скачать книгу бесплатно
– Тогда ты поселишься над моей головой навсегда и повесишь красный фонарь на лестнице и я не смогу избавиться от тебя, как от Танюши с Валюшей, – кивнула головой. – Кстати, знаешь, чем кончил Казанова? Серая картонка в левом углу, на французском. Словарь одолжить?
– Какая ты сегодня добрая, – передразнил Фибка и положил на стол два билета. – Если бы не твой отвратительный характер, сводил бы тебя в театр. А теперь топай сама.
– Спасибо, друг, – ответила я с вызовом.
Фибка сделал на прощание ручкой и направился к двери.
– Когда она орет, клади ей подушку на лицо, – посоветовала я вслед.
Домбровский послал в ответ воздушный поцелуй и с серьезной миной произнес:
– Я тебя тоже люблю.
Кукин посмотрел на меня с осуждением, пробормотал что-то про падение нравов, испорченность золотой молодежи и бедных честных тружеников, которые вынуждены мириться с детками больших родителей…
– Собирайся, – сказала я Инке, – Домбровский купил у меня кровать за два билета на «Собаку». Пойдем?
Инка взвизгнула в трубку. Потом заохала:
– Я не одета… А кавалеры будут?
– А как же! Ты – мой, я – твой.
– Заманчиво!
Мы договорились о встрече. Ехать переодеваться было уже поздно. Я повязала дежурный шарфик на шею из волшебной сумочки и распустила волосы. Волшебная сумочка – идея моей мамочки, которая выражается кратко и весьма воинственно: не дай застать себя врасплох, что означает запасные шарфики-косыночки, немнущийся пуловер нейтральной расцветки (кофе всегда проливается, а крем из пирожных выдавливается исключительно на блузку), пара чулок. Еще один девиз мамочки: «У женщины должны быть в порядке две вещи: голова и ноги». В детстве я с трепетом следила за ритуалом одевания, продуманного до мелочей, примечала каждую деталь, мечтая стать такой же замечательной, красивой. Увы, второй такой потрясающей мамочки из меня не получилось. Я росла как мальчишка с вечно разбитыми коленями и синяками. Процесс подготовки к выходу из дома был слишком долог и утомителен, я просто не могла усидеть до конца. Мамочка снисходительно трепала чадо по щеке и говорила папочке: «Вся в тебя», тут же забывая о моем существовании. А когда вспомнила – оказалось, время ушло, из угловатого подростка выросла нелюдимая девушка, страдающая от назойливости окружающих, выдумавшая себе глухоту и спекулировавшая ею. Мамочка всегда была уверена, что никакой болезни нет, это просто трюк, попытка обратить на себя внимание. Она пыталась наладить со мной доверительные отношения, делилась маленькими женскими секретами, покупала дорогие вещи, таскала за собой на приемы, премьеры и званые обеды. Что-то из запоздалых мамочкиных уроков засело, зацепилось в сознании против моей воли, как эта сумочка-выручалочка.
Инка топталась у театра. Перекладывая из руки в руку зонтик.
– Ну, где ты?
– Прости, больше не буду.
– Я бы тысячу раз смоталась домой переодеться…
– Не ворчи. Пойдем лучше поедим где-нибудь.
Настроение Инки моментально улучшилось:
– Умираю от голода.
Она схватила меня за руку и, выставив в сторону проезжающих машин зонтик, как регулировщик, зашагала через дорогу.
– Бесстрашная ты моя, нас однажды задавит кто-нибудь…
– Ничего подобного, у меня все под контролем.
Инка всегда так воинственно настроена, с нею не страшно, она мой самый надежный кавалер и защитник.
– Ничего поблизости нет, кроме этой забегаловки, – сказала она, ткнув пальцем в ресторан со швейцаром в бордовой ливрее в дверях. – У тебя деньги есть?
– Есть.
– А что, сегодня первое число? – с глупым выражением лица спросила саму себя и хлопнула ладошкой по лбу: – Совсем старая стала.
