Казаков зажмурился, потряс головой. А когда открыл глаза – оказалось, что стакан собеседника налит едва ли наполовину.

…Он что, отхлебнуть успел? А, ладно, по сравнению со всем остальным это такая мелочь…

– Вздрогнули. – твёрдо сказал он и поднёс стакан к губам.

В тот день Казаков работал дома, готовя к записи очередной фильм. Разложить реплики по актёрам, проставить тайм-коды, паузы – обычное дело, без которого запись полуторачасового фильма вместо положенных двух – двух с половиной часов может занять все четыре и вымотать нервы всем занятым в ней, от актёров, до паренька-звукача за пультом. Занимало это часа два-два с половиной, в зависимости от плотности текста и качества перевода (руководство студии из соображений экономии пользовалось онлайн-переводом) и требовало немалой сосредоточенности. И когда в прихожей раздался звонок, Казаков не сразу даже сообразил, что происходит. Домашний телефон в последние годы превратился в элемент интерьера, и он пару раз ловил себя на мысли, что он, наверное, уже отключён. Скажем – за неуплату. Но, видимо, деньги всё же списывались со счёта, и древний, советских ещё времён аппарат изредка подавал признаки жизни – хотя Казаков уже забыл, когда в последний раз давал кому-нибудь свой «городской» номер.

Как, к примеру, в этот раз. Пластмассовая, цвета слоновой кости, с чёрными кнопками коробка протарахтела, наверное, раз десять, прежде чем он стащил с головы наушники, выбрался из кресла и доплёлся до прихожей. Несколько секунд смотрел на аппарат – может, раритет передумает и замолкнет? – но тот упрямо выдавал трель за трелью. Тогда Казаков вздохнул и покорился действительности – снял трубку с прозрачных пластмассовых рычажков и поднёс к уху.

– Алле-е?

Это тоже была привычка – когда-то, ещё в студенческой юности он приучил себя отвечать таким вот манером, подражая кому-то из актёров старых, ещё довоенных фильмов. Тогда это казалось очень остроумным; со временем заблуждение рассеялось, а привычка – вот, осталась, и хорошо известна всем его постоянным телефонным собеседникам.

– Это Пётр Петрович?

Голос был мужской, нестарый, даже не пожилой и. странно знакомый.

– Замечательно! – что человек на том конце провода облегчённо выдохнул. – Я-то, признаться, боялся, что ты… вы сменили номер! Мне его в редакции дали, где «Третий Меморандум» выходил…

Мысли неслись в голове косяком – и очень, очень быстрым косяком, состоящим, как минимум, из сайгаков. А то из зебр.

«Так, первое: неизвестный обратился к нему на «ты», но тут же поправился – значит, не уверен, что это уместно. То есть, они знакомы? Голос молодой, а такая разница в возрасте (лет тридцать по ощущениям) предполагает всё же обращение на «вы»…

«…Второе – оговорка насчёт старого номера. Он, выходит, его знал? Но тогда – к чему неумелая выдумка насчёт редакции, где казаковского городского номера не знали? Но если абонент знает этот номер – то опять-таки выходит, что они знакомы? Вот и голос…»

– Нет, номер прежний. – ответил он. – А с кем, простите, имею удовольствие?..

– Вы были когда-то знакомы с неким Сергеем Баранцевым? – на той стороне трубки проигнорировали его вопрос. – Если точнее, то в начале девяностых и раньше?

Казаков едва не плюхнулся от неожиданности задом на табурет. Ещё бы он не был знаком с Серёгой! Ближайший друг, соратник и единомышленник по клубу любителей фантастики, постоянный спутник в парусных походах и вылазках на слёты КСП, разделявший с ним любовь к словесным играм («ситуационкам», как они их называли, поскольку не имели представления о западном термине «РПГ»), даже в каком-то смысле коллега…

– Э-э-э… мнэ-э-э… да, конечно, был. А почему, собственно, это вас интересует?

