скачать книгу бесплатно
Федор достал из кармана коробок, повертел его в руках и, показав скандалистке фигу, сунул обратно в карман.
Этого Надька ему простить не могла. Она набрала в рот слюны и, прицелившись, плюнула в Федора. Плевок, перелетев через стол, бесшумно шмякнулся ему на макушку.
Федор вытер лысину рукавом и, бросив на нее пренебрежительный взгляд, вышел из кухни.
* * *
Комната, в которой жил Федор, была маленькой, темной и узенькой, как школьный пенал. И если бы не окно с разбитым и заклеенным изоляционной лентой стеклом, то ее вполне можно было бы принять за кладовку.
Чтобы подойти к подоконнику, служившему и столом, и местом для хранения кухонной утвари, Федору приходилось преодолевать множество препятствий, включая коробку с инструментами, стоявшую между кроватью и шкафом, ведерный горшок с разлапистым фикусом и этажерку, забитую банками рыбных консервов.
Кроме посуды, на подоконнике стоял горшок с белой геранью, за которой Федор ухаживал как за дитем, стопка старых газет и банка из-под кильки, куда он бросал окурки и огрызки от яблок, поглощаемых в огромных количествах.
Когда-то много лет назад Федор занимал ту самую комнату, где теперь проживала Надежда со своим важным мужем. Детей у них с женой не было, но были канарейка, черепаха и маленькая собачка неизвестной породы с голым, как у крысы, хвостом. Человеком Федор слыл работящим, веселым, добрым, о которых говорят «и мухи не обидит», любил свою молодую жену, почитал родителей, уважительно относился к соседям.
Но однажды произошло событие, изменившее всю его жизнь. Застав жену в постели с любовником, он неудачно вышвырнул донжуана за дверь, где стояла соседская швейная машинка, о которую тот шарахнулся головой. В результате удара ухажер получил сотрясение мозга и окосел на один глаз. Федора приговорили к нескольким годам тюрьмы. Пока он сидел, жена подала на развод и вышла замуж за «покалеченного».
Эту историю рассказала мне мама, единственная из всех соседей, сочувствующая Федору, но, как и другие, не любившая его, потому что он тоже называл ее отравой и кошкой, правда, не так часто и злобно, как остальных. «Всех бы вас взять, кошек, связать в один узел и утопить!» – вопил он, когда соседки собирались на кухне. Вопил нарочито громко, чтобы было слышно каждое слово.
Итак, кошки… Почему кошки? За что эти ласковые пушистые существа заслужили такую немилость? Ведь кошки ловят мышей, крыс и даже змей, лечат от разных болезней. Например, моя бабушка, когда у нее болит голова, кладет Мурку себе на затылок, а если ноет рука – пристраивает кошку себе на плечо.
Я часто задавала себе этот вопрос, пока ответ сам собою не нашелся, вернее, не приполз к нашей двери.
Это была серая, как асфальт, кошка с мокрой, торчащей во все стороны шерстью. Она лежала на половике возле нашей квартиры, жалобно мяукала и царапала и без того облезлый порог. Ее раздувшийся живот лежал на половике как бы отдельно от нее и ритмично двигался в разные стороны. Увидев нас, кошка вдруг замолчала и, уронив голову на лапы, хрипло и отрывисто задышала.
– Да она же рожает! – наклонившись над кошкой, ахнула мама. – Надо ее в квартиру забрать.
Она открыла дверь и вместе с половиком перетащила роженицу через порог. Кошка в благодарность лизнула ей руку.
– Тащи ее в комнату, – сказала мама отцу, – иначе Федор ее укокошит. – Она бросила тревожный взгляд на дверь дяди Федора.
Отец осторожно взял кошку на руки. Та устрашающе зашипела и впилась ему когтями в живот.
– Это она от страха, – успокоила его мама. – Заноси, я сейчас какую-нибудь тряпку найду.
Она достала из шкафа старую кофту, бросила ее на пол и побежала на кухню за молоком. Отец положил кошку на кофту. Та вытянулась, замурчала, потом резко свернулась в калач и как завопит.
– Рожает, – сказал отец и погладил ее по голове.
Тут в комнату вошла мама, и не одна, а вместе с Федором. Он стоял у нее за спиной и, заглядывая через плечо, внимательно наблюдал за роженицей. Мама поставила мисочку с молоком на пол, но кошка даже ухом не повела.
– Ей сейчас не до еды, – буркнул отец и отправил меня на кухню. – В комнату ее не пускай, – наказал он, перед тем как уйти на работу, – это зрелище не для детей.
Как котята появились на свет, я не видела, но знаю, что их было трое: два серых и один рыжий, самый большой. Мама переложила кошку с котятами в картонную коробку из-под ботинок, а саму коробку задвинула под кровать.
Пока кошка рожала, Федор находился у нас в комнате, но, к моему удивлению, вел себя тихо, даже, можно сказать, безмолвно, что меня и радовало, и озадачивало одновременно.
Утром со словами «Как там роженица?» Федор постучал в нашу дверь. Мама как на пружинках соскочила с кровати.
– Федор, ты?
– Я, Екатерина Михайловна, – раздался хриплый голос соседа. – