Исчезновение величин

Хоть бы маленький дождик прошел!

Зной звенит, и жара обжигает,

С неба бешено солнце печет,

И родник до камней высыхает,

И картошка давно не растет!

Мужики молчаливы, угрюмы,

Бабы злы на своих мужиков,

И печальные, черные, думы

На морщинах сухих стариков.

«Что вы так закручинились, люди,

От каких сумасшедших вестей?

О, какие дожди еще будут!» -

Остывая, шепнул суховей…

Художник в провинциальном городе

Художник чистил пистолет,

Сходя от гордости с ума,

Взводил курок он много лет.

А за окном была зима.

(Он пил вино, одеколон,

Какой-то мерзкий самогон.

Но тьма пронизывала свет.

Тогда достал он пистолет!

Он ненавидел столько лиц,

Светил из солнечных столиц!

И от него ушла жена,

И оглушала тишина…)

А за окном плыла зима -

Метели, вьюги, кутерьма,

Качались мрачные дома,

И свет пронизывала тьма!

Он ненавидел эту тьму,

И мастерскую – как тюрьму!

Уж лучше посох и сума…

Он много лет сходил с ума.

Когда наметился рассвет,

В окно он бросил пистолет!

Летела в снег, летела в даль,

Никелированная сталь…

Он взял и посох, и суму,

Покинул тюрьмы и тюрьму,

Он дверь отважно распахнул

И замять снежную шагнул!

В сугроб редеющей ночи

Он кинул звонкие ключи.

И долго крепкие умы

Терзали дверь его тюрьмы…

Художник на озере Зун-Торей

Звенел в синеве жаворонок

Серебряно-желтой пыльцой,

И степь встрепенулась спросонок,

Сверкнула ковыльной волной.

И солнце, вставая, ласкало

Вершин голубую гряду.

Но озеро вновь задремало

В лазурном и сладком бреду.

Дана золотая планета

Нам всем как божественный дар.

Вот скачут чабанские дети,

У всех шоколадный загар!

И сопки, качнувшись, поплыли,

И все обволакивал зной,

И солнце палило из пыли

Сухой и горячей струей.

Но знойная степь не преграда

Вернуть неотвязчивый сон:

Прохладный паркет Петрограда

И модный Московский салон.

Где люди белы, как поганки,

Раскрашены, как мухомор!

Зачем на чабанской стоянке

Об этом ведем разговор?

Здесь лучше слышнее мотивы,

Здесь мысли едины, не врозь,

Отсюда видней Перспектива,

С латыни – увидеть насквозь!

Увидеть насквозь свои годы,

И совесть увидеть в упор,

И – дивные краски природы

Без всяких преград или шор…

Но снова, уйдя на подмостки,

Ты сквозь суету и угар,

Увидишь улыбку подростка,

Его шоколадный загар…

Суета наскального рисунка

Суета наскального рисунка

Оживает снова предо мной:

Пробегают гибкие фигуры,

Дышат запалено, горячо!

Обжигает жаркий пот ресницы,

Но кидаю точное копье.

Долго догонял я антилопу,

Раненую другом поутру!

Вот уходит стадо круторогих

За далекий хмурый горизонт.

Но никто об этом не жалеет -

Все же мы добыли одного…

Ночью

И ночью очи кобылицы

Следят за резвым шалуном,

И Млечный Путь в очах искрится

Пахучим, сытным, молоком.

В такую ночь молчат собаки,

Печально женщина поет,

И молча, будто после драки,

Мужик угрюмый водку пьет.

И серп луны троится тонок,

Насквозь пронзая облака!

И ржет тихонько жеребенок,

Почуяв запах молока…

Хребты коней, людские спины,

В тягучем отдыхе не спят.

И пахнут потом кошенины,

И звезды крупные горят.

После сенокоса на озере Зун-Торей

Как пахнет мятой и цветами

На лысом стриженом лугу!

И тучи бродят табунами,

И сонный коршун на стогу.

Лениво падают туманы,

И сквозь туман плывет туман.

И, как фрегат, по океану

Летит порывисто баклан.

Стоят колеса сенокоса,

Затих стихийный сеноград!

