скачать книгу бесплатно
Я схватила письмо и стремительно бросилась бежать вниз, в нашу девичью комнату, где мы жили, все три сестры…
Письмо я хорошенько и не прочла сразу, а пробежала глазами до слов: «хотите ли вы быть моей женой», и уже хотела вернуться наверх к Льву Николаевичу с утвердительным ответом, как встретила в дверях сестру Лизу. Она набросилась на меня с вопросом:
– Ну, что?
– Le compte m’a fait la proposition[3 - Граф сделал мне предложение (фр.).], – отвечала я быстро и невесело.
Раздался страшный, раздирающий душу крик. Лиза бросилась на свою постель и начала рыдать. С ней сделалась истерика…
В это время пришла моя мать и сразу поняла, в чем дело. Она напала на мою сестру, бранила ее за глупые истерики и, взяв меня решительно за плечи, толкнула в дверь и сказала:
– Иди к нему и скажи свой ответ.
Расстроенная всей этой сценой, я вбежала в комнату матери наверху и быстро подошла к Льву Николаевичу. Он стоял, опять прислонившись к печи, в углу комнаты, и, когда я подошла к нему, он схватил мои обе руки и спросил меня: «Ну что?» – «Разумеется, да», – ответила я.
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
Каких «голодных кадет» кормили в этот день в доме Берсов? Брата Сони Александра и его друга Поливанова. И получается, что Толстой выбрал момент для предложения в тот день, когда в доме был Поливанов. В своих воспоминаниях Софья Андреевна пишет, что второй после истерики Лизы была истерика Поливанова, и тоже в девичьей комнате. Поливанов неоднократно упоминается в дневнике Толстого, и хотя он пишет, что не испытывает ревности к нему, но это, очевидно, не так. Потом этот Поливанов будет еще и держать венец над головой Сони во время венчания, и Софья Андреевна напишет в мемуарах: «Поливанов испил чашу до дна».
Все это напоминает «любовный роман», но если так и было на самом деле, то это очень жестоко и с его, и с ее стороны. Не только в отношении Лизы, но и в отношении этого мальчика.
Вы согласны?
К.Б./ Да, согласна. Но как иначе? Вы видите какой-то другой выход, который бы расставил все по местам? Кто-то все равно страдает, если в делах любви замешаны более двоих. Но что «испил чашу до дна» – это всегда лучше, чем «недопить» ее и мучиться этим незавершенным психологически действием всю жизнь. Недаром в народном свадебном обряде перед венцом специально приглашают плакальщиц. Чтобы прошлое было «выплакано» до конца и все родные, которые расстаются друг с другом, смогли бы погоревать от души, а потом начать новую жизнь без слез.
Сатана
П.Б./ А теперь главный вопрос, на который у меня нет ответа. Что за «сатана» появился в комнате, когда Соня и Лев Николаевич впервые целовались возле фортепьяно? Поразительно, но Толстой пишет об этом в дневнике так просто, как если бы он писал: «В этот момент в комнату вошла Танечка».
А может, Танечка и вошла? Она же его «соблазняла», как следует из его дневника. Но это, конечно, слишком вольное и скорее всего неверное предположение. Но вот что безусловно. У Достоевского сатана – это всегда мужчина. Будь это черт, который искушает Ивана Карамазова, или Антихрист в «Легенде о Великом Инквизиторе». Это всегда лицо мужского пола. У Толстого дьявол – это женщина. В повести «Дьявол» это – Степанида, прототипом которой была Аксинья Базыкина. Но при этом у нее как бы «андрогинное» имя: Степанида. Интересно, что прототипом казачки Марьяны в повести «Казаки» была женщина с именем Соломонида. Марьяна-Соломонида искушает князя Оленина (прототип – сам Толстой), Степанида-Аксинья искушает молодого помещика Иртенева (тоже Толстой). Фамилия Оленин, на мой взгляд, «говорящая». Свое влечение к Аксинье Толстой в дневнике называл «чувством оленя». Знаете, что бывает с оленями, когда у них начинается «гон», брачный период? У них глаза наливаются кровью, они бьются друг с другом за самку и т. д.
