Фердинанд Мари де Лессепс. Его жизнь и деятельность

За этим объявлением последовал адрес муниципальных властей Чивитавеккьи, в котором выражалось доверие к лояльности Франции и ее покровительству свободе, впрочем с оговоркой – обратиться в противном случае ко всем европейским державам. Совсем иначе взглянули на французскую экспедицию римское национальное собрание и правительство в лице триумвирата Маццини, Саффи и Армелини. Извещенные о приближении французского корпуса, они заявили в Чивитавеккью, что нельзя принять дружелюбно вмешательство, казавшееся вначале враждебным, и предлагали городу сопротивляться до последнего. Было, однако, уже поздно. Французские войска уже расположились лагерем на площади Чивитавеккьи. Впрочем, внешние знаки солидарности были сохранены. Караульную службу несли отчасти французские, отчасти римские солдаты, на площади посадили “дерево свободы” и на вершине его водрузили трехцветное знамя Франции и знамя итальянской независимости.

25 апреля, в момент, когда французские войска высаживались в Чивитавеккье, римское собрание обратилось к генералу Удино со следующим протестом:

“Римское собрание, взволнованное угрозой занятия республиканской территории, убежденное, что это занятие, не вызванное отношением Рима к Франции и которому отнюдь не предшествовало какое бы то ни было извещение со стороны французского правительства, может иметь последствием анархию в стране, теперь спокойной, хорошо управляемой и опирающейся на сознание своих прав и согласие своих сограждан; что это занятие нарушает в то же время права людей, желания французской нации, выраженные в ее конституции, и братские отношения, которые должны связывать две республики, – протестует во имя Бога и народа против этого неожиданного нашествия, объявляет свое твердое решение сопротивляться и возлагает на Францию ответственность за все последствия”.

Появление этого протеста вполне оправдывалось положением дел. Занятие Чивитавеккьи оказалось только первым актом французского вмешательства, а главной целью его было занятие Рима. Это стало вполне очевидным после воззвания Удино на другой день по высадке французов в Италии.

“Римские граждане! – говорилось в этом воззвании. – Корпус французской армии высадился на вашей территории. Он не имеет целью ни причинять вам притеснений, ни навязывать вам правительства, нежелательного для вас. Напротив, он намерен охранять вас от серьезнейших несчастий.

Политические события в Европе делают неизбежным появление иностранного знамени в столице христианского мира. Французская республика, внося свое знамя раньше других, выражает тем блестящее доказательство своей симпатии к римской нации.

Примите нас как братьев, мы оправдаем это имя. Мы будем уважать ваши личности и имущество, мы покроем все ваши издержки и таким образом договоримся с существующими властями, дабы наша временная оккупация не причинила вам никакого стеснения. Мы будем уважать военную честь ваших войск, повсюду присоединяя их к нашим для обеспечения порядка и свободы.

Римляне! Мое личное расположение принадлежит вам, если вы послушаетесь моего голоса. Если вы доверитесь моему слову, я всецело посвящу себя интересам вашего прекрасного отечества”.

Между тем намерение Римской республики сопротивляться становилось все более несомненным. В положении французов тоже происходит перемена. В Чивитавеккье объявили осадное положение, заняли крепость, обезоружили итальянский гарнизон и арестовали сто пятьдесят ящиков с ружьями, которые направлялись в Рим. В то же время муниципальным властям запретили собираться для политических обсуждений. На этот раз протестуют уже в Чивитавеккье… Префект Мануччи издал прокламацию, в которой указывал на несогласуемость мирных заявлений с последними мерами Удино, и заявил, что уступает только силе. Вслед за этим Мануччи был арестован и заключен в крепость, потому что французы перехватили его переписку с римскими властями.

Готовилось наступление на Рим. Из Гаэты, где находился папа Пий IX, писали, что французов встретят в Риме с распростертыми объятиями, а триумвиры, со своей стороны, обещали энергичное сопротивление. Что касается Удино, то он больше верил первому, чем второму, и 30 апреля подступил к столице республики. Однако ожидания генерала не оправдались: римляне, с помощью Гарибальди, оказали такое сильное сопротивление, что французы отступили с потерями.