Инка гордится тем, что живет на собственным трудом заработанные деньги, а меня время от времени дразнит, приметив новую вещь или получив приглашение пообедать.
– Я разбогатею, вот посмотришь, – грозится она вечно.
Что посмотрим? Куда посмотрим? Инка время от времени взбрыкивает, становится сердитой, даже злой, потом отходит, говоря «родителей не выбирают», намекая на мое розово-пушистое детство с папой-мамой и материальную поддержку, мучаясь иногда приступами сиротства. Ее разбежавшиеся родители поначалу перебрасывали друг дружке любимое чадо, а потом, обзаведясь новыми семьями, просто подкинули бабке. Она никогда ни в чем не нуждалась, начиная от шмоток и заканчивая уроками музыки, но всегда чувствовала себя не в своей тарелке, попадая в семьи вроде моей или Фибкиной. А потом и вовсе осталась одна, без многочисленных родственников, которые, изображая Великое переселение народов, все до единого свалили за кордон (цитата).
Инка прекрасно знает, что все мои упорные отказы принимать подарки и деньги вызывают истерики у мамочки и укоры от отца, отчима и тети Полли.
– Ну что я могу с ними поделать? – вечно оправдываюсь я и время от времени сдаюсь, принимая «знаки внимания». Инка зовет этот день «первым числом». После подобного перемирия мамочка перестает твердить дежурное: когда у тебя будут свои дети, поймешь и не раз вспомнишь, о чем я тебе постоянно твердила. Я и без детей не забуду, тем более что в моей жизни до сих пор не нашлось человека, с кем можно было бы решить проблему наследников гордой фамилии, хотя, может быть, она и права, однажды я стану говорить те же слова, поучая и наставляя, и ловить себя на том, что играю роль собственной мамочки.
Инка строго посмотрела на подошедшую официантку и произнесла:
– У нас очень мало времени.
Она делала заказ, подперев подбородок левой рукой, демонстрируя массивный золотой перстень с тигровым глазом, правой рукой водила по строчкам меню, словно царапала клеенку карточки кровавым длинным ногтем.
Я уткнулась носом в меню, чтобы не рассмеяться: Инка вечно придуривается, изображая из себя дамочку с претензиями. Ей это прекрасно удается. Благодаря своему росту, стати, манере держаться и хорошо поставленной речи, она прекрасно может убедить любого в чем угодно.
– Ты заметила, какие надменные у нас дамы в сфере обслуживания?
– Она себя так ведет, потому что, с одной стороны, винит во всех своих неудачах, начиная с двоек в школе, всех, кроме себя, а во-вторых, это тебя она обслуживает, а не ты ее.
– Ей бы хотелось наоборот.
– Забудь, главное, что нас особо задерживать здесь не будет, поэтому ешь и пойдем мечтать, – сказала я.
Мы с Инкой, как две старые клячи, вздыхаем и умиляемся, знаем наизусть «Собаку» и все равно пару раз в сезон с обреченностью смертельно больных плетемся смотреть спектакль – вернее, бормотать себе под нос гениальные строки. Ах, если бы почивший так давно в бозе автор знал о двух неустроенных, разменявших третий десяток дамочках, готовых шмыгать носами от умиления, вздыхать и ждать своего Теодоро… «Таким, как мы, посвящается…» нацарапала Инка на афише, красующейся на почетном месте в моем коридоре. Этот пожелтевший клочок бумаги – единственный мой вклад в строгую, почти аскетическую квартиру, мрачное жилище одинокой и не совсем нормальной, как называет меня Фибка, дочери почтенного семейства. Каждый раз, появляясь у меня, Инка касается ладонью глянцевой поверхности афиши, словно заряжаясь энергией долготерпения или давая обет дождаться своего принца. Вздор, конечно, но так хочется верить…
Мы доехали в полупустом вагоне метро до моей станции, решив, что лимит излишеств на сегодня исчерпан, поэтому ехать на такси – непростительная роскошь. Дождик перестал. Морозный воздух щипал нос, тонкие струйки пара поднимались над прохожими. Мы прошли неспешно мимо ярких ларьков, демонстрировавших гордое изобилие спиртных напитков, шоколада и сигаретных пачек, вдоль длинной, ярко освещенной фонарями аллеи, милиционеров, стоявших у памятника, не обративших на нас никакого внимания, интересовавшихся больше, словно примерзшей к скамейке, парочкой подростков.
