Любовь анфас

скачать книгу бесплатно

Любовь анфас
Лана Барсукова

Кто-то ищет любовь во Всемирной паутине, а кто-то в заброшенной деревне. Кто-то ради любви колесит по земному шару, а кто-то готов променять большие города на маленький остров. Где бы ни происходило действие, читатель неожиданно узнает себя, своих соседей, знакомых, родных.

Обаяние текста, острая наблюдательность, ирония и неповторимый юмор остаются с вами надолго после того, как перевернута последняя страница. Современные, умные, ироничные женщины, а возможно, и их мужья, друзья и любовники с удовольствием будут читать и перечитывать эти истории.

2-е издание, дополненное и переработанное

Лана Барсукова

Любовь анфас

© Барсукова С., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Трое на острове

Рябиновые бусы

«Надо на потолке нарисовать хоть что-нибудь, хоть фигу», – подумала Леся, открыв глаза в очередное утро. Слишком это невыносимо: каждый день открывать глаза и видеть перед собой одну и ту же сероватую простыню давно не крашенного потолка. Ровную, серую простыню, подпираемую стенами панельной хрущевки. Потолок был низковат, он как будто наползал на глаза. Хотелось встать, как кариатида, напрячь молодое и сильное тело, упереться руками и отодвинуть этот потолок дальше, выше – с глаз долой. Но это сначала хотелось. А потом то ли тело выдохлось, то ли она привыкла к потолку, как привыкают к бельму в глазу, но все, что хотелось теперь – нарисовать на этом серо-белом фоне хоть что-нибудь. Пусть даже фигу. Чтобы утром, открыв глаза, испытать на долю секунды удивление, замешательство: где это я? Неужели в новом месте? Хоть на миг обмануть себя возможностью перемен.

А перемен на горизонте не предвиделось. Это Леся знала наверняка. Знала, шлепая в ванную, что сейчас вода, прежде чем политься тугой струей, дважды плюнет в нее накопившимся за ночь воздухом. Знала, что чайник исполнит ежеутреннюю арию истеричной дамы, которая от безобидного ворчания переходит на высокие громкие ноты и, наконец, бурлит возмущением и выпускает пар. Знала, что в холодильнике ее ждет стандартный набор под названием «завтрак одинокой женщины». Недорогое и полезное для фигуры – йогурт, творог и прочее молочное уныние. Как будто ее фигура кому-то нужна.

Леся шла к своему сорокалетию в минорном состоянии духа. Вообще-то до этой даты оставалось еще пять лет, но Леся специально сгущала трагизм, заранее примериваясь к пугающей цифре. Единственный вопрос, который ее интересовал, был обращен не в будущее, а в прошлое: где она ошиблась, что сделала не так? На каком повороте скрылось из глаз счастье, о котором столько мечталось в юности? Леся определяла свое положение наотмашь, не жалея себя: «Я проиграла свою жизнь».

Но даже проигравшему надо, переждав плевки крана, умыться, заварить чай и сделать выбор между йогуртом и творогом. И пойти на работу. Потому что одиночество в толпе не так пасмурно, как под серым потолком хрущевки.

Потом пробежка на каблуках до метро. Как будто ее каблуки кому-то нужны. Трясучка в метро с бдительным осмотром попутного контингента. Нет, таким не нужны ни каблуки, ни фигура. Можно сползти на кеды и есть по утрам эклеры с жирным содержимым неопознанной природы. Никто не заметит разницу. Уткнулись в планшеты, прилипли к экранам смартфонов, как будто это пуповина, связывающая их с миром. А рядом она, ожидающая внимания, с животом, впалым от творога.

Хотя нет, вот один явно посмотрел, да еще так прицельно, неотрывно. Потом отвел взгляд. Снова посмотрел. Леся подтянула фигуру, став еще стройнее. Резервы-то всегда есть. Снова отвел взгляд. Леся приободрилась, даже порозовела слегка. Тут он посмотрел вверх, целясь явно выше Лесиной головы, и вдруг ухнул взглядом вниз, на ее туфли. Хорошие туфли, пусть смотрит, она их недавно купила на распродаже. И опять выше головы. Нет, опять на туфли. «Чокнутый ухажер попался», – игриво подумалось Лесе. Ухажер снова открыто глянул на Лесю. Неотрывный и равнодушный, ничего не выражающий взгляд. И тут ее осенило, все встало на свои места: «Да это же гимнастика для глаз! Он меня точкой в пространстве выбрал». Леся съежилась от унижения, выпрыгнула на ближайшей станции и прошлась сквозь толпу, как ледокол, грубо задевая локтями и боками пассажиров подземки. Будто вымещала на них обиду за то, что она лишь объект в гимнастике для глаз. Это было ее хамское доказательство того, что она целое тело, упругое и жесткое, а не какая-то там точка.

