Мятежный лорд

Хотелось все закончить побыстрее, но приказать огню мгновенно превратить тело в прах не дано никому. Итальянцы, оставшиеся неподалеку, неистово молились. Они видели подобное зрелище впервые и умоляли Господа не дать им испытать подобное вновь. Хант забился в самый угол экипажа и не высовывался наружу. Женщины молились, низко склонив головы к земле. Только Байрону и Трелони суждено было следить за пламенем, сначала распространившемся на все доски, а потом принявшемся за Уильямса. Когда дошло дело до человеческих останков, запах стал совсем невыносимым. Но оба мужчины стояли возле погребального костра, как статуи. Они были недвижимы, но, казалось, даже статуи не смогли бы дольше выдержать разворачивавшегося перед ними зрелища. Ветер не успевал разгонять едкий дым и страшный запах. Трещала древесина. Огонь подбирался к скелету – кости поддавались последними.

В полночь дело было закончено. Джордж приказал собрать пепел.

– Завтра вы придете сюда снова, – сказал он итальянцам. – Нас ждет второе и последнее испытание.

Люди не смели ему возразить. В гнетущем молчании они развернулись и побрели прочь от этого места. Вскоре их фигуры скрылись в ночной мгле.

– Не придут, – промолвил Трелони.

– Я бы сам не пришел. Найдем других. Перси ждет своей очереди. Если бы мы сожгли обоих, нас не ожидало бы второе испытание. Вам страшно?

– Не знаю, – честно признался Трелони, не пытаясь врать. – Скорее, это не страх.

– Опустошение, закрадывающееся в душу, – Байрон остановился в шаге от экипажа. – Понимаете, тело настолько бренно, что простой огонь не оставляет от человека ничего, ни косточки, ни кусочка кожи. То, что так усердно думало, страдало, исчезло. Целая жизнь исчезла на наших глазах. Приведения… Их нельзя сжечь. Простое, понятное тело плоти и крови легко исчезает на наших глазах. А непонятная, неощутимая материя вечна. Ее не уничтожить. Поверьте, мой друг, Уильямс не раз навестит нас в ином обличии, том, которое мы никогда не сумеем сжечь. Вот чего следует бояться. Не знаю, о чем я буду с ним говорить.

В особняк Лафранчи вернулись за полночь. Тереза не спала.

– Caro, как ты? – обратилась она к Джорджу. – Я волновалась за тебя.

– Не стоило, дорогая. Когда будут жечь меня, тогда стоит поволноваться. Лично я не был спокоен за нашего горевшего друга. Однако нам предстоит еще один вечер погребения.

– Почему? – Тереза искренне не понимала слов Байрона.

– Шелли остался в могиле. Мы выкопали только Уильямса. Как видишь, он один горел довольно долго. Могильщикам, дорогая, приходится не слаще, чем умершим. Завтра. Завтра все будет окончено…

Остаток ночи прошел сумбурно. Не спалось многим. Хант, понимая, что отказ ехать будет стоить ему поддержки Байрона, готовил себя к очередному шоку. У него перед глазами стояла сцена у моря: костер, на котором горит человек. Кроме того, Ханта преследовал запах, сладкий запах ладана, почему-то вызывавший тошноту. Ли не хотел ни с кем разговаривать. Он ушел в свою комнату и просидел остаток ночи над статьей для «Либерала». Из-под пера не вышло ни строчки, а к утру Хант вышел к завтраку невыспавшимся и полным дурных предчувствий.

Трелони заснул, выпив полбутылки джина. Перед собой он поставил задачу – сжечь тела друзей и отдать прах для захоронения вдовам. Он старался не размышлять об эстетической стороне дела, забыть об истлевшем, изуродованном теле Уильямса. Соотношение души и материи для Трелони оставалось загадкой. Но вдруг, когда на его глазах сгорело тело, он задумался об атеизме Шелли. Мысли не радовали, а скорее приводили к совершенно пессимистическим выводам.

