Друг мой – Беркут_1

Через пару недель дяха завалился к нам в гости, изрядно полечившись своей лечебной настойкой. Нос оказался пришит сикось-накось, да и скальп прихвачен кое-как. Мешки рогожные лучше зашивают в обществе слепых.

Всё прижилось, не загноилось. Рёбра вправили, правую руку подлатали. Мужскую часть медсёстры накрахмалили и натёрли до блеска. Ноги целы. Жить можно! Что ещё надо мужику? Тут не до красоты.

Нам с Сашкой принес Фёдор убитую раму от взрослого велосипеда ПВЗ (Пензенского Велосипедного Завода). Мечта всех пацанов с нашей улицы. За полгода мы нашли и руль, и седло, и два кривых колеса. Всё сами прикрутили-привинтили и гоняли по улицам без устали, счастливые и сопливые. За два писа получить велосипед!

Это намного круче, чем найти золотой клад.

Самокат.

Какой русский пацан не любит быстрой езды? Не найти такого. Если только он не полный «ботаник». Таковых на наших улицах и переулках не водилось. Поэтому каждый из нас мастерил всевозможные устройства для катания с гор. Начинали с простейших саночек. Брали два нешироких брусочка, закругляли их с одного торца, а сверху прибивали две-три поперечные дощечки. Привязывали спереди длинную верёвку. Всё, салазки готовы.

Наш Горный переулок в длину растянулся по прямой линии на два с половиной километра. Начинался он под горой, от улицы Подгорной. А заканчивался почти на вершине сопки Лысухи. Первого ноября приходила зима, и выпадал первый снег. Машины укатывали его на дороге почти до зеркального блеска. Вечерами машины отправлялись в гаражи, а мы выходили кататься до глубокой ночи.

Сначала везли в гору салазки за собой, а потом с визгом и криками летели вниз по обледенелой дороге, набирая скорость. За один раз скатиться с горы на такой технике ни у кого не получалось. Проедешь метров сто или двести и оказываешься в канаве, кувыркаясь в снегу. Потом быстренько выгребаешь пригоршни тающего снега из-за шиворота, разбегаешься, плюхаешься на салазки и снова катишься вниз по переулку до самой «Пожарной охраны».

Рулить приходилось ногами, обутыми в старенькие валенки, притормаживая то левой, то правой ногой. От такой езды валенки быстро приходили в негодность. На них отец ставил кожаные заплатки, и гонки продолжались.

Через две зимы на смену салазкам мы стали мастерить деревянные самокаты на коньках. Сначала целое лето носили вёдра с бурыми помидорами в Заготконтору, где их принимали по 5 копеек за килограмм. Вообще-то деньги отдавали мамкам, но кое-какие копеечки заваливались в наших бездонных карманах.

Накопив таким «Макаром» три раза по полтора рубля, покупали по три конька «Снегурка». Можно было прикрутить коньки верёвкой к валенкам, и так кататься на реке, но там можно было провалиться под лёд. Да и тащиться в такую даль никому не хотелось. А тут на одном самокате катались с горы сразу по трое пацанов мимо своих домов.

Надо было только раздобыть три доски, четыре бруска и гвозди. Среднюю доску отпиливали чуть покороче своего роста. К ней прибивали слева и справа доски в два раза короче. К коротким доскам прибивали снизу по бруску, а к брускам – по коньку " Снегурку".

Самое трудное – это было сделать рулевое устройство. Для этого третий конёк прибивался к бруску, поперёк которого прибивался гвоздями брусок потоньше. Чтобы рукам было удобно держать руль, концы поперечного бруска закруглялись ножом. Медный пятак пробивался толстым гвоздём, а затем этим же гвоздём прибивался рулевой брусок к передней части срединной доски. В передний торец забивали скобу из согнутого гвоздя, к которой привязывали верёвку, за которую тащили самокат в гору.

