banner banner banner
Маячный Мастер
Маячный Мастер
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Маячный Мастер

скачать книгу бесплатно

– Это в Зурбагане вашем, что ли? – недоверчиво спросил Казаков. Сергей спрятал усмешку – ему была понятно происхождение этой недоверчивости.

– Там, где ж ещё? А ребята пока приведут маяк в рабочее состояние – электрику подлатают, домик смотрителя подправят дизель наладят, ещё кое-что по мелочам… Опять же – надо тебе показать, как там всё устроено. На Бесовом Носу, не в Зурбагане…

– Да, с ним и так всё ясно. – пробурчал Казаков. – Жопа мира, хотя и довольно живописная. Но это сейчас, осенью – а вот как как тут зимой…

– Не хуже, чем на Валааме. – отпарировал Сергей. – Монахи сколько веков там живут – и заметь, без всякого электричества! А тебе меньше года тут предстоит провести, считай, испытательный срок. Вот увидишь, даже понравится. Прикупим двустволку или карабин нарезной – будешь зайцев по снегу стрелять, их на Бесовом Носу немеряно. В Зурбагане есть оружейная лавочка- знаешь, какая там роскошь! Бронза, стволы гранёные сталь, ложи палисандровые – чисто стимпанк!

Смысл этого термина, очень популярного в двадцать третьем году и почти неизвестного в 1994-м, Сергей успел уже усвоить. Правда, «зурбаганский стимпанк» имел ярко выраженный оттенок произведений Александра Грина и выглядел куда симпатичнее миров наскоро пролистанных «Машины различий» Уильяма Гибсона и пановского «Герметикона». И, конечно, лавка «Варфоломей Гизер и сыновья. Товары для охоты и путешествий», что на улице Полнолуния – он нисколько не сомневался, что тамошний антураж сразит Серёгу наповал. Был когда-то в их словесных играх такой обязательный элемент: персонаж снаряжается для путешествия в другой мир, тщательно копается в оружейных каталогах (их роль выполняли, иллюстрированные справочники Александра Жука «Пистолеты и револьверы» и «Винтовки и автоматы»), тщательно расписывали походное снаряжение… Теперь это предстояло Казакову в самой, что ни на есть, реальности – и Сергей немного завидовал старому другу.

– Тоже мне, нашёл Соколиного Глаза, грозу саблезубых сусликов… – буркнул Пётр. Видно было, однако, что идея с охотой ему понравилась. Сергей припомнил, как в 93-м, во время первого визита на Беломорье они расстреляли по большим чёрным бакланам не меньше десятка дробовых патронов – а когда попытались сварить добытую дичь, то оказалось, что по консистенции она напоминает хорошо выдержанную подошву и воняют рыбой.

Нос «Клевера» ткнулся в низкий каменный лоб, возле которого покачивались на волнах лодки-дощанки, мятая «Казанка» и надувной туристический катамаран со снятой мачтой. И ни одной «реконструкционной» посудины – конечно, фестивальный сезон закрыт, все разъехались по домам…

По палубе простучал башмаками Валдис, с лязгом потащил с полубака на сушу узкие дощатые сходни.

– Эй, пассажиры! – позвал из рубки капитан. – Прибыли, выгружайтесь!

«Амбаркация» – так, кажется, военные моряки называют возвращение десанта на корабли? – прошла не так гладко, как было запланировано. Предполагалось, что нас заберут прямо из Москвы – точнее, с Клязьминского водохранилища, где мне уже случалось появиться после прохождения Фарватера. В тот раз помог маячный буй, на который я с помощью мастера Валу настроил «астролябию». Сейчас планировалось нечто подобное: «Квадрант» в точно рассчитанный момент возникнет ниоткуда посреди акватории, где мы должны были дожидаться его на прокатной гребной лодке – а дальше, как говорится, дело техники. Вернее сказать, непостижимой магии Фарватеров, действующей, впрочем, не хуже хорошо отлаженного часового механизма.

Но – человек предполагает, а кто-то другой располагает. Я тупо не успел завершить свои дела к назначенному времени, и мастер Валу в точном соответствии с нашими договоренностями испугал любителей парусного спорта своим внезапным появлением посреди водохранилища, я всё ещё торчал в Петрозаводске. Отправляться в Москву, не решив проблемы документов смысла не имело – а латышу Валдису понадобилась на это почти неделя сверх назначенного им же самим срока. Нет, я не в обиде, уж больно сомнительные операции пришлось провернуть, – но факт остаётся фактом: я банально опоздал. И пришлось мастеру Валуэру возвращаться в одиночку, терзаясь нехорошими предчувствиями: а вдруг чересчур бойкий ученик всё же решил остаться в своём мире, наплевав на открывающиеся в Зурбагане перспективы?

