скачать книгу бесплатно
– Сейчас одна. Дочка в Перми учится на коммерческом… Ещё Яшка со мной жил… – на её лице проступила лёгкая тень. – Прошлым летом в форточку улетел. Ласковый был попугай, всё причёску мне перебирал: «Давай поцелуемся!» Иногда матом ругался – «Вася, иди ты на …». Вася – это мой муж покойный, пил сильно… Для него Яшку и купила, чтобы речь после инсульта восстанавливать.
Она укрыла Игараси-сана одеялом.
– Всё. Ладушки. Если что, зовите. Я тут круглые сутки.
Японец проводил женщину взглядом. Её вздыбленные ядрёной химией волосы показались ему шлемом воительницы. Сан ва кирэй дэс нэ… Да. Красивая.
Ночью господину Игараси приснился театр Кабуки. Показывали легенду о создании Японии. Юная богиня Изанами со своим будущим мужем спустились с неба и были счастливы на островах, пока не случилась беда. Родив бога огня, Изанами умерла, унеслась обратно на небо и превратилась там в чудовище, богиню смерти.
– О-о-о-уи!
—И-и-и-о-ои!
Лица, позы и возгласы были выразительными до слёз. Журчала флейта хаяси, постанывал барабан цудзуми, и подражал журавлиным голосам, умилял душу любимый сямисен. Звуки музыки зависали в воздухе и таяли медленно, словно нежные португальские сладости в жаркий день. Тин-тон-сян…
Полетели, закружились белые лепестки, из-за зонтика выглянула красавица с утыканной цветами прической. Это была Изанами. Как птица крыльями, замельтешила она своими длинными рукавами.
Ладу-ладу-ладушки, где были – у бабушки,
Там чернеет одинокий вяз и на вязе вызрели плоды,
Тысячи слетелись разных птиц,
Но тебя, мой милый, нет и нет.
Богиня приблизилась к Игараси – её лицо показалось знакомым. «Света-сан!». Сиделка ответила Игараси-сану нежным прикосновением веера и вдруг навалилась на него, властно потащила из сна. Он открыл глаза: в свете коридорного ночника рядом на подушке лежала растрёпанная седая голова. Да это сама Смерть!
Крики японца и старухи перебудили всех – даже тех больных, которые вечером приняли снотворное…
– Она просто слепая и глухая, в туалет пошла и заблудилась, – оправдывала столетнюю бабулю Света, делая Игараси успокоительный укол.
Наутро она отвела его в женскую палату, чтобы предъявить ночную визитёршу. Обложенная тремя подушками, в расцвеченной васильками ночной рубашке и в антиварикозных чулках та, свесив свои древние ноги, сидела на кровати, смотрела вдаль невидящими глазами и не подозревала, что на её тумбочке остывает, превращается в холодную лепёшку манная каша.
Игараси-сан стал кормить слепую. Он прижимал чайную ложечку к её нижней губе и, когда бабуля приоткрывала беззубый рот, отправлял туда кашу, время от времени осторожно собирая подтёки манки с фарфорово-хрупкого, обросшего белыми волосками старушечьего подбородка. Бабушка ела сосредоточенно, как ребёнок, и японец вздохнул от переполнившего его умиротворения.
– А теперь, девонька, спинку мне почеши, – икнув, попросила слепая.
– Т-тикусё!! – Игараси даже хрипло хохотнул – на плече у неё было скопление родинок, вместе они образовали иероглиф огня.
– Изанами, а ведь я тебя больше не боюсь, – хитро шепнул он старухе по-японски. – Ты совсем не страшная.
– Вот и я говорю. Меня вчера лазарем лечили, да толку что, – откликнулась слепая. – Жить не живу и помирать не помираю. Похоронное платье моё моль съела ещё в позапрошлом году… Правее почеши… Под лопаткой…
Вечером к нему снова пришла Света, и пенка снова была прохладной на его коже, а женские руки – тёплыми.
– Трудновато вам, наверное, в чужой стране, – сказала Света. – Всё не так, всё не по-вашему. Я бы не смогла.
– Когда первый раз в Москву приехал, прочитал “ЗООПАРК” над воротами и подумал, что это парк номер триста, – сказал японец. – Ну надо же, я удивился, в Москве столько парков!
