Этот большой мир

Поляна, которую Ленкина маман накрыла по случаю дня рождения любимой дочки сразу удивила меня бутылками с американской газировкой советского производства. Сам-то я впервые попробовал «Пепси» в Анапе, в санатории, куда мы отправились на один из летних месяцев с бабушкой и двоюродной сестрой – один из первых заводов по её разливу построили, кажется, в Новороссийске, в семьдесят четвёртом году. Но более-менее доступен буржуинский напиток стал лишь к концу семидесятых, когда её стали разливать в Евпатории, Прибалтике и Питере, а в Москве, как грибы после дождя, стали плодиться яркие красно-сине-белые киоски из пластика с логотипом «Пепси».

Однако, сейчас календаре семьдесят пятый год – но, вот она, коричневая «Пепси», десяток знакомых бутылочек ёмкостью 0,33 литра, выставленных на стол, словно ни в чём не бывало! Но окончательно я впал в ступор, увидав разлитые в точно такие же бутылки (помнится, у когда в них стали продавать водку, они получили прозвище «чебурашки») бледно-оранжевую апельсиновую «Миринду» и прозрачную, в хрустальных пузырьках, лимонную «Севен-Ап» все с теми же надписями «Изготовлено в СССР из концентрата и по технологии компании «Пепсико» – что уж вовсе непонятно, поскольку эти напитки появились у нас гораздо позже, на подходе к девяностым…

Осторожные расспросы позволили выяснить, что продукт сей, хоть и числится по разряду дефицитного, но такого ажиотажа, как в моей юности, не вызывает. Собственно «Пепси» продаётся в московских магазинах уже года два, а вот её фруктовые «одноклассницы» появились недавно, и их приходится искать – впрочем, не слишком долго и без особых усилий. Если прийти пораньше, объяснила мама Лены, то почти всегда можно застать хоть бы и в нашей «Диете».

Это была новость, требующая осмысления – а сколько ещё подобных с виду незначительных, а на самом деле весьма и весьма существенных расхождений со своим временем мне предстоит обнаружить, когда я, наконец, перестану метаться из стороны в сторону, и вдумчиво займусь изучением мира, где предстоит жить?

Но это всё потом, а пока – я оказался на образцовом дне рождения образцовой советской школьницы. «Наполеон» домашней выпечки с пятнадцатью (Ленка-то, оказывается, почти на полгода старше меня!) свечками, нарезка колбасы, апельсины, салатик – не традиционный «оливье», а что-то типа «мимозы», с тёртым сыром и рыбой. Меня усадили рядом с именинницей, и это наверняка вызвало бы массу заинтересованных шепотков в девичьей части застолья – если бы не почётный эскорт с Бритькой по мою левую руку и Джерри по Ленкину правую. Обе собаки накрепко приковали к себе внимание гостей, не оставив времени для досужих измышлений…

Всё когда-нибудь заканчивается, подошло к концу и это застолье. Доеден «Наполеон», опорожнены все до одной бутылочки с разноцветной заморской газировкой, собаки притомились от непрерывного внимания и устроились поспать, свернувшись двумя калачиками, рыжим и палевым, на Джерриной подстилке. А гости перебрались в Ленкину комнату, где мне вручили гитару. Как выяснилось, принёс я её зря – у именинницы был свой инструмент, и даже не один: старая обшарпанная отечественная гитара, на которой Ленка, как тут же поведала всем присутствующим, училась играть, и новенькая, блестящая свежим пахучим лаком, чешская «Кремона», да ещё и с немецкими нейлоновыми струнами – большое сокровище для людей понимающих, подарок Ленкиных родителей на пятнадцатилетие. Я, было, запротестовал: пусть именинница в таком случае и играет, тем более, что получится у неё это наверняка лучше, чем у меня, однако попытка протеста была немедленно пресечена. «Раз уж принёс гитару, – заявила Лена – вот и играй, тем более, что меня здесь все слышали, а твои таланты пока никому не знакомы. А я подыграю, можешь не сомневаться!» Что ж, с именинницей не поспоришь – я сдался, и мы принялись подкручивать колки, состраивая инструменты перед импровизированным концертом.

Собираясь в гости, я не задумывался, что, собственно, собираюсь исполнять. И вот теперь, когда вопрос встал ребром, я стал искать подсказки, и прежде всего, на книжных полках – а где ещё лучше проявляются вкусы и пристрастия обитателя комнаты?