Наконец-то она добралась до своего института. Это был один из никому не нужных академических институтов социально-гуманитарного профиля, оправдывающих свое существование тем, что и вреда от них тоже немного. Леся была старшим научным сотрудником с окладом, которого хватало на распродажные туфли и ненавистный творог. Старики получают пенсию по старости, а научные сотрудники имеют пенсию по молодости, конспиративно называемую заработной платой. И ради этого Леся когда-то защищала диссертацию, писала нудные научные тексты, читала бессвязные наборы слов странных авторов, назначенных в гении общественным мнением.

Помимо зарплаты научные сотрудники промышляли грантами, то есть получали дополнительные деньги от разных фондов под собственные инициативные проекты. Леся делала это несколько удачнее других. Потому что иностранное слово «грант» переводится на русский язык как подарок, хоть и закамуфлированный под конкурс. А одаривают понравившихся. Лесины тексты нравились своей доходчивостью, логичностью и лаконичностью. Но большинство государственных фондов давали крошечные гранты, за что Леся называла их научными собесами.

Но вот наконец-то создали новый фонд, который не мелочился, нарезал гранты крупными ломтями. Леся прицелилась на него и решила уточнить кой-какие технические детали. На сайте фонда был единственный телефон. Автоответчик голосом хорошо откормленного аппаратного работника сообщил: «Вы позвонили в научный фонд. Если вы знаете телефон интересующего вас отдела, воспользуйтесь им». И все, дальше – гудки. Леся набирала телефон несколько раз, наслаждаясь изяществом, с каким ей давали понять, что она в число посвященных не входит. И гранты на нее, стало быть, не рассчитаны.

Леся пережила несколько стадий своего романа с работой. Сначала она ее обожала, почти боготворила, искала признаки взаимности, старательно собирала журналы с собственными статьями. Потом, разочаровавшись в науке, к работе охладела и продолжала жить с ней, как с мужем, с которым просто лень оформить развод. Наконец, она ее возненавидела, возложив вину за незадавшуюся личную жизнь на библиотечную пыль, на скуку бесконечных заседаний, на блеклость научных будней.

Основной причиной такого охлаждения было чувство обиды за то, что ее недооценили, не воздали должного. Научные премии, звания пролетали мимо нее и доставались тем, кого Леся считала посредственностью. Протест против такой вселенской несправедливости носил комичные формы. Монографии бездарей мстительно складировались в туалете или шли на растопку мангала. Не обошлось и без самоуничижения. Коллекция журналов с собственными статьями стала использоваться по хозяйству как пресс, когда нужно было что-то прижать, придавить, подпереть.

Свою карьеру в институте Леся называла «броском в науку». Как будто она оторвала от жизни увесистый кусок, самый сочный и свежий, и бросила его в никуда. Целилась в науку, а попала в ее жалкое подобие. Энтузиазм коллег рождал в ней сомнение в их умственной полноценности. Обшарпанные стены, скрипучие двери, отсутствие туалетной бумаги вызывали в Лесе немой вопрос: «Что я тут делаю? Что общего между мной и всем этим?» Но ответ был слишком очевиден: общими были последние десять лет жизни, начавшиеся с мечты о диссертации, пригвоздившей ее к академической карьере. Зачем она затеяла эпопею с диссертацией? В молодости казалось, что вся жизнь впереди, долгая-долгая… И можно часть потратить на ерунду, от жизни не убудет.

Бежать надо было раньше – когда были силы и желание что-то делать. Теперь же все схлопнулось до невнятного бормотания о том, что пора все бросить, начать заново. Но это были безобидные речи, рассеянные в воздухе любого НИИ. Реально сняться с места она не могла. Не умела делать ничего другого, кроме как писать так называемые научные тексты. Да и «пенсия по молодости», хоть и небольшая, доставалась относительно легко – ни тебе риска, ни ответственности.

Леся слишком долго дышала искусственным воздухом академического института, чтобы решиться вдохнуть настоящий воздух за его пределами. Поэтому под бурчание на тему «Кому это нужно?» она добросовестно плодила научные статьи, увеличивая вес журнального пресса. Правда, слово «добросовестно» здесь едва ли уместно. Ни добра, ни совести в этом занятии не было.

* * *

Леся подошла как раз вовремя. Начинался научный семинар. На этот раз доклад делал коллега, приглашенный из соседнего института. Леся и сама периодически выступала на других площадках, называя про себя такие коллаборации переливанием из пустого в порожнее. Как будто если бессмысленность перенести на другую площадку, то в ней появится блеск мысли.

