Вне времени и ужасов

Виктор Балдоржиев

Вне времени и ужасов

На самом деле человеку неведомы понятия времени и ужасов, если он живёт и развивается со своим миром, не входя в реакцию с другими мирами, после чего у него появляются сравнения. Не имеющие сравнений ограничены своими границами.

Там, где убийство живых существ считается обычным делом, вряд ли кто-нибудь приходит в ужас. Но я много раз наблюдал за европейцами, которые становились совершенно безвольными и покорными существами, став невольными свидетелями хладнокровного убийства животных особым, монгольским способом.

Представьте, как делают надрез в районе солнечного сплетения и, мгновенно войдя в плоть и пробив диафрагму животного, жёсткий средний палец, пройдя под аортой, коснувшись позвоночника, рвёт её, и под рукой хлещет горячая кровь… Насколько убийца знает анатомию и строение живого организма? Ведь это у него должно быть на уровне генетической памяти.

Такое могло случаться и, наверное, случалось с людьми.

Эти случаи претендуют стать серьёзными кассовыми триллерами, ибо они взяты из реальной истории, а события, описанные в рассказах, происходили на самом деле с конкретными людьми. Да и писал я эти рассказы, стараясь приблизиться к сценариям, в надежде, что когда-нибудь на них обратят внимание оголодавшие режиссеры и актёры.

Несколько таких обыденных повествований, бытовавших до недавнего времени, я и переложил в литературные рассказы. Дочитайте до конца…

Автор.

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

Язычники

события V века

Ну и весна выдалась в этом году! Вот опять после полудня повалил хлопьями густой мягкий снег, повлажневшая и порыжевшая степь слилась с хмурым серым горизонтом, неистовый ветер налетел из-за горизонта. Началось! В сумерках вьюга завывала и подвывала на разные голоса, ураганный ветер неистово разлохмачивал и развеивал седые космы поземки и кошму ветхих юрт на окраине куреня… Проклиная свою жену и в тысячи раз грозясь проломить ей башку, Жирный Жаргал1 три раза выходил в буран и крепко затягивал все поперечные и продольные веревки своего жилища. А в юрте было тепло и уютно, в очаге приплясывало желтое пламя, в углу посапывал сынишка-бутуз, укутанный в меховое одеяло. Но вот открылся полог входа. А, жена заявилась, наконец-то!

‑ Ты где шляешься, паршивая овца, причина моих несчастий! ‑ заорал Жирный Жаргал, когда худющая, кожа да кости, женщина с провалившимися темными глазами кое-как вошла в юрту, отряхивая от снега грязный нагольный халат и островерхий малгай из ягнячьих шкур.

Но не успел хозяин наградить безропотную жену тумаками и пинками, как вслед за ней ворвались два здоровенных воина из ханской стражи в толстых меховых шубах и рысьих малахаях. Желтоглазые и раскосые, перебивая друг друга, они оглушительно заорали на опешившего Жирного Жаргала, вытаращившего от испуга глаза:

‑ Ты, жирная собака, где твой раб Туругай?

‑ Куда ты его подевал, мешок, набитый салом? Отвечай!

‑ Ту-тту-ругай? Он должен быть со всеми, в юрте ррра-бов, ‑ начал заикаться и пятиться Жирный Жаргал.

Худая и черная жена его уставилась темными недоумевающими глазницами на щекастых и усатых воинов с кривыми саблями.

‑ Ты врешь, дохлый и пузатый тарбаган! Там его нет! ‑ свирепо заорал один из воинов и так пнул Жирного Жаргала сапогом-гутулом, что тот охнул и оказался за очагом. ‑ Ищи его быстро, пока мы из тебя твои вонючие кишки не выпустили!

‑ Где он, Хара Хонин? – завизжал на жену хозяин и влепил ей затрещину, отчего черная голова женщины безучастно мотнулась и снова остановилась, но глазницы ожили.