Только так, косвенным образом, я могу объяснить странное появление «сатаны». И это страшно, потому что это самое начало их семейной жизни.
К.Б./ А мне было бы страшно глубоко входить в этот вопрос. Но вполне может статься, что ничего мистического в этом нет. Например, просто появился, то есть вошел в комнату, кто-то, кого он мог в сердцах так назвать. Слишком буднично, в перечислении (почти «через запятую») упоминается этот «сатана». Или, может быть, это связано с тем, что Толстой воплощал искушение, которое источает женщина, в образе «дьявола». Тогда это может быть и так: поцелуй у фортепьяно, а потом дикая похоть. Поцелуй вызывает сексуальное желание. И вот – появился «сатана».
П.Б./ Катя, мы так серьезно с вами обо всем этом рассуждаем… Можно я расскажу вам одну смешную историю из своей молодости. Когда я учился в Литературном институте, историю русской литературы XIX века у нас читал замечательный пушкинист Михаил Павлович Еремин. И вот однажды он рассказывал о том, как по-разному пушкинисты относятся к Наталье Гончаровой. Многие ее осуждают: не так себя вела, не понимала, с каким гением она живет. И Михаил Павлович пошутил: «Бедный Пушкин! Зачем он женился на Гончаровой? Ему нужно было жениться на пушкинисте».
Вот и мы с вами… Бедный Лев Николаевич! Были бы мы рядом с ним, мы бы всё ему объяснили: как ему относиться к поведению Сонечки, как им строить их дальнейшую жизнь.
Но что делать, если история их семейной жизни так интересует современных людей, особенно женщин? Значит, в этой семейной истории есть что-то важное для нас, современных людей?
К.Б./ В каждой семейной истории, мне кажется, есть что-то важное для нас.
Ранний дневник
П.Б./ Продолжаем разговор. И снова – дневник Толстого.
В день свадьбы страх, недоверие и желанье бегства. Торжество обряда. Она заплаканная.
Накануне свадьбы Соня тоже пребывает в состоянии такого «сна», и это понятно: она сделала серьезный и смелый для 18-летней девушки выбор.
Возили меня по магазинам, и я равнодушно примеряла белье, платья, уборы на голову. Приходил Лев Николаевич, и его волнение, поцелуи, объятия и прикосновения нечистого, пожившего мужчины страшно смущали меня и заражали дурным чувством. Я была вся как раздавленная; я чувствовала себя больной, ненормальной. Ничего не могла есть кроме соленых огурцов и черного хлеба…
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
И Толстой не в лучшей форме. Утром, в день свадьбы, заявился к Берсам, прошел в комнату невесты, хотя это было серьезным нарушением традиций. Сказал ей, что не спал всю ночь, допытывался, любит ли она его на самом деле и не лучше ли им сейчас разойтись. Потом оказалось, что у него нет новой рубашки для венчания. Рубашка нашлась, и венчание состоялось. Толстой ведет себя опять как Подколесин, – словно ищет путей бегства.
Но главное – накануне женитьбы он дал Сонечке прочитать свой дневник. А там – вся правда о его прежних женщинах, и об Аксинье в частности.
На нее это произвело ошеломляющее впечатление!
Помню я, как меня потрясло чтение дневника Льва Николаевича, который он мне дал из излишней добросовестности прочесть до свадьбы. И напрасно. Там он описывал и свою связь с Аксиньей, бабой Ясной Поляны. Я пришла в ужас, что должна жить там, где эта баба. Я плакала ужасно, и та грязь мужской холостой жизни, которую я познала впервые, произвела на меня такое впечатление, что я никогда в жизни его не забыла.
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
Да, я тоже считаю это ошибкой Толстого. Но, заметьте, даже Софья Андреевна, когда писала эти мемуары много лет спустя, понимала, что он сделал это «из излишней добросовестности». То есть из-за повышенной совестливости.
Могла бы это оценить!