Скоростные свойства такого самодельного самоката очень сильно зависели от того, насколько параллельно друг другу удавалось прибить задние коньки. Если доски были толстые, то самокат получался тяжёлым, зато на нем катались сразу до восьми пацанов!

Рулевой ложился на среднюю доску, друзья по одному слева и справа, сверху остальные. Летит такая счастливая куча-мала по накатанной дороге вниз под гору, постукивают коньки по наледи, ветер свистит в ушах, дух захватывает.

С дороги, «Куриные ноги»!..

И не беда, что мороз под тридцатник шпарит. Смотрит сверху заиндевевшая Луна и улыбается, завидует нам, бесенятам.

Русская катапульта.

Декабрь морозный и снежный – лучшая пора для мальчишек нашей улицы. Прямая и длинная, она поднимается в гору почти от центра города. Грузовики своими широкими колёсами укатали снег на дороге до зеркального блеска.

Достаём из кладовки свои ледовые самокаты на коньках и тащим их за верёвочку на самую вершину сопки Лысухи. Там разгоняемся, плюхаемся на самокат, и, набирая сумасшедшую скорость, летим вниз, разгоняя редких прохожих. Частенько на нас сверху запрыгивают по два-три пацана, чтобы прокатиться на халяву. Бывает, что и взрослые парни катаются разок-другой с нами, вспоминая детство. Это почему-то заканчивается поломкой самоката или рулевого конька. Тогда в забаве наступает перерыв в несколько дней.

Мы с Вовкой разве усидим без дела? Я утащил у отца хорошо наточенную ножовку и пару горстей разных гвоздей. Вовка переворошил почти целую машину дров и насобирал пару охапок обрезков досок, брусков и реек. И стали мастерить машину для метания снежков на дальние расстояния, настоящую русскую всепогодную катапульту.

Несколько противогазов разрезали на полоски, из которых сплели тугие резиновые жгуты. Из старого ковшика сделали метательную корзинку, в которую и закладываются сами снежки. Пришлось набирать промёрзший сыпучий снег в медный таз и заносить домой в тепло, чтобы немного погодя налепить снежки разных размеров.

Первые же испытания обрадовали нас отличной дальностью метания снежков, но разочаровали полным отсутствием какой-нибудь точности стрельбы. Решили брать количеством. Вскоре целая гора разнокалиберных снежков выросла за сеновалом. Дождались тихих лунных ночей. Установили метательную машину в нашем огороде и принялись обстреливать через забор улицу, по которой до поздней ночи катались пацаны.

Жаль, что стреляли мы вслепую, и не видели, как наши снежки попадали в цель. Только громкие обиженные вопли подсказывали нам, что кому-то крепко прилетел кусочек морозного счастья.

Рыбалка.

Стремительно катит свои хрустальные воды река Бикин с таёжных гор в лоно матушки Уссури. Мне 7 лет. Я уже взрослый и самостоятельный пацан. Рано-рано поутру, пока мать выгоняет к пастуху нашу бурёнку Марту, отрезаю большой ломоть хлеба, срываю в огороде парочку здоровенных розовых помидорин, из сарая достаю свои уловистые донки, банку с червями и улепётываю на рыбалку. Дома оставаться никак нельзя, а то заставят полоть морковку или окучивать картошку. По дороге на пару минут забегаю к соседу Вовке Сидорову, трясу его, зову с собой, но безуспешно. Да и ладно, придёт сам к обеду, знает наше заветное место.

До реки километра три, скучновато одному идти. Срываю тонкий длинный прут и вприпрыжку качусь под гору, сшибая противную крапиву по-над заборами. А сам зорко поглядываю, что там зреет на деревьях. Скоро осень – пора наших ночных разбойничьих набегов на фруктовые сады. У всех нас есть свои сады, но чужие недозрелые яблоки прямо с дерева во сто крат слаще яблока с маминой тарелки. А уж про груши я лучше помолчу.