К счастью, был и запасной вариант. Нет, не то, чтобы я изначально ожидал неприятностей, но ведь действия закона Мёрфи ещё никто не отменял, верно? Правда, вариант этот потребовал путешествия по железной дороге до Петрозаводска, а потом – через Онежское озеро, на «Клевере» (старина Врунгель, которому я отзвонился из Москвы, не подвёл, вовремя пригнал свою посудину) до Бесова Носа. Но в этом, пожалуй, был и своё плюс: во-первых, я успел подробно рассказать своему спутнику что, собственно, его ожидает, а во-вторых – он собственными глазами увидел место, где ему предстояло провести почти весь следующий год. Далее мой план предполагал, кратковременный визит в Зурбаган – чтобы Пётр убедился, что всё всерьёз и розыгрышами здесь не пахнет – после чего он должен был, пусть и временно, занять место смотрителя восстановленного исторического маяка «Бесов Нос». Нет, Маяка – именно так, с большой буквы – поскольку в дополнение к обычному маячному зеркалу, который сейчас монтируют приехавшие из Петрозаводска техники, нам предстоит установить несколько отражающих пластин, не предусмотренных первоначальным проектом. Эти «апгрейды» (ещё одно словечко, которого не было в оставленном 1994-м) сейчас заканчивает полировать мессир Безант, владелец зеркальной мастерской в переулке Пересмешника – самой загадочной улочке Зурбагана.

Так что – о ещё одной задержке и речи быть не могло. Мы условились с мастером Валу, что если не получится забрать меня в первый раз – он будет появляться на траверзе Бесова Носа в определённое время, с интервалом в неделю. И как раз такой контрольный срок должен наступить завтра, так что мы с Петром позаимствовали с утра пораньше одну из лодок, покидали в неё наш багаж и взялись за вёсла. И какая же гора свалилась с моих плеч, когда в утреннем тумане возник силуэт бригантины с распущенными парусами! «Квадрант» шёл наперерез, с полубака приветственно тявкала Кора. Собака первой увидела меня – и виляла хвостом-колечком, звонко, на всё озеро, радуясь встрече.

На бригантине – Казаков безошибочно узнал характерное парусное вооружение – кроме капитана, оказалось ещё четыре человека команды. Не слишком много, чтобы управляться с не таким уж обширным набором парусов – прямые фок, марсель и брамсель, гафельный грот с топселем, не считая положенного набора стакселей и кливеров. Капитан (мастер Валу, как представил его Серёга) обменялся с гостями рукопожатиями, дождался, когда те закинут пожитки в отведённую им каюту и приставил обоих к делу. Нет, он не стал гонять новоприбывших по лесенкам-вантам на реи (чего Казаков всерьёз опасался), а отдал под команду боцмана – невысокого, коренастого типа, сложением и манерами напоминающего жизнерадостного орангутанга, и столь же огненно-рыжего. Тот поприветствовал новых подчинённых длинной тирадой, из которой те не поняли ни единого слова, и расставил их по работам: Казакова тянуть снасть, которую тот после некоторых колебаний определил, как грота-шкот, а Сергея – на полубак, управляться с летучим кливером.

Поначалу матросская наука показалась Казакову не слишком сложной – когда потребовалось тянуть концы, попадая в общий ритм, и крепить их на кофель-нагельных планках. Наверное, когда погода испортится, новоявленным палубным матросам придётся тяжелее – но сейчас всё было просто замечательно. «Квадрант» весело бежал в крутой бакштаг, четырёхбалльный ветер (согласно шкале Бофорта – удлиненные волны, испятнанные кучерявыми барашками) круто выгибал паруса, в порывах заставляя судно крениться так, что планширь чертил по воде, а бушприт то склонялся к самым волнам, то задирался выше линии горизонта. Казакову вдруг мучительно захотелось забраться в натянутую под бушпритом сетку – и любоваться форштевнем, с шорохом режущим воду, не обращая внимания на сыплющиеся дождём брызги. Он даже повернулся к Серёге, чтобы спросить позволения – но в этот самый момент капитан Валуэр оторвался от странного, напоминающего старинную астролябию приспособления из тёмной полированной бронзы и каркнул по-русски: «Пора! Приготовиться, входим в Фарватер!»

Все, кто был на судне, сразу напряглись, посуровели, а собачонка Кора опрометью кинулась по трапу в каюту. Казаков покосился на Сергея – тот замер, вцепившись обеими руками в грота-шкот, на скулах вздулись желваки, серые глаза налились тревожной сталью. Тогда он поискал глазами маяк на Бесовом Носу – но нет, ни зеркальных вспышек, ни таинственных огней, про которые упоминал Серёга, описывая свои путешествия но Фарватерам, что-то не наблюдалось. Пётр собрался поинтересоваться, к чему, собственно, надо приготовиться – как вдруг вспомнил, что маяк пока не приспособлен к выполнению этой таинственной функции, а вход на Фарватер мастер Валу ищет как раз с помощью этой самой «астролябии». Казаков испытал мгновенное облегчение (всё же соображаю, рановато ещё говорить о маразме!) и тут его – их всех, вместе с бригантиной, собакой Крой и орангутаноподобным боцманом – накрыла тьма.