В комнате Байрона царила иная атмосфера. Вроде та же бутылка джина, но она, пожалуй, помогала настроиться на творческий лад. Джордж писал. Хотелось увиденное и пережитое выразить на бумаге. Оттого печаль и меланхолия сменились лихорадочным состоянием творческого возбуждения. Джордж боялся лишь одного – разболеться и не иметь сил ехать на следующий день кремировать Перси. Тем не менее, он не делал попыток лечь спать, отдохнуть, набраться сил. Он писал и писал, отбрасывая в сторону исписанные страницы, словно боялся не успеть к назначенному свыше сроку.

В два часа дня Байрон спустился в гостиную, попросив принести ему джина и немного сыра.

– Когда мы выезжаем? – спросил подошедший на шум Трелони.

– Как и вчера. Не будем изменять традиции хоронить друзей ближе к закату. Хант не едет с нами?

– Отчего же? – Ли вышел из своей комнаты и пытался придать лицу отстраненное выражение, должное обозначать равнодушие, безразличие к грядущей церемонии. – Я еду.

Шелли не походил на самого себя. То есть, его вообще невозможно было опознать. Но Байрон не сомневался ни минуты – перед ним тело Перси. Выкопанное из могилы, оно лежало на песке в ожидании той же участи, что накануне постигла Уильямса. Трупный запах быстро распространился по берегу.

– Сложно привыкнуть к подобному зрелищу, – с трудом выговорил Хант. – Извините, я все-таки буду ждать вас в экипаже.

– Ступайте, мой друг, – махнул рукой Джордж. – Вы тут явно не поможете ни нам, ни тем более Перси. А если вам станет дурно, то напротив, помешаете превратить эти отвратительные, разлагающиеся останки в пепел.

– Извольте проявлять чуть больше уважения к ушедшему в мир иной другу! – визгливо вскрикнул Ли, отвернулся и быстро пошел к экипажу.

Эдвард и Джордж переглянулись.

– Экая барышня, – процедил Трелони. – Пусть отсиживается в экипаже и молится о спасении своей души.

– Пойдемте. Не будем терять времени, – Байрон направился к итальянцам, стоявшим поодаль в ожидании дальнейших распоряжений странных английских господ.

Хворост был заранее собран на том же месте, где накануне сжигали тело Уильямса. На сей раз сверху поместили носилки с останками Шелли. Огонь занимался медленно – мешал сильный ветер с моря. Но постепенно он все же подобрался к телу. Итальянцы молились в сторонке, Хант судорожно перекрестился, выглянув из экипажа. Буквально через минуту он сильно пожалел о том, что высунул нос наружу: едкий дым окутал все окружающее пространство, а на Перси ярко вспыхнула одежда. Ли быстро выскочил на землю. Его тут же вывернуло наизнанку – поздний завтрак и обед пошли Ханту не впрок.

Джордж смотрел на костер, не отрываясь. Он понимал, что обязан стоять здесь, возле последнего пристанища друга, отдавая ему последние почести. Изгнанные, непонятые на родине, они вдвоем прошли немалый путь отречения от прошлого. Они часто спорили, даже ругались, но после всегда находили повод помириться.

– Мы писали тогда страшные истории. Все вчетвером, – тихо промолвил он.

– Что? Извините, Джордж, я не расслышал, – Трелони оторвал взгляд от горизонта и повернулся к Байрону.

– Мы писали о страшном и неведомом. Хуже всех, естественно, получилось у Клер. Остальные справились прекрасно! Мы читали друг другу, не представляя, что самое ужасное нас ожидает впереди. Смотрите, Трелони, огонь словно с неохотой поедает органы Шелли. Смотрите, идет борьба бренного тела с огнем, будто Шелли продолжает сражаться со смертью…

Прямо на погребальный костер с моря бежали волны.

– Если шторм усилится, вода накроет Шелли и унесет в море, – промолвил Трелони.