Вопрос, как и предварявшие его невнятные звуки, имел одну-единственную цель – потянуть время, понять как нужно реагировать. Зачем это понадобилось? Да затем, что Сергей Дмитриевич Баранцев бесследно сгинул в далёком девяносто четвёртом – на Белом море, в Кандалакшском заливе, где они годом раньше провели полтора месяца под парусами и на крошечных, заросших кривыми соснами островках. Исчезновение это было странным до крайности – шхуна «Штральзунд» пропала без следа, словно Летучий Голландец! Погода в этот день стояла хоть и ветреная, но вполне приличная, ни штормов, ни смерчей отмечено не было. «Штральзунд», вышедший с Беломорской биостанции МГУ, попросту не прибыл к пункту назначения – к туристическому лагерю на островке Костьян.

Происшествие расследовали, конечно, но не нашли ровным счётом ничего – ни обломков, ни клочка парусины, ни выброшенного на берег спасательного круга. Заключение следствия гласило, что «Штральзунд», заблудившись в тумане, вышел на судовой ход Кандалакшского залива и попал под танкер или сухогруз. Но ведь и тумана в тот день не было! Казаков не поленился раздобыть подробные метеосводки – переменная облачность, без осадков, видимость хорошая, дополнительные меры предосторожности не требуются… К тому же, он хорошо помнил и остров и воды вокруг него: чтобы промахнуться мимо Костьяна, миновать Великую Салму и выскочить в залив – для этого Серёга должен был лыка не вязать, чего на памяти Казакова с ним не случалось ни разу. Нет, выпить он был не дурак – но только не у румпеля, во время плавания не в самых безмятежных водах. Там нужен глаз да глаз – иначе охнуть не успеешь, как либо вылетишь на песчаную отмель и застрянешь на ней до прилива, либо проломишь тонкое дощатое днище о топляк или скрывающийся под водой серый каменный лоб, один из тех, что на Беломорье называют лудами…

Тем не менее, дело закрыли, сдали в архив и благополучно забыли обо всём. На дворе стояли девяностые: чеченская война, неотвратимо надвигающийся призрак дефолта, криминальный беспредел, захлестнувший страну – кому было дело до туриста- одиночки, сдуру сунувшегося, куда не надо?? Пропал – и пропал, не он первый, не он последний, другим наука будет… И вот сейчас, тридцать лет спустя, имя Сергея Баранцева прозвучало из телефонной трубки, и кто его произнёс – Казаков не имел ни малейшего представления.

– Это долго объяснять. – прозвучало в трубке. – давайте лучше поступим так: я дней через пять-семь буду в Москве, и если ты… простите, вы не против – можно встретиться и поговорить. Дайте номер вашего мобильника, и я, как приеду, сразу перезвоню, и условимся о встрече. Тогда многие вопросы отпадут сами собой.

Казаков хотел спросить: о чём будет разговор, какие вопросы должны отпасть? – но вместо этого послушно продиктовал номер. На сём разговор закончился, и все эти дни он не мог думать ни о чём другом. Хотя, казалось бы, чего волноваться? Друг, конечно, даже лучший друг – но уж больно много воды утекло, считай, половина жизни. Боль от потери давно утихла, остались воспоминания, и чего ждать от встречи – непонятно, и это тоже доставляет беспокойство.

Прерванная беседа продолжился сегодня днём, когда нежданный абонент снова дал о себе знать, на этот раз – звонком на смартфон. Казаков неожиданно растерялся – настолько, что отказался от предложения встретиться в каком- нибудь заведении и пригласил незнакомца к себе домой. И вот, сидел теперь на табурете, пытаясь примириться с тем фактом, что стоящий на пороге человек – Серёга Баранцев собственной персоной, ничуть не постаревший за три десятка лет. Он даже одет подходяще, в брезентовую мешковатую штормовку – такую же, только покрытую толстым слоем пыли, в жестяных складках, можно выкопать в шкафу, в прихожей. Сколько Казаков её не надевал – пятнадцать лет, двадцать?..