Весть об этом подняла в Париже целую бурю. Национальное собрание грозило свергнуть не только министерство, но самого президента республики, будущего императора Наполеона III. Как показали дебаты, собрание допускало занятие Чивитавеккьи даже силою, но затем предполагало выжидание, а не поход на Рим. Поэтому оно пригласило правительство принять необходимые меры, чтобы экспедиция в Италию не отклонялась более от поставленной цели. Таково же было и мнение Одилона Барро.

“Движимые этим чувством, – говорил он, – чтобы узнать истинное положение вещей от лиц беспристрастных, чтобы внести на самый театр действий экспедиции истинное выражение мысли национального собрания и правительства как относительно цели, так и относительно характера, который должна, до конца и при всех обстоятельствах, сохранять французская экспедиция, мы посылаем, по решению кабинета и по совету правительства, человека, пользующегося полным нашим доверием, испытанного нами в тяжелых обстоятельствах и всегда служившего делу свободы и человечества, – господина Лессепса, если вам угодно знать это имя”.

Действительно, Лессепс не отказался от этого поручения, хотя положение его в Италии обещало быть нелегким и к тому же стесненным той инструкцией, которою снабдило его министерство иностранных дел. Эта инструкция предписывала ему наладить отношения с Римской республикой, избегая, в то же время, всякого выражения, которое могло бы дать повод этой республике предполагать, что Франция признает ее как государство. Необходимо было, наконец, избегать всего, что способно было вызвать неудовольствие папы. А между тем его святейшество еще ничего не высказал до этого времени относительно того, какого образа правления рассчитывал он придерживаться на случай своего возвращения в Рим в качестве государя, и, по-видимому, желал возвратиться к тем порядкам, которые привели его к бегству из Рима. Таков был гордиев узел, который приходилось распутывать Лессепсу. На самом деле этот узел был гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд, хотя и тогда он был очень сложен. Прежде всего, конечно, существовала необходимость в прекращении враждебных действий с обеих сторон, а потому сразу же по приезде Лессепс явился к Удино и, ознакомив генерала с оценкой, которой подвергла палата его наступление на Рим, попросил остановить осадные работы. Затем, как только стало рассветать, Лессепс поехал в Рим. Город пришлось объезжать кругом, потому что все ворота были заперты, а стоявшие на городских стенах часовые брали ружья на прицел и опускали их, только увидев белый платок на палке кучера. Наконец одни ворота отворились, и Лессепса впустили. Большинство населения, как заметил Лессепс, еще не забыло нападения французов 30 августа и поэтому было настроено воинственно, другие требовали признания республики, третьи рассчитывали на революцию в самой Франции, и, наконец, были такие группы, которые готовы были передать город французам. В общем, Лессепс еще более убедился в необходимости осторожности и поспешил еще раз договориться об этом с Удино. “Нам необходимо, – писал он начальнику французского корпуса, – хорошо представить себе наше положение, ничего не ускорять и не возлагать на наше правительство задач, противных цели, которую оно объявило в манифесте в начале экспедиции и которую оно подтвердило в новой декларации, наконец, противных воле Национального собрания. Со своей стороны, я серьезным образом увеличил бы свою ответственность, если бы не употребил всех своих усилий, чтобы убедить Вас отложить враждебные действия и всякую демонстрацию, способную их вызвать, пока я не увижусь с Вами и не сообщу Вам о положении вещей, каким оно мне покажется”.

Чтобы прийти к соглашению и в то же время избежать прямых контактов с римскими властями, что было бы косвенным признанием их, Лессепс предложил римскому национальному собранию избрать депутатов для переговоров с Удино. Ускорение этого соглашения было необходимо, потому что, как заметил Лессепс, во французской армии существовала сильная партия, не желавшая примирения под стенами города. Сам Удино был, пока тайным, приверженцем и руководителем этой партии. Составленный Лессепсом проект соглашения содержал три следующих пункта:

1. Французская армия не будет препятствовать связям Рима с другими частями римских провинций.

2. Римляне примут французскую армию как дружественную.