– Мы не в силах ускорить ход событий. Так тому и быть: Перси унесет туда, где он погиб. Он будет похоронен на дне морском, – казалось, Байрон впал в то состояние, когда ни одно событие не в состоянии вывести его из равновесия.

Шло время. Друзьям казалось, прошла вечность. Волны подбирались совсем близко к костру, но пока по-прежнему не касались огня.

– Завораживающее зрелище, не находите? – вновь обратился к Трелони Джордж. У него появилась настоятельная необходимость произносить что-нибудь вслух. – Огонь, вода, яркая луна, звезды – все они безмолвные свидетели нашего обряда. Это воспоминание они будут, в отличие от нас с вами, хранить вечно.

Итальянские крестьяне начали потихоньку разбредаться. Им уже заплатили, а смотреть на никак не желавшее окончательно превратиться в прах тело Шелли стало совсем невыносимо, да и усталость брала свое. Хант задремал, прислонившись к дверце экипажа, выходившей на противоположную от костра сторону. И только двое продолжали выполнять свой скорбный долг, не теряя мужества и силы воли…

Сердце никак не желало сдаваться огню. Уже не осталось ни одного органа, который бы продолжал необычную схватку с пламенем, но сердце Шелли боролось до последнего.

– Я заберу его, – решительно сказал Джордж и сделал шаг вперед.

– Что вы намерены сделать? – Трелони очнулся, вынырнув из океана нахлынувших на него чувств.

– Положу в спирт. Так его можно хранить долго, – он помолчал. – Если не вечно. Но я не говорю этого слова, потому что вечного в принципе нет ничего. Видите, перед нами наглядная иллюстрация моих слов.

– Разве вы не верите в бессмертие души? – встрепенулся Трелони. – Тела бренны, а души витают где-то. Помните, мы беседовали о призраках. Ведь это души умерших, не нашедшие успокоения.

Ненадолго установилась тишина. Было непонятно, ответит ли Байрон, услышал ли он в принципе вопрос. Погребальный костер догорал. Начал заниматься рассвет. Еще луна не успела погаснуть на небе, как горизонт стал медленно окрашиваться в светло-голубой цвет. Свет и тьма не боролись – они мирно передавали друг другу бразды правления, точно понимая: когда придет час, они вновь поменяются местами…

– Да, конечно, – вдруг произнес Джордж, – души куда более живучи, чем тела. Однако и они не вечны, поверьте. Те мучающиеся признаки потому и считаются не успокоившимися душами. Плохо, когда душа не нашла своего последнего пристанища и бродит среди людей. В вечности нет ничего хорошего, Трелони. Не ищите ее. Ни море, ни эти горы, ни песок под нашими ногами не вечны, – он протянул руку, затянутую в белую перчатку и взял сердце Шелли. – Отдам Мэри. Пусть хранит столько, сколько отпущено свыше.

В этот момент Ли Хант вышел из экипажа и подошел к костру. Он посмотрел на Байрона странным, отсутствующим взглядом и с трудом проговорил:

– Отдайте сердце Перси мне. Он был мне лучшим другом. Мне нужно оставить это на память, а больше и нечего…

Джордж не стал спорить и отдал останки Ханту. К утру друзья вернулись в Пизу. Тут же, обессиленные, они отправились спать. Правда, прежде чем лечь, Джордж, как и обещал, заспиртовал сердце Перси. К двум, несмотря на бессонную ночь, он проснулся. Наскоро перекусив, Байрон объявил, что хочет ехать в Ливорно, посмотреть на «Боливар».

– Не выхожу на нем в море, так хоть погляжу, как там моя шхуна, – прокомментировал он свое решение.

Терезе явно не по душе была затея Джорджа, но она видела – отговаривать его бесполезно. Он находился в том состоянии, когда разум и чувства спят, а тело требует физической нагрузки. Трелони ехать отказался. Ему, не в пример другу, хотелось остаться дома. Навалившаяся усталость не позволяла не только мыслить, но и двигаться…

Вечером опасения Терезы оправдались: Джорджа не следовало отпускать в Ливорно. Выглядел он заболевшим. Его трясло, он чувствовал то жар, то холод.