‑ Тту-ттургай, целый дд-день выделывал шкуры, уу-устал и пп-попросился спать в юрте, где хранят шш-шерсть, ‑ пролепетала Хара Хонин, за что была награждена пинком мужа.

‑ Одевайся, бурдюк с мочой! ‑ яростно закричали воины на Жирного Жаргала. ‑ Веди своего толстого раба в большую юрту ханской стражи. Хан заболел. Быстрей!

Тут заголосил укутанный в меховые овчинные одеяла сынишка хозяина юрты, четырехлетний Толстый Туян, отличавшийся от отца только тем, что у него пока еще не было трех клочков жестких волосинок вместо усов под двумя дырочками на жирном лице вместо носа и пучочка волос на подбородке вместо бороды, но, скосив узкие глазенки, сын, как и его отец, мог замечательно видеть свои пухлые щеки. Воины начали посмеиваться, глядя на засюсюкавших отца и сына.

‑ Что стоишь, дохлая ведьма! ‑ вдруг завопил Жирный Жаргал на полоумную жену, оскаливая кривые желтые зубы. ‑ Не видишь ‑ мой сын хочет есть!

‑ Поторапливайся, дерьмо коровье! ‑ ткнул черным громадным кулаком хозяина один из воинов, и трое вышли в буран, где их сразу захлестнуло крутящимся со свистом снегом.

Жирного раба Туругуя они нашли спящим в большой черной юрте, где хранилась ханская шерсть, которую рабы скатывали в кошму. Он спал, неловко подогнув большую круглую голову, ему мешала колодка-канга, стягивающая шею. Год назад этого раба пригнал Жирному Жаргалу начальник ханской стражи, когда вернулся из набега в верховья Селенги, где воины захватили много людей и добра.

‑ Видишь какой большой ноен? Мы его для тебя из постели выковыряли! ‑ хохотал начальник стражи, выпивая пиалу за пиалой араку и поедая горячие колбасы с кровью, жиром и печенью. Пар клубился над застольем.

‑ Он еще не работал, смотри какой жирный! Ха-ха-ха! ‑ не мог нахохотаться начальник. – Ничего, успеет похудеть.

За год Туругай отупел, оскотинился, но почему-то не похудел…

В большой юрте ханской стражи было жарко и светло. Ярко пылал в очаге огонь, в медных плошках горели фитили. Пахло горелым жиром. Два воина азартно играли в кости и громко переругивались. Повсюду висели кривые сабли, луки, колчаны, щиты и кольчуги.

С Туругуя даже не сняли колодку: как только он вошел, опасливо озираясь, его ударили по затылку дубиной. Раб упал, оглушенный. Проворный воин в одной рубашке из тонкой продымленной шкуры, сел на него и, быстро сделав острым ножом надрез на его животе, сунул в хлюпнувшую дыру руку почти по локоть. Раб дернулся и затих, на губах его запенилась кровь, тело обмякло. Игравшие в кости даже не оглянулись.

‑ Готов! ‑ весело сказал проворный воин, вынимая из живота раба окровавленную руку. ‑ Этот подойдет. Жирный…

‑ Иди, вонючий тарбаган. Если хану не станет лучше, то зарежем и тебя. Ты тоже жирный! Ха-ха-ха! ‑ захохотали шутники-стражники, начиная быстро снимать с мертвого раба острыми ножами– хянгарами кожу, как шкуру с барана…

У Жирного Жаргала сразу ослабли ноги и челюсти, верхние зубы бились о нижние, обезумев от страха, он побежал сквозь снежный буран к своей юрте через весь ханский курень. Вьюга завывала предельно, будто ввинчивалась тысячами остриями в небо. Едва-едва виднелись контуры юрт, их будто крутило вихрем, не было ни души, казалось, что всех унесла вьюга к чертям и злым духам.

Облепленный снегом и обезумевший от страха, он ворвался в теплую юрту. Жена его тупо убаюкивала сына. Хозяин вмиг очухался и окреп. Он набросился на жену и бил ее до тех пор, пока не устал. Но это не утешало его. Утром, когда буран утих и начал таять снег, обнажая мягкую землю, Жирный Жаргал избил всех девятерых исхудавших рабов. Но ничто не помогло и не приносило облегчения.

