скачать книгу бесплатно
– Мне легче было, выбирать не пришлось. Когда нет выбора, жить легко, – засмеялся Серый.
Засмеялся как-то окончательно, давая понять, что лимит откровенности на сегодня исчерпан. И так много сказал неожиданно для самого себя. Леся благодарно сжала его руку. Пальцы были теплые и твердые, надежные. «Вертолетик» унялся, пошел на снижение и благополучно приземлился, как будто его пилот слушался команд Сергея. Леся облегченно засыпала под ритмичное похлопывание Сергея по ее плечу через натянутое до подбородка покрывало.
А когда проснулась, была ночь. В свете луны различался профиль Сергея. Он не ушел, смотрел на океан так сосредоточенно, как будто впервые его видел. Леся потянулась к нему благодарно и доверчиво. И он бросил луну, бросил океан. Ради Леси.
* * *
Вика тактично переночевала у Риты, чему та была искренне рада. Рита тосковала без Гоши, который улетел на поиски нового гнезда, новой точки в их кочевом маршруте. Молодые люди посчитали, что засиделись на одном месте, и чудная возможность бесконечного путешествия становится все призрачнее: ребенок растет, скоро вынуждены будут бросить якорь. А как же «бороздить просторы»? Когда еще случится радостно попеть «мы едем, едем, едем в далекие края»? Словом, жажда к перемене мест требовала утоления. И действительно, если просто жить на одном месте, то почему на этом острове, а не дома? Ну океан, ну тепло… Но дома тоже есть свои плюсы. Родители, друзья, работа, в конце концов. И если начинать сравнивать, то можно впасть в глубокую задумчивость и даже поставить под сомнение весь этот проект. Но если непрерывно переезжать с места на место, с одного острова на другой, пересекать границы и проливы, кружиться в гуле вокзалов и портов, обживаться в гостиницах, в съемных квартирах, в бунгало, радоваться, что багаж не подмок, а на новом месте чистая плита, что таксисты здесь берут меньше, а продукты дешевле, что днем здесь жарче, зато комаров меньше, то все вопросы снимаются. Новые пейзажи и новые обои симулируют перемены в жизни, ее напор и полнокровность. Суета переезда дает чувство движения. Просто движения – без цели, без смысла. Кому, как не Вике, было это знать.
Но сейчас отъезд Гоши был очень кстати. Она пока поживет у Риты. Пусть Леся переживет любовное приключение. То, что оно ничем не закончится, Вика не сомневалась. Чем больше у нее был стаж любовных историй, тем меньше иллюзий по поводу их красивых концовок. Сама она давно уже не испытывала никаких романтических чувств. Израсходовала свою восторженность, исчерпала до дна. Наверное, слишком неуемно ее тратила.
* * *
Леся видела сны про свою гордую решимость расстаться с институтом и никогда не расставаться с Сергеем. Это были сны наяву, когда в полудреме еще можно направлять сюжет, придумывать забавные подробности. Потом приходил настоящий сон, и кино заканчивалось. Было просто темно. А еще спокойно и радостно, как после просмотра душевной мелодрамы со счастливым концом.
По маленьким кусочкам она сложила прошлое Сергея и начала притачивать к нему большие куски, настоящие глыбы придуманного будущего. Это в прошлом у него была сварливая жена и болезненный ребенок, а в будущем его ждет семейное счастье в Лесином исполнении. У нее же все для этого есть: квартира, столица, фигура, детородный возраст и даже место в последнем ряду жизненного партера. И всем этим она готова поделиться. Бери, не жалко. Только люби взамен. Это же так просто – любить такую замечательную Лесю.
Леся переехала к Сергею, как только вернувшийся Гоша вытеснил восвояси Вику. Ситуация напоминала эффект домино: Гоша возвратился к Рите, Вика – к Лесе, а Леся съехала к Сергею. В этой перестановке фигур слышался деревянный стук шахмат о доску в руках несдержанного гроссмейстера: фигуру – туда, фигуру – сюда, шах и мат. Вот только кто кому ставит мат, было неясно. А раз неясно, то и думать не о чем.