– Не волнуйся, дорогая. Зато я проплыл более трех миль. Представь себе, доплыл до самой шхуны. Солнце пекло нещадно, но мне стало легче. Лихорадка для меня не новость. Пройдет, – стуча зубами и кутаясь в теплый халат уверял Терезу Байрон. – Сейчас выпью джина, и полегчает.

Есть он отказывался, и лишь пил стакан за стаканом, слегка разбавляя джин водой. За врачом Джордж посылать не позволял, уверяя окружающих в легкости заболевания. К полуночи кожа на его теле начала слезать по всему телу, местами превратившись в огромный волдырь. Плечи и спина особенно пострадали от совместного воздействия солнца и моря, и оттого лежать в постели являлось для Джорджа сплошной мукой. Несмотря на продолжавшиеся с его стороны протесты, Тереза поклялась отправиться на следующее же утро за врачом.

– Все равно лечь нормально в постель невозможно, – провозгласил Джордж и предложил Трелони послать за закусками и вином.

– Вы точно себя нормально чувствуете? – недоверчиво спросил Эдвард.

– Не волнуйтесь за меня. Когда придет время разделить участь Уильямса и Шелли, уверяю вас, мой друг, Господь и не посмотрит на то, пью я в этот момент или спокойно сплю в постели.

Даже утром, когда Тереза вернулась от врача с мазями от солнечных ожогов, Трелони и Байрон не спали. Они продолжали беседовать о бренности бытия, вспоминая, как горели тела их друзей, не в силах остановиться и стереть из памяти пережитое. Им доставляло какое-то сладкое удовольствие, смешанное с болью, снова и снова возвращаться к картинам двух минувших дней, обсуждая каждую деталь кремирования. С огромным трудом Тереза заставила Байрона подчиниться и позволить ей намазать мазью обожженные места.

– Солнечные ожоги имеют прекрасный омолаживающий эффект, дорогая. Зря ты беспокоишься. Увидишь, скоро сойдет старая, ненужная кожа, а на ее месте появится новая, гладкая, как у младенца.

Тереза не отвечала, а только качала головой, продолжая наносить мазь. Но спокойно закончить свою работу ей не дали: послышался стук в дверь. Гостей не ожидали. Впрочем, к Байрону часто заходили без приглашения, поэтому стук не удивил. На пороге возник Томас Медвин, кузен Шелли, улыбаясь во весь рот.

– Сначала к вам решил зайти, – объявил он, не замечая замешательства. – Загадал, встречу ли здесь Перси или придется перейти реку, – Томас шутил и присутствовавшие понимали, что он ни о чем даже не подозревает. По растерянным взглядам он все же догадался: что-то случилось. – Вы странно выглядите. Джордж, вы плохо выглядите. Я не вовремя. Вы больны, – пробормотал Томас.

– По сравнению с Перси я в отличном состоянии, – Джордж оглянулся, словно в поисках кого-нибудь, кто помог бы ему достойно выйти из создавшейся ситуации.

– Что вы имеете в виду? – задал закономерный вопрос Томас.

– Пройдемте. Зачем стоять в дверях. У нас тут и стол накрыт, – ушел от прямого ответа Байрон и показал пример, зашагав в сторону гостиной.

Остальным только и оставалось, что последовать за ним.

– Перси вместе с капитаном его шхуны попали в шторм восьмого июля, – заговорил Байрон, усевшись за стол и налив себе джина. – От лодки ничего не осталось, как и от Перси, – язык у него немного заплетался, но он старался говорить четко и внятно. – Ничего не осталось, кроме сердца. Оно никак не хотело гореть…

– Гореть? – недоумение Томаса не уменьшалось, а росло с каждой минутой.