Жирный Жаргал заскучал…

Отцвели подснежники, густо зазеленела степь. Воины не появлялись. Хан продолжал болеть. Жирный Жаргал сходил с ума и не знал что делать и как жить. Он хорошо знал шутников-стражников, которые никогда не бросали слов на ветер!

Всю жизнь небо оберегало Жирного Жаргала. Он был поставлен над пятью сотнями ханских овец, десятью рабами, женой и сыном. Его первая жена умерла семь лет тому назад, прожив с ним всего два года. Он тогда пнул-то ее всего один раз, а она умерла. Вот нахалка! Но Жирный Жаргал шибко не горевал. Он знал, что за такого богатого и красивого человека, как он, любая выйдет. Он взял молодую жену из бедной семьи, одарив несчастных старой лошадью и бараньими кишками. Умел, если хотел, Жирный Жаргал осчастливить людей!

Теперь он смотрел на эту худую женщину в ссадинах и синяках, с головой похожей на череп, обтянутый черной кожей, и недоумевал. Как же так? Его обманули! Шесть лет назад это была крепкая и мясистая девушка по имени Цыцык. Но она пасла овец в дождь и простудилась, сильно заболела. Шаман, чтобы обмануть злых духов, дал ей это имя, Хара Хонин. Теперь ее нельзя было называть по-старому. А шаман попросил зарезать жирную овцу, и как только Жирный Жаргал вскрыл брюшину животного, шаман посадил нагую женщину в желудок овцы, долго держал ее в теплом и зеленом дерьме, потом обтер и завернул в свежую шкуру. Потом положил на тело больной внутренности овцы ‑ сердце к сердцу, печень на печень, легкие к легким… Цыцык, тьфу, теперь уже Хара Хонин, быстро выздоровела. Родила толстого ребенка.

Но во что она теперь превратилась? Правда, она работает с рассвета до поздней ночи. Но кто не работает? Не Жирный же Жаргал, начальник ханской отары, должен надрываться!.. Хара Хонин вставала задолго до рассвета, доила кобылиц, коров и овец, кормила Толстого Туяна и Жирного Жаргала. Потом бежала к рабам и работала с ними, пасла все время овец, потом снова кормила Толстого Туяна и Жирного Жаргала, в полдень опять доила коров, кобылиц и овец, затем снова кормила Толстого Туяна и Жирного Жаргала, потом снова доила, кормила, пасла. И так без конца. А еще она делала кумыс, айрак, тарак, арсу, айран, хоймог, зэгэй, араку, сметану, масло и много других молочных продуктов, ибо животных много, а с каждой животины особый продукт со своими тонкостями и особенностями, не говоря о желудках с кровью, колбасах, грудинках и другой пище, коей получается великое множество даже с одного барана. Было отчего удивляться Жирному Жаргалу ‑ так много мяса и молока, а жена у него, ходячий скелет!

Любая женщина должна работать и содержать юрту, иначе какая же она женщина! А мужчине надо готовиться к войне и ходить в походы со всеми, иначе какой же он мужчина! Но Жирного Жаргала на войну и в походы не брали. Он втайне подозревал, что из-за его непомерного и круглого живота, предмета зависти одногодков, но более всего был уверен, что его не берут из-за того, что он начальник ханской отары овец, которая должна быть в каждом курене. Но все же воином и мужчиной его никто не признавал, за что и доставалось Хара Хонин. Она могла признать Жирного Жаргала кем угодно, лишь бы он сказал ‑ кто он сегодня. Вот какую власть имел над бедной женщиной этот всемогущий и добрый человек!

