скачать книгу бесплатно
вырвет из дней позора,
шмона нахальных глаз.
Жрущие без разбора,
Я оставляю вас!
Ешьте мой дом безликий,
землю моих могил,
мраморные гвоздики —
что я еще любил?
Море, леса глухие,
пасмурную зиму…
я заберу Россию —
вам она ни к чему.
«Ну вот, я и перебрался с московской сцены…»
Ну вот, я и перебрался с московской сцены
на новую, и пора начинать премьеры,
а я все гуляю – целую и глажу стены,
и счастлив тем, что не ведаю чувства меры.
Ты знаешь, теперь неприлично бывать на Невском:
он стал похож на прямую кишку, и, кстати,
давно там некому фланировать и не с кем —
везде толкутся дельцы, дураки и б…и.
Здесь все, как будто рехнулись, вконец рехнулись.
А, впрочем, скопленье масс в одном месте – диво.
О, сколько тогда остается безлюдных улиц,
где снег кружится и падает так красиво.
Я с неких пор никакого не чту Бродвея
с его пустозвонством и культом плеча и паха,
и мы здесь с Санкт-Петербургом, как два еврея,
что жмутся в тень от врожденного чувства страха.
Люблю я Питер! Здесь воздух приносит море,
и небо ближе, и дым пирожковых гуще,
и можно жить, пока виги дерутся с тори,
а в Смольном бродит по залам последний дуче.
Ликует демос – навалом духовной пищи.
Искусства нынче доступней хурмы на рынке,
лишь та, которая спорила с Беатриче,
теперь бессильнее и призрачнее Сиринги.
Для Музы нет тошнотворней, чем глас народа.
Как часто всуе подарка не замечаешь:
гуляй, Батяйкин, пока победит Свобода,
а то разбредется стадо – не погуляешь.
Аншлагов ждать поздновато, и знак вопроса
«быть или не быть» проморгали твои подмостки.
Но ночи и впрямь светлее, хотя и доза
снотворного та же и выпита по-московски.
«О, море, что наполнено тоской!..»
О, море, что наполнено тоской!
Ни нежных писем, ни звонков в передней:
шуршание в квартире, как в пустой
ракушке. Но, в отличье от последней,
в ней обитатель есть. И вольный дух,
не по своей сюда попавший воле,
не хочет жить, как потерявший слух,
и бесноваться, и учиться в школе
покорности. Увы, здесь вьется нить
Арахны, что сама с собой скандаля,
обречена бессрочно колотить
по клавишам железного рояля.
Есть в мире дом. У дома нет друзей.
Им не до альтруизма посещений.
Он может ждать забывчивых гостей
до смерти. До посмертных посвящений.
Ни Митридат, по капле пьющий яд,
ни переживший глухоту Иосиф,
что свой теперь возделывает сад,
не ободрят, открытку в ящик бросив.
Козлиный рай по-своему воспет.
С морским песком их разделяет бездна.
Киприд волнует завтрашний обед.
А красота скучна и неполезна.
Пусть перламутр пылится на земле
и никого не зачарует звуком
морских сирен. Здесь некому во мгле
к поющей створке прикоснуться ухом.
«Веселый луч скользнул по волосам…»
Веселый луч скользнул по волосам
и возвестил, что наступило утро.
Еще себя не вспомнив, небесам
я улыбнулся, радуясь тому, кто
его послал. Безумное жилье
исполнилось сиянием и верой,
как будто здесь и не было ее —
несбывшейся моей мечты. Из серой
неласковой компании душа
рванулась в вечный свет невероятный,
из слез и прозябания спеша,
хоть жизнь еще корячилась, в обратный
непозабытый путь. И для лица,
которому грозила одичалость,
снискала откровение Творца,
что сердце наконец-то достучалось
в его врата. Теперь я не один,
хоть вечер наступил и солнце село,
и облака плывут потоком льдин.
Желание отделаться от тела
и оказаться только бы не здесь,
увы, несвоевременно. На годы
еще моя рассчитана «болезнь»,
покуда я достигну той свободы,
когда (смогу ль себя переменить?)
я окажусь в неведомом, где наша
жизнь не важней, чем воробьиный «фьюить»,
и не довлеют ни вода, ни чаша.
«Тигрица с крыльями, любительница сладкой…»
Тигрица с крыльями, любительница сладкой
богемной жизни, мы с тобой опять
вдвоем. На кухне ночь. Украдкой
мы встретились. Не спать
приятно, а вознагражденье
не обойдет лунатиков, и вот:
мне общество – тебе варенье
досталось. «Пчеловод»
давно б нас придавил. Но соглядатай
тебя не замечает. Стало быть,
еще не обобщил. Внучатый
племянник Феликса, умерив прыть,
уходит восвояси. Видишь,
хотя они следят за мной, пока
для них общенье наше, как на идиш
спектакль. Чека
не признает богинь. Крылатых
волнует преимущественно, как
бы не утонуть в амброзии. Была ты
уже однажды в банке. Шаг
трудно предсказуемый. Не вынув
тебя оттуда, я до сей поры
бумажные мячи в корзину
швырял бы в одиночестве. Пиры
ночные не закатывал. Над слогом
не засыпал, не охмурял твой слух
признаньями в любви и смогом
немыслимого мата. В двух
ведомствах, как кандидат на нары,
не числился, не привыкал пасти
на склонах облаков отары
обратных словарей. Прости,
что я тебя привадил. Грустно,
когда судьба приобретает вкус
болезненного ожиданья хруста
и прибавленья экспоната в кунст —
камере забвенья. Признан,
как очевидно, небесами наш
не значащийся в мире Принстон
межвидовых художеств. Я ж
вынужден терпеть упрямо
химер полуголодных – бред
следствий своего же само —
убийства строчкой; в пред —
дверии метаморфозы, Слово
упрашивать который раз
позволить мне с тобою снова
увидеться тайком от глаз
его же; целовать ступени,
за коими мерцает стиль
заумного письма на фене
магистров языка. Как Тиль,
прикармливать ищеек, чтобы
