скачать книгу бесплатно
и раздражает, как некое коромысло,
когда к началу еще возвращаться рано,
а подбираться к концу не имеет смысла.
«И снова, Господи, один…»
И снова, Господи, один
за всех усталых,
всех шизофреников и ин —
теллектуалов,
которым Дьявол запустил
под сердце коготь —
молюсь о том, чтоб ты простил
нам гнев и похоть.
Чтобы, касаясь нас перстом,
не помнил, Боже,
как мы трезвонили о том,
чей грош дороже,
и как мы тратили слова,
как за рулеткой,
и как тянулись к ним сперва,
как за монеткой.
И вот теперь мы, не спеша,
чеканим строчку,
лишь, когда светится душа
сквозь оболочку,
и я покаялся в грехах,
не без сомнений,
надеясь вымолить в стихах
лимит прощений.
Прости нас, Господи, ты ждал
на всех дорогах
всех, чей возвышенный хорал
увяз в пороках,
кто, словно уличный урод
с зеленой рванью,
кому-то дарит кислород,
а дышит дрянью.
«Благословенно незнание…»
Благословенно незнание,
когда не ведаешь зла,
и что такое изгнание
не понял еще, и для
тебя не очень-то острые
камни пока, дружок,
и глупо себя наверстывать,
как февральский снежок.
И, видимо, стоит томика
злоба тупых невежд,
когда стоишь возле холмика
детских своих надежд,
не переживших скупости
солнечного луча,
и пролетарской глупости
вешателей сплеча.
Так что, пока покатится
грустная голова,
пускай печатает матрица
огненные слова,
в которых горят дзержинские,
ленины и т. д.
и прочие рыла свинские,
пропущенные Корде,
поскольку и для пропавшего
девственного листа,
и о любви мечтавшего
мученика-Христа
Горькая моя ненависть
лучше наверняка,
чем прописная стенопись
русского языка.
«Из теневой стороны угла…»
Из теневой стороны угла
глядя тоскливо, как два осла
тщатся друг другу сломать башку
за лучший способ набить кишку,
как невидимка в своем рванье,
словно подкидыш в чужой семье,
я от рожденья ищу секрет,
как всех ублюдков свести на нет.
Впрочем, поскольку всесильный Бог
сам этой тайны узнать не смог,
я рад тому, что хоть есть межа,
и, по своей стороне кружа,
я, как ненужная жизни тварь,
лишь переписываю словарь,
в мудрой компании сонных сов
переставляя порядок слов.
И забавляет меня игра:
как светлячок на конце пера
буквы выводит в кромешной мгле
и отключается, как реле
времени, если идет к утру
в том промежутке, когда Петру
нужно отречься, спасая хвост,
чтобы, как все, подойти под ГОСТ.
Так пролетают за годом год
в смысле забот, где укрыться от
жалкой природы царей, цариц
с кружками Эсмарха вместо лиц —
так от ночей почернев, как блэк,
с Музой вдвоем коротая век,
преображаясь умом в Фому,
я начинаю любить тюрьму.
«Здесь, где прячется Сет Аларм…»
Здесь, где прячется Сет Аларм,
придавая пикантный шарм
беспорядку больных вещей,
наподобье святых мощей,
обнажив голубой матрац,
самой страшною из зараз
спит поэзия детским сном,
принакрывшись дневным рядном.
Так прекрасны ее черты,
что соперничать только ты
можешь с нею и то, пока
не сощурились облака.
Но как только ночная мгла
доползет до ее угла,
все, чем равен червяк богам,
я бросаю к ее ногам
потому, что в худом тряпье,
луговин и канав репье,
она тем пред тобой берет,
что в Бутырки за мной пойдет,
что в последний прощальный час
не опустит печальных глаз,
и у той гробовой доски
не отпустит моей руки.
И пока мой бумажный хлам
не присвоил российский хам,
разделяя мои пути,
о, возлюбленная, прости
протоплазмой, душой, корой,
что для Музы ночной порой,
соблазнившись ее венком,
я краду у тебя тайком.
«На выставки, в кино, на бл. ки…»
На выставки, в кино, на бл. ки
спешит толпа: вик-энд и без оглядки
домой лишь я бегу, посторонясь.
Как прежде зол, но больше опечален,
все думая: как Чацкого Молчалин
так вразумил психушкою, что связь
двух наших судеб стала символична?
Мне страшно, что привычка жить опрично
во мне укоренится. Мой мирок,
хотя и не мещанский, узок:
помятый чайник, словари да Муза,
которых навещает ветерок,
снежинки выдувающий из флейты
на темный путь моей узкоколейки,
в конвое рифм тоскующей, пока
я, сделав вид, что позабыл столицу,
пишу тайком письмо, через границу
семейству Чацких в форме дневника
переправляя с грустью. Раздвоенье
вращает шатуны. А настроенье
усугубляет долгая зима
над местом, где отвергнутый Россией
еще один больной «шизофренией»
приобретает «Горе от ума».
«Когда дятел стучит…»
Когда дятел стучит,
в лесу каждый молчит.
И всякий улепетнет,
едва околыш мелькнет.
Никто не знает, что ест,
а держит в страхе весь лес.
Стукнет разок в глуши —
и сухари суши.
«Когда менты глядят из всех углов…»