3. Действующая в Риме исполнительная власть прекратит свои функции. Она будет заменена временным правительством, составленным из римских граждан по назначению римского национального собрания, впредь до того момента, когда придется обратиться к воле народа и когда сенат выскажется в пользу какой-либо формы правления и о гарантиях в пользу католичества и папства.

Из объяснений с римскими властями Лессепс увидел, что этот проект не может быть принят Римом, тем более что третий параграф его находился в явном противоречии с обещаниями французских прокламаций не вмешиваться в политическую жизнь провинций. Пришлось составить вторую редакцию соглашения, также состоящую из трех параграфов:

1. Римские провинции провозглашают братский протекторат Французской республики.

2. Римское население имеет право свободно высказаться о форме правления.

3. Рим примет французскую армию как дружественную. Французские войска совместно с итальянскими будут нести сторожевую службу в городе. Римские власти продолжают исполнение своих обязанностей согласно с их законными полномочиями.

Однако и эта редакция не была принята триумвирами. Они говорили, что в этом новом договоре не содержится никаких гарантий свободы и независимости римских провинций и что, наконец, занятие Рима противоречит желаниям населения. Триумвиры указывали в то же время на трудность прийти к соглашению, пока французы продолжают готовить осаду. Тем не менее, они обещали прислать свои контрпредложения, однако так как Лессепс не получал обещанного, то объявил, что прерывает сношения с Римом и что через восемь дней французы начнут осаду. К величайшему своему удивлению, он получил ответ, что переговоры на самом деле продолжаются, но не с ним, а с генералом Удино. Он познакомился при этом и с самим проектом соглашения, которого, однако, не мог принять, потому что в нем упоминалась Римская республика. Очевидно, что римляне затягивали переговоры и хотели выставить Лессепса виновником их провала. Это настроение сообщалось и населению города. На Лессепса было сделано покушение, не удавшееся только благодаря извещению когда-то спасенного посланником политического преступника. В то же время среди французского войска, или, вернее, в штабе французских офицеров, все сильнее обозначалось нежелание сохранять перемирие, которое казалось оскорбительным перед стенами Рима. Именно так смотрел на дело сам генерал Удино, и Лессепсу опять пришлось призывать его к терпению.

“Воинская честь, – писал он Удино, – мне дорога не менее, чем Вам, господин генерал, но я также принимаю во внимание устные и письменные инструкции моего правительства и общественное мнение Франции. Желаете ли Вы, да или нет, войти в Рим силою и начать атаку, не будучи вызваны на нее и не получив формального приказа? Если Вы достигнете ворот Рима и разрушите пушками его стены, каким образом займете вы город? Нужно ли сейчас же предупредить живущих в Риме французов, чтобы они покинули город, если боятся последствий разрыва, и принимаете ли Вы на свою ответственность кровь, которую придется пролить, чтобы заставить население принять такое покровительство!…”

Хотя Удино вроде бы уступил настояниям Лессепса, однако можно было каждую минуту ожидать перемены, тем более что на военном совете только один голос остановил атаку на Рим. Необходимо было спешить с соглашением, и потому Лессепс еще раз обратился с декларацией к римским властям и национальному собранию.

“Принимая во внимание, – говорилось в декларации, – что движение австрийских войск в римские провинции изменяет выжидательное положение французских и римских войск; принимая во внимание, что австрийцы, приближаясь к Риму, могут занять позиции, опасные для французов, что продолжение настоящего положения, на которое согласился, по просьбе французского посланника, генерал Удино, может оказаться губительным для французской армии и что триумвират ничего не ответил на ноту от 26 числа сего месяца мая, нижеподписавшийся, Фердинанд Лессепс, чрезвычайный посол и полномочный министр в Риме от Французской республики, приглашает римских властей и национальное собрание высказаться относительно следующих пунктов:

1. Римляне провозглашают протекторат Французской республики.

2. Франция не отнимает у населения права свободно высказываться о форме правления.

3. Французская армия будет принята римлянами как дружественная. Она займет пункты, которые сочтет удобными как для защиты страны, так и для здоровья войска. Она не будет вмешиваться в административные дела.