Вот и река. Холодит на рассвете от неё. Не беда, сейчас выйдет солнышко и так пригреет, что придётся небольшой шалашик смастерить из веток. Разматываю донки с дощечек, аккуратно укладывая петлями леску на галечный берег, достаю из банки червей и накалываю на крючки. Теперь их надо хорошенько послюнявить на удачу, и забросить донку аж до середины широченной таёжной реки.

Свистит над головой раскрученная снасть. Разжимаю пальцы, и свинцовое грузило по высокой дуге улетает вдаль, увлекая за собой длинную леску с коротенькими тоненькими поводками и крючками с наживкой. Раздается над притихшей рекой бурный всплеск от удара грузилом по воде – хороший заброс с первого раза. Значит, быть отличной рыбалке.

У самой кромки воды втыкаю в берег упругий прутик высотой около метра, вершинку расщепляю ножичком, леску вставляю в расщеп и слегка натягиваю, на леску подвешиваю колокольчик из обрезанной оружейной гильзы. Готов сторожок, подскажет, когда рыба большая или маленькая пожалует в гости ко мне.

Устраиваюсь поудобнее на охапке сена, прихваченного по пути из чьей-то копны. Мужики вечерами после работы все лето обкашивают ближайшие неудобицы острыми косами, траву подсушивают и вилами складывают в небольшие кучи-копны, чтобы потом на лошади вывезти домой, и в зимнюю стужу охапками раскладывать по яслям душистое сено своим бурёнкам и гнедкам. Взамен получат от рогатой кормилицы молочко парное. А резвый конь, запряжённый в сани, отправится в лес за дровами и ёлками. Но до зимы ещё далеко. Вдоволь накупаться и порыбачить успею.

Тренькнул тоненько колокольчик, леску быстро на палец и замираю, жду поклёвки. Дрожит леска, как струна. Это быстрое течение реки так заставляет её трепетать. А вот и резкий рывок. Тут же подсекаю и начинаю вытягивать донку. Спешат мои ручонки, выбирая леску. Надо бы помедленнее тянуть, да азарт захватил, всполошил каждую мою жилочку, каждую крупиночку и кровиночку моего тела.

Только бы не сорвалась моя добыча, только бы выдержали древние крючки и леска, только бы не зацепились за утопшую корягу! Вот уже на мелководье у самого берега хорошо видно и саму рыбу, так похожую на небольшого сома, но с тремя острыми шипами по бокам за головой и на спине. Это касатка. Очень вкусная рыбка, особенно в ухе. Она без чешуи и мелких противных костей, но очень опасны ее шипы. Даже небольшие порезы больше месяца заживают.

Вытаскиваю касатку на берег, левой рукой хватаю снизу под брюшко, прижимаю крепко пальцами все три шипа и кое-как извлекаю крючок. Под жабры продеваю прочный шнур и забрасываю добычу в воду. Второй конец кукана накидываю на высокий колышек. Вода в реке холодная, поэтому сохранит мою рыбу свеженькой.

Обновляю червей на крючках, но не успеваю сделать заброс. Мощный рывок выдергивает прутик с колокольчиком на второй донке. Еле успеваю подхватить фанерку с леской и тяну на себя. Не тут-то было! Чувствую, что вот-вот лопнет леска. Сбрасываю понемногу петли с фанерки, но держу в натяжку донку.

Тут кто кого обхитрит. Рывки следуют один за другим, но быстро слабеют. Это хорошо. Начинаю потихоньку подтягивать, а сам гадаю, что за рыбина попалась. Крупная, сильная и такая слабохарактерная. Через пару минут увесистый серебристый сиг на берегу у моих ног. Вот это удача! Всё! Конец рыбалке!

Теперь бегом домой! Даже на кукане в холодной воде через два часа сиг превратится в кисель. Зато на кружочках картошки в духовке превратится в несказанное чудо, тающее во рту.

Самопал.