– Мы сожгли их тела. Так было нужно. Да и хоронить безбожника Шелли тут в Италии не желали, – объяснил Джордж. – Вот мы с Трелони и взялись за дело. Ждали разрешения, а вчера и позавчера проделали то, что требовалось. Вы немного опоздали, а то попали бы на незабываемое представление.

– Что ты такое говоришь, Джордж! – не выдержал Хант. – Ужасающая процедура! Никому бы не пожелал!

Томас переводил взгляд с одного человека на другого:

– Перси умер? – он не мог поверить в сказанное. – И я опоздал на похороны?

– Вы опоздали на кремирование, не более, – уточнил Джордж. – Прах Уильямса жена повезет в Англию, а Перси похороним здесь, в Италии.

Немного придя в себя от обрушившихся на его голову новостей, Томас начал расспрашивать подробности. Все говорили наперебой, и шум стоял в комнате невыносимый. В рассказах смешались в безумном круговороте предчувствия Шелли и Клер, приведения, которые бродили по жилищам Байрона и Перси, последний день, проведенный друзьями вместе, поиски Трелони, и, наконец, сжигание тел на берегу моря.

– Как вы справились, Джордж? – спросил Томас. – Ужасный опыт! Не мудрено, что вы заболели! После такого не сойти бы с ума!

Байрон хмыкнул и тут же скривился от боли: в знак утешения Медвин прикоснулся к облезавшему плечу.

– Заболел я по иной причине, мой друг. Захотелось поплавать, знаете ли. Пекло солнце. Вот я и сгорел. Мои мучения, однако, не идут ни в какое сравнение с муками Перси. Он сгорел в огне и в отличие от меня ему не грозит обрасти новой кожей.

Женщины за столом не присутствовали, и кидать неодобрительные взгляды на беседующих было некому. Ли тоже удалился, сославшись на головную боль. Последние дни его вымотали, и продолжать беседу он не стал, боясь, что в итоге тронется рассудком, за который он после сжигания тела друга и так опасался.

– А что с вашими планами, Джордж? – Медвин перешел на другую тему. – Как ваши итальянские друзья? Где брат и отец графини?

– Не так все просто, как хотелось бы. Гамба официально высланы. Они живут неподалеку, но вынуждены каждый день просить продлевать им разрешение. Думаю, мы переедем в Геную. Сейчас некогда было заниматься переездом, но скоро придется. Опять же деньги задерживают из Англии. Но я продолжаю писать «Дон Жуана», и с Ли готовим первый номер «Либерала». Там много будет моего. Не лучший способ продвигать журнал, доложу вам. Я предупредил Ханта: нынче мое имя не поможет ему. Только деньги, которые я выделил на издание.

Томас остался ночевать у Байрона. И без того шумный, переполненный людьми дом обзавелся новым жильцом. Останавливаться у Мэри Шелли Медвин не стал, посчитав ситуацию неловкой – после смерти Перси Мэри, Клер и Джейн остались без мужчин, присутствие которых позволило бы Томасу переехать к ним без ущерба для их репутации.

Джордж продолжал занимать второй этаж – так же как в Ливорно. Ханты суетились всей семьей на первом, где также обитал Трелони, смирившийся со своей участью, которую теперь разделил с ним Томас Медвин. Распорядок дня не менялся: Джордж вставал к обеду, завтракал и принимался за работу. Он много писал в те дни, стараясь поменьше думать о смерти друга. Вечерами, правда, он постепенно перестал выезжать на традиционные прогулки верхом. Вместо этого, Джордж сидел в гостиной со стаканом джина. Он очень мало ел, много пил и в лучшем случае писал. Тереза переживала, но ее усилия пошли на пользу лишь его здоровью: лихорадка пошла на спад, на месте ожогов появлялась белоснежная кожа…