4. Французская республика гарантирует защиту территории, занятой ее войсками, против какого бы то ни было иностранного нашествия.

В заключение нижеподписавшийся, в согласии с генералом Удино, объявляет, что в случае, если вышеприведенные пункты не будут приняты немедленно, он будет считать свою миссию оконченной и французской армии будет возвращена полная свобода действия”.

Этот документ, помеченный 29 мая 1849 года, подписан Лессепсом и Удино. Между посланником и генералом, таким образом, существовало согласие, и оставалось ожидать ответа из Рима. А между тем в ночь с 29 на 30 мая Лессепс вдруг узнает о движении во французском лагере.

Все дело могло быть испорчено этой переменой в положении войска, и вот Лессепс спешит к генералу, но там его встречают угрозой арестовать и доводят до готовности пустить в ход оружие… Войска уже заняли возвышенность Monte Mario, но так как Удино все-таки согласился не двигаться дальше, то Лессепс отправился в Рим уладить недоразумение. Ему удалось объяснить перемену в диспозиции французской армии как меру, вызванную приближением австрийцев, и наконец добиться соглашения – с тем лишь изменением, что римляне открывали город не для всей французской армии, а только для Удино с необходимым количеством свиты. Довольный и этим результатом, Лессепс посылает проект договора к Удино и вдруг узнает о протесте генерала.

“Господа триумвиры, – писал Удино к представителям Римской республики, – я имел честь известить вас, что принимаю со своей стороны ультиматум, переданный вам г-ном Лессепсом 29 мая.

К величайшему моему изумлению, г-н Лессепс доставил мне по возвращении из Рима род конвенции, совершенно противной духу и основаниям ультиматума. Я убежден, что, подписывая ее, г-н Лессепс превысил свои полномочия.

Инструкции, полученные мною от моего правительства, запрещают мне формально присоединяться к этому акту. Я считаю его несостоявшимся и вменяю себе в обязанность известить вас об этом немедля”.

Упоминание Удино об инструкциях, полученных им от правительства, лишало Лессепса всякой опоры в действиях. Дело в том, что среди затруднений и столкновений с начальником экспедиционного корпуса он несколько раз обращался с запросами в Париж и всякий раз не получал ответа. Теперь он опять известил министра иностранных дел о своем ложном положении и получил такую телеграмму:

“Правительство республики считает вашу миссию оконченной. Благоволите вернуться во Францию сейчас по получении этой депеши”.

5 июня Лессепс уже был в Париже, в роли человека, желавшего исполнить не возложенное на него поручение… Все, что говорилось в Национальном собрании перед его отъездом в Италию, было забыто, как не было и самого Национального собрания, смененного Законодательным. Лессепса выставляли сумасшедшим и даже печатно заявили об этом в газете “Век”, потому что он хотел исполнить желание французской нации о сохранении в Риме демократических учреждений, а в инструкции министра без его ведома его намерение сформулировали таким образом: “Делать все, что может ускорить падение режима, силой вещей осужденного на гибель”. Таким режимом, осужденным на гибель, была в это время и сама Французская республика – вот где разгадка оборота, который получила миссия Лессепса в Риме. Его столкновение с Удино изображало собою в миниатюре уже назревавшую во Франции борьбу реакционеров с либералами, – борьбу, финалом которой была Вторая империя. Все попытки Лессепса оправдать свои действия, доказать, что эти действия были точным исполнением данных ему инструкций, ни к чему не привели, и Лессепсу было объявлено порицание. С этих пор он прощается с дипломатической карьерой. По словам Пинара, наступление Второй империи он встретил недружелюбно, и если это так, то это – единственный случай, когда Лессепс обнаруживает свои симпатии в политике. Едва ли не подействовала в данном случае горечь человека, отброшенного в сторону, несмотря на заслуги. Во всяком случае, это было исключением из правила, а правилом было: всякое правительство хорошо, при котором хорошо живется. Этим объясняется беспартийность Лессепса и постоянная готовность помочь и спасти. Aperire terram gentibus (покорить землю людям) – вот девиз Лессепса. В области политики он примыкал именно к такого рода дипломатам, и потому мы так часто видим его в роли миротворца и никогда – сторонником какой-нибудь политической доктрины, неумолимо сметающей со своей дороги сторонников других убеждений. Aperire terram gentibus – это значит примирить, это значит приспособить землю к потребностям человека и тем увеличить сумму человеческого счастья. Конечно, и каждый доктринер стремится к тому же, но они сулят это счастье где-то далеко, когда адресаты этих обещаний уже лягут в могилы. Политиков вроде Лессепса можно укорить, напротив, в неимении широкого политического плана, но у них всегда найдется капля елея для страждущего, которому не суждено увидеть обетованную землю. Поэтому не удивителен переход Лессепса от такого рода деятельности к другой, на первый взгляд совершенно чуждой первой, в действительности же – следующей тому же девизу: aperire terram gentibus.