С другой стороны, ну что здесь такого? Барин вступил в связь с крестьянкой в своем имении. Это было сплошь и рядом. У отца Льва Николаевича тоже был внебрачный сын от горничной, и все братья Толстые об этом знали, и он был у них кучером. А вспомните роман Пушкина «Дубровский». У помещика Троекурова все крестьянские дети в его усадьбе были на него похожи. Пушкин, конечно, смеется, утрирует, но такая была традиция – что с этим делать?
Почему такой шок? И почему на всю жизнь?
К.Б./ Возвращаясь к вашей мысли, что были бы мы с вами рядом с Львом Николаевичем, мы бы ему всё разъяснили… И про стресс, возникший от ситуации со сватовством и принятым в итоге решением, и про дневник, который даже из добрых побуждений не стоило давать юной невесте перед свадьбой.
Как была бы хороша жизнь, если бы мы всё знали заранее и обходили бы канавы и выбоины стороной. Толстой, действительно, подложил настоящую «бомбу» в самое основание их семейной жизни своими дневниками и видимыми сомнениями. Вот вы говорите: «Ну что здесь такого?» Что такого в том, что у Толстого до свадьбы был «классический» опыт отношений с женщинами, как был у большинства дворян XIX века? Можно сказать, что это все – обычное дело. Только это «обычное дело» не имело никакого отношения к тому, что росло внутри Сонечки. Что она себе воображала, чего она хотела в этой жизни. Девочек же в это время воспитывают в нравственной чистоте. И тут она спотыкается о реальность, грубую и отвратительную. Вообще такое положение вещей – несправедливо, и знать об этой несправедливости не значит принимать ее и потворствовать ей.
Конечно, когда она согласилась выйти замуж за Льва Николаевича, она понимала, что он человек с прошлым, но он, дав ей дневники, дал ей видимое прошлое. Соню не могло не задеть и то, что он писал про Аксинью как про жену и что «влюблен как никогда в жизни». В восемнадцать лет девушки впечатлительны. И Соня не только придает большое значение этим признаниям, но она их воспринимает как имеющие силу в настоящем. То есть описание того, что было несколько лет назад, она видит так, будто это происходит у нее перед глазами. Такие картины не забываются!
Дормез
П.Б./ Ох, мне кажется они стоили друг друга! Он, с его гипертрофированной совестливостью, и она, с ее гипертрофированным представлением о «чистоте». Ему бы попроще невесту, а ей бы попроще жениха. Но тогда о их совместной жизни не было бы написано столько статей и книг. Да и гениальных сцен в «Анне Карениной» о любви Лёвина и Кити не было бы. Мне вообще иногда закрадывается в голову опасная мысль. Не было ли это такой художественной игрой? Ведь и в нем, и в ней была бездна артистизма!
Но вернемся к прозе жизни. После венчания «молодые» тем же вечером отправились в Ясную Поляну, для чего Толстой купил специальную карету, «дормез», в которой можно было ночевать, принимая горизонтальное положение. В карете произошла первая брачная ночь. Говорить об этом вроде бы неделикатно. Но… Толстой написал об этом в своем дневнике, а Софья Андреевна в своих мемуарах, которые создавались спустя более сорока лет. Толстой эту запись в дневнике сохранил, хотя понимал, что дневники его будут опубликованы. Софья Андреевна тоже сделала этот сюжет, как сказали бы сегодня, «достоянием гласности». Таким образом оба вынесли это на всеобщее обсуждение.
Итак…
ОНА:
После Бирюлева, да еще и на станции, началось то мучение, через которое проходит всякая молодая жена. Не говорю про ужасные физические боли, один стыд чего стоил! Как было мучительно, невыносимо страдать! Какое вдруг проснулось новое, безумное, хотя безотчетное чувство страсти, спавшей в молодой, не сложившейся еще девочке. Хорошо, что было темно в карете, хорошо, что мы не видали лиц друг друга. Я только близко, близко чувствовала его дыхание, порывистое, частое, страстное. Все его сильное, могучее существо захватывало меня всю – покорную, любящую, но подавленную мучительными болями и невыносимым стыдом.