Теперь подруги виделись часто, но на бегу, мельком. И у обеих было чувство, что в этом беге они не притормаживают, а ускоряются, едва завидев друг друга. Вика избегала встреч, потому что знала, что на свете есть только одна тема, которая сейчас интересует Лесю. А что она ей скажет? Вдруг Леся начнет гадать, чем сердце успокоится? Слезами, конечно. Точно не маршем Мендельсона. Дело даже не в Сергее. Вика хорошо знала островную жизнь, ее магнетизм, который притягивал особую породу людей. Людей разных, но в чем-то очень схожих. Готовых к скитаниям, признающих тиранию момента. Расстраивать подругу не хотелось, поэтому при встрече она ускорялась, изображая срочные дела.
И Леся ее не останавливала, интуитивно улавливая, что в словах Вики не найдет опору. Леся ревниво оберегала свою мечту от чужого опыта. Вика – умная, родная, лучшая. Но сейчас все это лишнее. Сейчас лучше без нее.
Лесю не смущало, что Сергей говорил исключительно о настоящем и никогда о будущем. Самым отдаленным будущим для него был вечер сегодняшнего дня. И каждый раз это было очень качественное будущее, с весельем и умными разговорами, с основательными суждениями о главном, с острыми шутками, с ночными купаниями голышом, с выходом из океана по лунной дорожке. Но без продолжения, без развития. Как будто они идут не по восходящей спирали, а по кругу. Но ведь вдвоем идут, вместе, обнявшись. Разве этого мало? Сергею, похоже, хватало. А Леся добирала недостающее в своих мечтах, уравновешивала ими ситуацию, дотягивала ее до совершенства.
С утра Сергей уходил на работу, оставляя Лесю наслаждаться ее мечтой. В ней уже блестели обручальные кольца, плескались в океане совместные дети и звучали шины семейного авто, на котором они будут ездить к друзьям на шашлыки.
Работа Сергея состояла в бесконечных погружениях с аквалангом, чтобы снимать на видео подводные приключения неумелых туристов. Потом запись монтировалась, накладывалась музыка, пригодная для фильма о капитане Немо, и счастливые путешественники увозили на родину доказательство геройского отпуска. Хотя в момент погружения их раскоряченных тел глаза пучились от ужаса, а некоторые даже крестились перед прыжком. Только ради фильма они готовы были вынести муку подводного страха.
Леся попробовала с Сергеем спуститься под воду. Было страшно и красиво. Как будто она оказалась внутри огромного калейдоскопа, в котором стекляшки создают мерцающие витражи, каждый раз разные и зыбкие. Но страшно ей было больше. А вдруг воздух кончится? Или лямка лопнет и маска соскочит? И гнетущая тишина, как будто она оглохла. Наверное, со временем страх отпустит, привыкнешь к тишине, поверишь в прочность лямок. Но ведь и к красоте привыкнешь. Вместе со страхом уйдет и оглушительность красоты. Тогда зачем? Нет, она лучше на берегу подождет. И как-то это символично: мужчина возвращается из плавания к той, что ждет его на берегу. Леся из всех пор островной жизни тянула намеки похожести на семейную идиллию.
Эпизоды прежней жизни Сергея были настолько рваными, что Леся не могла склеить из них хоть какой-то связный текст. Он ничего не рассказывал о себе. Но Леся, как пчела, собирала заветное по капельке. Где-то мелькала фраза «Я тогда студентом был», и в Лесину копилку падало: учился в институте. Или он смешно показывал, как танцевал на его свадьбе одноногий сосед, и Леся ревниво отмечала в невидимом блокноте: был женат. Постепенно туда добавилось: работал на шахте, развелся, любит дочь. Да, еще (как она могла забыть?): «работал в вытрезвителе». Негусто, но Лесю это не расстраивало, ведь все лучшее – впереди.
Однако дни бежали, деньги у Леси таяли, а прекрасное будущее упорно отгораживалось от настоящего. Грань между ними не истончалась, а приобретала хронический характер. В уме начинал стучать счетчик. Как только Леся просыпалась, первой мыслью было: сколько дней осталось до конца отпуска? Десять дней. Потом девять, восемь… Нужно было или возвращаться, или телеграфировать об увольнении по собственному желанию. Или ждать, когда уволят.