Глава III. В гостях у Хедива

Лепер и Лессепс. – Жизнь в Лашенэ и мечты о канале. – Первые попытки осуществить проект. – Неудача. – Хлопоты по хозяйству. – Известие о смерти Абасса-паши. – Лессепс поздравляет нового хедива. – Ответ Саида. – Приезд Лессепса в Александрию. – Прием. – Свидание с хедивом. – Поездка в пустыню. – Исторический день. – Записки Лессепса о канале. – В Каире

Занимая консульский пост в Александрии, Лессепс очень часто ездил во Францию и обратно. В одну из таких поездок его задержали в карантине у самой Александрии. Чтобы убить время, он попросил своего коллегу по консульству прислать ему что-нибудь для чтения и среди прочего получил книгу Лепера, в которой трактовалось о прорытии Суэцкого перешейка. Лессепс с увлечением прочел эту книгу, и с этой поры идея Лепера стала его собственной и все больше и больше овладевала его фантазией. Оставшись не у дел в 1849 году, он удалился в Лашенэ, имение своей тещи, госпожи Деламаль. Он хлопочет здесь по хозяйству, но мысль его – постоянно в Египте, над песчаной полосой, отделяющей Красное море от Средиземного. После тревожной жизни дипломата, в глуши деревни эта мысль становится почти тиранической idee-fixe. Лессепс набрасывает наконец записку об этом предприятии, его друг переводит ее на арабский язык. Начинается зондирование почвы в Египте вокруг хедива Абасса-паши. Тщетная надежда!… Хедив не согласен. Лессепс обращается к Порте, но там его отсылают к хедиву. Проект отбрасывается в сторону, Лессепс еще сильнее ухватывается за сельское хозяйство и постройку образцовой фермы.

В середине сентября 1854 года он по горло занят этими работами, окруженный каменщиками и плотниками. Приходит посыльный с почтой. Дело обычное: рабочие не спеша передают один от другого корреспонденцию и газеты – и так до Лессепса на леса. Лессепс тоже, не покидая работы, пересматривает почту и вдруг читает: Абасс-паша умер, его преемник – Магомет-Саид… Он бросил работы и поспешил домой, чтобы поздравить нового владыку Египта, своего бывшего друга. Он написал Саиду, что живет на свободе, в тиши деревни и будет рад увидеть его, когда он вернется из Турции. Ответ не замедлил – хедив ждет Лессепса в первых числах ноября.

7 ноября 1854 года в восемь часов утра пакетбот “Ликург” доставил Лессепса в Александрию. На берегу путешественника ожидали морской министр Гафуз-паша, старый приятель, голландский консул и придворная карета. Лессепса повезли в загородную виллу хедива, верстах в четырех от Александрии, на берегу канала Махмудиэ. Почести этим не кончились. На лестнице виллы стояли шпалерами слуги и приветствовали Лессепса по-египетски, опуская правую руку до земли и затем поднимая ко лбу. Немного позже явились сановники. “Не изменился ли Саид?” – думалось Лессепсу, и он очень ловко разведал у придворных о вкусах хедива, умственных наклонностях, приближенных, “обо всем, как говорит он, что нужно знать, когда делаешься гостем принца…” Оказалось, что Саид не забыл приятеля, много говорил о нем в ожидании приезда и теперь собирается взять с собою на военную прогулку в Каир во главе десятитысячного войска.