Игараси-сан и Света дружно расхохотались. Он – дробно и заразительно, обнажая красивые зубы цвета слоновой кости, она – поблескивая золотой фиксой и вытирая слёзы.
– Ой не могу! Парк номер триста! А я вот недавно что учудила… Поставила утюг на полку холодильника – вместо шкафа!
– А у меня будильник однажды вместо шести утра зазвонил в три ночи, – не уступил ей Игараси.
– И??
– Я встал, оделся, позавтракал и пошёл на работу.
Они опять расхохотались.
– А у меня палец… смотрите, как выворачивается… никто так не умеет, – продолжила весёлое соревнование Света.
«А я целых две минуты не дышать могу», – хотел парировать он, но сиделку позвали к больной.
– Говорят, вас в хорошую больницу переводят? – спросила Света напоследок.
– Нет. Я уже здоров. И у меня здесь командировка важная.
– Ну и ладушки! До завтра тогда?
– Да-да! Аригато, Света-сан, – радостно поблагодарил он.
И вот лежит весь перемазанный зелёнкой маленький японец под фикусом в коридоре районной больницы в никому не известном городке Т. в стране незапирающихся дверей. Столько здесь этих аномальных дверей – с ума сойти. Его кровать находится на очень бойком месте: мимо стремительными ангелами проносятся медсёстры с капельницами в руках, прогуливаются ватаги бодрых бабок в байковых халатах, шмыгают на слабых ногах всерьёз захворавшие мужики в тельняшках и подгузниках. Но японец засыпает всё крепче.
И начинает он видеть сон – будто кто-то строит лестницу на самое небо.
– Неси раствор, краску давай, балки тащи! – раздаются крики из-под облаков. – Вася, а иди-ка ты…
Это беглые попугаи в небесах кричат, улыбается Игараси-сан.
Баю-баюшки баю, не ложись ты на краю,
Придёт серенький волчок, он ухватит
за бочок
И потащит во лесок. Под ракитовый кусток
На вершину Ёсино, где идет все время снег,
Где за каменным мостом видно пики Миканэ,
Говорят, что ночи там ягод тутовых черней.
Тин-тон-тен… Завтра будет день.
ЛЕНА ШОАЛЬ
Я с грохотом вытащила из кухонного шкафчика доску и пошарила по столу в поисках деревянной держалки для ножей. Какая беспомощность… За это время можно было не только слепить сэндвич, но и съесть его, запивая чаем, и журнальчик пролистнуть, и даже чашку за собой вымыть.
И тут меня схватили за плечи.
– Кто здесь? – закричала я.
Глупый вопрос – дома только мы с Гавриченко находились. Никиток был у свекрови.
– Сто раз тебя просила! – я лягнула мужа.
Ошалев, он закрылся руками.
– Заяц, ты что?
– Ничего!
Мне стало стыдно за свою несдержанность, но я все равно докричала.
– Не трогай меня за шею! Не люблю я этого!
Он не обиделся. Только кивнул на кухонный беспорядок:
– Шаришь тут, как сомнамбула.
С Гавриченко вообще легко. Хотя всякое у нас бывало, разводиться даже как-то собирались.
Я съела добытый с таким трудом сэндвич и стала собираться.
– В магазин съезжу! Скоро не жди! – предупредила я мужа, застегивая молнию на сапоге. Он поддержал меня за локоть.
– Ты так и не сказала, почему с закрытыми глазами по квартире ходишь.
– Да… представить захотела… как слепым живется.
Мы постояли перед распахнутой дверью, оценивая весомость произнесенного. Муж набрал дыхания для следующего вопроса, но я его опередила:
– Пока! – и выскользнула за дверь.
В трамвае я прочитала на своем билетике рекламу: «Кукольный театр «Лена Шоаль» – и мимолетно подумала: «Никитка, что ли, сводить?»
Сзади меня болтали девушка и парень. Он был к ней неравнодушен. А она, судя по голосу – вся из себя приезжая и целеустремленная – без конца упоминала какого-то Егорова. Через пять минут мне стало ясно, что обладатель японского джипа и любимец компаний Егоров интересует её больше всех мужчин на свете.
Я обернулась. Они оказались похожими на парочку с картины «Иван-царевич на сером волке». Девица – ангел во плоти. Но я порадовалась за её спутника, что эта сосредоточенная хищница не за ним охотится. «Мир звуков всё-таки честнее… Господи, только не дай мне ослепнуть!” – спохватилась я.