И вот теперь из-за этой черной неблагодарной овцы могут зарезать его, Жирного Жаргала. Хан болеет. Ему не пристало, как простому человеку, лечить себя внутренностями и шкурой какой-то овцы. Конечно, любое животное хорошо излечивает болезни, об этом все в степи знают, но человек должен быть лучше животного. И вот зарезали хану раба Туругая, бывшего ноена. А потом могут зарезать и Жирного Жаргала. И все потому, что воины ханской стражи выше любого тысячника! Ведь они долго не могли найти раба, разозлились, потом развеселились, а эти шутники и ничего не забывают. А кто отправил этого вонючего раба из общей юрты отдыхать на шерсти, кто?

На сердце Жирного Жаргала становилось до того тоскливо, что, не вытерпев, он бежал к глинистому ручью, где вместе с рабами выделывала прокисшие овечьи шкуры Хара Хонин, и несколько раз злобно пинал ее в тощий зад, потом яростно начинал охаживать плетью рабов. Напрасно черная женщина и иссохшие существа в колодках кричали и ползали по камням и холодному желтоватому ручью, плеть настигала их повсюду. Вот какой вездесущий человек был Жирный Жаргал, когда хотел отыскать причины своих несчастий и бед!

Но прошел месяц, степь заголубела, воины не появлялись на краю куреня. Значит хану стало лучше, утешал себя Жирный Жаргал, хотя слухи гуляли очень не хорошие.

Земля смешалась с влажными серыми облаками, начались ливни! Но как только выглянуло солнце, заболел Толстый Туян, заметался в жару, заголосил беспрерывно, засучил пухлыми ножками. Беда! Ведь сын ‑ причина существования на земле мужчины.

‑ Недоглядела! Простудила! Ах ты, высохшая шкура! ‑ визжал Жирный Жаргал и одаривал жену затрещинами, отчего сухая и черная голова ее безучастно моталась в разные стороны, а глазницы были совершенно мертвы. Хозяин подозревал, что жена притворяется.

Пришлось звать шамана и резать овцу.

Раб уронил животное на спину и держал за задние ноги. Жирный Жаргал сделал быстрый надрез на брюхе овцы, сунул туда руку по локоть, мгновенно пробил пальцами диафрагму и дойдя до позвоночника, зацепил и дернул, порвав, артерию. Кровь забила фонтаном под рукой. Овца дернулась и затихла. Точно также зарезали раба Туругая! Вспомнив про это, Жирный Жаргал похолодел.

Шаман отпарил капризного толстячка-мясоеда в горячем зеленом дерьме, обтер, приложил к телу внутренности и обмотал шкурой. Они должны были высосать из тела человека болезнь. И высасывали так что внутренности животного чернели!

‑ Смотрите, малейшая простуда и он умрет! ‑ наказал старый шаман.

Жирный Жаргал днями и ночами подкладывал в очаг аргал и прутья сухого тальника. Сын был почти здоров, когда Хара Хонин опять не доглядела за ним, хотя все время пасла овец. И снова черная голова безучастно моталась в разные стороны, опять визжал Жирный Жаргал. Но все было бесполезно. Сын не поднимался.

В юрте поселилась тоска.

В один из унылых вечеров Хара Хонин привела маленького и худенького старичка в желтом малгае и рваном халате, под которым оказалась желтая одежда и красная материя, перекинутая через плечо.

‑ Он вылечил и поднял на ноги умирающего раба. Может быть, и нашего Туяна вылечит, ‑ осмелилась робко сказать жена, подавая старику пиалу молока.

Жирный Жаргал мудро промолчал, при людях он всегда становился важным и заботливым господином, потакающим людским слабостям.

На другое утро странный старик пощупал лоб и пульс ребенка, заставил его открыть рот, посмотрел в зрачки, потом начал разводить в деревянной чашке коричневые порошки.

‑ Ты кого, сучка, привела? Он отравит нас всех! ‑ шипел на улице хозяин, пытаясь хоть за что-то пребольно ущипнуть жену. Но зацепиться и ущипнуть было не за что.

‑ Он ходит по нашим куреням и айлам второй год, многих вылечил, ‑ шептала в ответ, осмелев, жена. Вот нахалка!