Наконец Лессепсу доложили, что хедив примет его в полдень во дворце Габбари. Как опытный дипломат, Лессепс помнил, что даже на сердце друга может хорошо подействовать фимиам лести. Он разукрасился знаками отличия и в назначенный час отправился к хедиву. Саид встретил его с восторгом. Этикет был отброшен. Контраст между прошлым и настоящим еще стоял перед глазами хедива, и он с оживлением говорил о своем минувшем, о притеснениях отца, о покровительстве Лессепса, наконец, о своем желании осчастливить Египет. Лессепс очень тонко поддерживал священный огонь этого желания: пусть разгорается – когда настанет момент, он развернет перед Саид ом проект канала…

Лессепс вернулся к себе в одиннадцать часов вечера. По роскошной освещенной лестнице он поднялся, поддерживаемый курьерами, и, хотя не нуждался в этом, все-таки с напускным хладнокровием отдался в их руки, “как друг государя, привыкший к этим знакам почтения”.

О канале разговора с хедивом все еще не было. Лессепсу было известно, что отец хедива был против и что сын почти того же мнения. Однако он не оставлял надежды и посвящал в свою тайну придворных хедива.

13 ноября началась военная прогулка. Хедив был уже в походе, когда Лессепс покинул свою виллу в шестом часу утра. Он ехал на лошади, ответном подарке хедива на подарок Лессепса (револьверы, бывшие в то время новостью в Египте). Другую лошадь вели под уздцы. За ними шли два верблюда с багажом, два каваса на лошадях и два саиса пешком. Рядом с Лессепсом ехал паша Зюльфикар. Верный идее, Лессепс говорил о канале.

Погода благоприятствовала дороге. Небо чуть затуманивалось. Чуть заметный морской ветерок освежал лицо. Кругом лежала песчаная равнина, глубоко взрезанная колесами только что проехавшей египетской артиллерии. В 11 часов путники перекусили, не слезая с лошадей, шоколадом, которым вместо оружия набили пистолетные кобуры. В половине третьего они достигли первой стоянки хедива и войска.

Хедив отдыхал. Рядом с его палаткой была поставлена другая для Лессепса и Зюльфикара. Две железные кровати с хорошим матрацем под шелковым ватным одеялом, на полу циновка, два складных стула и стол из красного дерева – таково было убранство палатки. Прибывшим подали кофе и трубки. Затем внесли тазы и серебряные умывальники. Когда гости умылись, их опрыскали розовой водой и подали завтрак. Вместо стола принесли род подноса на ножках. Ножей и вилок не было, и Лессепс уже хотел приняться за пищу руками, когда ему предложили вилку, нож и тарелку севрского фарфора. Повинуясь воле пророка, пили воду, но воду прекрасную, с кусочками льда.

Грохот музыки возвестил, что хедив проснулся. Лессепс поспешил из палатки, Саид выходил из своей. Он был весел. Ему удалось переправить артиллерию через озеро, тогда как всем это казалось невозможным. Беседа продолжалась, благодаря стараниям француза, о новых мерах, о счастии Египта. Все это вело к тому, о чем пока еще умалчивалось.

Стоянка затянулась на три дня. Ожидали прибытия двух полков пехоты и двух – кавалерии. 14 ноября по деревенской привычке, а отчасти под влиянием пробуждавшейся лагерной жизни, Лессепс поднялся в пять часов утра. Солдаты выходили из палаток. Небо было чисто и еще покрыто звездами. Луна озаряла равнину, обнаженную, но не лишенную прелести. Послышался голос хедива, и Лессепс пошел к нему. После трубок и кофе им подали лошадей, чтобы ехать навстречу наступавшим полкам. Затем был смотр, стрельба египетских артиллеристов в цель – что ни выстрел, то мимо, – и наступила ночь… И тут и там загорелись бивачные огни. Музыканты хедива наигрывали марши всех стран. У палаток собирались кружки. Слышалось пение и мерные удары руками… Среди этой мирной идиллии хедив хандрил по случаю промахов своих артиллеристов. Он заперся в палатке, отказавшись от пищи. Лессепс обедал один с Зюльфикаром.