Приглашенный профессор был неопределенного возраста и почти неопределенного пола. Он рассказывал про что-то мутное, никому, кроме него, не интересное. Представлял свою новую книгу, которая была второй в его личном зачете, что уже претендовало на систему: «Во второй книге я развил мысль, лишь приблизительно высказанную в первой книге». При этом темпераментно всплескивал руками и массировал лоб, обозначая тяготы умственного труда и облегчая течение слов. Хотя слова лились без видимых преград, забавно поскальзываясь на окончаниях. У него получался «капитализьм», «парламентаризьм» с мягким знаком в конце. Леся подумала, что, родись он пораньше, читал бы лекции по «научному коммунизьму» и «атеизьму».

Докладчик, как из пулемета, расстреливал аудиторию именами авторитетов: «Как говорил тот-то…» или «Мы все помним слова такого-то…» Леся помнила. Когда-то она честно прошла через канонические тексты, усердно перелопатила страницы восходящих звезд научного небосвода. И имела вполне конкретное мнение о них. За редким исключением – невысокое. Она понимала, зачем докладчик так усердно цитирует других авторов: чтобы построить из их имен своеобразный щит, защиту от критики. Чтобы прослыть умным. Чтобы еще раз позвали – все-таки какое-то признание. В конце доклада обычно хлопают, ему будет приятно. Может, кто книгу купит.

Леся сидела и вспоминала, откуда эта фраза: «Читал много, пора думать». То ли Ленин сказал Луначарскому, то ли наоборот. Нет, Луначарский вряд ли посмел бы. Во-первых, интеллигент, во-вторых, политик. Значит, трус в квадрате. Он бы вождю такое не сказал, это факт. А Ленин мог? Тоже вряд ли. Оно ему надо? Зачем заставлять министра думать? Хотя времена были другие, и министры были другие. А может, это из анекдота? «Памяти совсем не стало», – расстроилась Леся.

А еще она размышляла о древних греках, об их мудрости. Все главное они сказали, после них лавочку под названием «общественные науки» можно было закрыть. Точнее, не открывать вовсе. Греки поняли самую суть жизни. У них в подземном царстве Аида, куда уходят души умерших, есть зона для особо злостных мерзавцев – Тартар. И что там? Котлы с кипящей смолой? Черти с раскаленными вилами? Нет, там все чинно и мирно. Там Сизиф катит в гору мраморную глыбу, а та скатывается вниз, к подножию горы. И Сизиф снова толкает камень вверх. А он скатывается. И так без конца. А еще там сестры, отравившие мужей, приговорены носить воду в решете. Вода вытекает, и они снова зачерпывают. Снова и снова. Греки поняли, что высшее наказание для человека – это бессмысленность действий, нескончаемый труд, обреченный на вечную незавершенность, невозможность увидеть плоды своих усилий, перелить свою жизнь в законченную форму, восхититься сделанным. Бессмысленный бег по кругу – вот ад для древних греков. И для Леси.

Между тем доклад завершился. Жидкие хлопки, обозначающие аплодисменты, вырвали Лесю из размышлений о греках. Она подняла руку. Начальник заерзал на своем начальственном стуле, потому что знал: Леся остра на язык и на поступки. За это он ее не любил, притормаживал в карьерном росте и мучился от того, что Леся от этого не страдала.

– Скажите, а зачем вы это написали?

Шумок в зале носил оттенок симпатии к Лесе. Многие даже проснулись.

– Столкнувшись с этой предметной действительностью, я понял, что обязан написать об этом книгу.

Видимо, столкновение было сильным. Удар не прошел бесследно. Леся все поняла, вежливо поблагодарила за ответ и вышла из аудитории. Начальник облегченно вздохнул.

* * *

Однако тусклое начало дня имело вполне яркое продолжение. Не успела Леся прикрыть за собой дверь, как телефон привычно звякнул, и на экране высветилось «неизвестный». Какое приятное многообещающее слово! И пока в трубке не прорезался голос, можно ощутить терпкую интригу – кто бы это мог быть? Вдруг это из Нобелевского комитета? Или организаторы розыгрыша квартир по магазинному чеку? Но стоит неизвестному представиться, как разочарование накрывает звонкую радость войлочным колпаком: очередной экономный коллега освоил звонки по скайпу, так дешевле. Но это нормально, Леся привыкла, что разочарование идет за надеждой с той же неизбежностью, как выдох за вдохом.

