скачать книгу бесплатно
– Да почему? Откуда это известно?
– А ты сам посуди. Разве может нормальный человек столько жить? Никто ведь толком даже и не знает, сколько ей лет-то.
– Ну и что? Здоровье у ней хорошее, вот и все.
– Здоровье! Грехов, много, вот господь никак и не приберет.
– А дьявол?
Каталина перекрестилась, оглянулась по сторонам и прошептала:
– Я так думаю, сам побаивается.
Иржи прополоскал сапоги в луже.
– Нога-то как? Ходит хорошо?
– Не жалуюсь, – осторожно сказала Каталина.
– И копыто не выросло?
Каталина сердито захлопнула калитку. Прогнивший кол тут же и повалился. Каталина повернулась к Иржи.
– Вот. Все из-за тебя! Бубудуск.
* * *
В месте, где речка Быстрянка огибает Замковый холм и разделяется на рукава, еще в прошлом веке местные крестьяне насыпали две плотины, а на острове поставили добротную каменную мельницу. Однако проработала она недолго. Вскоре через соседнюю деревню провели большой тракт от столичного города Бауцен в федеральную землю Остланд и дальше, до самого графства Шевцен. Тут и выяснилось, что молоть зерно выгоднее именно в этой самой соседней деревне, в Геймеле, то есть. Там все сразу можно и продать оптовым скупщикам. С тех пор мельница деревни Бистриц пустовала. Пока с полсотни лет назад не явилась и тогда уже далеко не молодая Промеха.
Пришла невесть откуда, развязала платок, безо всякого торга выложила ровно столько, сколько собиралось запросить хитроватое обчество. Цену будто заранее знала. А когда попробовали вытрясти из нее побольше, старуха молча собрала деньги, талер за талером, завязала платок, да и подалась вон.
Мужики опомнились, догнали, и уже на улице ударили по рукам. Талеров-то было много. Не устояли, прельстились. Так в Бистрице и поселилась эта жительница с сомнительным прошлым и пугающим будущим. Многие потом сожалели, только вот деньги никто возвращать не захотел.
Кратчайший путь на выпас шел как раз мимо этой мельницы, по плотине. Но Иржи погнал стадо вдоль реки, к нижнему броду, как и обещал матери. Уж больно много слухов ходило об этой Промехе.
Сколько помнили в деревне, она всегда жила в одиночестве. Кормилась лесом, рыбой, огородик на своем островке сажала. И принимала все то, что давали быстрянцы за костоправство и знахарство. Многих на ноги поставила, иных и спасла, роды без нее не обходились, но любить ее никто не любил, мало кто относился по-доброму, а вот побаиваться побаивались все.
Изредка Промеха заходила на постоялый двор, устраивалась в дальнем углу трактира, неспешно съедала угощение хозяина, никогда не бравшего с нее платы, да прислушивалась к разговорам проезжих. Свои-то при ней помалкивали, если вовсе не расходились, что чаще всего и случалось. Даже когда в харчевне сидели подвыпившие мужики. Особенно это стало заметно после случая со старостой Фомой, яро невзлюбившего старуху по причине отсутствия почтения, а еще больше за то, что у нее имелся орднунг из самого ландтага земли Южный Поммерн. Бумага закрепляла за Промехой право собственности на упомянутую мельницу и, что особенно странно, освобождала ее от всех налогов, как федеральных, так и местных. Фому это злило несказанно.
Однажды, находясь под изрядным хмелем, он крикнул, чтобы ведьма убиралась на все четыре стороны. И из трактира, и с мельницы. Да из деревни тож. Короче, чтобы катилась к тем чертям, от которых пришла. Присутствующие мгновенно приутихли. А вот старуха, будто не расслышав, продолжала спокойно обгладывать цыплячье крылышко. Тогда Фома, играючи таскавший пятипудовые мешки, навис над ней, свирепо выпучив глаза.
– Плохо слышишь, да?!
– Я лечила твоих детей, – тихо сказала Промеха.
Староста налился злобой.