Подсказку я нашёл почти сразу – правда, она оказалась не среди книг, а в углу, за письменным столом. Длинная сумка из плотной клетчатой ткани в форме груши с очень сильно вытянутым верхним кончиком и молнией по всей длине – я в первого же взгляда узнал сугубо специфический аксессуар, используемый спортсменами-фехтовальщиками. Осторожный взгляд выявил так же маску – довольно-таки покоцанную, что ясно свидетельствовало о частом использовании. Тут же имелась сразу три спортивные рапиры, одна из которых была снабжена характерной рукоятью-«пистолетом», отлитым целиком из алюминия и с штыревым разъёмом на внутренней стороне щитка; две другие оказались типичным оружием новичка – с обычной, слегка изогнутой обрезиненной рукояткой, с гайкой-навершием в виде пластикового усечённого конуса. Верхняя четверть клинка «продвинутой» рапиры была замотана пластырем – ага, значит хозяйка участвует в достаточно серьёзных соревнованиях, где используется электрофиксация укола? А ведь это первый юношеский, никак не меньше…

– Давно занимаешься? – спросил я шёпотом, увидав, что Ленка перехватила мой взгляд.

– Ага, в Лужниках. – кивнула девочка. – Зимой сдала на второй взрослый!

…второй взрослый? А что, очень даже неплохо…

Я совсем, было, собрался развить тему, как вдруг в глаза мне бросилась ещё одна подсказка – томик «Трёх мушкетёров» полке, над самым письменным столом. Причём, не «макулатурная», с силуэтами гасконца и его друзей, вроде той, что стояла (и сейчас стоит?) у нас дома – нет, гораздо более раннее издание, из «Библиотеки приключений и фантастики». Ого, а рядом-то «Двадцать лет спустя», и тоже не «макулатурная», а чуть ли не пятидесятых голов! Когда-то я сам прочёл продолжение похождений знаменитой четвёрки в этом самом томике со связкой шпаг на бледно-жёлтом коленкоровом переплёте…

– Нравится? – кивнул я на книги.

Она слегка покраснела – в самом деле, как-то несолидно взрослой уже барышне увлекаться «мальчуковым» чтивом, – но всё же кивнула.

– Здорово! – ответил я. – У меня они тоже на полке любимых книг. Кстати, и песенка есть подходящая. Подыграешь?

Честно говоря, первой мыслью было спеть «Пора-пора-порадуемся…», ставшую бессмертной в исполнении Боярского, но что-то меня остановило. Сам сериал должен выйти на экраны лишь через пару-тройку лет, но песни из него звучали в более раннем музыкальном спектакле Дунаевского – я сам когда-то видел его в Московском ТЮЗе. Есть там именно эта песня или нет, я не помнил, но экспериментировать не стал – очень уж хотелось удивить именинницу чем-то, чего она ещё не слышала, но обязательно романтическим.

…что ж, вы просите песен? Их есть у меня!..

…Париж, Париж! Чужие лица,Письмо, желанье отличиться,И обаяние столицы,И жажда славы без конца,И сон, едва смежишь ресницы:Желанье – черт возьми! – добитьсяИль триумфальной колесницы,Или тернового венца…[2]

Спасибо моим прежним знакомым, бывшим ролевикам и реконструкторам, увлечённым темой семнадцатого века. Это была часть большого музыкального спектакля «Роман плаща и шпаги» – собственно, не песня даже, скорее стихи, исполняемые под гитарную музыку. Так я и поступил – и наградой мне стала тишина, после первых же строк повисшая в комнате.

…Трактиры, заговоры, шпаги,Насмешка, первая дуэль,Друзья, сообщники, бумаги,Случайный взгляд, любовный хмель,И ночи на чужом балконе,И привкус мяты на губах,Дороги, загнанные кони,И хохот в винный погребах…

Именинница, прежде чем начать импровизированный концерт, зажгла несколько свечей, вставленных в горлышки бутылок из-под шампанского (одна из них уже почти скрылась под натёками разноцветного воска), и потушила верхний свет. Так что обстановка вполне соответствовала.