Органы чувств отказали все и сразу – словно при какой-то невиданной контузии от взрыва, только не гремяще-огненного, а непроницаемо-чёрного, напоенного ледяным холодом, отрицающим саму возможность жизни, тепла, света… Казаков не успел испугаться этой внезапно накатившей мертвенной волны, как она уже схлынула, отпустила, осталась за кормой, словно её и не было вовсе. Вместе с ней не стало ряби на онежской воде, Большого и Малого Гольцов плоских, одетых низким кривыми лесом нашлёпок на поверхности озера. Не было свежевыкрашенной в белый цвет башенки маяка на каменном кончике Бесова Носа и даже серенького осеннего неба.

Зато ветер усилился, здо шести баллов, задул точно в фордевинд, отчего «Квадрант» занесло кормой вперёд и едва не положило на левый борт. Казакову, как и остальным, вмиг стало не до творящегося вокруг катаклизма – свирепый рык Валуэра перекрывал свист ветра возле втугую выбранных снастей стоячего такелажа; жёсткие концы рвались из рук, в кровь обдирая непривычные, слишком мягкие для такой работы ладони московского интеллигента, да гулко хлопало над головой полотнище грота.

– Шкот! Шкот на другой борт! – заорал Серёга. Казаков очнулся и принялся распускать снасть. Огромный трапециевидный

парус готов был треснуть по шву под напором шестибалльного ветра. Гик (длинная, толстая жердь, удерживающая нижнюю кромку) едва не выгибался, и требовалось освободить его, дать упереться в ванты, снимая с дерева опасную нагрузку. Валуэр надсадно орал то по-русски, то на своём языке, подгоняя зазевавшегося новичка – петлю шкота, как назло, закусило, и Казаков, матерясь на чём свет стоит и сбивая в кровь пальцы, высвобождал клятую снасть.

И вдруг всё кончилось. Неподатливый шкот петлями обвивал точёные дубовые нагели; бригантина выровнялась и шла на ровном киле, а матрос, резво вскарабкавшись на грот- мачту, притягивал к гафелю смотанный топсель. Ещё двое, разбежавшись по рею на стороны от фор-марса, уперлись ногами в ниточки пертов и подбирали полотнище паруса к рею, крепя складки кусками канатов, пропущенных, на манер завязок, сквозь парусину – как бишь их, риф-сезни? Ладно, потом у Серёги можно спросить… Казаков оторвал взгляд от окровавленных, ободранных пальцев и обозрел окружающее пространство.

Бригантину несло вперёд по прямой, как стрела, морской дороге – не по дороге даже, а по тоннелю, края которого, исчерченные строчками волн и испятнанные пенными барашками, сначала плавно, а потом всё круче загибались вверх. Где-то там, в вышине они сливались с полосами облаков, летящих по вогнутому на манер трубы небосводу. Во всём мире не осталось больше ничего, кроме этой великанской трубы, ряби волн, переходящей в рябь облаков и заунывного свиста в стоячем такелаже «Квадранта».

– Мы на Фарватере! – крикнул в ухо Серёга. Когда он успел подойти, Казаков не заметил. Теперь взгляд его был прикован к ослепительной точке, вспыхнувшей в дальней перспективе тоннеля – там, куда был уставлен бушприт бригантины. Точка разгоралась, то переливаясь всеми цветами радуги, то мигая, подобно маяку, последовательными сериями вспышек. Да это же и есть Маяк, сообразил Казаков – тот самый, Истинный, он же единственный, и прямо не него идёт сейчас «Квадрант»…

Раз поймав точку Маяка, было очень трудно отвести взгляд – да ему и в голову не пришло делать такое. Всем своим существом Казаков стремился навстречу острым, колючим лучам, а всё остальное мироздание, включая время (сколько его прошло – секунды, минуты, дни?), потеряло значение – остался только этот неистовый, пронзающий всё его существо свет.

Мир снова изменился – и снова внезапно, вдруг. Вихревые стены вдруг отпрянули в стороны, разошлись гигантским амфитеатром и растаяли, открывая взору морской простор и изломанную линию недалёкого берега. Ветер стих – теперь он не завывал, а едва слышно посвистывал.

– Готово дело! – заорал Серёга. – Вот он, Зурбаган, приехали!

Ему ответил заливистый лай – Кора выбралась из своего убежища и, запрыгнув на крышу рубки, приветствовала высокое небо с бегущими в невозможной синеве барашками облачков, морской простор, широкая гавань, вся в лоскутках парусов. Лес корабельных мачт у невидимых отсюда пристаней – а за ними проглядывает белый, с черепичными крышами город, удобно устроившийся между сползающих к морю горных отрогов.