– Лечила! А порчу-то кто на них напускает, ведьма?
Старуха покачала белой головой.
– Иди спать, Фома. И почисти зубы.
– Сперва я очищу от тебя деревню! – зарычал Фома. – Ишь ты, зубы для нее чисти!
Мужики зашептали, чтоб не нарывался. Но Промеха неожиданно уступила. Встав из-за стола и вздохнув, она покорно направилась к порогу. Тем бы все и завершилось, наверное, если б Фома не впал в раж от своей неслыханной победы. Он схватил Промеху за шиворот, намереваясь выбросить вон это сатанинское отродье. На дождик. И коленцем поддать намеревался. Что случилось дальше, никто не понял. Грозный староста вдруг сел на пол и по-рыбьи принялся хватать ртом воздух. Глаза его бессмысленно закатились. Кое-как отлили холодной водицей.
Очнувшись, Фома первым делом потребовал зубную щетку и порошок. Промеху он с тех пор не полюбил, однако обходил ее за тридевять переулков и огородов. Такая вот поучилась история.
* * *
Но был и другой случаец, позабористее. Ежегодно таинственная старуха на месяц-другой исчезала. Никто не видел, куда она уходила и с какой стороны возвращалась. Промеха вроде бы временно переставала существовать, а потом вновь начинала, причем вроде помолодевшая, с повышенной бодростью.
В отсутствие хозяйки ее мельница оставалась совершенно без присмотра, брошенной на полный произвол судьбы. Туда, однако, не совались. Хотя ходили слухи о припрятанных сокровищах. Но сокровища сокровищами, а голова-то одна. Лишь раз нашлись головы достаточно отчаянные – заезжий скупщик полотна откуда-то аж из Центрального Поммерна, да деревенский пьянчужка Тео. Плохо обернулась их затея. Средь ночи деревня огласилась дикими воплями. На них с большим старанием отозвался юный тогда еще Бернгардт, а после него – все остальное собачье племя Бистрица.
Переполох поднялся неописуемый, страшнее, чем при землетрясении. Иржи помнил, как у двора Иоганна, наискосок от мельницы, собралась толпа кое-как одетых и чем попало вооруженных мужиков во главе со старостой. Охрипнув от споров, воинство порешило, что спасать гибнущие души, конечно, надо, но куда лучше это делать не в темноте. И когда небо просветлело, а крики стихли, смельчаки, под водительством уже Иоганна (твоя обязанность, полицай, – пробурчал тогда староста) двинулись к плотине. Фома же остался на берегу, подавая оттуда полезные советы. То есть осуществлял общее руководство.
Спасатели переправились на остров, но подойти к мельнице не успели. С обрыва что-то шумно ухнуло в воду. Бернгардт взвыл, вырвался из хозяйских рук, после чего позорно бежал в родную подворотню. А из Быстрянки на отмель выбралась бледная фигура.
Хныча, завывая и постанывая, размахивая длиннейшими рукавами, привидение наподдало и резво промчалось мимо остолбеневших мужиков. Тех, кто не пошел к мельнице и по разным уважительным причинам остался охранять старосту. Но не сберегли. На перекрестке исчадие уронило Фому, упало само, потом вскочило и ринулось дальше, к околице, сопровождаемое волной собачьего лая.
Старосту почтительно подняли.
– М-мерзавец! – рычал он. – Ужо задам!
Правда, при этом он дрожал и пятился, стряхивая тину. Мужики стали у него допытываться, кто ж это было такое.
– В-водяной, – отвечал Фома в страшном волнении. – Холодный весь. Глазищи – во, по блюдцу!
Потом тоскливо вздохнул и добавил:
– Эх-х! Бородавки теперь пойдут…
– Да это Тео пробежал, – сообщил Иржи с забора.
– Ну да. А ты как узнал?
– Вы чего, его кальсоны не помните?
Мужики загалдели:
– А ведь точно.
– Тео, значит.
– Вот паразит!
– Ну, тогда другое дело.
– Догнать! – рявкнул Фома.