Толстый Туян две ночи сильно потел, а на третье утро проснулся совершенно здоровым и капризно потребовал самого жирного мяса. Старик смотрел на невзрачного бутуза, как на ожившего упыря. А потрясенный Жирный Жаргал не знал как и чем угодить волшебному старику в невзрачной одежде и с перекинутым через плечо сумой. Хара Хонин подавала старику пиалу арсы.

‑ Что ты, несчастная, подаешь человеку, который достоин четырехгодовалого и холощеного быка! ‑ взревел от негодования Жирный Жаргал, пнув жену.

Он кликнул рабов и зарезал самую большую из своих овец.

‑ Зачем вы это сделали, глупый человек? ‑ замахал сухонькими ручками старик, увидев освежеванную тушу овцы. ‑ Неужели вы убили ради меня живое существо, такое же живое, как вы и я?

‑ Да, я хочу угостить вас, великий шаман! ‑ широко заулыбался Жирный Жаргал, показывая кривые желтые зубы, и опять, скосив глаза, увидел свои щеки.

Но старик снова замахал руками и возмущенно закричал:

‑ Я не ем мяса, мне ничего не надо. Я не шаман, а вы, глупый человек, сделали меня причиной смерти живого существа! Вам не стыдно?

‑ Почему мне должно быть стыдно? ‑ удивился Жирный Жаргал.

‑ Э, да вы ‑ больной человек! ‑ закручинился старик. ‑ Я гляжу тут никто не чувствует стыда. Неужели все больные?

‑ Я здоров, вредный старик! ‑ рассердился наконец хозяин.

‑ Да, больные! Жаль, что я не могу лечить эти болезни, жаль!

Пока они так препирались, внезапно из-за ближних юрт вышли два воина ханской стражи в железных шлемах и с кривыми саблями, чешуйчатые кольчуги блестели под лучами солнца. У Жирного Жаргала сразу ослабли ноги и челюсти, он закачался и заклацал зубами, как от великого холода, пронзившего все тело.

‑ Что с вами? ‑ вскричал изумленно старик, одевая свой старый халат и собираясь в дорогу.

‑ А, вот ты где, друг Жаргал! Здравствуй! ‑ заорали шутники стражники, ‑ ты не забыл нас? Тогда собирайся, хану с каждым днем хуже, а рабы все худые. Живо, друг Жаргал!

Огромные и грубые воины крепко и прочно схватили своего обмякшего друга за мягкие бока и потащили к большим нарядным юртам и шатрам в середине куреня.

‑ Что вы делаете, глупые люди? Остановитесь, он же больной человек! Остановитесь! ‑ маленький лысый старик проворно бегал вокруг воинов, тщетно пытаясь оттолкнуть хоть одного из них. Но железо не чувствовало плоти!

‑ Это что еще за букашка! ‑ рассмеялся усатый стражник, смотря сверху вниз на мелькавшую лысину.

‑ Я вылечу вашего глупого хана, только оставьте больного человека! ‑ вдруг упрямо закричал тоненьким голосом старик.

Воины остановились. Потом один из них крепко захватил в горсть халат старика и подтащил к себе.

‑ Вот теперь у нас два лекаря! ‑ засмеялся второй воин.

‑ Вы глупые и больные люди! ‑ кричал, извиваясь, упрямый старик.

‑ А, это ты, тибетский черт, ‑ проговорил хан, возвышавшийся на горе тюфяков. Шумно поднимался и опускался его громадный живот. временами он сипло и натужно пукал, и тогда волны вони гуляли по шатру. Он был укутан в шелковые одеяла и хрипло дышал.

‑ Зачем больного завернули в шелка? ‑ спросил удивленно старик, подходя к пышным тюфякам и зажимая пальцами нос.

‑ Вши не задерживаются! Хи-хи-хи! ‑ рассмеялся жирный хан с посиневшим и вспотевшим лицом, в глазах его жила злая мука.

‑ Во-первых, я не черт, а тибетский лама, а ты ‑ глупый человек, ‑ сказал вредный старик и спросил. ‑ Так ты хочешь вылечиться или нет?