III

Сколько раз я возвращался в Зурбаган – а всё никак не могу привыкнуть. К тому, как внезапно расступаются сотканные из волн, ветра и облаков стены, как распахивается перед бушпритом гавань со стоящей на утёсе величественной башней Истинного Маяка. Участок акватории, на котором мы всякий раз оказываемся, специально выделен для «гостей» – правила требуют от любого оказавшегося здесь судна как можно скорее покинуть «зону прибытия» во избежание столкновения со следующим визитёром. «Зона отбытия» располагается милях в трёх мористее, в сторону островной гряды, запирающей гавань с юго-востока. Там тоже всё строго: коридор, по которому двигается покидающее Зурбаган судно, тоже ограничен белокрасными бакенами, на которых в тёмное время зажигают масляные фонари.

Занимается этим особая портовая служба, набранная из двух-трёх десятков мальчишек. Они снуют по акватории в гребных лодочках, на корме которых установлены большие решётчатые лампы, подливают масла в бачки бакенов и запаливают по вечерам фитили. Себя это пацаньё называет «фитильщиками» и носит, как отличительный знак своего «цеха», оранжевые рубашки с повязанными на плечо на манер аксельбанта, метровыми отрезками бакенного фитиля – широкой, в два пальца, полосы из хлопчатобумажных нитей. Когда я, в первый свой визит в Зурбаган, впервые увидел «фитильщиков» – сразу вспомнил форму барабанщиков свердловского отряда "Каравелла" и мальчишек-факельщиков из «Ночи большого прилива». В «той, другой» жизни я немало пообщался со студентами, ведущими разновозрастные ребячьи отряды, даже ходил с ними под парусами – а у этой братии книги Крапивина были настольными.

Сейчас в огнях не было необходимости. Судя по часам в капитанской каюте, постоянно выставленным по зурбаганскому времени, день едва перевалил за два пополудни. Мастер Валу привычно вывел «Квадрант» из «зоны прибытия» и повернул к проходу в брекватере – узком, насыпанном из булыжников, моле, защищающем внутренний рейд. У прохода чернел громоздкий утюг броненосца «Хассавер», флагманский броненосец гросс-адмирала Брена ван Кишлерра. Сам адмирал тоже на борту – под гафелем полощется на ветру его личный вымпел. Броненосец тяжко лежит на поверхности воды; высоченные борта сильно завалены внутрь, массивные орудийные барбеты далеко выступают по углам бронированного каземата, на несуразно длинном таране устроило посиделки семейство серых чаек. Три мачты, несущие полное парусное вооружение, низкие мостики, зачехлённые револьверные пушки на палубе, единственная низкая, широкая, сильно сплющенная по бокам труба – своим обликом «Хассавер» напоминает рангоутные французские броненосцы конца девятнадцатого века, вроде «Кольбера» или «Редутабля». Я не раз давал себе слово выяснить – не они ли и послужили прототипами для флагмана ван Кишлерра? – но всякий раз благополучно забывал.

Вот и сейчас меня интересовал не броненосец, а другой корабль – мореходная канонерская лодка «Гель-Гью», на которой служит племянница адмирала Дзирта Кишлерр, особа взбалмошная и успевшая доставить мне некоторое количество проблем. Но, сколько ни шарил я по внутреннему рейду линзами сорокакратного бинокль (японского, дорогущего, с азотным наполнением, купленного во время недавнего визита в Москву) – канонерку обнаружить так и не смог. Пётр тоже не теряет времени – с каменной физиономией извлёк из футляра подзорную трубу, раздвинул – и теперь изображает из себя капитана Блада, хотя, как по мне, больше смахивает на Паганеля…

Похоже, канонерки в Зурбагане нет. Может, она вместе с упомянутой особой отправилась в дальний океанский поход? Или несёт стационерную службу где-нибудь в Лиссе, Дагоне, а то в одном из тех «Внешних Миров», где у Зурбагана имеются постоянные торговые представительства? Увы, надежды на это мало – канонерка приписана к флотилии Маячной Гавани, и вряд ли могла надолго оставить свой пост. А жаль, сейчас мне – нам, если уж на то пошло! – ни к чему дополнительные сложности, которые так и вьются вокруг этой бедовой девицы.

– Мало? – сочувственно спросил Сергей. Поданной им фляжку – плоскую, оловянную, умещающуюся в заднем кармане брюк – хватило только на два весьма скромных глотка.

– А тебе на моём месте хватило бы? – огрызнулся Казаков. – Предлагал же, ещё в Петрозаводске затариться на дорогу! А ты заладил: там возьмём, да там возьмём… Ну и где здесь её брать?

Сергей ухмыльнулся.