Самое чудесное занятие в жизни семилетнего пацана – убежать на речку с утренней зарёй до самых сумерек. Да вот беда – по дороге нашу дружную небольшую компанию стали встречать толпой пацаны постарше и посильнее. Пару раз поколотили нас изрядно. Жаловаться нашим старшим братьям не хотелось. Надо было самим отстоять своё право гулять там, где захотим.

Три дня я провёл не на золотом песочке, а в полутёмном сарае. Там я пилил, строгал, сверлил, пока не смастерил семиствольный пистолет: семь стальных трубочек, закреплённых одна над другой на ложе, любовно вырезанном из ясеневого бруска. В каждой трубочке сбоку имелась маленькая дырочка, через которую поджигались спрессованные головки от спичек. Порох был нам не по карману. Из свинцовых грузил наделал картечин и снарядил ими свой самопал. Самодельный фитиль я примотал сбоку тонкой медной проволокой. Не пистолет получился, а бомбомёт!

Вечером, завершив работу, я показал своё творение друзьям. Тут же сговорились идти на речку следующим утром. Теперь нам была не страшна никакая толпа обидчиков. Естественно, утром нас уже поджидали враги.

Мы пошли напролом. Шагов за 20 я вытащил из-за пазухи грозное оружие и приставил к фитилю спичечный коробок. Чужие пацаны, не ожидавшие такого поворота, расступились, а мы гордо зашагали на свою речку. Полдня наслаждались победой. Потом решили испытать наше оружие. Выбрали дерево потолще, отсчитали 10 больших шагов, прочертили на песке линию. Я прицелился и чиркнул коробком. Вспыхнул фитиль. Друзья заткнули уши, ожидая оглушительных выстрелов. Раздалось только противное шипение. Из стволов по одной выкатились и упали на землю мои картечины. Полный провал!

Ох, и накостыляли бы нам пацаны с Подгорной улицы, если бы пришлось применить моё изобретение в бою. С тех пор я всегда заранее досконально проверяю свои и чужие творения науки и техники, а не только мамкины пирожки да отцовский ремень.

Гималайский медведь.

Было это на исходе зимы 1960 года. Снег в огороде потемнел, и кое-где уже видны были проталины. Но ночи ещё стояли морозные. Приходилось топить печку и утром, и вечером. Дров под навесом оставалось совсем мало. Отец сходил на лесозавод и выписал за тридцать рублей машину обрезков, остающихся после распила брёвен на доски. Такие дрова развозили по ночам на разбитом самосвале с большим кузовом и с нарощенными в высоту бортами. Водитель даже не будил хозяев, а просто вываливал огромную кучу по указанному адресу прямо на улице рядом с калиткой или высыпал во двор, если ворота были открыты.

Наши ворота отец с вечера оставил распахнутыми. Утром весь двор был завален палками, отбракованными досками и брёвнами. Попались даже два огромных кедровых бревна, которые не смогли пропустить через пилораму. Это было большой удачей. Из них получались полноценные крупные поленья, которые горели долго и жарко. А тонкие палки легко рубились топором, но тепла давали мало.

Мама Мария, обрадованная таким подарком, не стала будить нас, а сама спозаранку отправилась по воду к колодцу на Подгорной улице с коромыслом и двумя оцинкованными ведрами, по 12 литров каждое. Идти до колодца надо минут 15. А вот обратно в гору с полными вёдрами выходит поболее, да и тяжело очень.

Обычно мы с братом привозили воду вечером на санках с бочкой. Но в этот раз мы прогуляли допоздна и про воду забыли. А вода в первую очередь нужна была для коровы, нашей кормилицы. Не будет воды, не будет и молока…

Донесла мама воду до дому, остановилась у ворот дух перевести и оторопела: медведь, чёрный-чёрный, с белой полоской на груди выбирается из дров. Не растерялась, окатила мишку ледяной водой из одного ведра, потом из другого. С рёвом выскочил зверь за ворота и покатился кубарем по обледенелой дороге.