***

И все же Томас внес в жизнь обитателей виллы Лафранча разнообразие. Интересы трех друзей совпадали: женщины, верховая езда, стрельба, путешествия и тяга к вещам непонятным, загадочным и необъяснимым. Сначала, два года назад Томас познакомился с Трелони, после, через год, Перси представил его Байрону. Трелони, в свою очередь, подружился с Джорджем в начале года, когда началось строительство «Боливара». Томас и Эдвард даже делили одно чувство на двоих – им обоим нравилась Мэри Шелли. Не в пример друзьям, Перси перед гибелью все меньше уделял внимания жене и все больше Клер, посвящая последней свои стихотворения. Сильно вдохновляла его и Джейн Уильямс…

Во время бесед почти всегда отсутствовал Ли Хант. Нельзя сказать, что его отношения с Байроном ухудшились. Они по-прежнему обсуждали детали, касавшиеся выпуска нового журнала, но остальные темы Ханта интересовали мало. Марианна, ненадолго прекратившая ссоры с Терезой, вновь возобновила войну с графиней и ее слугами.

Поездки верхом и стрельба по мишеням полностью прекратились. Теперь, вечерами друзья собирались в гостиной. Джордж сильно похудел – ел он совсем мало. Разговоры о смерти захватывали его, затягивали, как в омут.

– Понимаете, – говорил он, – предопределенность помогает переживать горестные моменты. Я хотел бы услышать еще раз предсказания, касающиеся моей дальнейшей жизни.

– А зачем об этом знать, Джордж? – спросил Томас. – Вы в это верите, и именно потому стоите жизнь определенным образом. Не лучше ли оставаться в неведении? Жить, не думая о том, что, предположим, через неделю вам умирать.

– О, нет, мой друг! – воскликнул Байрон. – Вспомните предчувствия Перси и предсказания, которые нам сделали когда-то. Он был готов встретить смерть. Да, какой она будет, тогда сложно было предугадать. Перси был здоров, а про шторм мы и не ведали. Конечно, мне сложно предположить, что чувствовал Перси в последнее мгновение жизни. Но я, узнав о его гибели, не удивился. Мне проще было принять смерть друга, зная о ней заранее.

– Джордж, я вас уже спрашивал, – вмешался Трелони. – Как быть с вашими привидениями? С вашими предчувствиями по поводу себя? Не хотите ли вы нас заверить, что скоро собираетесь уйти в мир иной?

Задумавшись, Джордж смотрел на стакан с джином. Не в первый раз Эдвард поднимал эту тему: мол, предчувствия предчувствиями, но ты же, друг, жив и относительно здоров. Не верилось Трелони в подобные вещи, хотя и испытывал он тягу к таинственному и потустороннему. Нарушил молчание Томас:

– Перси тоже мучился предчувствиями. Но я не хотел бы, Джордж, чтобы вы нам доказывали на своем примере верность подобных ощущений. Посмотрите, – Томас встал и пошел в сторону окна. Друзья присоединились к нему, пока не понимая, что он хочет им показать. – Как все просто! По улице идут толстые итальянки. Они несут корзины с рынка. Вон там, гондольеры стоят в своих лодках и гребут вниз по реке. Мальчишки бегут и швыряют камни с мостовой в воду. Проехал экипаж с богатым синьором…

– Смотрите! Тито! – воскликнул Трелони, позабыв, зачем вообще они вставали из-за стола и послушно шли за Медвином.

Байрон засмеялся:

– Оглядывается, как обычно. Ему постоянно мерещатся шпионы. За ним следят, за мной следят. Гамба сейчас живут в Лукка, а то и за ними следили.

Тито, пользовавшийся особым расположением хозяина, прошел через парадную дверь, а не через заднюю для слуг. Минуту спустя послышались приближающиеся к гостиной шаги.