– Вообще-то отсюда до «Белого Дельфина» минут десять ходу, а то и меньше. «Белый Дельфин» – это таверна такая…

– Помню, ты говорил. – Казаков потряс над открытым ртом фляжкой. – Пусто, чёрт… – Там ещё Александра Грина кто-то помнит?

– Да, хозяйка таверны, тётушка Гвинкль. Знаешь, какой грог она варит? Закачаешься…

Казаков вернул фляжку законному владельцу и стал озираться по сторонам. Сергей не мешал – сейчас старому другу надо как-то упорядочить творящийся в голове кавардак.

Внутренний рейд гавани, отгороженный от большой воды брекватером, вполне соответствовал описанию, данному Грином: восхитительно грязна, пыльна и пестра; в полукруге остроконечных черепичных крыш и набережной теснилась плавучая, над раскаленными палубами, заросль мачт; гигантскими пузырями хлопали, набирая ветер, паруса; змеились вымпелы.

Вдоль пирса, на который выгрузили багаж с «Квадранта», стояли десятки кораблей – шхун, барков, пароходов, каких-то вовсе незнакомых посудин с двуногими мачтами, многоярусными надстройками и рядами вёсельных портов над самой водой. По тянущейся вдоль пристаней улице сновали гружёные повозки, бегали грузчики с тележками и ручной кладью. Прохаживалась туда-сюда пёстрая публика, от оборванных матросов до прилично одетых горожан. На противоположной от пирсов стороне улицы выстроился ряд домишек – их узкие, двух- или трёхэтажные фасады смыкались, не оставляя ни малейшей щёлочки; трубы на остроконечных крышах дымили вровень с марсами пришвартованных кораблей.

Казаков помолчал, прислушиваясь к своим ощущениям, помотал головой.

– Грог, говоришь? Сейчас бы чего покрепче – а местный колорит оставим на завтра.

Легко сказать – «на завтра»… а что будет, завтра-то? Оказаться в чужом городе или в чужой стране – этим москвича, выходца из 2024-го года удивить трудно – но сейчас-то он в самом настоящем другом мире! И то, что он выглядит местами знакомым, местами же чужим, загадочным, никак не добавляло душевого спокойствия. А значит, никуда не денешься: водка (или любой достаточно крепкий горячительный напиток) в такой ситуации самая что ни на есть, жизненная необходимость…

– Тогда ром. – Сергей уловил смысл душевных терзаний друга. – Чёрный, не хуже ямайского – шестьдесят оборотов гарантировано!

– Другое дело! – Казаков оживился. – Ром подойдёт. Только вот это… – он поддал ногой чемодан, – с собой тащить прикажешь? Сопрут ведь, знаю я эти таверны…

– Зачем? – удивился Сергей. – Попросим мастера Валу отправить багаж на Смородиновый, а сами навестим тётушку Гвинкль!

– Ладно, как скажешь. – Казаков стёр с пластикового бока чемодана след подошвы. – Договаривайся тогда и пошли, пока я тут совсем крышей не поехал…

Он дождался, пока Сергей обменяется несколькими фразами с капитаном «Квадранта», поднялся, кряхтя, с монументального чугунного кнехта, вкопанного в землю у края пристани, и вслед за спутником пошёл вдоль по улицы. Она носила оригинальное название «Припортовая», и приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не вляпаться в следы жизнедеятельности местного общественного и грузового транспорта. Раза два он едва не полетел с ног – булыжники мостовой были округлыми, выпуклыми, разного размера, каждый шаг приходилось рассчитывать, чтобы не споткнуться самым унизительным образом. Передвигаться непринуждённо по таким дорогам – особое искусство, к которому Казаков в последний раз прибегал в начале нулевых, в Риге… или там камень был всё-таки тёсаный?

– Может, подыщем тебе трость? – предложил Сергей. – Такую, чёрного дерева, с костяной рукояткой… Есть тут подходящая лавочка – там и трости с клинком имеются, и даже с фляжкой в шафте!

– Где-где? – не понял Казаков.

– В шафте. Это так палка у трости называется. Её делают полой, а внутри – либо шпажный клинок, либо фляга, либо ружейный ствол, однозарядный. Что захочешь, то и сделают, здесь это не проблема.

– Обойдусь как-нибудь. – ответил после краткого раздумья Казаков. – Я что, по-твоему, инвалид? Просто непривычно, вот и спотыкаюсь…

– Да причём тут – инвалид, не инвалид? – удивился Сергей. – Здесь вообще в обычае ходить с тростями. И, кстати, шляпу носить тоже придётся, если не хочешь выглядеть прислугой или городским оборванцем!

Казаков огляделся. Действительно, попадавшиеся навстречу мужчины – из тех, что посолиднее, немолодого возраста – были все до одного с двумя упомянутыми аксессуарами.

– Ну, надо, так надо. Я что, спорю? Только сначала заглянем в этот твой «Белый Дельфин». Соловья баснями не кормят – помнишь такую присказку?