Весело позванивая, трамвай промчался сквозь аллейку и снова вылетел на оживленную улицу. Разговор про Егорова закончился – парень и девушка вышли. На остановке они задели склонившуюся над урной бомжиху с рюкзаком и двумя пакетами. Отругав их, тётка полезла в вагон.
– Поак-куратней! Не к-картошку везешь! – крикнула она водителю, когда мы тронулись, и рухнула рядом со мной.
Я задержала дыхание, потом осторожно потянула носом, готовясь пересесть подальше. Бомжиха зашелестела пакетами, достала из них какую-то снедь, зачавкала. На пальце ее красовался массивный перстень.
И тут моя соседка закашлялась и, умоляюще выпучив глаза, показала на свою спину. Она подавилась. Я несколько раз крепко ударила её.
– Б-благодарю, – тётка вытерла скомканным платочком свои глаза и рот. Скорее всего, она была не бомжихой, а просто молодой пенсионеркой, собирательницей бутылок…
Я отвернулась к окну и снова стала думать о вчерашнем телефонном разговоре. «Извините, не мое дело, но кроме вас, у него ведь совсем никого…» – сердобольная душа говорила о моем отце, которого я не видела двадцать лет и еще столько же не собираюсь видеть. Пусть помирает в темноте и одиночестве. Я только не понимаю, как он – при его-то характере – смог бросить нас с мамой.
Как сейчас себя вижу – прыгаю перед ним по лесной дорожке, возле меня с исступленным нежным пением кружат комары, я отгоняю их сорванным папоротником и смеюсь.
Дождавшись, когда я поутихну, отец признается:
– Ладно, насчет тигров я загнул. Но волки здесь точно водятся.
Ветер приносит издалека то музыку, то просьбы к какому-то Иванову зайти в дирекцию дома отдыха. От шеи моей пахнет гвоздичным одеколоном (протерев ее, мама с укором показала потемневшую ватку). У меня загорелые, покрытые белым пушком руки, нос в редких бледных веснушках. Недавно, с большим опозданием, выпали мои маленькие передние молочные зубы, а на их месте выросли два больших и страшных, с зазубринами. Зато в щель между ними удобно плеваться. «Надо к стоматологу её сводить», – уже не раз напоминала мама отцу.
Сама она ходила только на работу. А по выходным пила белые и желтые таблетки, садилась поудобнее в кресло, пристраивала грелку на живот и начинала свою бесконечную работу: что-то шила, вязала. Когда отец звал её погулять с нами или сходить в кино, но она просила, чтобы её оставили в покое. Однажды он рассердился и сгоряча назвал её курицей, которая копошится в нитках. Мама заплакала, он долго выпрашивал прощение. Она кротко ему отвечала, не поднимая головы. В её кротости было железо, а в его горячности – слабость.
Мы с отцом всегда гуляли вдвоем. На даче он сажал меня на велосипед, мы мчались по сумеречной дороге, распугивая ежей. Или шли с удочками на озеро, где водились маленькие бесплотные рыбки. «Уху сегодня есть не будем?». «Нет, мама варит суп с пампушками». «С чем? С тритатушками? – веселил он меня. – Или с лопотушками? А-а, понял.... с хохотушками!». И мы отпускали рыбок.
А в Москве, бывало, оденемся потеплее, выйдем на улицу, он спросит: «Ну, куда?». Я наугад махну рукой, схвачусь за его палец и мы отправляемся в путешествие по чужим заснеженным дворам и незнакомым улицам. Если заходили далеко, отец испуганно объявлял: «Заблудились!». Но я-то знала, что он шутит. И еще знала, что в кармане у него лежит бумажный пакет с бутербродами и яблоко…
Соседка задела меня рюкзаком, и привидевшиеся мне картинки сразу испарились в холодных московских сумерках. Хотя я мысленно поблагодарила «бомжиху» за то, что она вырвала меня из этих воспоминаний.
Тетка засобиралась на выход. Столько неприятной возни она устроила со своим барахлом. Копошилась над рюкзаком, крутила его в руках и была похожа на насекомое, которое создает из бессмысленного комочка только ему известную конструкцию. От усилий шаль сползла с теткиной головы, открыв жиденькие светлые волосы, собранные на затылке в тощую какашку.