…И долгожданная минута —Благодарение небес! —Но чей-то личный интерес,И чья-то ненависть к кому-тоВедут к расшатыванью трона…Итак – спасение короны,Азарт ухода от погони,Сквозная рана, топот, стоны…

Ленка начала подыгрывать, сначала тихо, потом, уловив ритм, принялась импровизировать смелее, и я отметил, что мне с моими пятью аккордами и двумя баррэ до её уровня владения инструментом как до Луны… на четвереньках.

…Прощанье, холод медальона,Слова любви, прыжок с балкона…Последний шанс, последний порох,Укрытье, клятва, тайный грот,Засада, перестрелка, промах,Провал.Улыбка.Эшафот…

Я взял последний аккорд и умолк. Ленка, поняв, что стихи закончились, выдала утихающий проигрыш. Несколько секунд в комнате было тихо, после чего гости дружно захлопали. Я заявил что-то вроде «Раз уж я явился с пустыми руками – ну извините, не успел, исправлюсь! – пусть это и будет моим подарком!» И тут же сообразил, что говорить так не следовало, потому что со всех сторон посыпались вопросы: «Ох, а это твои стихи? А есть ещё что-нибудь? Почитай, ну Лёша, пожалуйста, очень просим!» Пришлось сначала уверять, что нет, стихи не мои (по-моему, вышло не слишком убедительно), потом дать клятву, что да, конечно, почитаю, и спою даже, но только когда подберу мелодию – особенно, если именинница поможет. Благосклонный взгляд в ответ, после чего Ленка подкрутила колки «Кремоны» и запела душещипательную «Дождь смоет все следы». А я забился в угол возле пучка рапир, и оттуда, из относительной безопасности, принялся рассматривать слушателей.

Кроме меня, гостей было семеро. Две девочки мне незнакомы – судя по обмолвкам, они были из спортивной секции, где занималась Лена. Ещё одна из параллельного «А» – я встречал её в школе и запомнил, благодаря ярко-рыжей шевелюре и множеству, ещё больше, чем у поганца Кулябьева, крупных веснушек. Остальные четверо были из нашего класса – две девчонки, Татьяна Воронина, невысокая смешливая толстушка с иссиня-чёрными волосами, которые она заплетала в толстенную косу, и Оля Молодых, внешне составлявшая полную её противоположность. Высокая, худая, в свои четырнадцать лишённая даже намёка на женственные округлости, с лицом того типа, который называют «лошадиным, она была первой отличницей во всех четырёх восьмых классах – и, несмотря на это, оказалась приятной собеседницей, живой и остроумной. За столом мы перекинулись с Олей несколькими фразами по поводу моего сочинения по «Мёртвым душам», куски из которого русичка прочитала всему классу на сегодняшнем уроке литературе. Я с удивлением узнал, что Оля любит американскую литературу, кроме О'Генри, проглотила всего Фолкнера, обожает Хемингуэя и – дело, невиданное для девочки её возраста! – даже читала Мелвилла, «Моби Дика». На эту тему я мог говорить бесконечно, но тут вмешалась именинница – сдаётся мне, что Лену не обрадовало внимание, которое я уделяю её подруге…

Кроме этого цветника на торжестве присутствовали двое парней из нашего класса. Одного я, как ни старался, так и не вспомнил – видимо, в моём прошлом он не перешёл в девятый класс, и за оставшиеся от четвёртой четверти полтора месяца ни имя его, ни внешность попросту не отложились в памяти. Второй же… тут дело совсем, совсем другое.

Андрей Поляков, с которым мы (опять же в том, предыдущем варианте) дружили весь девятый и десятый классы и за которым я едва не пошёл в МГРИ[3], поддавшись на романтику походов, альпинистских баек и песен Визбора под гитару. Ими нас потчевал Андрюхин отец, геолог, альпинист с двадцатилетним стажем, владелец неофициального, но чрезвычайно почётного в этих кругах титула «Снежный барс», дававшегося за покорение всех четырёх семитысячников Советского Союза – пика Коммунизма, пика Победы, пика Ленина и пика Корженевской. Он погиб при восхождении на какую-то из кавказских вершин, когда Андрюха учился на втором курсе. Помнится, тогда он психанул, напился, угодил после пьяной потасовки с членовредительством в милицию и получил полтора года колонии. Больше я его не видел и понятия не имел, как сложилась его дальнейшая жизнь – хотя несколько раз писал ему, и даже пытался наводить справки, когда срок отсидки истёк. Бесполезно – Андрюхина мать к тому времени уехала из Москвы к родственникам куда-то в Казахстан, у прежних наших знакомых он не объявлялся, а посланные в колонию письма так и остались без ответа.