– И не поят тоже! – весело отозвался спутник. – Так мы уже пришли, не видишь, что ли?

И показал на деревянную, ярко раскрашенную вывеску, изображающую белого дельфина на фоне аквамаринового моря. Дельфин озорно ухмылялся и махал плавником, зазывая клиентов в полуподвал, где, собственно, и располагалось заведение. В левом плавнике он сжимал кружку с пышной шапкой пивной пены.

– Деньги-то у тебя есть? – с подозрением спросил Казаков. – На халяву тут вряд ли наливают…

Вместо ответа Сергей вытащил из кармана небольшой, многозначительно звякнувший мешочек.

– Карточки здесь не принимают, да и купюры не в ходу. Платить будем по старинке, звонкой монетой.

Казаков вздохнул и стал спускаться по стёртым каменным ступенькам.

Когда друзья выбрались, наконец, из «Белого Дельфина» (если верить настенным часам, проведя в заведении не меньше трёх часов), Казаков уже иначе смотрел на происходящее вокруг. Дело было в самой таверне, в её обстановке, напоминавшей интерьер ресторанчиков, оформленных в смешанном стиле одесского «Гамбринуса» и «моряцких» забегаловок где-нибудь на набережной Сочи. Сколоченные из цельных дубовых досок столы и скамьи; кружки, глиняные, оловянные, стеклянные, которые шустрые мальчишки в белых фартуках по первому знаку наполняли элем, сидром или рубиново-красным вином. Монументальный, в половину стены очаг, где на жаровнях и в глиняных горшочках жарились, запекались, тушились на угольях рыбные, мясные, овощные и бог знает ещё какие блюда. Сваленные в углу корзины, из которых капала на дощатый пол вода и свисали пучки влажных водорослей, ясно свидетельствуя, что рыбы, креветки и прочие морские гады изъяты из среды обитания не далее, как сегодня утром. Закопченные балки под потолком походили на бимсы, поддерживающие палубы старинного парусника – а может и не старинного вовсе, а одного из тех, мимо которого они недавно прошли. С балок свисали рыболовные сети, оплетённые канатами стеклянные шары-поплавки и чадящие масляные светильники – от них потолок местами стал бархатно-чёрным.

Посетители здесь были под стать антуражу: не курортники, с любопытством пялящиеся на экзотику, не наскоро перекусывающий офисный планктон – рыбаки, матросы, молодые люди в форме с якорьками и золочёными шевронами, горожане, рассматривающие за чашечкой кофе газеты, все сплошь на незнакомых языках… Впрочем, народу в заведении было немного, говорили тихо, кружками по столам не стучали. Сергей пояснил, что время шумных застолий настанет позже, с закатом солнца, когда на низком подиуме возле очага появится скрипач, смахивающий на чернявого одесского грека, как их описывал Куприн.

На стенах, тоже густо закопченных чадом масляных ламп и трубочным дымом, висели морские пейзажи. И на самом видном месте – портрет мужчины в капитанской фуражке, с длинным, лошадиным лицом; после недолгого колебания Казаков опознал в нём Александра Грина.

Меню не преподнесло особых сюрпризов. Тётушка Гвинкль (она сама взялась их обслуживать, подтверждая догадку Казакова) выставила на стол большое деревянное блюдо, полное мелкой жареной рыбёшки вроде черноморской барабульки, и второе, с овощным рагу. Это великолепие гармонично дополняли глиняные кружки «капитанского» эля – классические, как пояснил Сергей, «пинты». Под жареную рыбу и рагу они не заметили, как употребили по три, не меньше пинт эля, обильно сдобренного корицей и имбирём. Потом Сергей потребовал рома – и разлил его по стопкам из толстого, мутно-зелёного стекла.

Ром оказался хорош – ароматный, действительно чрезвычайно крепкий. К нему полагался большой оловянный кофейник с чёрным кофе и ещё одно блюдо, заполненное коричневыми, густо посыпанными корицей ломтиками, напоминающими пахлаву…

Это всё футуршок, твердил Казаков, шагая по мостовой. То есть не «футур…», ведь он не в будущем, а… тьфу, даже термина подходящего не подобрать! Попаданческая литература подбрасывала и не такие сюжеты – но кто, скажите на милость, воспринимал их всерьёз? Они проходили по той же категории, что маги, эльфы и прочие создания, которых наплодили авторы, пишущие в жанре фэнтези. Почитать – можно; помечтать, пофантазировать – да сколько угодно; поиграть, неважно, на компе ли, в полевой ли ролёвке – с полным вашим удовольствием, если найдёте достаточно единомышленников. А вот вообразить реализацию подобного сценария – нет, не получалось. Всё сводилось к железобетонному «этого не может быть, потому что не может быть никогда» – и неважно, идёт ли речь о маге с Кольцом Всевластья, или о пожилом неудачнике, очнувшемся внезапно в теле самого себя, но пятнадцатилетнего. Изначальный посыл априори нёс заряд нереальности, перечеркивающий сколько-нибудь рациональное отношение к сюжету. Оставалась, правда, лазейка в виде альтернативной истории, сакраментального «а что было бы, если?..» – но это уже на любителей. К числу которых Казаков тоже относился – правда, в разумных пределах. Без фанатизма.