Она молчала до последнего. Ну что она скажет? Собираешься ли ты на мне жениться? Нелепая фраза. Нелепая и жалкая, независимо от ответа. Давай проясним отношения? Звучит с оттенком скандальности и наезда. Как ты ко мне относишься? Только пионерского галстука не хватает. Есть ли у нас будущее? По-книжному слишком…
Ничего не придумав, Леся пришла на берег, где работал Сергей.
– У тебя сегодня как? Много работы? Меня снимешь? На память.
– С чего вдруг?
– У меня отпуск заканчивается. Мне уезжать пора.
И пауза. Пауза, наполненная надеждой, слабенькой, но еще живой. Леся ждала, что Сергей попросит остаться, что не отпустит, ну или хотя бы пообещает приехать. Пусть не приедет, но пообещает. Вместо этого:
– Понятно. Когда едешь?
– Завтра.
Снова пауза. «Только не заплакать. Какая же я дура, дура, дура!..»
– Олеся…
– Все нормально, я пойду.
– Давай поговорим. Надо бы раньше поговорить.
– Нет, не хочу, не могу… Гадские слезы. Не обращай внимания. – Леся пятилась, отгораживаясь от Сергея руками.
Это был напрасный жест, он не догонял. Стоял на месте, застыв как соляной столб. Взрыв мечты был такой силы, что Лесю будто контузило. Звенело в ушах, тошнило, мотало. «Только бы дойти до Вики…»
* * *
Вика ни о чем не спрашивала, только гладила по вздрагивающим плечам и повторяла: «Ничего, ничего, тс-с-с-с, все будет хорошо». А что и как будет хорошо, не объясняла. Словно баюкала несмышленыша. И от этого Лесе было еще хуже. Она ожидала Викиного темпераментного потрясения, ошеломления: «Как? Почему? Этого не может быть!» И непременного обличения: «Каков оказался!» И тогда Леся начала бы пересказывать любовную историю во всех деталях, во всех подробностях, штопать словами ту пропасть, которая возникла между ними в последнее время. И они вместе плутали бы по лабиринтам этой истории, пытаясь понять случившееся. Но Вика молчала и только баюкала Лесино горе. Выходит, что нет тут для Вики никакого лабиринта, все как на ладони. И только Леся была будто слепая. «Какая же я дура, дура!» – зло корила себя она.
– Вика, скажи честно, ты так и думала? Что так все кончится?
– Леся, а ты как думала?
– Значит, только я такая дура? А ты у нас умная? – Лесе захотелось поругаться с Викой, как будто та в чем-то виновата перед ней.
– Ты не глупая, а влюбленная. Иногда это одно и то же.
– Вика, ну почему так?
– Леся, пойми простую вещь. Ты – человек системы, даже если она тебе жмет в каких-то местах. А есть люди на обочине. Я, например. Семья – это тоже система. Тебе она нужна, а ему нет. Сейчас нет. Может быть, если бы вы встретились пять лет назад, все было бы иначе. Или пять лет спустя. Он же не одеяло, его за уши не удержишь.
– Да кто его держать собирался? Вика, ты не представляешь, как мне с ним хорошо было! Как будто мы с ним две половинки.
– И ему наверняка. Я же видела, как он на тебя смотрел. Но ты не хочешь понять и принять простую вещь. Мало быть половинками одного целого. Чтобы они соединились, им надо совпасть во времени и в пространстве. Куда ты возьмешь его в свою жизнь? Аквариумы чистить в память об океане? А ты как тут жить будешь? Через месяц потухнешь, я же тебя знаю. Потому что ты по сути своей – торпеда. Тебе цель нужна. А Сергей – не цель. Он человек, и человек умный.
– Что же этот умный мне ничего не объяснил?
– Боялся, наверное. Это не так просто – любимому человеку сделать больно. А может, надеялся.
– На что?