На этот раз разочарования не было. Даже наоборот. Трубка ожила голосом Вики – сумасшедшей, сумасбродной подруги, которая действовала на Лесю как веселящий газ. Эта редкая авантюристка была бесстрашнее камикадзе. Потому что камикадзе проявляют крайнюю смелость один раз в жизни, в самом ее конце, а Вике удавалось делать это с завидной регулярностью. То она сходилась с американским негром с баклажановым отливом, то сбегала от него через мексиканскую границу с каким-то ветераном движения хиппи. То, устав от кактусовой водки и звуков банджо, возвращалась отдышаться в Россию. Но, как правило, ненадолго. По каким-то тайным каналам она узнавала, что на далеких островах черепахам нужна ее помощь. Как можно отказать черепахам? Правда, потом выяснялось, что до них Вика не добралась. Сосед в самолете так соблазнительно описывал пещеры, где живут летучие мыши, что Вика быстро соглашалась поменять маршрут. Возвращалась в Москву, чтобы отстирать вещи от мышиного помета, и снова куда-то исчезала. Никогда нельзя было сказать наверняка, откуда она звонит. В социальных сетях она не светилась, фотографий не выкладывала, потому что была глубоко равнодушна к чужим оценкам собственной жизни. Она была с миром на «ты», панибратски хлопая по плечу земной шар. Про таких Лесина мама говорила: «Оторви да брось».

Леся ее обожала. Вика была для нее вариантом жизни, который и она могла бы прожить, если бы не отягощенная наследственность в виде папы-профессора и мамы-доцента, усугубленная пагубной тягой к золотым медалям, красным дипломам и диссертациям. Словом, во второй жизни Леся предпочла бы родиться на месте Вики. Но второго раза не будет. Грекам Леся верила больше, чем буддистам.

На этот раз слышно было плохо. Но плохо бывает по-разному. Лесе мешал говорить работающий принтер, а Вику глушил шум прибоя. Две музыки – офиса и океана – боролись за внимание подруг. Впрочем, боролись недолго, потому что разговор был короткий.

– Лесь, привет! У нас тут вечеринка по случаю намечается. Приезжай! – сказала Вика так буднично, будто речь шла о воскресных шашлыках у нее на даче.

– Куда? Где ты? Как ты? По случаю чего? – утопила Леся подругу в вопросах.

Но подруга тонуть не собиралась. Она быстро разобралась со всеми вопросами:

– Нормально я. Остров тут сказочный. А вечеринка, сказала же, просто по случаю. То есть случайная вечеринка, без повода.

Лесю всегда изумляла речь Вики. Она использовала слова как будто неправильно, но если вдуматься, то вполне логично. Как будто отряхивала их от привычного употребления и возвращала им естественное значение. Однажды про законченного мерзавца она сказала, что он «вышел в нелюди». И действительно, если можно выйти в люди, то почему нельзя выйти в нелюди? Вика говорила, как жила – раскованно и свободно.

Подруга посчитала вопрос решенным и начала буднично инструктировать, как добраться до острова, что с собой брать, как сэкономить в дороге и прочие технические вещи. Ну, действительно, о чем еще говорить, если остров сказочный, а вечеринка случайная. Какие могут быть сомнения?

– Викуль, я не знаю. Как-то неожиданно все это… Вряд ли получится. Меня с работы могут не отпустить, – сказала Леся и сама зажмурилась от несуразности и глупости фразы. Там – океан, сказочный остров, а тут – какая-то работа. Которую и работой-то назвать трудно. Так, трудодни в обмен на пенсию по молодости.

– Кто тебя может не отпустить? Только ты сама. Леська, отпусти себя, очень прошу. Мы с тобой ночью голые купаться будем, как в лагере. Помнишь?

– А мальчишки будут подглядывать? – включилась в игру Леся.

– Не-е-е. Не обещаю. Тут это не в диковинку, им обрыдло уже. Хотя на новенькую, может, и посмотрят. Ты к своим пятидесяти килограммам сколько кило шарма добавила? – Вика хохотала заливисто и знакомо.

– Во мне полцентнера шарма и обаяния.

– Значит, центнер выходит. Тогда я тебе отдельное бунгало поищу, в моем вдвоем не поместимся.

Вика сказала это так просто, как будто и не было на свете стандартов красоты, модных диет, глянцевых журналов и напольных весов, способных испортить настроение или осчастливить малейшим колебанием стрелки вправо или влево. Ей было наплевать на это, как и на многое другое. Волновал только технический вопрос, как разместить дополнительный центнер живого веса.

– Викуль, да ты что? Я же пошутила. Пока держу свои пятьдесят шесть килограмм как последнюю примету молодости. Творог уже из ушей лезет.