Здесь я ещё не успел с ним сблизиться, а, увидав его в школе, после первого порыва подбежать и обнять, старался держать дистанцию. Может, и зря – друг он был, каких поискать, и если бы не то роковое происшествие, может, мы на всю жизнь сохранили бы школьную дружбу, некоторым удаётся… Но сейчас у меня не было ни малейшего желания идти с ним на сближение – как, впрочем, и с другими одноклассниками. Ленка и прочие представительницы прекрасной половины нашего коллектива – это ладно, тут ситуацию в изрядной степени определяют подростковые гормоны, от которых никуда не деться. Но о чём я буду говорить с парнями-ровесниками? Как ни крути, а ведь я старше их… страшно подумать во сколько раз, знаю о многих такое, о чём они и сами не догадываются… и хорошо, что не догадываются, уж больно непростые были времена, когда приобреталось это знание. Ну, сами посудите: какие точки соприкосновения могут найтись у шестидесятилетнего мужика, видевшего и испытавшего в этой жизни всё – и четырнадцатилетних сопляков, только-только перешагнувшим порог пубертатного периода? Откуда взяться у них общим интересам, которые могли бы наладить какое-никакое общение?

Правильный ответ – ниоткуда. Вот и оставалось мне сидеть в углу, чесать за ухом перебравшуюся поближе к хозяину Бритьку, да ностальгировать по безвозвратно, как выяснилось, ушедшей юности…

V

В номере 412 гостиницы «Звёздная» они провели не больше часа. После ошеломившего Димку вопроса – действительно ли он хочет работать за пределами Земли, в Космосе? – последовали объяснения: да, в новый космический проект набирают сотрудников, причём отбор ведётся по новым, не тем, что использовались раньше, критериям. И да, отборочная комиссия, изучив личное дело студента пятого курса Энергофизического факультета МЭИ (специальность «криофизика и криогенная техника») Ветрова Дмитрия Олеговича сочла его достойным принять участие в проекте. Упомянутый студент Ветров имеет отличные показатели практически по всем предметам – некоторое отставание по английскому языку не так страшно, но в дальнейшем его придётся, разумеется, ликвидировать. На кафедре он на хорошем счету, и даже получил предложение подумать о продолжении обучения в аспирантуре. Кроме того, вышеозначенный Дмитрий Ветров находится в превосходной физической форме, занимается серьёзным видом спорта, требующим от проименованного студента Ветрова преодоления серьёзных физических, и морально-психологических нагрузок, что безусловно подтверждают его товарищи по восхождениям, у которых представители Отборочной Комиссии тоже не поленились навести справки.

– Как там пел артист Владимир Высоцкий в «Вертикали», – усмехнулся «вербовщик»:

– …Если шёл за тобой, как в бой,На вершине стоял хмельной,Значит, как на себя самого,Положись на него…

– К тому же – и это в данном случае немаловажно! – продолжил Евгений Петрович, не убирая с лица иронической усмешки, – вышеперечисленный студент не успел ещё обзавестись семьёй. В своём родном Томске, где живут его родители, он бывает нечасто и, насколько известно, не планирует серьёзных перемен в семейном положении. Что, не скрою, могло бы стать определённым препятствием…

«Они и это знают! – промелькнуло у Димки в голове. – Может, таинственная «Отборочная Комиссия в курсе даже, что он расстаться с Галкой за месяц до того, как отправился на практику? А ведь дело тогда шло к свадьбе и только дурацкая случайность… впрочем, сейчас это не имеет значения, поезд ушёл…»

– Всё верно. – твёрдо сказал он. – Не планирую.

