Вы не подскажете дорогу к сердцу?

– Так ведь… – замямлил Богомолов, поднимая чертежи с пола, – …трубы-то некондиционные. – И, набравшись смелости, добавил: – Сплошной брак! Они же все полопаются. В первую же зиму!

– А тебя это волнует? Слушай, ты где работаешь? В «защите прав потребителей»? Я тебе за что деньги плачу? – Распаляясь, Олег Олегович даже начал привставать из-за стола, опираясь на него могучими кулаками. Вид его был грозен.

Не успела дверь захлопнуться за оплеванным технологом, как у гендиректора вдруг начало стрелять в ухе, да так, что каждый выстрел отдавался даже в самых дальних уголках головы. Такого с ним никогда раньше не бывало. Плотная «ушная канонада» продолжалась еще какое-то время, постепенно уступив место отдельным, но всё еще болезненным «артиллерийским залпам». Однако и в «контуженном» состоянии Олег Олегович не прекращал работать.

* * *

Разговор с прорабом О. О. начал с тирады, которую здесь лучше не приводить. Вместо «здрасьте».

– Виноват. Исправлюсь. Только это какой-то бунт настоящий. Они объявили забастовку! – не обидевшись, доложил тот с досадой.

– Кто они?

– Строители-узбеки.

– Какую еще забастовку? Ты в своем уме или нет?

– Натуральную, Олег Олегович. Они требуют, чтобы им немедленно выплатили обещанное. Петицию накатали, профсоюзом пугают. Шумят, говорят, что будут жаловаться президенту. Работать отказываются!

– Жаловаться? Пусть пожалуются в миграционную службу! Там их быстренько возьмут в оборот. Посидят с недельку в накопителе и на родину поедут. Под конвоем. С билетом в один конец. Они ведь у нас, если я не ошибаюсь, нелегалы?

– Вот они и бузят! Не хотят, мол, быть нелегалами. Оформляйте нас, говорят, как положено.

Рот гендиректора скривился в некрасивой гримасе – не то от злости, не то от боли: видно, опять прострелило левое ухо. Он даже не закричал, как это обычно с ним бывало, а по-змеиному зашипел:

– Слушай сюда, прораб. Со стройплощадки никого не выпускать. Обедом не кормить. Туалеты заколотить гвоздями. Теплушки запереть. Пока не образумятся. Время пошло!

– А как быть с этой, как ее… петицией?

– Засунь ее себе знаешь куда! – взорвался О. О. – Паспорта не отдавать! Деньги не платить! Самых разговорчивых переписать! Приеду с командой крепких ребят-волкодавов, они у меня вмиг забудут идеалы профсоюзного движения. Всё, сладкий мой! Всё!

О. О. что было сил шарахнул кулаком по столу. От этого удара павшаяся под руку баночка со скрепками разлетелась вдребезги, а скрепки дождем рассыпались по столу. Странное дело, но вместе с ними разбилось на мелкие осколки и изображение прораба, уже попятившегося к выходу. Картинка в глазах у генерального словно покрылась тысячами мельчайших черточек, придавших всему, что находилось перед ним, вид потрескавшегося зеркала.

«Как будто специально все сегодня норовят вывести меня из себя! – причитал в мыслях Олег Олегович, оставшись один. – Ну ничего, сейчас всё уляжется, вот тогда и посмотрим, чья возьмет!»

* * *

Кристина просунула в дверь свою аккуратненькую белокурую головку. О. О. знал, что внутри этой головы не было практически ничего, но это с лихвой компенсировали трехсантиметровые чарующие ресницы и ярко-красный чувственный рот. Не говоря уже о формах, от одного вида которых гендиректор забывал обо всём на свете.

– К вам гость, – нежным голоском объявила Кристина. – Говорит, что он ваш школьный друг.

– Он разве записывался? У меня в графике никаких гостей не значится. Вот моду взяли! Тут вам не общественная приемная! Не-ет, пора наконец навести порядок. Где Дмитрич? Где охрана? А ты куда смотришь?