– А ты уши затыкай, когда ешь, – совершенно серьезно посоветовала подруга. – Я вот нос затыкаю, когда один местный фрукт ем. Вкуснющий, но вонючий. А в старости будем еще не то затыкать, чтобы поесть спокойно. – Вике не было равных в неделикатных шутках.

Леся узнала Вику. Только сейчас узнала окончательно. Вспомнила то состояние полного комфорта, раскованности, бесшабашности, какое испытывала только с Викой. И так захотелось войти в это состояние еще раз, что вразрез с разумными установками она неожиданно для самой себя пообещала:

– Я приеду, Викуль. Спасибо, что позвала. Ты даже не представляешь себе, как вовремя ты это сделала. А то еще немного, и я начну с предметной действительностью сталкиваться. Вместо того чтобы жить.

* * *

Предстоял разговор с начальником. Леся бегло набросала заявление о трехнедельном отпуске за свой счет, указав в качестве причины жгучее желание увидеть сказочный остров. Конечно, она использовала другие, более казенные слова, но смысл от этого не менялся. Подошла к приемной и отбила по двери траурный марш костяшками пальцев. Точнее, отбила по дверному косяку, потому что дверь руководителя, как и положено, была обита дерматином.

– Да-да, войдите. – Начальник удивился приходу Леси.

Впрочем, удивился – неточное выражение. Скорее он удивленно напрягся. Не будучи дураком, понимал, что Леся относится к нему, мягко говоря, не очень почтительно. Нет, прямых конфликтов у них не было. Но Леся не скрывала, что считает любой административный кабинет в институте вариантом подсобного помещения, сродни кладовой, где хранятся швабры. Дело нужное, но к науке не относящееся.

«Главное, – настраивала себя Леся, – не сворачивать». Но знала, что струсит, свернет, если ее начнут совестить, взывать к чувству коллективизма, будить в ней ответственность за судьбу очередного научного отчета, которого не дождутся на самом верху властной вертикали. Хотя Леся была почти уверена, что там их отчеты летят в мусорную корзину прямо в нераспечатанных конвертах.

– Вы бы потрудились объяснить, зачем вам отпуск? Вы же только что вернулись из очередного, предоставленного вам согласно трудовому законодательству. Вы даже не считаете необходимым указать причину такого неожиданного, так сказать, намерения.

– По-моему, я письменно сообщила вам о причине. Вот смотрите, буквально и дословно: «по собственному желанию». У меня может быть желание?

– У вас? У кого-кого, а у вас точно может быть.

– А собственное? Или только по графику, согласно штатному расписанию?

– Кажется, что у вас других желаний, кроме собственных, нет и никогда не было. А другие живут общественными желаниями, – сказал шеф и сконфузился от корявости фразы.

Леся поняла, что сейчас начнут взывать к духу коллективизма. Общественная версия спиритического сеанса, регулярно проводимого в кабинете начальника. Только бы устоять, не поступиться собственным желанием.

И тут она заметила на стене у шефа дизайнерские часы в виде вскрытого черепа: колесики тянули друг друга и двигали стрелки. Это было монотонно и увлекательно, тягуче и динамично. Она прилипла глазами к игре шестеренок. А сбоку плыл голос начальника. Он грозил, льстил, ругал, хвалил, обещал. Но игра геометрических форм, как губка, втягивала в себя все эмоции. Леся понимала все, что ей говорили, но спокойно и отстраненно. Потому что боялась пропустить, как серое колесико подхватывает белое и тянет его изо всех сил. Она физически чувствовала напряжение пластмассы, помогала взглядом часовому уродцу. И тогда голос обтекал ее и уплывал в открытую форточку. Как будто Леся была заговоренная.

Нет, смысл начальственной речи она понимала. Что ее всячески порицают, в ней решительно разочарованы, что ей, видимо, напрасно дали почетную грамоту в прошлом году. И теперь уже точно не дадут в следующем. Но благодаря заякоренности на часах начальственные речи не могли проникнуть в Лесю, заполнить до краев и пробить брешь в ее обороне. И даже намек на то, что ее книгу снимут с плана издательства, не заставил ее свернуть с намеченного пути.

Из кабинета Леся вышла с подписанным заявлением, повышенной самооценкой и предложением директора подумать, стоит ли им работать вместе. Словом, день прошел с пользой.

Вечером квартира выглядела, как типография газеты «Искра» после обыска царскими ищейками. Леся искала купальник и шляпу. Нашла шлепки и крем для загара с просроченным сроком годности. Ну хоть что-то. К черту купальник, самолет ждать не будет. Леся была в ужасе от своей решимости.