– Не знаю. На чудо, наверное. Может, к себе, к тебе прислушивался… Значит, чего-то не расслышал в себе. Или в тебе.
– Он ничего не сказал, вообще ничего. Понимаешь? Просто стоял и молчал.
– Он не говорит пустых слов, ты же его знаешь. Наверное, нечего было сказать. Не накопил пока. Может, скажет еще?
– И как мне теперь?
– Прими эту историю как дар, как любовь на сказочном острове. Не унижай ее трагедией – не позвал, не женился… Просто поблагодари за то, что это с тобой случилось, что это произошло.
Леся снова, уже в который раз, подумала, что беспутная, бесшабашная Вика как была, так и осталась ведущей в их отношениях: она направляет, расставляет вешки, разворачивает Лесины заносы. Как же много у Леси всего: мудрая подруга, любимый мужчина, сказочный остров!.. А она, дура, ревет. «Какая же я дура, дура, дура!» – в который раз за день повторила Леся. Слова вроде бы те же, но совсем другие, с другим смыслом.
* * *
Леся вернулась на работу загорелая и похудевшая. Это была не худоба, а стройность. Есть худоба изможденная, неприглядная. Так худеют женщины, от которых уходят мужья. А есть стройность, словно просушенная ветром, закрепленная солью моря, провяленная солнцем. В килограммах такое не поймать. Весы показывают ту же цифру, а глаза встречных мужчин сигналят о разном. Одним они говорят: я не виноват, в спасатели не гожусь, выплывай сама. У других просят разрешения пойти рядом, поспать сообща, пожить вместе. Чтобы заразиться счастьем, перетянуть его на себя. На Лесю стали смотреть так, как будто она могла спасти от несчастья.
Теперь можно было не ограничиваться творогом на завтрак. От более жирной и калорийной пищи настроение стало как будто умасливаться, неприятности в виде неработающего принтера или очередного начальственного абсурда соскальзывали с нее, как вода с промасленной поверхности. А когда к очередному награждению представляли шефа с набившей оскомину формулировкой «за вклад в развитие», Леся, от которой окружающие ждали уничижительной иронии, снисходительно улыбалась и говорила странное: «Стоит на крепкой ножке в красной одежке» или «Спрятались затейники в молодые ельники». Детские загадки о грибах звучали мило, но непонятно. Вердикт коллег был однозначен: «Вот что значит сходить в отпуск второй раз за год».
Мужчины в метро смотрели на Лесю с радостной внимательностью и отводили глаза, встретившись взглядом. И Леся знала, что это не гимнастика для глаз. Она и сама любовалась собой в оконном стекле вагона, улыбалась отражению и глушила мысль: «Видел бы меня Сергей…»
Старалась не думать о нем. Так сильно старалась, что думала непрерывно. Казалось, что весь мир против нее: стоит включить телевизор, как увидишь морскую даль. Переключишь – еще хуже: атласные спины аквалангистов. Выйдешь из дома и упрешься в бутафорскую пальму на крыльце безвкусного кафе с издевательским названием «Сказочный остров». Но Леся держалась, укрывая тоску паутиной дел.
Следом за Лесей через пару месяцев на Большую землю вернулась и Вика. В связи с неожиданностью приезда Викина комната оказалась занятой квартирантами. Жить ей было негде, и это означало, что жить она может где угодно. Например, у Леси.
Подруги выпили бутылку вина и вывернули друг перед другом душу. Но так, чтобы из потаенных кармашков их родственных душ не вывалилось самое заветное. Леся молчала про Сергея, ни слова, как будто и не было ничего. Ну или почти ничего. Так, ерунда, перешагнула и забыла.
Вика молчала про свои тревоги, про банкротство кочевого сценария жизни. Про свое одиночество и желание обрести дом. Про тяжелые сны, которые подкрадывались к ней под прикрытием пальм. Подумаешь, сон – пустяк. Проснулась, отмахнулась и забыла. Но не забывалось, не перешагивалось, потому и оберегалось от слов.
Ближе к ночи стали стелить постель, в четыре руки заправлять непослушное одеяло в пододеяльник.