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
ОН:
В карете. Она все знает и просто. В Бирюлеве. Ее напуганность. Болезненное что-то. Ясная Поляна. Сережа разнежен, тетенька уже готовит страданья. Ночь, тяжелый сон. Не она.
(Л. Н. Толстой. Дневники)
Послушайте, Катя! Дочь врача. «Все знает и просто». Почему же она делает из этого какую-то «страшилку»? И это пишет не восемнадцатилетняя Соня, а Софья Андреевна в 1904 году. Наверное, я в этом что-то не понимаю?
К.Б./ Откуда вам понять психологическое состояние девушки в первую брачную ночь? Бо?льшая доля того ощущения, из которого складывается «страшная история» – это чистая психология. И где-то одна пятая – это физиологические болевые ощущения. От этого вы никуда не уйдете. Я рискну предположить, что с кадетом Поливановым, случись им стать мужем и женой, психологических страданий было бы у Софьи Андреевны меньше. Здесь – комплекс различных обстоятельств.
Во-первых, Соня, как мы это уже видели по ее воспоминаниям и картинам ее дозамужней жизни, не получила практически никакого сексуального образования. Вряд ли папа? рассказывал девочкам, откуда берутся дети, или показывал медицинские картинки. И, уж конечно, девочки не помогали акушерке при маминых родах. Тот факт, что Соня была дочерью врача, не дает нам права утверждать, что она знала подробности половых отношений между мужчиной и женщиной (механическую сторону). Тем не менее я не вижу большой загадки в том, что «она все знает». Оставьте юношу и девушку на необитаемом острове, и они очень быстро сообразят, что к чему. Помните, как в фильме «Голубая лагуна»?
Во-вторых, и это важный момент, в Соне не было страстности. Она была не развита в этом. Чувственность начала пробуждаться в ней вот в эти первые ночи, но в такой дьявольской смеси со стыдом, неловкостью, что скорее пугала, чем привлекала ее.
В-третьих, граф был кумиром ее детства. Она смотрела на него до свадьбы снизу вверх. Как раз близость первой ночи позволила ей начать перестройку этого взгляда, хотя бы в физическом отношении. Но это ведь непросто: любая перестройка внутри человека происходит с болевым эффектом.
Ну и наконец – Лев Николаевич был в физическом смысле рослым, крепким мужчиной, а она – «неразвитой» (это ее личное определение) девушкой, только-только вылупившейся из детства. Физически маленькой, хрупкой. Близость мужчины, с сильными руками, мощным телом, запахом табака, резкими страстными движениями – этого ли ждала ее нежная романтическая натура? Да, реальность оказалась грубее фантазии.
Не она?
П.Б./ Подведем итоги. Последняя фраза в дневнике Толстого, где он пишет о своей женитьбе: «Не она». И опять, как в случае появления сатаны, у меня нет объяснения этих слов. Что значит «не она»? Что она не та женщина, о которой он мечтал, которую искал, отказываясь от прежних «невест», в том числе и от Лизы Берс? Эта фраза написана уже в Ясной Поляне, куда он привез молодую жену. «Не она». То есть ошибся? Совершил глупость?
К.Б./ Не могу ответить на этот вопрос. Вы лучше меня знаете Толстого. Всё ему чего-то хотелось другого. Вроде бы женился по любви, молоденькую привез в свое имение, такую чистую, любящую, заботливую, уступчивую, услужливую, хозяйственную. И все равно «не она»! Не угодишь ему никак! Одно ясно. Трудно придется Софье Андреевне в семейной жизни.
П.Б./ Это да! Но и ему тоже.
Глава третья
Графинюшка
В омут с головой
П.Б./ Ну вот мы и подошли к началу семейной жизни нашей героини. Сонечка Берс стала графиней Софьей Андреевной Толстой. Женой великого писателя. Как модно выражаться сегодня, «первой леди» русской литературы.
Начало 60-х годов. Привыкание к яснополянскому быту, к непривычной роли жены и хозяйки, рождение первых детей, совместная с Львом Николаевичем работа над «Войной и миром» и многое другое.
