скачать книгу бесплатно
Ушанка снял с себя шапку, шустро нахлобучил на голову растерявшейся Зине и завыл таинственно:
– Начинаем трансплантацию воспоминаний. Раз, два, три… Ёлочка, гори!
Зина с отвращением сорвала с себя провонявший куревом головной убор. Ушанка подхватил его и, спасаясь от двух плечистых нянек, восьмёрками забегал вокруг столов.
– Опять, паразит, ложку украл! – крикнула одна из них, широко разводя натренированные руки, чтобы не упустить беглеца.
Зина посмотрела на свой стол – а ведь, в самом деле, украл…
Через неделю, проходя мимо неё по коридору, Ушанка заговорщицки подмигнул ей и похлопал себя по шапке:
– Копилка коллективной памяти!
Бред, конечно. Но, если уж суждено тебе было родиться в этом театре, отнесись с уважением к репертуару – драматическому, комедийному. Заодно к реквизиту присмотрись. Ружьё обязательно выстрелит, вода в стакане будет выпита, постель – смята, а стоявшая в углу сцены бутафория окажется вдруг машиной времени, которая издаст нездешний и никому кроме тебя не слышный гул, замигает невидимыми огоньками и помчит тебя куда ты совсем не собиралась…
Зине несколько ночей снились странные сны, пересказать их было невозможно. А однажды днём, уже дома, допивая кофе, она вдруг вспомнила себя в невесомости, в спальном мешке, на космической станции. Надо было завинтить гайку на приборе, и она как раз собиралась это сделать – у мешка были прорези для рук.
Потом она испытала и вовсе невероятное. Ослепительный свет – ни огня, ни взрыва, ни пожара. Свет проникает на станцию через непроницаемые бортовые стенки. В иллюминатор виден человеческий силуэт размером с авиалайнер. Проплывающий рядом со станцией огромный человек с прозрачными крыльями и нимбом смотрит на Зину с такой любовью, что ей хочется разрыдаться от благодарности и спросить: кто ты, прекрасный незнакомец? И почему добр ко мне?
– Я, между прочим, за безногой ухаживаю, грязь за ней вожу, – это соседка Ниночка жалуется кому-то по телефону.
Костыли… И окна квартиры, как иллюминаторы. Космонавту Зине обязательно надо выйти в ставший опасным мир. А ещё кухню надо привести в порядок, плитки отваливаются.
Для ремонта она наняла Мишу.
Дальше история будет о том, как от безысходности прибились друг к другу два обездоленных человека, инвалидка и гастарбайтер.
Она наврала ему про возраст, убавив себе восемь лет. Он поведал ей свою жизнь. Работал на оборонном заводе, пока всё в большой стране не развалилось. Потом на заработки в Россию ездил, а жена загуляла, стала наркоманкой. Дети сгорели в доме из-за телевизора…
Тогда Зина рассказала ему про космос и про ангела.
– Он исчез, и так грустно стало.
– А какое лицо у него было?
– Он улыбался. Но не так, как мы, а с восторгом, понимаешь?
– Не-а. Покажи.
Зина улыбается. Миша хохочет.
Ночью он гладил её бережно, словно боялся принести изувеченному женскому телу новые страдания. Последний раз Зина чувствовала себя такой беззащитной и одновременно защищённой только в детстве. А ещё ей стало очень-очень жалко себя и Мишу. Борясь с этой слабостью, она бестактно спросила:
– Когда у тебя последний раз любовь была?
– Давно. Как развёлся, ничего не хотел…
Вскоре Миша устроился ремонтировать богатую квартиру в Подмосковье. Хозяйка капризничала, бригадир обманывал, и только штукатур по фамилии Попеску сочувствовала Мише. У этой Попеску – ни морщинки под глазами, грудь мягкая и глаза бархатные, как июльское небо в полночь над родной Рыбницей.
– Михаил, ты скажи своей Зине, что к тебе сестра приехала. Мы с тобой у неё жить вместе начнём.
Миша истуканом замер в пыльных объятиях штукатурщицы.
– Не, я Зинку обманывать не буду.
Бригадир, спускаясь со стремянки, заржал.
– Дурак ты нищий. Нужен что ли будешь своей Зинке, когда она на ноги встанет? Нормального найдёт, а тебя мокрой тряпкой погонит.
Домой Миша пришёл с разбитым носом.