– За уши держи, – скомандовала Вика.
У Леси задрожали губы, слишком это было узнаваемо. Встреча после разлуки, радость приезда, строптивое одеяло и команда «За уши его держи». Сколько усилий, и все напрасно. Где же то время, которое лечит? Может, те часы встали? Она отвернулась, чтобы не вовлекать Вику в свои воспоминания. Но подругу не обманешь.
– Сейчас. Я тут привезла тебе кое-что. Сергей просил передать. – Вика нырнула в сумку и вытащила маленькую тряпицу.
Это был холщовый мешочек с бесформенным содержимым. Леся взяла его, провела пальцами, прощупала. Внутри как будто горох – твердый, каменный… А может, ракушки? Нет, не похоже, нет пик-маковок, да и хрупкости нет. Сжала со всей силой – не хрустнуло. Специи какие? Неужели он думает, что она озабочена кухней? Нет, запаха нет. Хотя есть, но другой, не гастрономический, не пряный. Легкий и горький. Леся нюхала мешочек, оттягивая момент раскрытия его тайны. Тянула время, боясь напороться на банальность. Только бы не пошлые сувенирчики типа арабских бусинок с оком во всю округлость. А вдруг малюсенькие каменные слоники? Это же не пережить!.. Господи, чем же напоследок Сергей ее накроет? Разочарованием, обидой? Хватит гадать. Глубокий вдох, и резкое движение. Опрокинуть мешочек, взглянуть и не разреветься. Это же так просто: принять подарок, сказать спасибо, придумать, кому бы его передарить.
Леся высыпала содержимое себе в руку. Круглые бусинки не рассыпались, потому что были привязаны одна к другой, пронизаны ниточкой, проходящей через их сердцевину. Бусинки сморщенные, каменно-твердые, с едва приметным запахом. Высушенные плоды какого-то тропического растения или косточки островного фрукта?.. И цвет у бус теплый, кирпично-коричневый, как у подгоревшей на солнце рябины. Рябиновые бусы в тропическом исполнении.
– Как он? – коротко спросила Леся.
– Ничего. Шутит, что ледники тают, скоро острова затопит. Что пора кончать с островной романтикой. Если я что-то понимаю в жизни, он приедет. Когда-нибудь. Хотя понимаю я очень мало.
Леся гладила бусы и молчала. Счастье любит тишину.
Оторви да брось
Не получалось у Вики жить, как все.
Большинству людей нужно было напрягаться, собирать волю в кулак, чтобы куда-то сдвинуться, на что-то отважиться. Иначе можно весь день проходить в пижаме, мечтая начать новую, энергичную и интересную жизнь со следующего понедельника. А у Вики все было наоборот. Только сосредоточением воли, полным самоконтролем она была в состоянии обеспечить себе денек пресной жизни. Но стоило расслабиться, отпустить себя, как непременно выходил какой-нибудь фортель.
Так называла этапы ее жизненного пути мама, Ольга Петровна, уставшая волноваться за дочь и потому принимающая все как есть – спокойно и обреченно.
Это началось еще в школе. Если был хоть один шанс на тысячу, что выпивший звонарь позовет на колокольню «бить во все колокола», то выпадал он строго Вике. Для этого Вике ничего не надо было делать, просто идти по улице. И звонарь сам находил ее. Алкогольные пары достигали необходимой концентрации и принимали форму широкого жеста именно в ту секунду, когда Вика попадала в поле его зрения. Эта девочка всегда оказывалась в нужное время на нужном месте. Правда, по мнению Ольги Петровны, дела обстояли с точностью до наоборот: ненужное время и ненужное место притягивали ее дочь.
Ольга Петровна была в церкви только два раза. Первый – когда по просьбе оглушенных жителей района снимала с колокольни свою абсолютно счастливую дочь, и второй – когда стыдливо шепнула с порога спасибо всем иконам сразу по случаю получения дочерью аттестата зрелости. Ведь то, что Вика благополучно окончила школу, было настоящим чудом. А за чудо отвечают иконы, это их епархия. Так, по крайней мере, думала Ольга Петровна.