– Да я это, я! – Гость улыбнулся и извлёк из кармана бутылку водки. – Не двойник, не загримированный, можешь потрогать!

И, послюнявив палец, мазнул себя по щеке.

«…как будто это может что-то доказать…» – отстранённо подумал Казаков. Он приподнялся с табурета – ноги держали, но еле-еле.

– Да ты, брат, как я погляжу, совсем спёкся… – озабоченно сказал гость. – Ну, извини, что я без подготовки, как пыльным мешком по голове… По телефону объяснять не стал – решил, не поверишь, сочтёшь за дурацкий розыгрыш. А так всё сразу и ясно, верно?

Казаков кивнул, бездумно, бессмысленно. Если кому-то что- то и было сейчас ясно, то уж точно не ему.

– Ладно, в ногах правды нет… – гость огляделся. – Пошли, что ли на кухню? Присядем, как раньше, поговорим, идёт?

…Что тут ответить? Только – «дверь закрой на щеколду, и проходи, я сейчас…» – и на ватных ногах плестись в комнату, где в стареньком чешском серванте стоят гранёные стаканы, единственно пригодная для такой встречи посуда…

Пока Казаков мыл стаканы пока протирал их, пока прикидывал наличие подходящей закуски, гость развернул бурную деятельность. Кроме «Ржаной» на столе возникли две стеклянные банки – с огурчиками и помидорами, – кирпич бородинского, брусок сала в полиэтиленовой упаковке и солидный, коричневой промасленной бумаги, свёрток, от которого по кухне распространялся умопомрачительный аромат.

– Лещ копчёный. – объяснил он. – Они на Онеге во-от такие ловятся, ребята с собой всучили…

И развёл ладони, демонстрируя размер онежских лещей. Выходило очень уж солидно – в свёрток, прикинул Казаков, такое чудище точно не поместилось бы.

К «Ржаной» тем временем прибавилась ещё одна бутылка – на этот раз «Столичная», ноль-семь.

– Всё. – гость ногой задвинул в угол рюкзак, из которого извлекал это великолепие. Тот был под стать штормовке – выцветший, зелёного брезента, с потрёпанными кожаными ремешками и металлическими замочками, слегка тронутыми ржавчиной. – Пива, извини, не взял. Тут, рядом, помнится, был магазин, сбегаем, если душа попросит.

– Он давно закрылся. – ответил машинально Казаков, не отводя взгляда от рюкзака. – Теперь там… а ладно, какая, нахрен, разница?

И уселся на выдвинутый из-под стола табурет.

Честно, я восхищаюсь Петром! Искренне, заметьте, без тени иронии. Окажись я на его месте, к гадалке не ходи, свихнулся бы. Хотя и в его зрачках плеснулось на миг безумие – когда он открыл дверь и увидел, кто стоит на пороге.

Ну а дальше – нас спасло исконно российское средство. Да- да, то самое, крепостью в сорок оборотов, разлитое по бутылкам ёмкостью ноль-семь и ноль-пять литра. А что, существует на подобный случай что-то иное? В реальной жизни, я имею в виду, а не в прекраснодушной фантастике типа «Сильнее времени» глубоко уважаемого мною писателя Казанцева. Его герои наверняка обменялись бы длиннейшими монологами, завершив их пафосными призывами… к чему? Понятия не имею. Беседа, затянувшаяся на пол-ночи (за это время мы усидели литр с четвертью водки, не считая нашедшейся у Петра полупустой четвертинки коньяка) закончилась так, как я и планировал. Кое- что, конечно, было оставлено и на потом – фирменный поезд «Карелия» идёт до Петрозаводска чуть больше одиннадцати часов, билеты мы взяли в СВ. Успеем ещё наговориться, не напрягая своими бредовыми темами соседей по купе…