В подъезде пахло кошками, разбитая форточка от сквозняка ударялась об оконную раму.
– А теперь выкладывай, – сказала Инка угрожающе, плюхнулась на диван, сбросила туфли и вытянула уставшие ноги.
– Что?
– Только не говори, что тебя растрогала эта пародия на Диану! – надув презрительно губы, бросила моя нежная проницательная подруга.
Я слишком долго знаю эту зануду, чтобы обольщать себя надеждой обмануть ее.
– Ах, дорогая мисс Марпл! – Я закатила глаза.
Инка сложила руки на животе (терпеть не могу это стариковское перебирание пальцами) и нахмурилась.
– Танюша со своим данайским даром может возликовать: ее план (или это без злого умысла?) удался, троянский конь оказался златокудрым Адонисом, смущающим покой и готовым вот-вот разрушить неприступные стены моей цитадели. Мой алькасар готов пасть, сдаться на милость победителя, ворота трещат и разваливаются изнутри. Голубоглазое и златовласое чудовище, родное дитя горгоны превращает меня в камень, лишь только я взгляну на него! Грация Танюша может спать спокойно: если она решит начать осаду с помощью своего прекрасного Золотого Возлюбленного, я капитулирую, истекая кровью, сдам позиции и буду молить о пощаде, – на одном дыхании выпалила я.
– Ух ты, – ляпнула в ответ Инка.
Время идет. Телефон периодически позванивает, но я играю в игру с собственными правилами, как в детстве. Если их строго соблюдать, никто не пробьется.
Дома все так же прилежно работает автоответчик, а в институте от приглашений к телефону я отмахиваюсь, говорю «некогда» и выскакиваю по срочно возникшим делам. Фибка Домбровский с наглой физиономией всякий раз говорит: «Мы в засаде» – и очень доволен собой. Побью, обещаю я, и никогда не выполняю, помня, что это двухметровое чудовище – экземпляр из моей маленькой коллекции друзей детства. Сто лет назад, не задумываясь, влепила бы хорошенько и глазом не моргнула, если заслужил. В ту пору вместо заверений в дружбе он чаще получал от меня пинки и подзатыльники, а став взрослее, приходил за советом, хотя сама я была не очень искушена в вопросах подростковых отношений. Поцелуи в подъездах и на последнем ряду в темноте кинозала доставались не мне. Я была слишком умной для одноклассников и считалась зазнайкой, впрочем, и по сей день мало что изменилось.
После общения с очередной дамой сердца Фибка устроился рядом со мной, вытянув свои ходули в проход, отчего мой закуток принял вид отгороженного помещения.
– Ну, рассказывай. – Он поудобнее устроился и скрестил руки на животе.
– Ты хочешь сказать, что стал гораздо искушеннее меня во всех житейских вопросах, мы поменялись ролями и теперь ты готов давать мне советы? Но мне нечего выкладывать.
Последнее время Фибка был занят исключительно своими проблемами. Его личная жизнь насыщена приключениями Дон Жуана. Этот долговязый детина пользуется безумным успехом у студенток. И вот он решил наконец снизойти, притормозить скачку, промокнуть слезы, подставить плечо и ободрить старую подругу.
Фибка неуверенно покосился на меня, присполз на стуле и, глядя в потолок, спросил:
– Ты так считаешь? Вид у тебя не ахти какой счастливый. Выглядишь, прямо скажем, паршиво. Ты же умная девчонка!