– Что ж, тем лучше. – «вербовщик» снова улыбнулся, на этот раз одобрительно, без тени иронии. – Значит, вы нам подходите – во всяком случае, по анкетным данным. А значит, остаётся ещё один вопрос – подходим ли мы вам? Не отвечайте сразу: учтите, что ваша жизнь изменится, возможно, гораздо сильнее, чем у ваших предшественников. Те, в конце концов, в массе своей были офицеры, люди военные, и зачисление в отряд космонавтов означало для них не более, чем перемену места службы и переход на новую технику и иные методы подготовки. К тому же, мало кто из них проработал в космосе больше одного-двух месяцев; вам же, как и прочим участникам нового проекта, придётся провести там годы, любуясь родной планетой только через иллюминаторы. Так что, обдумайте всё хорошенько, а через три дня дадите ответ – здесь, же, в этом самом номере, скажем… – Евгений Петрович взглянул на часы, – в четырнадцать-ноль-ноль. Пропуск для вас будет оставлен на проходной; сюда вы придёте только в том случае, если решите принять наше предложение, и сделает это в одиночку, без сопровождения вашего наставника. Впрочем… – добавил он, – сейчас вам ничто не мешает замучить его за оставшееся время вопросами. Ведь они у вас, как я понимаю, есть?

Димка покосился на Геннадия Борисовича. Тот ободряюще улыбнулся, и молодой человек кивнул. Чего-чего, а вопросов у него хватает.

– И ещё один момент. – добавил «вербовщик». – Я понимаю, соблазн велик, но не стоит рассказывать о полученном предложении вашем товарищам по практике. Особого секрета тут нет, но поверьте, так будет лучше. Это ясно?

– Всё ему ясно. – ответил вместо своего подопечного Геннадий Борисович. – Ну что ж, тогда мы пойдём?

И посторонился, пропуская Димку к двери.

– До сих пор отбор в отряд космонавтов был куда строже. – объяснял Геннадий Борисович. Они неторопливо шли вдоль пыльного бульвара, протянувшегося по проспекту Гагарина, главной улице города. – Брали в первую очередь военных летчиков или авиаинженеров, а гражданские, вроде Пацаева или того же Анохина, если и попадали в отряд, то лишь из профильных КБ и НИИ, как специалисты по тем или иным областям космической техники. Но теперь, со стартом программы «Космический батут» всё меняется, и прежде всего – резко возрастает число тех, кому предстоит работать в космосе, причём подолгу. И это, заметь, относится не только к орбитальным станциям, количество и размеры которых в ближайшее время вырастут скачкообразно – нет, им предстоит осваивать и Луну, став обитателями первого лунного города, который будет заложен уже в этом году.

– А подолгу – это примерно сколько? – осведомился Димка. Вот и «вербовщик обмолвился, что новому поколению покорителей космоса придётся работать там не месяцы, а годы. – Я читал, что постоянное пребывание в невесомости плохо влияет на организм…

– Так и есть. – кивнул инженер. – Но ты наверняка слышал о проектах внеземных станций, где будет искусственная гравитация?

– Это вращающиеся бублики, где тяготение создаётся центробежной силой? Слышал, конечно, про них многие фантасты писали. А у Соколова и Леонова даже картина есть – «На орбитальной станции», там именно такая штука изображена.

– Да, всё верно. – подтвердил Димкин собеседник. – Впервые идею подобного способа создания искусственного тяготения предложил ещё Циолковский, в своей повести «Вне земли». Пока на практике её не проверяли, но разработок было множество – и вот пришло время их реализовать, причём сразу в серьёзных масштабах. Недавно наш Институт Космических Исследований совместно с американским Стэндфордским университетом закончили разработку проекта «Остров-1» – огромного орбитального сооружения диаметром в полкилометра, способного вместить до пятисот человек, которые будут там постоянно жить и работать. И вся эта махина будет вращаться вокруг своей оси со скоростью, позволяющую создать искусственную гравитацию примерно равную земной – за счёт центробежной силы.

– И нам… в смысле, тем, кого вы сейчас набираете, предстоит там работать? – восхитился Димка. – Но ведь такую станцию наверняка придётся строить очень долго, одних ракетных запусков сколько потребуется…

– Это ты верно заметил. – согласился инженер. – Только металлоконструкций в космос придётся вывести не одну тысячу тонн. Но ты забываешь о «космическом батуте». Обычными методами, с помощью ракет-носителей, даже сверхтяжёлого класса, вроде американских «Сатурнов» или нашей Н-1 и Н-2 такая задача не решается и за десять лет – да что там, она вообще не решается, если принять во внимание затраты на одни только запуски! Но наш чудо-бублик позволит справиться с проблемой гораздо быстрее и с куда меньшими затратами. Вам во время экскурсии показывали новый стартовый комплекс – тот, что ещё только строится?

– Нет. – Димка помотал головой. – То есть сказали, что он будет, и даже на карте показали где, но возить туда – не возили.