Весь следующий день (начавшийся далеко за полдень с похода за пивом в ближайший магазинчик, который, он и правда, оказался не на памятном мне месте) мы потратили на сборы. Чемодан на колёсиках с выдвижной ручкой, два битком набитых рюкзака; сумка через плечо с ноутбуком и сопутствующими аксессуарами, данные с настольного компа перекачаны на внешний диск, лежащий там же… Задраить наглухо оконные рамы и балконную дверь, закрутить все краны, включая газовый, отсоединить провода на электрическом счётчике в прихожей – когда ещё мы сюда вернёмся, да и вернёмся ли вообще? Пётр воспринимал происходящее как должное и охотно согласился с тем, что я сразу взялся раздавать указания. Впрочем – и в «той, другой» жизни я обычно был лидером, если дело, конечно, не казалось литературы или истории, где первая скрипка всегда была его…

Ну вот, кажется, всё? На часах половина шестого вечера; в карманах пачки купюр (набег на ближайший банкомат), по большей части, российских, мелкого достоинства. Смартфон пискнул – «такси… жёлтый «Фольксваген»… номер… прибудет через пять минут…» До Площади Трёх Вокзалов около часа езды, если не застрянем в пробках, поезд Москва-Петрозаводск» отбывает через два с половиной часа – успеем затариться в привокзальных ларьках пивом и чебуреками. Более подходящая для дальней дороги провизия – варёная, с маслом и укропом картошечка и жареная курица – ждут нас на маленьких станциях где-то за Тверью.

Пётр в последний момент кинулся в комнату, сорвал со стены пластмассовый чёрный футляр с подзорной трубой – мой подарок на его тридцатилетие, незадолго до роковой поездки на Белое Море – вернулся, перетащил чемодан через порог и на два оборота запер дверь, зажимая трубу под мышкой. Смартфон в кармане пискнул СМС-кой – экипаж подан, поторопитесь, господа отъезжающие! Пётр поправил затоптанный коврик у порога, подёргал дверную ручку, и повернулся к родному гнезду спиной.

…Ну что, двинули?..

II

Онежская волна валяет «Клевер» с борта на борт. Работяга- буксир поскрипывает шпангоутами, потрескивает продольными балками набора, но продолжает исправно стучать стареньким дизелем. На дворе конец сентября, погода вот-вот испортится – небо затягивают низкие свинцовые тучи, насыщенные дождевой влагой, короткие злые шквалы бродят по озеру. Рулевой не сводит взгляда с наветренных румбов, высматривая приближающиеся полосы ряби, чтобы в нужный момент повернуть судно к ней носом. По палубе метлой проходится дождевой заряд, брызги летят из-под форштевня – и всё, шквалик позади, а впереди проглядывает между серыми грудами облаков бледное северное небо…

Поезд пришёл в Петрозаводск рано утром, и уже через полчаса друзья были в порту, задержавшись на несколько минут у местного супермаркета. Там Казаков оставил почти все деньги, не снятые с карточки – они тебе ещё долго не понадобятся, уверял Сергей. Кроме тощей пачки наличных, внутренний карман куртки оттопыривал тщательно запечатанный от сырости пакет с документами – паспорт, диплом, трудовая и всё прочее, что никак нельзя было оставить в запертой квартире. Корочки эти, необходимые в той жизни, из которой Казаков сейчас бежал, сломя голову, будут, по- видимому, совершенно бесполезны там, куда он направляется.

Хотя нет, не совсем. Надо ещё устраиваться на работу в этот самый природно-исторический (или историкоэтнографический, кто их разберёт?) парк, носящий многозначительное название Бесов Нос. Узнав, что ему предстоит поступить туда, и не кем-нибудь, а маячным мастером, Казаков удивился – разве для этого он оставил не слишком благополучную, но всё же устроенную московскую жизнь, чтобы киснуть в этой забытой богом дыре? Но – выбросил из головы эти мысли, стоило «Клеверу» оторваться от петрозаводской пристани и выйти на большую воду. Ветер, сырой, стылый, пахнущий рыбой, наполнял грудь, палуба покачивалась – «дышала», как сказал Сергей – под ногами, холодные брызги хлестали по лицу… Сколько же лет он был лишён всего этого? С тех самых пор, как пропал Серёга, года с 1994-го – поездки на Кипр и прочие курорты не в счёт, конечно…