Но сначала задам вам вопрос, на который у меня есть свой ответ, но хочу сначала выслушать вас.
Еще до венчания Толстой предложил будущей жене три варианта их ближайшей совместной жизни.
Первый вариант – остаться жить в Москве, рядом с родителями, сестрами и братьями Сони, чтобы она не прерывала так резко общение с ними. Второй – поехать за границу. Третий – отправиться в Ясную Поляну. И Соня, не раздумывая, выбирает третий вариант. Но почему? Я могу понять ее нежелание оставаться в Москве. Во-первых, обиженные Лиза и Поливанов, которые будут ей постоянным наглядным укором. Во-вторых, она, с ее решительным характером, желает, что называется, головой в омут. Сразу – в новую жизнь с мужем.
Когда мы с Львом Николаевичем говорили о будущем, он предлагал мне избрать, что я хочу, то есть где хочу быть после свадьбы: остаться пожить в Москве с родными, или ехать заграницу, или прямо на жизнь в Ясную Поляну. И я избрала последнее, чтоб сразу начать серьезную семейную жизнь.
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
Но я не могу понять, почему она не хочет поехать за границу. Это же прекрасно – провести медовый месяц в Париже, в Риме, на Женевском озере! Соня ни разу не была за пределами России. Да она и в России-то нигде не была дальше Покровского и Троице-Сергиева. А тут такая возможность… И ведь в результате Софья Андреевна за всю свою жизнь так и не побывала за границей.
К.Б./ Да, знала бы Софья Андреевна, что никогда не побывает за границей, может, и не рвалась бы сразу в Ясную Поляну… Но, мне кажется, она долго не раздумывала над этим вопросом. Ее деятельной натуре хотелось поскорее пуститься в новую «серьезную семейную жизнь», во всю деятельность Льва Николаевича, начать «обустраивать гнездо». Ей это было интереснее. Она любила домашний быт и все, что с ним связано.
Но, возможно, сыграло и то, что она не бывала нигде, как вы сами заметили. И вот она только-только вступает в новый статус, с мужчиной, который много опытней ее во всех областях. Интереса особого к загранице она не питала (она не фантазировала о других странах, вспомните, она писала повесть о семейной жизни в Москве, с ее бытом и привычками). Я думаю, она испугалась сразу ехать за границу. Поехать в Ясную Поляну, где она уже бывала, к людям, которых уже знала, и понимая, что будет с Лёвочкой тет-а-тет без непривычных обстоятельств путешествия – более комфортный вариант для молодой Сонечки.
П.Б./ Да, но еще ей очень хотелось угодить мужу. Она понимала, что и здесь он ее «тестирует». Он не слишком рвется за границу, он там уже дважды бывал. Он рвется в Ясную Поляну. Ему не терпится как можно быстрее реализовать свой семейный «проект», о котором он мечтал с пятнадцатилетнего возраста. И Соня это чутко поняла и отказалась от заграничного путешествия… На мой взгляд, зря.
Итак, 24 сентября 1862 года Соня и Лев Николаевич прибыли в своей яснополянский «рай». Вот как вспоминает об этом Соня:
На другой день к вечеру мы приехали домой, в Ясную Поляну, и я была очень рада этому. Первое мое впечатление было, когда я вошла в дом, – тетенька Татьяна Александровна Ёргольская с образом Знаменья Божией Матери и рядом брат Сергей Николаевич с хлебом-солью на верху лестницы.
Я поклонилась им в ноги, перекрестилась, поцеловала образ и тетеньку и вошла в ее комнату…
Кажется, потом мы обедали, и потом я пошла в свою комнату разбирать свои вещи с старой горничной Варварой. В первый раз у меня была своя комната…
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
Оцените этот момент! Впервые в жизни у нее своя комната. Семья Берс жила очень тесно. Квартира небольшая, семья многодетная, до 1855 года кроме отца и матери Сони в квартире проживала еще и мать Андрея Евстафьевича Елизавета Ивановна Берс (в девичестве Вульферт). Словом, было тесно. Три сестры ютились в одной комнате и в Москве, и на даче в Покровском.