Долго-долго сидела мать на кухне на солдатской табуретке, опустив натруженные руки и унимая дрожь в ногах. Добрался ли медведь до спасительного леса или нет, мы так и не узнали.

Через пару дней, разбирая дровяную кучу, обнаружили в кедровом бревне глубокое дупло, в нём-то и зимовал Михайло Потапыч. Так сонного и привезли его к нам. После этого события мы с братом Сашей отправлялись за водой без напоминания, чтобы маме больше не приходилось надрываться под непомерной тяжестью.

Хариус – радужная рыбка.

Июль – самый жаркий месяц на Дальнем Востоке. В городе нет спасения от безжалостного солнца. И тогда мы с друзьями отправляемся в уссурийскую тайгу к малюсенькой-малюсенькой речушке Гумин, стремительно несущейся с гор сквозь непроходимые заросли. Но мы знаем все звериные тропинки, и по ним протискиваемся к цели.

Ширина речки метра три, в сухую погоду воды в ней по щиколотку, на дне видно каждый камушек, а сама вода ледяная до ужаса. Можно часами смотреть на неё, и ни за что не увидишь там ни одной рыбёшки. Но там целые стайки рыб. Просто они превосходно маскируются своей окраской под разноцветные камушки-песчинки на дне.

Взрослые всегда поправляют нас, что Гумин не речка, а ручей. Но мы видели, какой большой и бушующей рекой становится Гумин, когда из Японского моря приходит тайфун и обрушивает на Приморье грандиозные ливни. В такие дни в тайге можно запросто исчезнуть навсегда.

Есть еще одна беда, от которой нет спасения. Это оводы. По виду напоминают пчёл, но крупнее их раза в два-три. Кусаются, как звери дикие, с лёту впиваются в тело. Место укуса обжигает огнём нестерпимым и вспухает красный волдырь.

Мы жутко ненавидим оводов, но не можем без них жить – они оказались лучшей наживкой для ловли хариуса. Надо только закатать рукав рубашки на левой руке, и туда тут же устремится безжалостный кровопийца. Тут не зевай, мгновенно прихлопни крылатого разбойника, но не до смерти, не до мокрого места. Насаживаем оглушенного овода на крючок удочки и забрасываем в воду.

Грузило не нужно при такой рыбалке. Наживка плывёт по поверхности. Обычно хариус хватает добычу, едва та коснётся воды. Дёргать удочку вверх надо молниеносно, чтобы подсечка получилась надёжной, и рыбка очутилась в твоей руке. Три-четыре быстрых заброса, и три-четыре переливающихся разноцветной радугой рыбёшки оказываются в садке, опущенном в выкопанную заранее ямку у берега.

Теперь надо переходить на новое место, иначе будешь зря терять время, ожидая атаки речного хищника. Хариус очень осторожный и умный. Он быстро понимает, что его товарищи скоро попадут на сковородку или на прутике поджарятся на костре вместе с кусочком хлеба.

Домой приходится возвращаться по самой жаре, но душа поёт и нам хорошо! Временами нас атакуют полчища оводов, загнавших стадо коров в противную тёплую воду на месте заброшенного песчаного карьера, и теперь желающих продолжить пиршество. Спасают нас только быстрые ноги и веники из зелёных веточек, которыми отмахиваемся изо всех сил от живодёров. Назавтра опять пойдём на рыбалку…

Золото.

Послевоенная разруха надоела всем. Люди мечтали о счастливой беззаботной жизни, о просторных светлых домах и сытых детях, об уютной баньке и цветущих яблоневых садах. В 1956 году стало полегче стране и наконец-то разрешили народу покупать стройматериалы и строить дома, летние кухни, сараи, конюшни, птичники…

Мужики с энтузиазмом взялись за дело. За три года город вырвался из развалюх и бараков. В ход шло всё: нестроевой лес и опилки, паровозный шлак, железнодорожные шпалы, отслужившие свой век. Всё стоило сущие копейки, но где их взять, когда зарплаты едва хватало на еду и кой-какую одежонку. Мужики покрепче уходили осенью бить кедровый орех, а зимой промышляли охотой. Но порох и дробь тоже стоили денег. Получался замкнутый круг.