– Он говорит, что вы с ним знакомы с детства, а пришел он по личному вопросу.

– Что за ерунда? По какому такому личному? Как фамилия?

– Добролюбов. Анатолий.

– Не знаю я никакого Добролюбова. Так этому гаденышу и скажи. Обознался, скажи. Перепутал. Пусть убирается к дьяволу.

О. О., конечно же, вспомнил Тольку, с которым просидел за одной партой все восемь лет школы, пока не ушел в ПТУ. Он слышал о том, что у Толяна в последнее время плохи дела, что кредиторы поставили его на счетчик и что, испробовав всё что можно, теперь он разыскивает старых друзей в надежде одолжить деньги. Крупную сумму.

Генеральный поморщился и выкинул славного, но невезучего однокашника Толю Добролюбова из головы, как он обычно делал с проблемами, которые мешали ему жить и работать. Как у него это получалось, неизвестно. Но этот талант он развил в себе почти до совершенства. Правда, сегодня операция забывания прошла не так гладко, как всегда. Перед глазами вдруг опять поплыли радужные круги, и Олегу Олеговичу пришлось посидеть минут пять с захлопнутыми наглухо веками, прежде чем он смог вернуться к своим важным делам.

* * *

В углу за столиком гендиректора строительной фирмы поджидал мрачного вида субъект с бритым наголо квадратным черепом.

– Здорово, Сковородкин!

– Тише… Я же просил. Что за фамильярность? Я уважаемый человек, меня здесь многие знают, моя деловая репутация и положение в обществе…

– Ладно, кончай фуфло толкать. Я к тебе по делу.

– Что опять?

– Не опять, а снова. Выселяем из центра старичков. Видишь ли, несправедливо получается: занимают огромные квартиры в престижных сталинских домах, а у самих на оплату коммуналки не хватает. И съезжать не хотят. Ни себе, ни людям. Элитное жилье должно служить народу! Бабки у этого самого народа водятся, а значит – жилплощадь надо освобождать. Короче, давай им пообещаем квартиры в твоем долгострое.

– Что ты, Червонец? Нет-нет, это невозможно. С этим домом у меня кое-какие проблемы, там конь не валялся. До приемки и вселения, как до Луны.

– Ну вот и хорошо! Пока дом достроится, старички уже с копыт долой. Стало быть, никому ничего давать не придется.

– Погоди, а где же они всё это время жить будут, пенсионеры эти твои?

– Это уже моя забота. Я дело говорю, Сковородкин. В долгу не останусь, ты меня знаешь.

– Я же просил… Скротум. Олег Олегович Скротум.

– Не кипятись. Ну что, по рукам?

О. О. помолчал, прикидывая что-то в уме.

– Какова моя доля? – Тон изменился на сугубо деловой.

– Вот это другой разговор. По лимону за каждую двушку.

– Не уважаешь, Червонец. Дело-то подсудное!

– Можно подумать, что бизнес свой ты ведешь в полном согласии с законом. Добро, о цене сговоримся. Так ты не против?

Гендиректор огляделся вокруг, проверяя, не слышит ли кто их беседы. И надо же так повернуться, что поясницу вдруг парализовал страшный приступ радикулита. Он едва не вскрикнул от боли.

– По глазам вижу, что не против, – радостно ухмыльнулся бритоголовый. – Вот что, мне валить надо. Приходи в субботу в баню, там все спокойно перетрем. Ну, бывай, как там тебя теперь звать-величать – Скромный? Скрытный? Скорбный? Никак не могу запомнить.

Жутковатый собеседник ушел, оставив Олега Олеговича наедине со своей одеревеневшей поясницей. «Нет, так много работать нельзя. Совсем себя загнал». Он заказал стакан виски. Выпил залпом.

В машину забрался с трудом. Расположился на заднем сидении полулежа, так было еще более или менее терпимо. Но, на счастье гендиректора, когда водитель подруливал к офису, боль уже прошла. Слава Богу!