И вот у нее своя комната, устроенная стараниями брата Толстого Сергея Николаевича. Свой кабинет, с письменным столом, стульями и кушеткой. Все это было приготовлено с любовью и вкусом, что даже удивительно, ведь раньше братья Толстые, когда съезжались в Ясной Поляне, спали в доме… на сене. Лев Николаевич, как вспоминает Софья Андреевна, до ее приезда спал «на грязной сафьяновой подушке, без наволочки», под ватным одеялом без пододеяльника. То есть это был такой «спартанский» образ жизни.
Соню встречают по-старинному, с образом и хлебом-солью. Она тоже не ударяет в грязь лицом: ведет себя «ритуально», кланяется в ноги родне мужа, целует образ. Это очень важный момент! Гораздо более важный для Сони, чем для ее мужа. Сам Толстой описывает эту сцену в дневнике с иронией: «Сережа разнежен, тетенька уже готовит страданья (имеется в виду икона. – П. Б.)».
Толстой возвращается в свой родовой дом. Конечно, его жизнь сильно меняется после женитьбы, но не до такой степени, как для Сони. Она должна стать не только женой Толстого, но и графиней Толстой. А это была сложная семья, со своими традициями, непростыми отношениями между родственниками. Но главное – все члены семьи обладали такими непохожими характерами! Бытовало даже выражение: «дикость толстовской породы». «Дикость» не в смысле варварства, а в смысле неуправляемости, сильно развитой гордости и чувства независимости. Если вы посмотрите на совместную фотографию четырех братьев Толстых 1854 года, вы удивитесь тому, что перед вами четыре абсолютно не похожих друг на друга человека. Как будто дети разных родителей. Но одновременно – это очень дружная семья, с нежными, трогательными отношениями братьев между собой, между братьями и сестрой и так далее.
И это – порода! Это очень важно.
Соне Берс для того, чтобы стать Софьей Андреевной Толстой, но при этом не потерять свою личность, не раствориться в Толстых, нужно было делать колоссальные усилия, чем она и занималась всю жизнь, особенно в первые годы супружества.
Согласны? Или вхождение молодой невестки в чужую семью – типический случай?
Легко ли стать Толстой?
К.Б./ Нет, здесь, конечно, не типический случай. В этой картинке вхождения Сони в семью Толстых – целый букет нюансов.
Что такое быть радушно принятой семьей мужа? Это бальзам, конечно. Вот Сонечка только что пережила тяжелый разрыв с собственной семьей, уехала в смешанных чувствах из-за Лизы и недовольства отца ее поступком. Нервы на пределе. Вот она стала женой в физиологическом смысле, и не в теплой постели, а в дормезе. Вот она, усталая от дороги, пребывает в тревоге: настолько ли она уже хорошая жена и не обидела ли она чем-то мужа. И вот ее встречают с иконой, хлебом-солью, отводят ей комнату, в которой уже любовно приготовлено всё. Кстати, что такое иметь собственную комнату, я, например, до сих пор не знаю. Думаю, это момент обретения личного пространства. То есть: ты теперь Толстая, но твоя комната – это пространство Сони Берс. И не как у матери в Москве – комната служит и малой гостиной, а спальное место отгораживается ширмой. Такое внимание и уважение дорогого стоят.
Теперь о другом. О превращении из Берс в Толстую и об обретении статуса графини. Вот эти два момента мне лично гораздо тяжелее постичь.
В современном мире девушки делятся на две категории: те, кто берет фамилию мужа при замужестве, и те, кто оставляет себе девичью фамилию. То есть у современной девушки в аналогичной ситуации был бы выбор – оставаться Берс с гордо поднятой головой и слышать: «Это же Берс, жена Толстого», – и всегда иметь неразрывную внутреннюю связь с той девочкой, которая была рождена Берс. Или же стать Толстой и идти с еще более гордо поднятой головой, но уже совершенно другой женщиной. А была ли Соня Берс вообще? А кто такая Софья Толстая? Толстая ли она по духу, по характеру, и вообще – что она из себя представляет?