Пока народ пропадал в тайге, стройка замирала. Без хозяина какая стройка в деревне, каковою и был на самом деле наш небольшой городишко. Да и не в каждом дворе был мужик. Многие не вернулись с войны. Вдовы тянули свою тяжёлую долю, поднимая детей на ноги.

А босоногие голодранцы, помогая им, ловили рыбу, собирали грибы да ягоды, копали огороды, пасли коров и мечтали найти клад с золотом и бриллиантами, чтобы вырваться в светлую жизнь. Клад не каждому покажется. Можно годами за ним охотиться.

Начитавшись приключенческих книг, мы с Вовкой решили сами заняться поисками золота в речках, текущих с гор. Чтобы не плутать в таёжных дебрях, раздобыли самодельные карты у старых охотников. Сколотили промывочные лотки из обрезков досок, отпилили покороче черенки лопат под свой рост, затарились прошлогодней картошкой и начали осваивать один ручей за другим. Постепенно набирались опыта и сил, перелопачивая в ледяной воде горы песка и гальки.

Через пару недель госпожа Удача, насмотревшись на наши мозолистые ладошки, решила нам улыбнуться. На дне лотка заблестели жёлтые долгожданные меленькие крупинки. На что нам теперь какой-то клад! Мы сами добудем кучу золота! Кучу, не кучу, а маленький полотняный мешочек стал пополняться день за днём всё больше. Радость наша скакала до небес. Радужные мечты наполняли наши головушки. Ах, какие сладкие сны снились нам по ночам. Как хотелось кричать и рассказать всем вокруг, что нашли много драгоценного золота!

Но мы твёрдо хранили тайну, понимая, что если проболтаемся, то золото просто отберут у нас и надают пинков под зад вдобавок. Решили мыть золото до тех пор, пока не приедет в отпуск мой старший брат Генка, который после горного техникума работал на Колыме, добывая золото в шахте. Он и поможет нам превратить наше сокровище в деньги. На эти деньги отец и нам построит новый дом.

К концу лета приехал Генка. Три дня мы его почти не видели. Загулял молодой парень с девками, пока не потратил остатки отпускных денег. Сидит брат, голову ломает, на какие шиши билет на самолёт до Магадана купить.

Тут мы с Вовкой и подкатили к Генке на хромой козе.

– Хочешь, братишка, мы решим твою проблему, только и ты нам помоги! – прошептали ему на ушко.

Поставили на стол перед ним наш мешочек, смотри, мол, какие мы молодцы-удальцы. Высыпал Генка золотишко из мешочка на клеёнку и принялся перебирать крупинки пальцами. Все пересмотрел, и давай гладить наши непокорные чубчики, а у самого глаза отсырели, и нос зашмыгал.

– Золотые вы мои, старатели, никакое это не золото, а обыкновенный медный колчедан, цена ему, пшик! – еле выговорил наш северянин.

Ночная саранча.

Промелькнуло жаркое лето, опалив наши спины и носы. Выгорели добела буйные чубчики. На смену бесконечным купашкам и рыбалке пришла пора лесных походов по грибы да ягоды днём и набегов на фруктовые сады по ночам.

Самые отчаянные пацаны сбились в небольшие ватаги и заколесили на ободранных велосипедах по улицам да переулкам, высматривая рясные груши да яблони, худые заборы и сторожевые проволоки с крючками, вперемешку с консервными банками, да чтобы без злобных собак и злющих хозяев.

Только две улицы, Танковая и Батарейная, были для нас запретными, раз и навсегда. Жили там с военного времени на одной улице ссыльные немцы, а на другой ещё хуже – ссыльные бендеровцы. Мы туда ни ногой, ни днём, ни ночью. И не страх сдерживал нас, а лютая ненависть за убитых и израненных наших родных и близких, за наше голодное и холодное детство.