Другой работы не было. Решили обменять квартиру на меньшую.
– Зинаида Сергеевна, зачем вам Москва. Берите уютный домик в Верее. Гарантирую свежий воздух в ваших лёгких и кучу денег у вас в кармане. Ну что, отметим такое решение? – предложил риэлтор, разливая по стаканам принесённую с собой водку.
Миша даже не пригубил спиртное. Этот человек показался ему страшным, как самая чёрная ночь, в которую душегубы выходят на свой кровавый промысел…
– Женщина, он же вас использует! Его депортировать надо! – кричал риэлтор, хватаясь за притолоку, и грозил Мише. – Я тебе, гад, припомню. В лесу зимой наручниками сам себя к дереву пристегнёшь, а ключик выбросишь!
Москва стала в то время гиблым местом. Квартирный вопрос не столько портил москвичей, сколько убивал их, а жестокосердая столица словно не замечала потерь. Постоянно прибывающие провинциалы наполняли её своей энергией, даже говор новый у Москвы появился. И внешность поменялась. Вроде вчера ещё была твоей задушевной знакомой, а сегодня ведёт себя, как ушлая бизнес-баба: фасады увешаны рекламными щитами, на первых этажах казино сверкают огоньками, углы облеплены ларьками.
Приезжие не брезговали никакой работой. Столица не стеснялась этим пользоваться. Самые удачливые из них расселись в офисах, принялись листать на досуге глянцевые журналы про ритмы мегаполиса, издаваемые для них другими провинциалами, и через англоязычную газету поздравлять друг друга: «Happy birthday, Sasha!» – как раз под объявлениями проституток.
Ночь за окнами белеет, становится недолгим зимним днём, и я тоже вижу себя летящей над землёй – над заснеженными полями, по московскому небу, мимо куполов Блаженного, над крышей «Националя», над усталым Ломоносовым с голубем на голове. В моей Москве пестрит шарфами и звенит голосами каток на Чистых прудах, и в комнатах с высокими потолками бабули дымят сигаретками, допивая кофе из фамильного фарфора, и тявкают вредные собачки под их руками, и две старые школьные подруги на свежем морозце неспешно меряют шагами отлогие переулки Ивановской горки…
Собрав кое-что из старых безделушек, Зина отправила Мишу на блошиный рынок. Там на цепи сидел пьяный медведь и шныряли в толпе юркие беспризорники. Обнищавшие профессора палеонтологии скучали рядом со своим товаром: навсегда закрученными в рожок аммонитами, рогатенькими трилобитами, чудовищными ракоскорпионами и зубами древних акул. Гуманитарная дама читала «Новый мир» над вышитыми платочками. Продавцы разложенной на асфальте звёздной меморабилии пили чай из термоса и, поджидая покупателей, играли в шахматы.
От одного развала к другому деловито переходили остроглазые интуристы, по дешёвке скупая бронзовые бюстики Ленина, досаафовские значки и прочие артефакты континента, который раскололся и ушёл под воду. Это ж надо, вчера ещё непотопляемым казался. А сегодня – где он? Только последние пузырьки прорываются на поверхность, да мусор всплывает: пёстрый тряпочный скарб, вымпелы какие-то – золотом по красному, антикварная рухлядь, старые книги, древние жестянки из-под монпансье, расчленённые пластмассовые пупсы с руками на длинных верёвочках…
Законы небесной механики работают медленно, зато верно. Продавший Зинины вазочки Михаил сделал несколько кругов возле меморабилии и – была не была – азартно поторговавшись, купил Зине подарок.
– С днем космонавтики!
– Все деньги потратил, – расстроилась Зина. – Я в него и не влезу.
Вечером они сидели на тахте, рассматривая покупку.
– Зин, а вот интересно, что космонавт там чувствует.
– Свободу. От всех земных хлопот. И ещё головную боль он чувствует из-за невесомости, – ответила Зина.
– А как они там на космической станции чай заваривают. И одежду как стирают. И чем они предметы к стене прикрепляют?
– Считаешь, я это теперь знать должна?
Да… Вопросов больше, чем ответов.
У находящихся в космосе – то же. Мимо проплывают на чёрном фоне звёзды, планеты, и ты хочешь понять: ведь кто-то это чудо создал, кто-то всем этим движением управляет?