* * *

Много, слишком много дел у руководителя такой серьезной бизнес-структуры, какой была компания Олега Олеговича. Дела, дела. Проблемы, заботы – просто голова пухнет. На лице генерального директора проступила раздраженная усталость, когда он поднял глаза на вошедшего начальника финансового отдела Дебитова. Его мрачная физиономия и само появление в кабинете О. О. не предвещали ничего хорошего.

«Опять, гаденыш, с каким-то говном приперся», – подумал О. О., но вымучил из себя некую полуулыбку с полушуткой:

– Ну что, мой мармеладовый, какие романсы распевают нынче наши финансы?

Дебитов совмещал свою должность «финдиректора» с обязанностями главного бухгалтера фирмы. На этом настоял О. О. – «чтобы всё было в одних руках». Угрюмый Дебитов редко заходил к начальнику, предпочитая ровными штабелями раскладывать свои поленницы цифр на бумаге. Точно так же, в письменном виде, финансист получал от шефа инструкции, порой весьма сомнительного свойства. Самые деликатные – в запечатанных конвертах.

Бесхребетная исполнительность и безропотная покорность Дебитова, помноженные на профессионализм в деле бухгалтерского манипуляторства, служили тем самым идеальным сочетанием качеств, которое позволяло Олегу Олеговичу ловко проворачивать свои делишки и при этом чувствовать себя в полной безопасности. Но если Дебитов просил его принять, это означало одно: что-то было не так.

– У них документы. Дело пахнет керосином.

– И у нас документы, – парировал Олег Олегович. – А в них написано: строительство остановить. Экологи против. Вот пусть дольщики с ними и разбираются.

– Да, но тогда они хотят назад свои деньги.

– А денег им, сахарный мой, не видать как своих ушей!

В этот момент слева в груди что-то остро кольнуло. Потом еще. И еще. Стихло. Остался только дискомфорт, как будто на сердце повесили тяжелую гирю. Она тянула грудную клетку вниз и мешала дышать.

– А экологи не дрогнут? – с робкой надеждой в голосе спросил главбух.

В этот момент ему показалось, что О. О., как ретивый конь, сейчас встанет на дыбы и растопчет своими копытами несчастного Дебитова.

Но «конь» замер, как владимирский тяжеловоз. Рука схватилась за сердце. Прошло, наверное, секунд десять, прежде чем последовал ответ – на удивление спокойный, без надрыва:

– За те «фантики», которыми мы с этими экологами поделились, они в случае чего пойдут и сами отравят всю местность зарином. Иди, мой сладкий, иди. И дольщиков отправь куда следует.

«Мустанг» взмахнул свободным «копытом», указывая вдаль. Другим он тем временем продолжал бороться с гирей, что висела под пиджаком слева и не давала «арабскому скакуну» ни покоя, ни былой уверенности в себе.

* * *

– Едем сегодня вечером ко мне на дачу, – похотливо замурлыкал О. О., наклонившись к самому ушку уткнувшейся в компьютер Кристины. На экране широким веером расположился очередной пасьянс.

– Вы совсем обалдели, Олег Олегович. Ведь сегодня вечером обещали штормовое предупреждение. И потом… – она сделала невинные глазки —…это так неожиданно… Я даже не знаю…

– Чего ты не знаешь, глазированная моя? Ну чего ты не знаешь? Сходим в сауну, попаримся, понежимся в бассейне, выпьем «Шампанского». А потом я тебе такой шторм устрою шестибалльный!

– Ой, да что вы такое говорите, Олег Олегович, – продолжала ломаться Кристина. – Прямо в краску меня вогнали.

– Да уж тебя, соблазнительницу такую, вгонишь! Ну ладно, не сегодня – завтра. Сегодня я и сам что-то немного не в форме. Но завтра, плюшечка моя маковая, никаких отговорок!