Если Домбровский, с его постоянным выпендриванием, несет подобное, значит, это правда – и про ум, и про «не ахти какой счастливый» вид.
– Неужели ты думаешь, что какой-то носитель штанов стоит того, чтобы из-за него страдали? – чересчур, на мой взгляд, прямолинейно спросил он.
Я огляделась в ужасе по сторонам, боясь наткнуться на конопатый Курочкин нос у себя за спиной.
– Ничего страшного не произошло, просто нет сил, выдохлась. Черная полоса и глубокая, когда вынырну.
– Опять твоя осенняя меланхолия, – поставил диагноз Фибка.
– Мадам уже, конечно, позвонила? – Все во мне клокочет, и я готова треснуть Фибку линейкой. Великолепно могу себя представить, как этот недоумок подыгрывает моей мамочке, обещает на правах друга поддержать и помочь. В чем может меня поддержать этот мальчишка? Я смотрю на его самодовольную физиономию, и не хочется даже разговаривать.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Я молча указала ему пальцем на дверь и отвернулась, сложив на груди руки. Вопрос закрыт. Свое обещание моей мамочке он выполнил. Со мной все в порядке. Домбровский потянулся, хлопнул себя по животу и резко вскочил.
– Иду в буфет. Составишь компанию?
Я отказываюсь, но Фибка не уходит и в нерешительности топчется у своего стола.
– Чего тебе?
– Вопрос деликатный…
Он похож на красну девицу, двухметровый детина, потупивший от смущения глазки.
– Надеюсь, не студентка.
Честно признаться, мне совершенно безразлично, с кем проводит время Фибка в комнате под самым чердаком.
– Ни к чему не прикасаться, – почти с угрозой говорю я, опасаясь за пару коробок со старыми вещами, разобрать которые все не доходят руки.
Мой друг детства покорно мотает головой.
– Кстати, – осеняет меня, – не рекомендую обещать моей мамочке больше, чем можешь выполнить, а то я тоже пообещаю Зинаиде Петровне заняться твоей нравственностью…
Уверенности в том, что я не выполню своего обещания, у Фибки нет, уж слишком изменились наши отношения за последнее время и задушевных бесед мы больше не ведем, а все больше придумываем маленькие пакости друг другу.
– Убирайся в буфет, – бурчу я, но, видно, не судьба, потому что на пороге появляется Витенька Кукин и торжественно произносит:
– Калерия Семеновна устраивает фуршет.
– По поводу?.. – вообще-то мне наплевать, по какому поводу, потому как эту старую каргу иначе, как Холера-Калера, я назвать не могу. Меня от нее воротит, а немцы по этому поводу говорят: Ich kann sie nicht riechen[18 - На дух не переношу! (нем.).].
– Именины у Кристины… – поет Фибка.
– Отвертеться не удастся. Даже срочная командировка на Марс или предсмертные судороги – не повод отказаться. Сначала засвидетельствуйте свое почтение, продемонстрируйте готовность, докажите преданность, а потом можете отправляться бороздить космические просторы или на свидание к самому Господу Богу.
Кукин преданность доказывает недавно, но усиленно. Его конопатая супруга, молодая и очень хваткая, добросовестно «работает дятлом» (Фибкино определение) и стучит без умолку. Может быть, Кукину накинут деньжат к Новому году, а может, и продвинут. Кукин – бельмо в глазу всей кафедры, и на его фоне остальные кажутся гигантами мысли и людьми наимилейшими. Но Кукина, похоже, это совсем не касается, он делает свое дело добросовестно и с душой. Фибка предположил, что злой гений в этой семье – жена и прозвал ее Курочкой Рябой из-за замечательной конопатости, а потом для краткости окрестил в Цыпочку. Цыпочка знает, как и что. Провалившись в наш институт трижды и оставив тщеславные попытки стать человеком в белом халате, она все так же бесславно трудится лаборанткой. На вопрос Фибки, собирается ли учиться, ответила с гордым вызовом:
– А зачем, я же вышла замуж за преподавателя!