А Земля так близка. Кажется, её можно потрогать и ладони намочить в океанах. И как на этом голубом сияющем шаре умещается целый мир с лесами, пустынями, реками, деревнями, городами? В городах – красивые квартиры, где на туалетных столиках пузатятся разноцветные дорогие парфюмы и играют лучиками ещё тёплые, только что снятые с женских пальчиков кольца, и в холодильниках замечательная еда – сыры, нарезки, оливки, у которых в пупочках спрятаны анчоусы; и бутылки пива, штабелем холодеющие на нижней полке. И ещё все эти шали, платья, лёгкие шубы в благоухающих шкафах, туфли с разной высоты и остроты копытцами. И мобильники, вибрирующие от эсэмэсок: «Поужинаем где-нибудь?», «А может, в театр?»
И есть на Земле некрасивые вещи, страшные вещи. Набухшие окурки в стакане, шприцы и жгуты рядом с ложкой, в которой приготовлен наркотик. Кровавая жестяная окрошка на обочине дороги, ещё минуту назад бывшая быстрым и сияющим автомобилем. Больничный контейнер с ампутированными конечностями. Дымящийся остов дома. Два маленьких гроба возле вырытой могилы.
Что будет, если материальный мир вдруг распадется на атомы, завихрится и исчезнет в неожиданной космической воронке? Наверное, останется нематериальное, не поддающееся вычислениям. Наверное, оно будет выглядеть, как маленькие светляки, тянущиеся друг к другу. Когда один светляк слабеет, мерцает и гаснет, почти сливаясь с сумрачной небылью, другие светляки спешат поделиться с ним своей невеликой силой.
И над всем этим – проникающий до самых печёнок голос (звук, он ведь нематериален?). Пиаф поёт о том, что не надо бояться чужого тепла, что корабли не только уплывают, но и возвращаются в свои морские и космические гавани, и что счастье приходит, когда ты уже забыл о нём.
– Миш… Хочу тебе одно признание сделать. Я ведь возраст свой убавила.
– Да знаю я уже…
– А вот скажи, ты никогда не думал, что мы могли бы встретиться лет десять назад?
Спросив, Зина представила малышей с волосёнками, пахнущими мёдом и молоком. Эти доверчивые человечки топали по дому и задавали тысячу вопросов маме и папе – ей с Мишей.
– Ты б на меня тогда не посмотрела, – махнул рукой Миша. – Москвичка, фу-ты ну-ты.
– Не фу-ты ну-ты, а специалист по беспилотным летательным аппаратам. Мы с тобой ещё ракету построим.
– Зин… Неужели псих тебе и это… пересадил?
– Пересадил, пересадил! И красный диплом нарисовал! – развеселилась она.
В тот день Зина загадала желание. Ничего особенного не попросила, ей просто захотелось быть рядом с Мишей через пять лет, и через десять.
Пожалуйста, ну пожалуйста, давайте, Милорд, ведь будущее полно сюрпризов…
Через десять лет появятся бионические протезы.
Получилось, Милорд!
Купленный в Измайлове скафандр будет оценён на солидном аукционе в сумму со многими нолями.
Ещё, Милорд!
Атлантида вдруг передумает лежать под водой и, устроив небольшие цунами в обоих полушариях, поднимется на поверхность.
Браво, Милорд.
Известный космонавт выступит по телевизору.
– Видели ли вы ангелов в космосе? – спросят его из зала, а Зина закричит у себя на кухне:
– Миш, ты только послушай! – чтобы вместе с мужем замереть перед экраном.
Космонавт ответит не сразу. Он сначала посерьёзнеет, потом рассмеётся.
– Конечно, видел.
И переведёт разговор на другую тему.
________________________________
* Викрам Сет, индийский поэт и прозаик. Пер. автора рассказа
ЛАДУШКИ
Неприхотливость – одна из главных добродетелей. В командировку Хотэко Игараси отправился в плацкарте. Улёгшись на верхней полке, он привязал руку вафельным полотенцем к поручню, чтобы не упасть во сне, но так и не задремал. Рядом находился туалет с металлической дверью. Одни пассажиры громко ею хлопали, другие оставляли её распахнутой (приходилось закрывать за ними).
Конечным пунктом поездки японца был маленький российский городок Т., там открывался новый мясоперерабатывающий комбинат. Игараси предстояло убедить руководство комбината, что их сосискам, сарделькам и колбасам просто необходимы оболочки, сделанные в Японии. Похожие на использованные презервативы образцы продукции лежали у него в аккуратном портфельчике.