* * *
М-мерзавца догнали на лошадях, далеко в поле. Выглядел он прескверно. В одном исподнем, мокрый, исцарапанный, Тео никого не узнавал, мычал невразумительное, а когда к нему прикасались, вздрагивал и стучал зубами. От чарочки, впрочем, не отказался.
– Майн гот, – сказал Иоганн. – Он есть седой.
И это было сущей правдой. Натюрлих. Сильно переменился раб божий.
Внезапное появление Тео, равно как и его вид, произвели глубокое впечатление. Следующая экспедиция собралась только к восходу солнца. Она состояла из всего мужского населения, включая хворых, сирых и престарелых, вплоть до дряхлого патра Петруччо с иконой и паникадилом. Волоча своры собак, спасатели ступили на остров сразу с обоих берегов, размашисто крестясь и обильно брызгая святой водой. Это помогло. Новых ужасов не случилось. Зато следы старых выглядели нравоучительно. Торговец полотном лежал у порога мельницы, обхватив жестоко исцарапанную лысину. Из его окаменевшего кулака торчал пучок вороньих перьев, а кругом валялись медные монеты.
– Живой, – сказал Иоганн. – Живучее купца одна лишь кошка. Кетцель, то есть.
Пострадавшего перенесли в трактир, а дверь мельницы подперли осиновым колом. К Фоме вернулась храбрость. Он предложил спалить к чертовой матери ведьмину берлогу. Мужики почесались и привели несокрушимый довод:
– Дык камень. Все одно, гореть не будет.
Впрочем, староста особо и не настаивал. Дело в том, что у трактирщика Макрушица, прикарманившего пару талеров, валявшихся на пороге мельницы, вскоре страшно разболелись зубы. Само собой, все порешили, что так ему ведьма отомстила, кто же еще. После этого в Бистрице уже и не помышляли о поджоге или каком-то другом вредительстве. А вот благодарственный молебен «во избавление от козни неприятельской» посетило неожиданное количество прихожан. Патр даже прослезился.
Купец же два дня пролежал без памяти. На третий его вместе с Тео увезли в окружной городишко Юмм. С ними отправился и Фома – объясняться. Заодно поросенка на рынок повез. Иоганну же в это время геймельский урядник приказал «успокоить общественное возбуждение». Общественного возбуждения Иоганн нигде не обнаружил, поэтому повесил приказ на воротах и уехал в поле полоть картошку.
* * *
Вернувшись из Юмма, Фома первым делом отправился в трактир и надежно выпил. Его обступили.
– Ну, чего там?
Староста сочно закусил молодой луковицей.
– В городе полно солдат, – сообщил он. – К пивнушкам не пробиться.
Мужики сочувственно покивали:
– Это точно. Через солдат в пивнушку не пробиться. Поросенка почем продал?
– Нормально, цены хорошие.
– Ну, а судья-то чего сказал?
– Его честь смеяться изволили, – мрачно сообщил Фома. – Сказали, что путь познания тернист. Колючий, значит.
– Вон что. Колючий. Для всех?
Фома глянул искоса.
– Для тех, кто вопросы задает.
– А где Тео?
– Этот перевоспитывается.
– Конюшни, что ли, чистит?
– Не-а. Там новую башню ставят. Перед мостом. Вот Тео камни и таскает. Велено передать, так будет с каждым, кто на чужую собственность позарится.
– Что же, Промеху, значит, не тронь?
– Сказано, что без ведьминой силы с нами не управиться.
– Оно конечно, – спокойно согласились слушатели. – Власть должна быть страшноватой.
Фому это не устроило.
– Эхх! В Пресветлой Покаяне давно бы эту мельницу с-спалили. К чертям рыбачьим! Вместе с ведьмой.
– В Покаяне все твое хозяйство давно бы за налоги отобрали, – веско сказал деревенский кузнец.