И кони в яблоках белесых

Бредут в тумане наугад…

Тризна

Плетет незримо кружева

Прекрасно сложенный паук!

И муха бьется в паутине,

Прекрасно сложенная тоже!

И вот сложнейший организм

Другой сложнейший организм

Корежит яростно и зло.

О! как должно быть в тонком мире

Хрустит устройство ног и крыльев

В сложнейшей пасти паука!

Как страшно мухе, больно мухе,

Какая это мука – смерть!

И как безжалостно паук

Хрустит и чавкает, урча…

«Чье вдохновенье, чья любовь,

Создали эти организмы?»

Такие мучают вопросы

Совсем простого человека,

Когда он чавкает и ест

Еду из разных организмов

И видит дымку паутины,

А в дымке тризну паука

Над бедной мухой золотой!

Аполлинер

Когда Гийом Аполлинер

Уходит утром на пленэр,

То из-под ног взлетают рифмы.

И вот клубится перед ним

Туманной дымкой зыбкий мир,

Зеленым, красным, голубым…

Вновь, потрясенный он молчит.

Но вспоминает, что художник.

К чему этюдник и треножник?

Он пишет будто акварелью

Тончайше белые стихи,

Как дышат в августе апрелем!

Так уходил он из Парижа

Поскольку выше был, не ниже

Высотно-плоских территорий,

Где всех главнее крематорий,

И будто голуби Парижа

Летят стихи его вразброд

Линия горизонта

Глаза мои не круглые и не овальные,

как и у всех степняков.

Вам кажется, что они меняют форму…

Линия – вот основная форма моих глаз.

Я люблю смотреть на линию горизонта.

Эпическая линия степи радует мои глаза.

Степь рождает элегические мысли.

Экспансия чужда эпичности и элегичности.

В степи невозможно скрываться и скрывать.

Степь открыта!

Движение возможно на просторе,

Познание движет от горизонта к горизонту.

Но и все войны происходят и завершаются

на просторе. На просторе открыт человек.

Степь открыта! Открытость учит человека.

Линия моих глаз, состав моей крови, ритм

моих движений – формировались тысячелетиями.

Нет людей абсолютно бесстрашных,

Мало людей бескорыстных,

нет людей, сумевших объять необъятное.

Но степь диктует бесстрашие,

степь говорит о бескорыстии,

степь напоминает о беспредельности.

Похоронив войны, степь говорит о мире и покое.

Иначе здесь не выжить. Такова диктатура степи!

Дипломатия сердца воспитывается веками.

Все, что скрытно или не договорено чуждо степи!

Дипломатия сердца воспитывается веками.

Лицемерие не живет долго в степи,

для которой век только миг.

Все пришедшее из вне либо примет законы степи,

Либо вымрет. Семя, принесенное ветром с юга

и ставшее деревом на севере, уже не южное дерево!

И линия этого дерева будет иной, пусть даже

дерево и не знает об этом.

Это знает степь, где все на виду, ибо она

взрастила это семя, а семя – степь.

Когда я встречаюсь с двоедушием, то линия

моих глаз только становиться уже, ибо я знаю,

что двух душ в человеке не бывает – значит

передо мной еще не человек,

Глаза мои распахиваются, как горизонты,

не от изумления, а от радости.

То, что радостно сердцу – приятно глазу.

Вот почему я рассмеялся вчера, когда старый

степняк сказал мне:

«У меня украли корову и несколько овец.

Мне восемьдесят лет. И я рад, что все еще

могу кормить того, кто станет

когда-то человеком…»

Мы долго пили с ним чай на закате

и смотрели на линию горизонта,

где солнце золотило осенние травы…

Об авторе:

Виктор Балдоржиев, поэт, прозаик, публицист, переводчик. Родился в 1954 году. Член Союза Журналистов СССР, член Союза писателей России, член Международной ассоциации блогеров. Активно участвует в работе социальных сетей, блогер, ставящий целью – результат.

Указом Президента РФ от 1 декабря 2008 года награждён медалью А. С. Пушкина. Также награждён медалями «За укрепление дружбы народов» и «200 лет Агинскому дацану».

Резюме: Раз есть – приходится быть.