Но сейчас-то речь не о вероятностях и не о реализуемости той или иной фантазии – нет, тут всё по-настоящему! И даже объяснение происходящему имеется, и вполне… если не логичное, то последовательное. Чем, в конце концов, Фарватеры и Маяки хуже Звёздных Врат, тахионно упакованных червоточин, или, скажем, сигма-деритринитации?. Вот и футуршок, если и случился, то в каком-то странном, урезанном виде – за что отдельное спасибо таверне «Белый дельфин», её посетителям, и гостеприимной хозяйке. А так же – Серёге Баранцеву который вместо экскурсии по улицам Зурбагана, где чужеродность выглядывает из каждой подворотни, взял, да и затащил спутника в питейное заведение, где дал прийти в себя и осознать произошедшее в более-менее привычной обстановке. Ну а дальше сделал своё дело чёрный покетский ром, который до некоторой степени примирил Казакова с окружающей… хм… нереальностью. Улица Полнолуния, по которой они шагали, теперь казалась ему знакомой – и фонарщики с их лесенками, и совершенно парижские фиакры, словно сошедшие с полотен импрессионистов, и даже вывески на незнакомом языке. Сергей старательно изображал из себя гида: вот это оружейный магазинчик, лучший в Зурбагане; дальше, в половине квартала – поворот в Переулок Пересмешника (в его глубине Казаков разглядел загадочный зеленоватый свет) а в этом домике (два этажа, два окошка по фасаду и острая, вытянутая вверх крыша) лавка менялы. А ещё через три дома магазинчик готового платья, очень приличный – имей в виду, глядишь, и пригодится…

Миновав два квартала, они свернули с улицы Полнолуния и пошли по крутым переулкам в гору, на террасы Верхнего Города. После нескольких поворотов (в какой-то момент Казакову показалось, что они пересекают улочку, по которой только что прошли), Сергей остановился перед оградой крохотного палисадника.

– Смородиновый переулок, дом четыре. – сказал он, распахивая перед спутником низкую, по пояс, калитку. – Хозяйку зовут матушка Спуль, постарайся произвести на неё хорошее впечатление. Нам здесь жить, имей в виду!

Дожив до сорока лет, Казаков не раз мечтал о таком жилье

– в стиле квартиры Шерлока Холмса на Бейкер-стрит из известного сериала. И чтобы непременно с миссис Хадсон – её здесь заменяла матушка Спуль, действительно, напоминающая Рину Зелёную в роли миссис Хадсон. Серёга шёпотом сообщил, что хозяйка дома – вдова капитана дальнего плавания, отчего Казаков сразу проникся к ней уважением.

Любопытно, что всякий раз, когда он представлял себе эту гипотетическую квартиру, то место «доктора Ватсона» всегда занимал именно нынешний его спутник. К тому времени он уже около десяти лет числился пропавшим без вести, так что можно было давать волю воображению, лепя из потерянного друга подходящий образ. И вот, на тебе: и Серёга здесь, и дом в точности (ну хорошо, почти в точности) такой, как грезился ему на Земле…

Матрос, доставивший с «Квадранта» их багаж, передал домохозяйке записку с предупреждением о новом постояльце, так что всё было приготовлено к заселению Казакова в отведённую ему комнату. Пунш, который матушка Спуль поставила на столик в гостиной, оказался выше всяких похвал (тёмное крепкое пиво, лимонный сок, сахар, пряности, имбирь), застеленные постели ждали в спальнях – отдельных, каждая с камином и мансардным окошком, из которого открывался вид на Нижний Город, горный отрог и гавань. Друзья устроились в креслах перед камином в общей гостиной, отхлебнули пунша и приготовились к неспешной беседе. Спать удивительным образом расхотелось, а вот поговорить было о чём.

– С чего ты так задёргался, когда увидел ту девицу? – лениво осведомился Казаков. Речь шла о Дзирте ван Кишлерр, появившейся в «Белом Дельфине» с компанией курсантов Морского Лицея, среди которых она выделялась новенькими мичманскими нашивками.

– Не верю я в такие совпадения. – Сергей покачал головой.

– Понимаешь, в первый мой вечер в Зурбагане я тоже встретил её в «Белом Дельфине» и, прошу заметить, в такой же компании. А потом такое началось… впрочем, это долго рассказывать.