Вот такое море сложных, иногда болезненных вопросов встает перед девушкой, которая берет фамилию мужа. Это еще мы с вами рассмотрели вариант, когда будущей жене хочется «одеться» в его фамилию. Она для нее предмет гордости, и ей нравится, как она звучит рядом с ее именем.
Но как должна вести себя графиня Толстая? И что такое графиня? Дочь врача вдруг становится графиней. Это еще одно перевоплощение. И графиней где? В деревне. Странная, специфическая ситуация. Нет, Павел, тут все было нетипично. С самого начала Софье Андреевне пришлось перестраивать все свои ожидания и представления о новой жизни в замужестве.
Тетушка
П.Б./ О первых днях замужней жизни она пишет в мемуарах, которые создавались сорок лет спустя. Понятно, что она многое могла забыть. Но смотрите, как она запомнила расположение и размеры всех комнат в доме, а ведь этот дом впоследствии перестраивался два раза.
Из моей спальни единственная оставленная дверь вела на маленькую площадку круглой винтовой лестницы, и с нее же была дверь в соседнюю комнату, перегороженную двумя книжными шкапами. За шкапами было устроено помещение для моей горничной, а впереди стоял письменный стол, стулья и зеленая кожаная кушетка; это был мой кабинет. Кабинет же Льва Николаевича помещался внизу, под сводами, где мы ночевали, когда в первый раз были в Ясной Поляне. Там же был чуланчик для Алексея Степановича (А. С. Орехов – камердинер Толстого, бывший с ним на Кавказе и в Севастополе. – П. Б.), передняя и небольшая, вся каменная комнатка для вещей, где и поныне стоят сундуки. Наверху же были еще: столовая, гостиная, комната тетеньки и чуланчик около – для Дуняши (горничной. – П. Б.). Все комнаты почти квадратные, 6–7 аршин, и высокие, 5 с половиною аршин, что делает их просторными светлыми и очень приятными для жизни.
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
Не могу удержаться от восхищения: вот же «немка»! Натура трепетная, сентиментальная, но внутреннее устройство и обстановку дома видит сразу, а главное – вспоминает спустя сорок лет. Да, Лев Николаевич привез в свой дом настоящую хозяйку! Думаю, если бы он привез туда Лизу, она бы обратила первое внимание на содержимое книжных «шкапов».
И это не все. В ноги тетушке Ёргольской она, конечно, поклонилась, но на следующий день все ведение домашнего хозяйства у нее забрала в свои руки. «Мне легко было взять на себя эту деятельность», – пишет она. Тетушке оставалось только гулять с зонтиком по дорожкам усадьбы. До приезда Сони она была главной женщиной в доме. Бездетная старая дева, она любила Лёвочку как родного сына. Но, судя по воспоминаниям Софьи Андреевны, ей удалось легко наладить отношения с тетушкой.
Между тем у Татьяны Александровны была своя «романная» история. Именно в нее был когда-то влюблен отец Толстого Николай Ильич. Дальняя родственница, сирота, приживалка в доме Толстых, она была, по-видимому, очень красива, «черноглазая Антуанетт». Но женился Николай Ильич не на ней, а на Марии Николаевне Волконской, и не по любви, а по расчету. Отец Николая Ильича, дед Льва Толстого по отцовской линии, Илья Андреевич Толстой был казанским губернатором и страшным мотом. Его семья жила не по средствам. Достаточно сказать, что стирать белье они отправляли в Голландию. В результате семья Толстых разорилась, их родовое имение Никольское-Вяземское было заложено, и Николай Ильич, который после смерти отца в 1820 году не стал отказываться от его долгов, был вынужден жениться на богатой Марии Николаевне Волконской, девушке в возрасте тридцати лет и некрасивой. Тем не менее брак был счастливым, но не долгим. В 1830 году Мария Николаевна скончалась после рождения дочери.