‑ Хочу! ‑ прохрипел хан, беспокойно зашевелившись на тюфяках.

‑ Это уже хорошо! ‑ вздохнул старик, отходя от хана. ‑ Тьфу! Как от тебя скверно пахнет, но когда я выпущу из тебя воздух, задохнуться от вони может весь твой курень… Я вылечу тебя, но ты должен отпустить человека, который ждет своей участи в юрте стражников.

‑ А если не вылечишь? ‑ прохрипел, выпучив больные глаза, посиневший и отвратительно пахнувший хан.

‑ Тогда твои стражники отрубят мне голову! ‑ рассмеялся ехидно старик. ‑ Но ничего, я привычный… Раздевайся, приступим к лечению. Позови кого-нибудь на помощь.

‑ Эй, стража! ‑ хрипло и слабо позвал хан…

Через месяц хан выздоровел. Жирный Жаргал остался жив и поселил у себя старика-ламу, на которого теперь молился. Но однажды пришли знакомые шутники-стражники и снова повели маленького ламу и Жирного Жаргала к хану.

Летний шатер хана был полон коврами, тюфяками, угощениями и мухами. Вонь испарилась. Посвежевший и доброжелательный хан восседал на разноцветных тюфяках.

‑ Чем ты меня отпаивал? Здоров ли я совершенно? Зачем ты слушал мой пульс и разглядывал язык? ‑ весело спрашивал побелевший хан в черном атласном халате с круглыми алыми узорами, приглашая их садиться на мягкие тюфяки.

‑ Ты слишком любопытен и глуп! ‑ рассердился упрямый старик.

Шутники-стражники вздрогнули, но хан, привыкший к манерам старика, только улыбнулся, зная, что старик, сам того не зная, ответит на все вопросы. Старик отвечал:

‑ Человек ‑ сам причина своих счастий и несчастий. Все болезни в человеке, проявят они себя или нет, зависят от тебя самого. Это первое. Второе, вся сила от земли и неба… Небо посылает на землю дожди, растет трава, овца ест траву, овцу ест человек. Ты убивал человека и лечился, но не смог вылечиться. Так не лучше ли было бы сразу лечиться травой? Я отпаивал тебя травами и корнями.

Хан весело рассмеялся и, подавшись вперед, спросил:

‑ Много ли таких, как ты, в Тибете?

‑ Много! Я простой лекарь, который лечит только тело, а потому ‑ самый ничтожный из тех, кто идет дорогой познания, ‑ скорбно заметил старик.

‑ Все ли лекари считаются самыми ничтожными?

‑ Все, хан!

‑ Тогда каковы же остальные! Я приглашу тех, кто выше тебя, в свой улус… Чем тебя наградить?

‑ Мне ничего не надо! ‑ ответил старик. ‑ Но я прошу тебя, хан, освободить до конца жизни от тяжелой работы жену Жирного Жаргала, который тяжело болен, как и все в твоем улусе…

По знаку хана стражники набросились на Жирного Жаргала, но старик испуганно и раздраженно закричал:

‑ Освободить одного ‑ не значит убить второго! Убивая или даже просто обижая живое существо, вы убиваете самих себя. Все их проклятия посильнее любого вашего оружия или нашего лекарства.

И опять Жирный Жаргал остался жив.

Он умер через три года. После ухода старика все смешалось в ханском улусе: причины, следствия, виноватые, не виноватые…

Хара Хонин снова превратилась в Цыцык, располнела и расцвела, живет в одной из ханских юрт, единственная ее работа ‑ вышивание. Она украшает шелка, выделанные шкуры и кошму нарядными цветами и узорами, беспрерывно напевает веселые песенки, никого не узнает и ничего не помнит, даже не знает своих имен. Увидев хана, она игриво хихикает, стражникам грозит пальчиком, безудержно и безумно веселится, катается по траве и корчится от смеха, когда видит иногда Жирного Жаргала и Толстого Туяна. Хан стал молчалив и набожен, ему бывает стыдно перед гостями за эту непредсказуемую и веселую женщину, но он терпеливо выполняет просьбу своего спасителя.