– Тише, Олег Олегович, а то кто-нибудь возьмет и настучит вашей жене. Я подумаю, – лукаво обронила Кристина. Вильнув бедрами, она элегантно выскользнула из приемной, оставив на предложение босса однозначный ответ в виде недвусмысленного, без полутонов, удушающего аромата ее зазывных духов.

* * *

В Департамент строительства О. О. поехал один. Сам сел за руль внедорожника. Машины, как и собаки, часто бывают похожими на своих хозяев. Хамовато-туповатый вездеход с недобрым взглядом фар и свирепым оскалом радиатора очень напоминал монстровидного Олега Олеговича. А в потоке машин он и вовсе походил на какого-то тираннозавра посреди мирно пасущихся травоядных рептилий.

По дороге гендиректор привычно подрезал пару ничтожных легковушек. Поворачивая налево из правого ряда к зданию администрации, он на несколько секунд, нисколько не смущаясь, перекрыл всё движение. На последовавшее за этим недомогание в районе желудка О. О., довольный своей выходкой, особого внимания не обратил. Он, видно, уже смирился с тем, что сегодня просто день такой – то здесь кольнет, то там заноет. Гнусный день. Тем более надо на ком-то отыграться – да хоть на этих жалких частниках. Запрудили улицы города своими дерьмовыми «Жигулями»…

– Доброго здоровьица! – деланно просиял О. О., входя в начальственный кабинет.

– А-а, Олег Олегович, давненько, давненько не виделись. Что-то не жалуешь ты меня, не заходишь…

– Так ведь к вам, Петр Глебыч, не пробьешься. Оно и понятно – заняты государевыми делами. Не то что мы, грешные.

– Ну-ну, полно тебе, для старых друзей мои двери всегда открыты. А тебе тем паче давно следовало прийти, рассказать о своих успехах в бизнесе, радостью поделиться. Слышал, скоро новый дом сдаешь.

– Каюсь, Петр Глебыч, каюсь, затянул с визитом. Выплату налогов просрочил…

И О. О. ловким движением, как бы невзначай поставил портфель, с которым он вошел, под монументальный дубовый стол директора строительного департамента. Тот сделал вид, что ничего не заметил, но широкая улыбка, всё это время не сходившая с его упитанного лица, стала еще теплее.

– Налоги, дорогой друг, надо платить вовремя. Таков закон! Финансовая дисциплина превыше всего! Чем могу помочь? Какие есть проблемы?

– Нет-нет, Петр Глебыч, – залебезил О. О. – Всё в порядке, со всем справляемся. На расстоянии чувствуем вашу дружескую поддержку.

– Ну, тогда трудитесь дальше. Желаю удачи!

Выйдя из мэрии окрыленным, генеральный так размечтался, что, спускаясь с лестницы, неудачно подвернул ногу. Пришлось даже немножко похромать. Потом – ничего. Вроде обошлось.

Но в машине Олега Олеговича вдруг охватило необъяснимое беспокойство. И погода, как назло, начала портиться. Еще пять минут назад светило солнце, а тут поднялся ветер, да такой шквалистый, что даже под броней джипа О. О. интуитивно съежился и приподнял воротник. И двигатель запустил не сразу. Он сидел в каком-то оцепенении, прислушиваясь не то к надвигавшейся буре, не то к накатившим откуда ни возьмись отвратительным позывам рвоты. У гендиректора внезапно закружилась голова, его замутило и затошнило. На лбу выступила испарина.

Тут произошло нечто необычное. Олег Олегович вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. Как будто кто-то сидит на месте пассажира. Он боязливо скосил взгляд вправо. Соседнее сиденье пустовало. Но ощущение чьего-то присутствия от этого не прошло.

В эту самую минуту на мобильный телефон позвонили.

– Беда, Олег Олегович. На объекте кран упал.

– Что?! – Это было не восклицание, а сдавленный хрип. – Выезжаю. Сейчас буду.

Джип рванул с места, рассекая своей звериной мордой струи хлынувшего с неба ливня.