Конечно, иконы были ни при чем. Благодарить надо было Лесю, одноклассницу и подругу Вики. Леся тащила на себе Вику до школьного финиша с таким же упорством, как в советских фильмах солдаты несли на себе раненых командиров. С той лишь разницей, что раненые командиры всю дорогу просили: «Брось меня…» – хотя и не очень настойчиво. А Вика таких глупостей не говорила. Иногда только приободряла: «Потерпи, Лесенька, вот разлетимся после школы, тебе полегче будет».
Но Леся не торопила время. Ей нравилось учиться, не важно чему, зачем и у кого. Нравилось узнавать что-то новое, добывать знания из книг. Она была законченной отличницей, генетически заточенной под будущую научную карьеру. Так впоследствии и выйдет. Она была рождена рабочей пчелой и изменить своему инстинкту не могла.
А вот Вика была трутнем. Но ведь и трутни зачем-то рождаются. В пчелином улье все разумно, ничего лишнего. Значит, и они важны. Просто люди слишком глупы, чтобы понять высокую миссию трутней, их вклад в общую гармонию. Тем более люди, вооруженные марксистско-ленинским углом зрения.
Леся не понимала Вику, но обожала ее. За свободу и вседозволенность, недоступную для рабочей пчелы. В их тандеме, странном для окружающих, командиром и душой была Вика. А Леся, как Фурманов при Чапаеве, сдерживала ее порывы и прикрывала где только можно.
В качестве багажа во взрослую жизнь Вика взяла только подругу Лесю. Остальной багаж она оставила на пустыре за школой: горку учебников, портфель с многократно пришитой ручкой, обмахрившиеся тетради, обгрызенные ручки. Не домой же это барахло нести.
После школы Вика решила поступать в торговое училище. Точнее, так решила Ольга Петровна. А что? Станет дочь продавцом. Чем плохо? Опять же весь день на глазах у людей будет, под присмотром, меньше глупостей наделает. За ней, как говорится, глаз да глаз нужен.
Вике было все равно. Она только уточнила:
– Если в торговое училище пойду, ты от меня отстанешь? Точно? Точно-точно?
И пошла сдавать документы. Но по дороге в училище проголодалась. Съеденная на завтрак овсянка не оставила о себе ни доброй памяти, ни долгого чувства сытости. Зашла в дешевое кафе и купила что-то условно съедобное. Потом часто думала: а как бы все сложилось, не попадись ей это кафе? Или если бы на завтрак была яичница с беконом, а не овсянка? Это изменило бы ее судьбу? Но вышло так, как вышло.
В кафе было душно, однако все стоически терпели. Покорность обстоятельствам вообще была визитной карточкой большинства людей, к которому Вика не принадлежала. За ближайшим столиком толстая девочка старательно жевала блин, а мама с умилением промакивала розовый детский лоб розовым платочком. Наверное, блин был резиновый, потому что пот стекал ручьем. Вика сморщилась от этой картинки, вышла на улицу и села на ступеньках кафе. И начала быстро и энергично есть. Как дворняжка. Солнце, ветерок, еда, отсутствие ошейника – вот оно, собачье счастье.
Картинка была такой привлекательной, что вскоре у нее нашлись последователи. Молодые парни и девушки с рюкзаками и веселыми глазами составили ей компанию. На ступенях не осталось свободного места.
Толстая девочка, выходя из кафе, еле-еле нашла, куда воткнуть свою толстую ногу. А ее мама, не особо церемонясь, наступила Вике на платье, специально надетое по случаю похода в торговое училище.
Но Вика этого даже не заметила. Ее захватил разговор с ребятами. Оказывается, они едут куда-то далеко, чтобы вместе забесплатно ремонтировать какой-то храм. Чисто за еду. Это называлось волонтерством. Но Вика сразу поняла, что в их объяснении есть слова главные и неглавные. Главные слова – «далеко» и «вместе», а неглавные – «храм» и «бесплатно». Они не отказались бы за деньги ремонтировать коровник. Лишь бы ради этого надо было ехать далеко и вместе. Просто времена такие, что коровников в стране меньше, чем храмов.