– Вот ведь, синьор, говорил вам, – начал с порога Тито, не поздоровавшись, но отвесив поклон, – опять этот англичанин, что знакомился с вами в Равенне. Точно следит за вами, синьор! Клянусь пресвятой девой, следит! Он и в Ливорно ошивался, и тут. И видел я тогда, когда жгли синьора Перси, человека поблизости. Он это был, синьор! – Тито перекрестился, видимо таким образом подтверждая данную клятву, и встал посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу.

– Тито, я тебе уже говорил и еще раз скажу: пусть себе шпионит. Если я его встречу, то приглашу в гости. Зачем проводить время на улице, пусть приходит к ужину.

Карбонарию такая позиция была не по душе, но он вздохнул и направился к выходу. Вслед Байрон, чтобы не обижать преданного слугу, крикнул:

– Спасибо, друг! Я очень ценю твою наблюдательность и желание защитить меня. Но пока не трогай англичанина. Пусть себе…, – он махнул рукой.

Тито молча кивнул и, напялив шляпу на голову, вышел.

– Видите, друзья мои, – провозгласил Джордж, – смерть где-то тут гуляет. Среди итальянок с корзинками и мальчишек-оборванцев. Тито никогда зря ничего не говорит. У него нюх, как у гончей.

– Почему вы не примите меры, Джордж? – воскликнул Трелони. – Если Тито прав, следовало бы убрать шпиона с дороги! Так вы и накликиваете беду. Не следует подобным образом доказывать правильность ваших предположений по поводу предсказаний и приведений. Кстати, приведений в этом особняке нет, слава Богу!

– Какие меры надо предпринять, дорогой Эдвард? Попросить Тито подстеречь англичанина на темной, узкой улочке и всадить в него кинжал? Никуда не годится, а иного пути нет. Следит? Пусть следит. Я не делаю ничего дурного. В Равенне, да, я помогал бороться за свободу Италии. Здесь я связан по рукам и ногам. Связан не собственной трусостью или нежеланием помочь, а опасениями за Терезу. Я не имею права подвергать ее жизнь большей опасности, чем и так существует. В особняке Лафранча точно кто-то есть. Старые здания полны секретов, – Джордж повернулся к Медвину. – А что, мой друг, вы хотели нам сказать, показав из окна улицу, которую мы наблюдаем уж сколько времени?

Томас встрепенулся:

– Ах, да! Хотел показать, как на самом деле обыкновенна жизнь. Она по сути лишена того тайного смысла, который вы ей приписываете. Извините, я не желаю вас обидеть, Джордж, но лишь хочу подчеркнуть живость вашего поэтического воображения. Вера в Бога, как не раз говорил Перси, основана не на знании, а на незнании. Точнее, на боязни. Вот людям и понадобилась вера. Не о том ли вы сами пишите?

Байрон нахмурился:

– Мы с Перси расходимся во взглядах на данный вопрос. Пишу я, и о том часто приходится твердить моим критикам, включая прелестную Терезу, совсем об обратном. Я вживаюсь в шкуру моего героя, а потому его позицию считают моим мнением. Мне это льстит, скажу честно. Теперь об обыкновенной жизни – именно в обычном таится опасность, именно в нем подстерегают неожиданные ловушки, расставленные повсюду. Возьмем недавние примеры. Англичанин, которого постоянно замечает Тито, не опасен именно оттого, что мы о нем знаем. Тито готов в любой момент отразить удар, а я так вообще считаю, что удара не будет. Англичанин следит и докладывает, куда велели. Сам он вонзать мне нож в спину не станет и стрелять не станет, поверьте. Женщины с корзинами, мальчишки и гондольеры просты и незамысловаты. Их-то нужно опасаться. Именно среди них спрячется тот, кто захочет меня убить. Когда муж Терезы на каждом углу кричал, что убьет меня, я ездил верхом пострелять в лес и не боялся ни пули, ни ножа, ни шпаги. Видите, жив… Даже если снующие внизу люди не собираются меня убивать, они опасны своей обыденностью. Именно в обыденности рождается зло, вырастает, как сорняк посреди поля, медленно убивая хорошие растения.