День, начавшийся с мечты о фиге на потолке, закончился в небе. Мечта сбылась. Через иллюминатор пушистые и вульгарно накрашенные закатным багрянцем облака показывали ей самые разнообразные, фантазийные фиги.

* * *

До острова Леся добралась легко. Стыковочные рейсы так гладко подходили друг к другу, что Леся проделала воздушный путь с хорошо сохранившимся оптимизмом. Приятно было и то, что в соседние кресла судьба усадила девушку с признаками анорексии и юношу, робеющего от соседства моложавой оптимистки. Девушка проваливалась в щель кресла, а юноша прижимал к себе локти так, что слышался хруст ребер. В таком удачном соседстве Леся угадывала тайное знамение, благосклонность высших сил, награждающих ее за правильный жизненный выбор. Во всем виделся намек на то, что жизнь начинает налаживаться. Вспомнилось, как недавно летала на научный симпозиум, зажатая между двумя бойцами сумо. Теперь Леся сидела вольготно, овладев подлокотниками, разувшись и даже раздвинув ноги, как бы примеряя на себя новое чувство свободы и наплевательства к условностям.

До самого острова самолеты не летали. Наверное, боялись утопить его своей массой. Нужно было добираться на лодке. Лодочников было много, как фиг на небе, – на любой вкус. Старые и молодые, худощавые и коренастые, они все изображали радость от встречи с клиентом. Но Леся прилетела не из Северной Кореи, она успела пожить при каком-никаком рынке и знала цену такой радости. Спасибо Вике, сориентировала, сколько стоит лодочная радость. Поэтому Леся даже не шелохнулась, когда первые, самые бойкие лодочники с заговорщическим видом, намекающим на эксклюзивную скидку, запросили с нее гонорар, превышающий Викин инструктаж в пять раз. Вторая волна лодочников оспаривала Викину цену лишь вдвое. Леся стояла, как скала. Наконец подошел только один лодочник и точно назвал загаданное число.

Леся была счастлива. Нет, не тем, что сэкономила. Все было гораздо серьезнее. Старший научный сотрудник была глубоко суеверна. Не в том народном смысле, когда пустые ведра или черная кошка портят настроение и удлиняют маршрут. Ее суеверие носило мистически-философский характер. Главная заповедь состояла в том, что свой путь, то есть только тебе предначертанный и только для тебя предназначенный, – это обязательно легкий путь. Легкий не в том смысле, что все сыпется само собой в широко открытый рот и жадно раскинутые руки. Леся знала, что так не бывает. На своем пути может быть, и обязательно будет, много труда, даже каторжного труда. Это нормально. Но свой путь обрамлен везением, удачей, неожиданным благоприятным стечением обстоятельств. Если из-за каждого угла на тебя смотрит непруха, если ты движешься, как бульдозер, расчищающий завалы досадных случайностей и неблагоприятных обстоятельств, то ты идешь куда-то не туда. То есть идешь по дороге, которая не твоя. Везенье – это метки, которыми обрамлен правильный путь человека. Леся жила как антенна, пытающаяся уловить в шумной какофонии мира сигнальные звуки случайных событий.

Она любила советскую песню, которая назидательно советовала «быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы». То есть право на радость надо заслужить жизненным упрямством, с этим Леся не спорила. Но радости скупые телеграммы могут все равно не дойти, потому что почтальон способен подхватить случайный грипп или нечаянно сломать ногу, уйти в запой или потерять сумку. Или дойдут с опозданием, когда уже радости от них никакой. Словом, на правильном пути случай должен дуть в твои паруса, а не чинить преграды.

* * *

В таком философском настроении Леся прибыла на остров. Нет, она не ожидала растянутых транспарантов типа «Жители острова в едином порыве приветствуют Лесю!», но полное отсутствие оживления по поводу своего прибытия ее несколько озадачило. Вика встретила ее радостно, но как-то буднично. Самое точное слово – приветливо. Как будто Леся жила в соседнем бунгало последние десять лет и вот заглянула на чаек. Визит соседки – не более. Которой, конечно, рады, даже очень рады, но менять планы на день из-за нее не собираются.