А дальше началась моя галлюцинация. Я беспомощно наблюдала, как рюкзак под теткиными ладонями округлился и запульсировал, потом пошевелились пакеты, из одного высунулась собачья лапа. Тёткина поклажа ожила прямо на моих глазах, превратившись в три самостоятельных существа: улитку с огромным позолоченным панцирем, голую собаку, всю в розовато-синих прожилках, и живой шар, похожий на хрустального ежа. «В улитке – мудрость, в собаке – защита, в шаре – сила», – узнала я, хотя никто мне ничего не говорил.
Освободив руки, моя соседка величественно поплыла к выходу. Существа двигались впереди нее. Бахрома на шали «бомжихи» медленно колебалась в такт ее шагам. Вся процессия увязала в ставшем тягучим воздухе. Но остальных пассажиров этот безумный зоопарк не смутил. Только сидевший напротив малыш выкинул пальчики в сторону шара, горячо залепетал, обращаясь к своей матери. Та бессмысленно посмотрела, зевнула и отвернулась.
Когда «бомжиха» вывалилась из трамвая, ничего необычного в ней уже не наблюдалось. Она поправила рюкзак и, расталкивая встречных, по-утиному заковыляла в сторону Пятницкой улицы. А я, как утопающий в соломинку, вцепилась в поручень переднего сиденья. Что это было? Мировой порядок вещей, к которому я привыкла за почти тридцать лет жизни, показался непоправимо нарушенным. Надо было как-то остановить этот конец света. Нет, лучше сойду с ума я, а не целый мир. И я начала внушать себе, что все это мне померещилось. Просто какой- то маленький винтик в мозгах развинтился… Главное – не смотреть, не слушать, отказываться узнавать дальше. И – бежать, бежать!
Выскочив на следующей остановке, я понеслась знакомым переулком, где стояли домики с деревянными надстройками. Их потемневшие наружные лестницы вели на вторые этажи, заканчиваясь там маленькими тамбурами. Деревья переулка были выше домов, а во внутренних двориках, казалось, уже сто лет сохло на знакомых веревках белье и ржавели старые машины.
В прежние дни, гуляя здесь, я с любопытством заглядывала в подслеповатые окна этих ветхих человечьих гнезд. Это место всегда лечило меня. Оно и сейчас помогло мне. Я замедлила шаг, сердце стало биться спокойнее.
«Кукольный театр Лена Шоаль», – полыхнуло на фоне темнеющего сиреневого неба. В конце переулка находилось трехэтажное здание бывшей школы, отданное под офисы – на его крыше буквы и загорелись. Я нащупала в кармане билетик и осторожно прислушалась к себе. Почему бы не заглянуть туда? Просто на минутку, из любопытства. Пусть мой трамвайный кошмар поймет, что у меня есть дела поинтереснее.
Я спустилась в обшарпанный подвал, куда указывала стрелка. М-да, храм искусства, все средства на рекламу пошли.
– Ч-что так поздно, – проворчала из окошка единственная гардеробщица. – Вторая дверь налево! Не ш-шумите там.
Откуда у неё убежденность в моем интересе к их постановкам? Через минуту, ругая себя за слабоволие, я уже обменивала пальто на алюминиевый жетончик с номером «1486».
За дверью некто с фонариком – билетерша, надо думать – властно схватил меня за руку: «Идите з-за мной!» – и, впечатав в мою ладонь свой огромный перстень, отвела к крайнему креслу.
Показывали детскую сказку. Куклы выглядели аляповато, но двигались замечательно. Не верилось, что ими руководили.
Я почти разобралась в главных персонажах, когда свет на сцене неожиданно погас. Вскоре нервные смешки и ропот в зале стали громкими – зрители догадались, что эта абсолютная темнота не запланирована сценарием. Их успокоил голос из темноты: «Просим вас не уходить. Свет отключился из-за аварии на подстанции. Мы продолжим через несколько минут». Прошла четверть часа, а собравшиеся все терпеливо ждали, поигрывая огоньками своих мобильников.
Мой мобильник был оставлен дома, но я без труда нашла выход. По стеночке добралась до гардероба, второй раз за день играя в слепых, только теперь не по собственной воле. Нащупала знакомое окошко, чтобы постучать, и попала рукой в живое. Раздались два вопля – мой и гардеробщицы.