Жирный Жаргал женился на толстой кривоногой вдове. Ходит она вперевалку, и ноги у нее как жирные и хищные клешни. Этот ходячий злой бурдюк жира забила и затиранила Жирного Жаргала за какой-то год! Его уже никто не узнавал в степи, от него осталась страшная тень, хваленный круглый живот обмяк, и складки пустым мешком повисли до колен, щек он своих он больше не видел. Да были ли щеки у этого черепа! Жирный Жаргал стал пуглив, молчалив, но бессовестно, всем своим видом, взывал о жалости.

Однажды почувствовав себя плохо, он вспомнил о ламе, насобирал и круто заварил разные травы и коренья. Он выпил бурлящий и пенистый отвар, глаза у него стали безумными, сердце колотилось так, что слышно было за стеной юрты. Бедняга закружил по белой лунной степи и, промучившись всю ночь, умер на рассвете, оставив драгоценного Толстого Туяна с хищной вдовой, которая проклинала Жирного Жаргала и после смерти.

Но она уже ясно видела, что теперь причины всех ее несчастий скопились в безобразно разжиревшем Толстом Туяне, которого родила безумная Цыцык, когда была Хара Хонин для Жирного Жаргала, начальника ханской отары овец и нескольких рабов.

Люди шепчутся, что дух убитого раба Туругая поселился в ханской юрте и ночами, когда луна заливает степь серебряным сиянием, витает над кочевьями и улусом.

Апрель 1998 года. Новая Заря.

Уодхэ

события XVII века.

Не то, чтобы коня, но и узды-то своей у Уодхэ никогда не было. У него вообще ничего не было, сиротой рос, ел, что подадут, одевал, что дадут. Он обучал диких коней в табунах богатых степняков. Усмирит жеребца, погарцует с месяц, потом снова бродит пешком в рваном тэрлике2, грудь смуглая, нараспашку… Был он оборван и худ, как бродячая собака, но силен и жилист, роста высокого. Обритая голова его была похожа на булыжник, вся в шрамах и шишках, коса черная и жесткая, нос криво приплюснут к землистому булыжнику, глаза раскосые и диковатые.

Желудок сироты всегда пуст, и в поступках он не волен. Приоткрыв рот и наклонив свой бугристый булыжник, Уодхэ молча смотрел на людей стойбища, в основном, его родственников, никому не перечил, а если открывал рот, то оттуда вырывалось мычание. Но когда Уодхэ случалось выпить араки, он дрался со всеми встречными и поперечными. Тогда его били плетями и выгоняли из стойбища. Возвращался он еще больше по–худевшим, оборванным и молчаливым.

Никто не считал его равным себе.

Но неведома воля неба человеку, за год разбогател нищий Уодхэ! А теперь живет он с женой в белой юрте, на рассвете идет сквозь туманы по росистым травам к своим лошадям. И лук, и колчан, и чубук, и кресало – все у него украшено серебром и кораллами. Скачет Уодхэ по зеленой траве, где вспыхивают яркие красные пятна сараны, скачет на охоту на белоногом вороном и, кажется, даже не задумывается о том, что с ним случилось за год. Что за бесчувственный и беспечный человек! Никогда бы Уодхэ не разбогател, если бы год назад его не избили плетями на свадьбе в Хойто Хори родственники…

Стойбище, где живут богатые и бедные родственники Уодхэ, на самом берегу Онона. Год назад провожали из стойбища в Ара Халху, в место Хойто Хори, невесту. Отец девушки, богатый Амбагай, взял в дальнюю дорогу и Уодхэ.

– Оденьте его, как подобает, коня дайте. Пусть едет с нами, мало ли, что может случиться в пути. Чем больше мужчин, тем лучше. Ехать далеко, – сказал, вздохнув, своим людям жирный Амбагай.