Собираясь, он упаковал самые нужные лекарства в коробку – получилось что-то очень уж много. А как иначе, если вот-вот стукнет шестьдесят? Серёга, однако, отсоветовал брать их с собой – вот увидишь, говорил он, всё это тебе не понадобятся. Рвать надо не только с прошлыми занятиями и привязанностями, но и с прошлыми недугами. После некоторых колебаний Казаков согласился – решаться так решаться, и будь что будет…

Оксане он тоже звонить не стал. Когда Серёга осторожно осведомился – есть ли у Казакова в Москве женщина? – он скривился и неохотно признал что да, есть – но пусть здесь и остаётся. А он ограничивается посылкой СМСки с коротким, ничего не объясняющим прощанием.

Так что – пёс с ним, с отсутствием комфорта, доставки на дом и прочих благ цивилизации! Тягучие, липкие нити, пытавшиеся удержать его, затянуть назад, лопались одна за другой, и с каждым таким разрывом Казаков испытывал прилив сил, словно сбрасывал с плеч, с души сдуру взятый на себя груз – и теперь освобождался, наконец…

На работу, в останкинскую студию он ничего не сообщил. Ограничился тем, что набрал Олега Мартьянова, предупредил, что сегодняшняя запись не состоится – и попросил передать, чтобы на него больше не рассчитывали. Ничего криминального в этом не было – студия по жадности директора-владельца работала исключительно по «серой» схеме, без договоров и трудовых, и даже зарплату стали переводить на карточку, а не выдавать в конвертах всего года полтора назад. Значит, никому он ничего не должен, а что теперь упомянутому директору придётся спешно искать замену, чтобы не сорвать плотный график озвучек – ну так это ведь не его, Казакова, проблемы, верно?

– И вот здесь ты собираешься меня оставить? – Казаков скептически озирал близкий берег и каменистый мыс, на котором белела свежей краской башенка маяка. – Получше местечка не нашлось?

Сергей покосился на собеседника. А ведь Пётр неискренен – нет в нём ни следа отвращения к онежскому пейзажу, которое он изображает. Не очень-то даже и старается – в голосе знакомые по той, прошлой, жизни интонации, ясно указывающие, что на самом-то деле имеется в виду нечто прямо противоположное сказанному. Нравится ему здесь, вот что – но положение обязывает, и приходится демонстрировать эдакий интеллигентский скепсис, заимствованный из восьмидесятых, когда они, по младости своей и недомыслию принимали подобные штучки за свидетельство широты ума и независимости личности. И неважно, что Сергей видит его насквозь – ноблесс облидж[1 - французский фразеологизм, по смыслу – «положение обязывает»], хоть ты тресни!

Вообще-то, отметил Сергей, Казаков стремительно возвращался к манерам их общей молодости – и не заметно, чтобы он этому противился. Да что там – он словно моложе делается, хотя до Зурбагана с его воздухом, словно насыщенным чем-то, исключающим принесённые извне недуги (замечено, услышано от мастера Валу и проверено на себе!), ещё далеко. Вот что значит вырваться из привычной обстановки, из осточертевшей рутины, отнюдь не способствующей ни душевному, ни физическому здоровью…

– Угадал, именно здесь, на этом самом мысу. Только сначала заглянем кое-куда – ненадолго, недельки на полторы-две. Отдохнёшь, погреешься на солнышке, заодно и научишься кое- чему полезному. В море, опять же, искупаешься – там оно, считай крымское, средиземноморское даже, как на каком- нибудь Капри.

На Капри, как и вообще в Италии Сергею бывать не приходилось – в отличие от Казакова, посетившего в конце восьмидесятых Венецию в качестве руководителя подростковостуденческой делегации. Но хорошо помнил, как тот же Максим Горький сравнивал средиземноморский климат и море именно с крымскими – да и итальянские пейзажи Айвазовского крепко засели в памяти.