– Ничего, ещё успеешь посмотреть. Видишь ли, тот комплекс, что вы осматривали, и с которого производились недавние запуски – это, по сути, опытный образец, времянка, вчерашний день. Новый «космический батут», который возводится в десятке километров от старого, рассчитан на куда более серьёзные задачи. Диаметр «горизонта событий» – пятьдесят два метра, масса выводимых объектов до двухсот тонн, а старт с поверхности Земли будет осуществляться без ракетных ускорителей «по минометному», при помощи подрываемых под грузовыми контейнерами пороховых зарядов. Звучит, конечно, диковато, но можешь поверить: методика эта, разработанная для запуска тяжёлых межконтинентальных ракет, уже приспособлена под нужды нового «космического батута», и сомнений в её надёжности нет. Но, самое главное: новый «космический батут» будет забрасывать грузы не на низкую орбиту, а сразу на геостационарную, где не придётся набирать такую высокую скорость – а значит, ракетные двигатели, даже маневровые, контейнеру с грузом не понадобятся. В финальной точке его примут малые корабли, так называемые «космические буксиры» – их сейчас ускоренными темпами разрабатывает одно из наших КБ совместно с французскими конструкторами в рамках «Космической Программы Трёх Держав». Удивительные получаются малыши – кабина в виде сферы из закалённого толстенного стекла, небольшой отсек с движками и запасом топлива, и огромные дистанционно управляемые клешни-манипуляторы, с помощью которых можно будет захватывать и надёжно фиксировать разные предметы. А ещё проектируют такие же буксиры, но поменьше – в них космонавт будет находиться не в кабине, а снаружи, в скафандре, пристёгнутым к ложементу. Я тебе потом покажу эскизы – фантастика, да и только!

Слов не было – перед Димкиным мысленным взором уже мелькали огненные языки, вырывающиеся из маневровых дюз «космического буксира», поворачивался на фоне далёкой – тридцать шесть тысяч километров, не жук чихнул! – Земли гигантский тор строящейся космической станции и лиловые искры сварочных аппаратов мигают на его поверхности… И он сам, конечно, в кресле-ложементе, с прозрачным шлемом скафандра на голове, с руками, лежащими на рычагах управления клешнями-захватами, тянущимися к рифлёной поверхности контейнера, заброшенного с Земли «космическим батутом»…

– Ну что, интересно? – спросил Геннадий Борисович.

Димка сумел лишь кивнуть в ответ, потрясённый открывающимися перспективами.

– То-то, братец ты мой… – инженер остановился и оглянулся. – Слушай, а не заглянуть ли нам в кафе-мороженое? Посидим, побеседуем – я ведь тебе ещё толком ничего не рассказал…

Потрясение – потрясением, но какая-то часть Димкиного мозга лихорадочно анализировала полученную информацию, беспристрастно, взвешенно – в общем, как учили. Что-то тут не склеивалось – во всяком случае, с точки зрения небесной механики, которую, как верно подметил давешний его собеседник, в программе их ВУЗа нет…

– Можно вопрос, Григорий Борисыч? – сказал он, и, не дожидаясь ответа, зачастил:

– Я вот прикинул наскоро – не получается насчёт скоростей! Новый комплекс ведь будет тут, на Байконуре?

Инженер удивлённо посмотрел на собеседника.

– Где ж ещё? Сам же видел, где его строят!

– Видел, потому и спрашиваю. Я к тому, что экваториальная скорость на широте Байконура – триста шестнадцать – триста двадцать метров в секунду, точнее не помню…. А скорость спутника на геостационарной орбите – три тысячи восемьсот шестьдесят метров в секунду! Не первая космическая, конечно, но всё равно солидно. Где недостающие три тысячи пятьсот с лишним метров в секунду брать?

– Да, мы в тебе не ошиблись, парень… – Геннадий Борисович одобрительно улыбнулся и похлопал Димку по плечу. Чётко соображаешь, и быстро. Ты прав, конечно – разность в скоростях имеет место, и в обычном случае её пришлось бы компенсировать при помощи ракетных ускорителей. Собственно, так и придётся поступать с первыми партиями конструкций будущей станции. Но вот потом…

Он сделал интригующую паузу.

– Попробуй предположить, почему – кроме создания искусственного тяготения, разумеется, – выбрали именно тороидальную, кольцеобразную, то есть, схему для будущей космической станции?