Вика покормила ее чем-то вкусным, но явно непраздничным, и предложила на выбор: или остаться дома отсыпаться с дороги, или пойти с ней на работу, там и поболтают. Это недалеко, работы на пару часов – в отеле прибраться, постели поменять, пол помыть, песок смести. А вдвоем так и быстрее получится. Леся немного прибалдела: Вика работает? Пол помыть? Она как-то иначе представляла себе их встречу. Нет, конкретного сценария в голове не было, но общие ожидания рисовали картину зашкаливающей радости, объятий, возбужденного визга на пороге, а потом долгого-долгого, уходящего в утренний рассвет исповедального марафона, когда они расскажут друг другу все-все: и чем болит душа, и что удалось, и какая сейчас книжка любимая, и каков был последний мужчина, и чем живут их общие знакомые, да мало ли вопросов, которые можно обсудить только с Викой.

Ну, в отель так в отель. Леся обескураженно скисла, хотя виду не подала. И Вика сделала вид, что не заметила Лесиного замешательства. По дороге в отель шел обычный бытовой разговор, вроде «поберегись, тут гоняют как сумасшедшие, на чокнутых мотобайках», «лучше по теньку идти, а то тебя солнце на ремни порежет», «в этой лавке ничего не бери, а то с горшка сквозняк сдует». Обычная словесная чепуха, но так умела говорить только Вика – угловато, точно по сути, смачно и неподражаемо.

С каждой минутой Леся проникалась чувством узнавания своей подруги, возвращения в мир их дружбы. И на пороге отеля она уже была абсолютно счастлива, что приехала. И благодарна Вике за то, что у той хватило ума не впустить в их встречу ненужный пафос и сопливый щенячий восторг. Потому что если скакать от радости, садиться за праздничный стол, накрытый белой скатертью, то назавтра надо уезжать. По закону жанра. Праздник всегда яркий и короткий. Хозяева ходят при гостях в нарядной одежде, может, даже в туфлях, а ноги тоскуют по тапочкам, стоптанным, да хоть и драным. И как только гости уходят, ноги получают вожделенные тапки, праздничная посуда возвращается на дальнюю полку, моется пол и жизнь возвращается в привычное русло. Это закон праздника, закон гостей.

Вика своим приемом дала понять Лесе, что та не гостья, что завтра ей не надо уезжать, что никто не напрягается из-за нее и не тоскует по стоптанным тапкам. Что ей рады, она никого не обременяет и может жить здесь сколько хочет и как хочет. Вика даже не спросила, на какой срок Леся приехала. Это главный вопрос к гостю, который, правда, неудобно задать, неделикатно, но очень хочется. А тут другой случай, человек пожить приехал, сам разберется, что и как. В очередной раз Леся отдала должное своей подруге и подумала, что с годами ничего не меняется, как была Вика ведущей в их дуэте, так и осталась. А Леся ведомая, вместе со своей диссертацией и журнальным прессом собственных статей.

Они работали слаженно и по-бригадному, добровольно распределив обязанности: Леся меняла белье, а Вика зачищала все остальное. Правда, с пододеяльником вышла заминка. Комок одеяла не желал занять отведенное ему место, сколько Леся ни просила его об этом энергичным встряхиванием.

– За уши его держи, – пришла на помощь Вика, как будто они укрощали квадратного монстра.

И действительно, если одеяло сопротивляется, значит, оно живое. А у живого могут быть уши, а никакие не углы. Леся любовалась подругой, ее речевой меткостью. А та по ходу дела рассказывала о жизни на острове.

Она говорила ровно то, что было интересно Лесе, как будто отвечала на ее невысказанные вопросы. Работает? Да, повезло, тут работу трудно найти. Нет, деньги – не главное, хотя и не лишние. Чтобы себя в тонусе держать, не распускаться. Русских много? Да, хватает. А вообще, это не армия, здесь землячества не рулят. Тут в стаи по другому принципу сбиваются. Сама поймешь. А вообще, как тут? По-разному. Люди разные, и жизни у них разные. А как иначе? Остров всех под одну гребенку не гребет, по одной мерке не ровняет. Тут разнообразия дальше больше, потому что каждый сам за себя решает, как ему жить. Шаблонов нет, вот и расцветает сто цветов, включая сорную траву. Всем наплевать на тебя, правда, люди все хорошие. Словом, остров пусть и маленький, но вмещает в себя много всего. Поймешь еще. Да не грузись, здесь это не принято.

* * *

Леся так и не вычислила, когда случилась та самая вечеринка, на которую ее звала Вика. Каждый день, точнее, вечер, кто-то заходил в их бунгало или они сами без особых приглашений и церемоний переступали чей-то порог. Иногда собиралась целая компания, жарились креветки, разливалось местное, довольно бесхарактерное пиво и журчали ручейки множества параллельных разговоров. Это была бесконечная стихийная вечеринка, похожая на сериал, который можно начать смотреть с любой серии и бросить в любом месте.