На безлюдной платформе японца никто не встретил. Выла метель. Он спросил у единственной живой души, старухи в растрёпанном полушубке, где находится гостиница «Меридиан». Та сказала, что идти надо два километра «во-о-она туда». Что же делать, Игараси-сан пошёл , не зря иероглифы его имени и фамилии означают «шаг за шагом» и «пятьдесят штормов».
Мне назначил государь в путь отправиться в Коси,
И приехал я туда, где идёт неслышно снег.
Краснояшмовых годов уж пять прошло, пять лет не спал
Я в плену у милых рук на расстеленных шелках…
Пассажиры проносившихся мимо поездов имели возможность увидеть, как сквозь снег вдоль путей ковыляет в длинном чёрном пальто скрюченная кривоногая фигурка с портфелем, а на некотором отдалении за нею следует высокая старуха в полушубке из овчины.
Заметив за собой старуху, Игараси убыстрил шаг, почти побежал. Ограбит его ведьма или, того хуже, убьёт! Хотя Игараси-сан и являлся потомком самурая, отношение к смерти у него было несамурайское. Когда пять лет назад умерла его жена и родня торжественно складывала её прах в урну, выбирая палочками сохранившиеся кости: сначала ног, потом остального, до фрагментов черепа (даже после смерти никто не хочет стоять вверх тормашками, не так ли?), Игараси-сан испортил печальную церемонию – он выронил на пол кусок нижней челюсти жены и сам свалился рядом.
Японец перевёл дух: о-кагэсама-дэ, отстала наконец старуха. Теперь можно помечтать о тёплом душе и чистой постели. Но сервис гостиницы «Меридиан» даже самого неприхотливого постояльца лишал добродетельности. Дверь в номер не запиралась (Игараси-сан подпёр её платяным шкафом), а в полночь у соседей началась пьянка. Игараси ворочался в постели под чужие пенье и галдёж, раздражённо думая, что громкий притворный смех выдаёт у мужчины недостаток уважения к себе, а у женщины… что он может выдавать у женщины… Похотливость, наверное.
За стенкой раздались шум драки и вопли: «убивают!» Потом кто-то стал ломиться в номер Игараси-сана – от сокрушительных ударов в дверь шкаф заходил ходуном. Японец больше не раздумывал: он схватил портфель и не слишком складно выпрыгнул из окна. К счастью, в «Меридиане» было всего два этажа.
Его отвезли в самую обычную районную больницу – с духотой и сквозняками, с запахом болезней и лекарств, с не запирающимися (в интересах больных, конечно) кабинками туалетов, с криками боли по ночам и утренним вывозом умерших на грузовом лифте, где к стене была приклеена скотчем иконка-календарь. Положили Игараси под большим фикусом в коридоре между мужским и женским отделениями.
Здесь подрабатывала сиделкой статный воин Света. Именно воином она была. Сиделкой её называть язык не поворачивался, потому что сиделка – это пассивное кроткое существо, которое с вязанием или мобильником тихонько сидит возле больного, изредка давая ему попить, если он очнётся. А Света ни минутки не сидела. Десять старух находились под её платным надзором, каждую надо было накормить, подмыть и протереть, перепеленать. Пока Света ловко обрабатывала их дряблые промежности, старухи в полубреду называли её мамой и всё просили за руку их подержать, но Света отказывала, она знала, что это они последнюю энергию из неё высосать хотят.
Война Светы – против смрада и разложения, когда плоть отказывается подчиняться человеку – шла на самом последнем рубеже. Её главным оружием были мочеприёмники, одноразовые силиконовые перчатки, детская присыпка, слабительные свечки, баллончик с ароматной пенкой, памперсы.
– Утка нужна? Может, обтереть вас? – спросила она японца.
У Игараси-сана имелся опыт телесного общения с блондинками. Когда Света брызнула ему на живот пенкой, он вздрогнул и игриво спросил:
– Горных мужчин не боитесь?
– Вы с гор спустились, что ли? – спросила она, мягко произнося “г” на южнорусский лад.
– Извините. Не горных, а голых, – смутился он. – Мы, японцы, ваши буквы “л” и “р” путаем.
– Никаких мужчин я не боюсь, ни одетых, ни голых, – с презрением ответила Света, не прекращая работы.
– Вы одна живете?