* * *

Когда О. О. на жуткой скорости влетел на стройплощадку, уже окончательно стемнело, а буря была в разгаре. Злополучная новостройка, озаряемая вспышками молнии, больше походила на съемочную площадку какого-то остросюжетного фильма. Глазам гендиректора предстала сюрреальная картина, достойная кисти Сальвадора Дали. Посреди двора, как поверженный Голиаф, на боку лежал строительный кран. Его надломленная стрела уткнулась в развалины погребенного под ее тяжестью недостроенного дома. Оторванная башня валялась поодаль. По всей этой зловещей декорации наотмашь хлестал проливной дождь. Вокруг не было ни души.

Мокрый с головы до пят, О. О. заковылял в сторону крана, прихрамывая на больную стопу. Он не совсем понимал, куда идет и что собирается делать. Но он шел и шел, не разбирая дороги, заплетаясь в месиве разбухшей грязи. Ноги сами несли его вперед. В какой-то момент хозяин стройки сделал неверный шаг, поскользнулся и упал. Падая, он – вот ужас! – зацепился рукой за провисший кабель высокого напряжения. Раздался оглушительный треск, посыпались искры.

– О-о-о!!!

О. О. взвыл от боли. Он судорожно прижал к животу черную обугленную руку и согнулся, словно его перерезали посередине туловища. Попытался встать, но потерял равновесие и скатился в узкую глубокую траншею, вырытую для прокладки коммуникаций. В небесах на это ответили новой вспышкой молнии. Словно бесстрастный мастер по свету включил на мгновение мощный прожектор, чтобы показать зрителю всю трагичность случившегося.

Раненый открыл глаза. На него спокойно смотрел маленький лопоухий мальчик с небесно-голубым взглядом. В этом детском облике любой внимательный наблюдатель опознал бы будущего Олега Олеговича. Таким он, наверное, запечатлен на старых школьных фотографиях.

В этом взгляде не было ни гнева, ни осуждения, но не было в нем и жалости. И сострадания. Быть может, лишь недовольство, что всё так вышло. Но от этого взор становился еще более строгим и неотвратимым. Даже жестоким. В детских ручонках парнишка крепко сжимал окровавленные клещи – страшное орудие пыток.

– Ну здравствуй, Олег. Вот мы и встретились. Ты не узнал меня? Я – твой ангел.

– Так это ты мучил меня всё это время? Мучил вместо того, чтобы хранить меня? За что? – взмолился О. О. – И сейчас ты опять… опять делаешь мне больно?

– Я хотел, чтобы ты одумался, – тихо ответил мальчик. – Я долго просил тебя об этом. Я берег тебя, защищал тебя и продолжал уговаривать. Я снова и снова выгораживал тебя, скрывая от Бога твои грехи. Я отводил от тебя беду и сызнова принимался умолять, убеждать. Но у меня ничего не получилось. И тогда я стал подавать тебе другие сигналы. Я стал наказывать тебя за каждый проступок. Как ты мог не услышать меня? Как ты мог так меня подвести?

– Тебя? Да кто ты такой после этого? Гаденыш! Щенок! Я ненавижу тебя! Я проклинаю тебя! Какая же ты мразь! Да я сейчас тебя просто уничтожу!

Превозмогая боль, О. О. из последних сил вытянул вперед обезображенную руку, пытаясь схватить мальчишку за шиворот. Но только загреб воздух: ангела-мучителя рядом уже не было.

Кто-то снова чиркнул в небе огромной зажигалкой, напоследок осветившей апокалиптический хаос стройплощадки. Кривляка-молния наглухо застегнула небосвод, и захлебнувшуюся в потоках воды землю окутала тьма. Гомерическим хохотом грянул заключительный аккорд грома. Дали занавес.

Бонусные мили

Не ветшай, моя нить.Пригодится для рубища.Мне б пора оценитьНе любимых, а любящих…Автора не могу вспомнить

Покупаю билет на самолет. Из окошка, как из иллюминатора, высовывается милая девушка.