Местные жители в этом не участвовали. Они были дружелюбны, преимущественно бедны и очень заняты собственной жизнью. Приезжие для них представляли ценность исключительно как клиенты, пассажиры, покупатели – не более. Аборигены в свой мир никого не пускали, но и в чужой нос не совали. Хотя Леся пару раз перехватывала их осуждающие взгляды, дескать, шляются по миру странные люди, как будто у них своих островов нет. Но гости имели деньги, поэтому поведение аборигенов было лубочно-дружественным, резко отличным от российской враждебности к приезжим, которые «понаехали».

Леся читала множество околонаучных текстов про миролюбие буддизма, про влияние климата на национальный характер и прочую ерунду, обрекающую местное население на космическую гармонию и запредельное радушие, и теперь своим острым умом срезала эти доводы под самый корень. Она прекрасно понимала, что брендируют не только марки одежды и обуви. Брендируют целые страны, регионы, острова. Мощная индустрия создания смыслов на пустом месте присвоила острову бренд «гармония», что гарантировало спрос на мировом рынке туризма. Ведь в мире так не хватает гармонии, стало быть, это можно продать. И вот уже забыто, как относительно недавно воды, к которым так нежно склонились прибрежные пальмы, были красными от пролитой крови в ходе местного политического противостояния. Эту часть истории засунули на чердак, а на витрину выставили модный буддизм и космическую гармонию.

Среди приезжих преобладали русские. Один тянул за собой другого, пользуясь проверенной и безотказной техникой сарафанного радио. Интернет придавал этому процессу масштабность и размах, соблазняя фотографиями загорелых лиц на фоне игриво льнущих к воде пальм. Социальные сети работали буквально как сети, которыми ловились искатели новых ощущений и все той же брендированной гармонии. Банданы и шорты привлекали тем сильнее, чем слякотнее и холоднее становилось в России. Колония русских росла, как снежный ком. И, как снежный ком, была непрочной, таяла под солнцем, которое начинало согревать российские просторы. Сезонность, временность была самой постоянной характеристикой этого сообщества. В быту сновали фразы: «Если кто уезжает, я плиту себе заберу», «Никому шкаф не нужен? Почти целый. Мы на той неделе отчаливаем».

Иностранцы здесь тоже были, но немного. То ли русская колония забивала ростки интернационализма, то ли иностранцы искали более экстремальные варианты свободы. Может, местная жизнь казалась им слишком цивилизованной и хотелось более рафинированного единения с природой. А те, кто был, быстро переходили на «английский интернациональный», сплющивая язык Шекспира до лексики базаров и жестикуляций. Это был тот редкий случай, когда Леся почувствовала, что неплохо говорит по-английски.

Лесю пьянило от зыбкости этой жизни. На Большой земле, как здесь называли места исхода, люди вступали в ипотеку и тянули эту лямку со словами о будущем счастье, заботились о кредитной истории, о послужном списке. А тут жили под тиранией момента, здесь и сейчас. Как бабочки: недолго, но ярко. Леся жадно вслушивалась в истории этих людей и очень быстро распределила приезжих на несколько категорий.

Первая группа – это молодые люди, часто с маленькими детьми, которые, пользуясь случаем, отложили серьезную жизнь на потом. У них пока ничего нет. Они знают, что впереди их ждут корпоративные будни, добропорядочность и размеренность. Их скулы заранее сводит от скуки, но соскочить с этого маршрута им страшно. Они внутренне подписались на него, заранее смирились с его неотвратимостью, но, как дети, оттягивают момент наказания. Остров для них – временная пауза. Обычно крайней точкой, дальше которой тянуть нельзя, выступает поход ребенка в школу. Такие родители стоят на школьной линейке первого сентября, как на траурном митинге.

Леся познакомилась с такой парой – Гошей и Ритой – на одной из вечеринок. На Большой земле Рита сидела в декретном отпуске, а Гоша работал, пока фирма не распалась. На прощание он получил немного денег и обещание позвать его, если что-то наклюнется. Но нынче в России плохой клев. Полученных денег хватало на скромную жизнь в Москве с перспективой бытовых ссор и паникой от затянувшейся безработицы или на относительно обеспеченную жизнь на острове, где от всех проблем их отделял целый океан. Они выбрали второе.

– Не страшно было? – допытывалась Леся.

Она вообще непрерывно расспрашивала, как бы примеряя ситуацию на себя, прикидывая, смогла бы так или нет.

– Если не сейчас, то когда? Потом уже не дернешься, поздно будет. Последний шанс, можно сказать, использовали, пока ребенок маленький, – объяснил за двоих Гоша. Рита молчала и кивала в знак согласия.