– А ты расскажи. – посоветовал Казаков. – Торопиться нам некуда. Пунш, правда, остыл – ну так попросим матушку Спуль принести горячего…

– Не надо. – Сергей поднялся с кресла, извлёк из стойки возле камина медную кастрюльку на длинной, витой, медной же ручке. – Лей, сейчас подогреем…

Казаков перелил питьё в кастрюльку, ухитрившись не пролить ни капли. Ритуал разогревания напитка на углях в камине чрезвычайно ему нравился – жаль, что превратившись в привычку, он перестанет радовать новизной. Но – когда ещё это случится, а пока можно получать удовольствие, воображая себя обитателем дома номер двадцать два по Бейкер Стрит.

– Так вот… – Сергей разлил дымящийся грог по кружкам. Казаков взял свою обеими ладонями и зашипел – кружка была очень горячей. – Тогда я собирался заночевать в комнате на втором этаже «Белого Дельфина» – но не успел улечься, как эта особа возникла на пороге моей комнаты…

И рассказал о том, что случилось потом: о визите к гному, владельцу лавки редкостей в Переулке Пересмешника, о поспешном бегстве на «Штральзунде из Зурбагана – и конечно, о Мире Трёх Лун и случившихся там приключениях.

– Короче, местечко такое… своеобразное. – закончил он рассказ. – Что до Дзирты… от девчонки, конечно, сплошь геморрой и головная боль – а всё же, я ей благодарен. Если бы не та история – я бы никогда не попал в Мир Трёх Лун, на Остров Скелета… да и ты тоже.

– Я-то с чего? – удивился Казаков.

– А вот увидишь… – загадочно пообещал Сергей. А сейчас, давай-ка на боковую. Время позднее, завтра силёнки понадобятся.

Он в три больших глотка прикончил остывший пунш и вышел из гостиной, оставив Казакова гадать – а случайно ли старый друг закончил разговор репликой горбатого главаря из «Место встречи изменить нельзя»?

IV

– Замечательная работа, мастер Леру!

Я обошёл вокруг «Штральзунда», постучал кулаком по круто выгнутой скуле. Корпус дорки отозвался гулом, словно барабан. – Говорите, всё уже готово?

– Точно так-с, господин! – корабел склонился в

почтительном поклоне. – завтра в это время спустим на воду, опробуем на ходу – и можете забирать. Думаю, узлов двенадцать на мерной миле выдаст…

– Двенадцать узлов – это неплохо. – согласился я. – Под дизелем выжимала около тринадцати, больше обводы корпуса не позволят. Так, говорите, завтра?

– Можно и сегодня, но лучше сперва проверить балансировку гребного вала. винта. Нет-нет, всё в порядке… но недавно на верфи «Гальвик и сын» был случай: на миноноске «Тюлень», только что спущенной на воду, открылось ни с того ни с сего биение вала. И прежде, чем успели понять, что к чему – дейдвуд так раздолбало, что посудина эта едва не пошла ко дну. Вот я и решил…

– Хорошо, до завтра терпит. – Я прервал объяснения корабела нетерпеливым взмахом руки. – Надо – проверяйте, с гребным валом шутки плохи…

И приставленной лестнице поднялся на палубу, Пётр последовал за ним. Он знал это судёнышко, и даже предложил для него название – «Штральзунд», позаимствовав его из «Баллады о трёх котиколовах» своего любимого Киплинга. В далёком девяносто третьем мы с ним немало походили на дорке по Кандалакшскому заливу, по салмам у Кемского берега, и даже разок сбегали на Соловки – на парусах, ни разу не запустив за всё время перехода дизель. Сейчас заслуженный агрегат стоял рядом с доркой, на деревянных грубо сколоченных козлах, а его место в моторной рубке занимал паровик. Это устройство – котёл и собственно машина, поблёскивающие медью, оплетённые трубками, с чугунной заслонкой топки – вызвало у Казакова совершенно стимпанковские ассоциации. Впрочем, это относилось почти ко всему, что он увидел на зурбаганской верфи – здесь рядом с колёсными пароходами ремонтировались гафельные шхуны и даже длинная, острая, как клинок курсантского палаша, миноноска «Выдра», родная сестра невезучего «Тюленя». По бортам миноноски Пётр разглядел пару длиннющих шестов – в бою их выдвинут вперёд, предварительно закрепив на концах медные бочонки мин.

– Скажите, мастер Леру, а можно и на «Штральзунде» поставить крепления для шестовых мин? – спросил я. – Два ни к чему, хватит и одного, по левому борту. Сколько это займёт времени?

Корабел обошёл судёнышко, сделал несколько замеров извлечённой из кармана рулеткой.

– Времени-то много не надо. Сегодня и справимся, пока механики будут балансировать вал. И шесты подберём, рабочий и запасной. Только вот – где вы возьмёте гальваническую машинку для подрыва? В наших мастерских таких не делают, Адмиралтейство, присылает готовые. И минёров тоже присылает – они провода прокладывают и машинку проверяют…