Вика поняла, что торговое училище подождет. Она чувствовала то же, что Буратино, который по дороге в школу встретил кукольный театр. Ей надо было срочно влиться в эту компанию. И она влилась так же естественно, как ручей впадает в реку.
Ольга Петровна, как папа Карло, ждала ее из училища, а дождалась телеграмму: «Мама, не волнуйся, у меня все хорошо, я решила ремонтировать храм, вернусь, когда смогу». «Началось с колокольни, а закончилось храмом», – подумала Ольга Петровна.
И была неправа: ничего не закончилось, все только началось.
* * *
После храма был гараж, который переоборудовали под авангардный мини-музей. Как говорил духовный лидер этого проекта, минимализм площадей только подчеркивает широту творческих амбиций. Но этой широты не хватило, чтобы рассчитаться за работу. Денег не заплатили, и бригада вольных молодых людей растеклась кто куда.
Вику прибило к палаточному лагерю нудистов, где она хорошенько разглядела тела царей природы и поняла, какую цену человек заплатил за свою эволюцию. Неизгладимое впечатление произвела сцена, когда тощий мужичок гордо рубил дрова, воображая себя добытчиком огня, и при каждом ударе топора его член отчаянно встряхивался. Вика завороженно смотрела на это ритмичное покачивание и переживала, что член оторвется. Так она поняла, где у мужчин самое тонкое место во всех смыслах этого слова.
Потом дожди разогнали нудистов, и Вика оказалась на страусиной ферме. За неделю работы с ней рассчитались яйцами. Разумеется, страусиными. Одним яйцом можно было питаться несколько дней, но от второго уже тошнило. Вика пожалела, что хозяин не разводит баранов, к тому времени она очень соскучилась по мясу. Тогда Вика решила вернуться домой. Страусы ее порядком разочаровали. Они не прятали голову в песок, как было обещано молвой, и не пытались проломить головой бетонный пол вольеров. То есть с ними было скучно. А скука – это последнее, с чем Вика готова была мириться в жизни.
На билет домой денег не было. С удивлением Вика поняла, что ее передвижения завели ее довольно далеко. Попытка продать страусиное яйцо ни к чему не привела. Оно оказалось неликвидным товаром. К тому же Вика подозревала, что яйцо протухло.
Тогда она согласилась постоять за деньги в каком-то гражданском пикете. Против чего был протест, Вика не запомнила. Но протестовала весело, выкрикивая лозунги собственного производства: «Любовь побеждает все, кроме бюрократии!» или «Взятка – не картошка, не выбрасывай в окошко!» Со взяткой-некартошкой получалось как-то бестолково, но Вика знала, что вопиющая глупость запоминается лучше всего. Этому ее научила телевизионная реклама.
* * *
Викины веселые кричалки действительно запомнились. В итоге ей предложили примкнуть к бригаде политтехнологов. Вместе с ними она оказалась в небольшом сибирском городке, чтобы помочь его жителям выбрать самого лучшего мэра. Там Вика вдоволь наелась оленины и жирного муксуна. Там же поняла, что это последние выборы в ее жизни. Даже наперсточники на вокзальной площади показались бы образцом порядочности по сравнению с политтехнологами.
Когда Вика увидела кандидата в мэры, которого прислали из Москвы, она решила, что избирательную кампанию они уже проиграли. Пора паковать чемоданы. Его не выберут ни за что и никогда. По сибирскому городу ходили хмурые мужики, спасающиеся от мороза и скуки водкой, а кандидат предпочитал исключительно виски, ну в крайнем случае – бренди. И он не мог отличить оленину от говядины. Зато умел носить костюм и угадывать по запаху марку парфюма.
Но вместе с этим щеголем прислали серьезные деньги. Не те, которые были на счете избирательной кампании и за которые надо было отчитываться перед временами бдительным государством. А настоящие – живые и хрустящие, хранящие тепло человеческих рук. То есть наличные деньги в коробках. Коробки заперли в подсобке штаба, и работа закипела.