Война пропитала нас насквозь, как будто не отцы наши, а мы сами прошли через её горнило. Немецкая речь, даже спустя десятки лет, заставляет судорожно искать на поясе кобуру с самодельным деревянным пистолетом.

Вечером, встретив своих коров, вернувшихся с пастбища, и быстро навернув большую кружку киселя с краюхой хлеба, пока мать занята дойкой, сбегаем из дому, чтобы нам не нашли какую-нибудь работёнку в огороде. Собирались обычно на задворках городской пожарной части. Огромные кучи брёвен и чурбаков, заготовленных на дрова на всю долгую зиму, служили нам лавками и табуретками.

И начинались бесконечные рассказы о фильмах, украдкой увиденных в солдатских летних лагерях, об удачных походах на рыбалку, о несметных кладах, закопанных японцами в тайге. Особенно нравились всем мои пересказы прочитанных книг, кои я глотал в несметном количестве. Не было в городской библиотеке такой книги, которая не оказалась бы правдой или неправдой в моих руках.

Далеко за полночь, когда малышня вся разбредалась по домам, взрослые крепко засыпали и затихали даже собаки, приходило время наших подвигов и порванных штанов. Даже вероятность получить заряд соли в тощий зад из старенького ружья не останавливала нас. Ну и что, что в своем саду висят эти яблоки, чужие-то вкуснее, что бы ни говорили. Я и сейчас не могу объяснить, как в кромешной темноте мы умудрялись обобрать деревья подчистую. Хуже саранчи мы были для хозяев поутру, когда они видели потерю урожая.

Малина.

Вкусна малина на кустах в бабушкином саду. Так и тянет к ней. Бросаешь надоевшую тяпку в междурядья цветущей картошки и начинаешь выбирать самые крупные и сладкие ягодки. Красота! Что может быть лучше? Лучше её только малина лесная на крутых южных склонах сопок в дальневосточной тайге. Там нет кустов, а торчит из земли коротенький прутик, а на вершине прутика пламенеет на солнышке, как рубиновая звёздочка, сочная и спелая ягодка.

Руками её не сорвёшь, сразу раздавишь, и побежит по пальцам лесная кровь. Руками сподручнее упираться в землю, а губами снимать осторожно душистое лакомство и так, на четвереньках поднимаясь вверх по склону сопки, собирать по одной ягодке с каждого росточка-веточки.

Занятие это столь захватывающее, что забываешь обо всём, ничего не видишь и не слышишь. Только вдруг замрёшь, окаменеешь на месте, скосишь взгляд вбок и увидишь медведя, уплетающего малиновый десерт. Этот хозяин тайги большой сладкоежка, и ему не до худющих костлявых оборванцев.

Заноза.

Золотая осень накрыла волшебными красками Приморскую тайгу. Пора за брусникой. Снова достаю берестяной короб с чердака. Ночным поездом едем с друзьями до станции Алчан, чтобы с первыми лучами солнца оказаться на заранее разведанных местах. Ватага у нас дружная. Чужих не берём. Иногда только чья-нибудь мать вырвется с нами отдохнуть от непосильной домашней работы.

В этот раз с нами собралась по ягоду моя мама Мария. С ней веселее, много песен она знает. Наш брусничник никто не потревожил. Ура! Мошка заедает нас живьём, но азарт захватывает. Каждый старается набрать по полному коробу. В тайге ягоду нельзя оставлять, пропадёт. Разные птицы и звери быстренько найдут ей применение. В те годы мы собирали бруснику пальчиками. Для себя ведь собирали, а не на продажу, как теперь принято. Ещё неведомы нам были всякие умные, но губительные для растений приспособления, которые появились через несколько лет, и которые стократно ускоряли процесс сбора.