– Хочу вас поздравить: вам полагаются бонусные мили.

– ?

– Они будут накапливаться на специальной карте клиента нашей авиакомпании, которую я вам сейчас оформлю.

– Неужели так много летаю?

– Да нет, я бы не сказала.

– А за что тогда? За какие такие заслуги? – улыбаюсь.

– За любовь. Вас любили или вас любят. В нашей авиакомпании теперь новая система: тем, кого любят, причитается премия.

– Интересное дело! Спасибо, конечно, получать подарки всегда приятно. Только, простите… – Я даже несколько растерялся.

– У вас какой-то вопрос?

– А… как ваша авиакомпания узнаёт, кого любят, а кого нет?

– Новейшая компьютерная программа. Технология, основанная на обработке огромного количества персональных данных, получаемых из многочисленных источников. Наше ноу-хау.

– Ну, хорошо, – меня продолжало распирать любопытство. – Допустим, вы всё про всех знаете, хотя вопрос, надо сказать, касается частной жизни и даже… – Я пытался подыскать нужные слова. – Я хотел сказать, не только отношений, но и внутреннего состояния. Любишь или не любишь, любит или не любит – это ведь так…

– Неоднозначно? – помогла девушка в иллюминаторе. Ей, в отличие от меня, похоже, всё было предельно ясно.

– Именно! А кому сколько бонусных миль начисляется?

– Кого больше любят, у того и больше бонусов.

– Фантастика какая-то! – не унимался я. – А вам-то, вашей авиакомпании это зачем надо?

– Меняем мир к лучшему. И заодно повышаем качественный состав наших пассажиров.

* * *

Ехал домой с билетом на самолет и новой бонусной карточкой, а сам всё думал – что это за новая система такая? Мысли в голове путались. Недоумение сменялось то радостью, то тревогой. Вдруг это какой-то «лохотрон»? Или просто розыгрыш? Но на каждом витке работы мысли возвращалась радость. В какой-то момент она безраздельно овладела мной. Теперь я думал только про любовь…

Узенькая комната, во всю комнату – кровать. Полумрак. Мы самые близкие друг для друга люди. Ты утешаешь. Ты подпеваешь. Ты скажешь. Ты ляжешь. Ты укроешь. Ты настроишь. Ты услышишь. И нет тебя ближе. Ты будишь. Ты шутишь. Да, конечно, это любовь, что это может быть еще?

Другой дом, и ты – другая. Ты дышишь. Ты пишешь. Ты провожаешь. Ты всё это продолжаешь. Я был горяч, я был незрел, а ты – не по годам мудра. Я не с тобой, я постарел, но ты желаешь мне добра. И это, видимо, тоже любовь.

Простенькая гостиница. Какая-то другая планета, на которой живешь ты. Ты ожидаешь. Ты оживаешь. Ты зажигаешь. Ты заряжаешь. Я говорю. Я себя корю. Я себя дарю. Боготворю. Ты сокрушаешься. Ты соглашаешься. Ты смеешься. Ты сдаешься. Ты просыпаешься. Ты прикасаешься. Ты улыбаешься. Ты удивляешься. Что же это такое, если не счастье?

Необжитая квартира. Свежий ремонт. Повсюду громоздятся торосы коробок. Какие-то вещи, гладильная доска. Ты гладишь. Ты плачешь. Ты варишь. Ты веришь. Ты ворчишь. Ты молчишь. Ты ворожишь. Ты дорожишь. То ревешь, то зовешь. То терзаешь, то спасаешь. То колдуешь, то лютуешь. То на газ жмешь, то века ждешь. То со мной рвешь, то лишь мной живешь…

Вечер в дорогом ресторане. Ты сияешь. Ты пленяешь. Ты приглашаешь. Меня окружаешь. Меня разрушаешь. Меня возвышаешь и низвергаешь тут же. Ты голову кружишь, одним лишь взглядом обезоружишь. Ты любишь, дружишь. Но это уже не ты.