Не может быть, сказала я сама себе, так не бывает. Фибка отреагировал проще:
– И сразу поумнела, – сказал он, и Цыпочка Кукина как личность для него скончалась.
Ах, какие мы все глупые! Надо найти достойного, составить хорошую партию, и ум из тебя попрет, как из рога изобилия. Фибка долгое время приставал к народу в столовой: если жениться на Софье Ковалевской, может ли из него получиться Эйнштейн. Мы дружно хохотали, и этот анекдот какое-то время развлекал народ на других кафедрах. Кукины нам этого с Фибкой не простили. Но трогать Домбровского – играть с огнем, достаточно вспомнить историю его появления здесь, чтобы понять, что простому постсоветскому смертному лучше сопеть тихонько в своем уголочке и не напрашиваться на неприятности. Фибкин папа настолько велик, что лучше и не упоминать о нем всуе.
Итак, отказаться от участия в фуршете невозможно. Виктор Николаевич Кукин против каждой фамилии поставит галочку, что предупредил лично. Далее, всех присутствующих сочтут по головам, проверят по списку и лишат за неявку премии (которой уже давно никто не видел) или последнему выплатят зарплату, а хуже того, вычеркнут из графика загранкомандировок. На все неприятности можно махнуть рукой (мне, пока есть на свете Коняевы с их желанием жить в «загородном доме», как все «цивилизованные люди»), но уехать на пару месяцев из нашей грязи и безалаберности и в тихий захолустный европейский университет – это ли не подарок, причем не к папе – маме, а к «никому».
Если бы мне было семнадцать! Ах, если бы! Можно было бы отказаться, в очередной раз дав понять, что баранье – трусливое стадо – не моя компания (надо же, какая «прынцесса» выискалась!), и спокойно поработать в библиотеке или дома. Но последнее время я уже не играю в Aussenseiter[19 - Чужак, аутсайдер (нем.).]. Старею?
Народ постепенно заполнил кафедру, и Кукин повторил свое объявление.
– Итак, уважаемые коллеги, что будем дарить? – спросила Крылова. Мариночка Крылова – дока по общественным мероприятиям, а еще умница, каких поискать. В отличие от нас с Фибкой, терпит всех до единого и ни с кем не воюет, на ее территории военных конфликтов не случается. О терпимости Крыловой к студентам ходят легенды. Ее все любят, а если не любят, то усиленно скрывают, чтобы не выделяться на фоне общей массы коллег. Фибка постоянно оказывает знаки внимания в виде шоколадок и иначе, как Маринка, ее не величает. Крылова же на Фибку смотрит свысока своих пятнадцати лет разницы.
– Подарок должен быть недорогим, но… – начал Кукин и осекся, увидев Фибкину ухмылочку, – я на мели, дети…
– У всех дети, – парировала Крылова заносчиво.
Домбровский сказал что-то про недавно купленный кухонный комбайн, и Витенька Кукин принял позу бойцового петуха, а Фибка не унимался и говорил: Кукину не простят, если узнают, что он отказался сдать деньги, потому, что семья дороже, чем… Кукин побледнел, и нижняя губа у него затряслась.
Ну, поехало! Неужели у кого-то есть желание в свой честно заработанный перерыв пререкаться? Есть. Вместо того чтобы расслабиться, они будут спорить, махать руками. И все из-за какой-то ерунды. Подумаешь, Холерины именины! Только Фибке этот ор может доставлять удовольствие. Он резвится как младенец: предложил заказать лавровый венок, какими награждают победителей на скачках (надо же, столько лет отмахала!).
– А сколько, кстати, ей лет? – толкнул Домбровский меня в бок.
– Тайна, покрытая мраком, – сказала Крылова. – По последним данным, она старше шефа лет на шесть.
Фибка присвистнул. Молодец, старушка!