Все закивали. Вести о том, как живется в Пресветлой, добирались и до Бистрица. Через корчму, как и полагается. О том, что еду в Покаяне выдают по карточкам, все друг на друга доносят, а чуть что не так – бубудуски мигом сцапают. Были слухи и поужаснее. Будто даже серпы там общественные, и молитвы по пять раз на дню, а что ни наработаешь – все отберут сострадарии. Которые считают, что главные беды от богатства. Может, и так, конечно, только вот от бедности какое счастье? А свое оно всегда милее общего, тут и разговору нет.
Послушав все это, Фома сплюнул и ушел. Спорить с кузнецом он не брался, поскольку голова у кузнеца крепкая. Про руки и говорить нечего, кувалды какие-то.
А перевоспитанный Тео, тихий да благостный, притопал к сенокосу, ровно через двадцать суток. Как ни старались выведать, что ж такое случилось той ночью на мельнице, бедолага только трясся, головой мотал, словно мух отгоняя, да просил поднести стаканчик. Подробности так и остались тайной, воспоминание о которой заставляло бистрицкую молодежь засветло разбредаться по домам. Бедокурить даже перестали. Вот и надо так – сперва напугай человека как следует, а уж потом и воспитывай.
* * *
Иржи далеко обошел нехорошую мельницу. Сначала он провел стадо через брод ниже деревни, а потом – по ложбине ручья Говоруна, левого притока Быстрянки.
Нынешней весной бывать здесь еще не приходилось, все выглядело малознакомым. Иржи с удивлением заметил, что, несмотря на обильные дожди, ручей изрядно обмелел. А выше родников вода исчезла вовсе, на дне лога осталась одна торфяная жижа. Коровы держались настороженно, без причины останавливались, жались друг к дружке. Рыжуха даже пыталась повернуть назад, будто что плохое чуяла.
Иржи щелкал кнутом, подгонял отстающих, а между тем у самого на душе поднималась муть. Пророчествам Иоганна и Каталины он бы не слишком верил, да уж больно много других примет имелось.
Весна выдалась неладная. Хмурая, дождливая, с частыми похолоданиями. Дважды или трижды снег падал. Мало того, в самой деревне и окрест вещи творились редкие, странные, порой необъяснимые. Часто болели дети. По вечерам полыхали яркие зори, а ночами небо тоже светилось, да так, что хоть книжки читай. Хлеб рос медленно. В полях находили следы чужих лошадей. Непонятно, кто и зачем там кружил. С ближайшим соседом, графом Шевценом, у курфюрста были добрейшие отношения, муромские купцы всегда открыто ходили, большими караванами, а что до Покаяны, так пограничную долину у горы Швеер курфюрст стерег крепко, помнил прошлое. Не случайно даже в Юмме полно солдат. Между тем от Юмма до той долины добрых девяносто километров будет. Можно было догадаться, сколько солдат у самой границы, большого ума не требовалось.
Но солдаты не могут спасти от всего на свете. Старики пророчили беды. Тому в подтверждение ожил вулкан в Драконьих горах, стал сильно дымить. А минувшим воскресеньем вдруг закудахтали куры. Из конца в конец Бистрица взвыли псы. Потом земля колыхнулась так, что сами по себе зазвенели колокола в деревенской церквушке. Где что плохо стояло – все попадало.
Патр Петруччо, щуря выцветшие глазки, толковал о недовольстве божьем. Мужики не понимали, чего такого успели натворить сверх того, что творили всегда, но на всякий случай починили кладбищенскую ограду; авось и зачтется где.
Фома бубнил, что все это ведьмины проделки. Книжник и грамотей Иоганн смеялся. Говорил, что землетрясение есть явление природное. Петруччо отважился спросить, не бог ли вызывает природные явления.
– Природа и есть бог, – заявил Иоганн.
– Ересь, ересь, – покачал головой Петруччо.
– Йа, йа, ересь, – закивал Иоганн. – К лицу ли священнослужителю утверждать, что природа и бог есть не одно и то же?
– Господь создал сущее, а не наоборот.
– Йа, йа. Только вот из чего создал? Ничего же под рукой у бога не было. Значит, из себя и создал.