Летняя дача. Пришли друзья. Ты вяжешь. Что скажешь? Конечно, ты всех уважишь. Всех очаруешь. Ты ведь тепло даруешь! Ты вертишься. Не сердишься. Гостей принимаешь. На стол накрываешь. Ты верный товарищ. Пристроишь. Накормишь. Сама покорность. Ты – моя гордость. Или это опять не ты?

Наш старый дом, нас приехали навестить взрослые дети. А я смотрю на тебя и не верю, что это ты. Ты подметаешь. Ты напеваешь. Ты понимаешь. Ты обнимаешь. «Ты такая сейчас хорошая, я хочу тебя знать такою…»

Большой особняк с потрескивающим камином. Кто ты? Ты танцуешь. Ты ликуешь. Ты воркуешь. Ты целуешь. Я уйду – ты тоскуешь. Скажи, за что мне эта радость?

Залитая солнцем спальня. Ты ходишь. Ты холишь. Ты хочешь, чтобы я вставал. А я сплю. Я люблю. Я хочу спать и знать, что всё это будет со мной опять. А ты опять шутишь. Опять меня будишь. И я точно знаю: ты – будешь!

* * *

Годы пронеслись в многочисленных делах и заботах. Перемещаясь в пространстве по воздуху, я по инерции предъявлял свою необычную бонусную карту, но долгое время не удосуживался заглянуть за ее пластиковый фасад. Каково же было мое удивление, когда в один прекрасный день я случайно обнаружил, что призовых километров за прошедший период заметно прибавилось, но на перелеты они не списывались. Просто лежали там аккуратненько, заботливо аккумулировались, терпеливо накапливались, ожидая своей очереди. Своего часа.

И тут я задумался: а чего, собственно, ждет администратор этой странной карты с бонусными милями в награду за любовь? И в какой путь он меня готовит? К какому это путешествию мне понадобятся дополнительные резервы? Куда и когда мне предстоит отправиться? Загадочная, прямо скажу, история. Но с годами я, кажется, начал ее понимать.

И чур не халтурить!

Я не обязан Вас любить. Больше того: Вы можете даже быть мне неприятны. Но Вы – часть моей жизни, моей личной истории. Вы были в моем прошлом, вошли туда, пусть даже мимолетно, случайно, хотя бы мельком прошмыгнули. Перебежали через дорогу, по которой я брел, проживая свою жизнь. Где-то невзначай пересеклись со мной, перебросились парой ничего не значащих фраз, по воле провидения сидели за одним столом, ехали в одном купе, смотрели один спектакль… Но Вы всё равно – уже свидетель. Даже нет – соучастник моей биографии.

Вы ничего не делали или делали что-то, о чем мне не хотелось бы вспоминать, но стали персонажем моей кинохроники, моим невольным соавтором. Друг, сделавший подлость, девушка, сказавшая мне «нет», сослуживец, оказавшийся гадом, начальник-самодур, попортивший мне немало крови… Зачем вы мне, вы, тени из прошлого? Вы, люди, которых я уже никогда – и, пожалуй, слава Богу – никогда больше не увижу? А память, мерзкая брюзга, будто нарочно, будто назло всё выводит на экран подсознания ваши образы, всё прокручивает в моем мозгу связанные с вами эпизоды. Куда от вас деваться? Что с вами делать? Выставить вон?

Нет, выходит, что вы мне необходимы. С вашей помощью я подтверждаю самому себе правдивость того, что случилось со мной. Реминисценциями о вас, как говорят ученые дядьки, легитимирую сам себя: раз там был этот хмырь, значит и я, запомнивший его, тоже там был, значит, это всё правда. Да и как по-другому докажешь, что прошедшее – это не вымысел, а реальность, просто исчезнувшая?

Есть в этих дневных кошмарах и некая сатисфакция. Я прошел через вас, не сломался и пошел дальше. И вот я здесь, в отличие от некоторых.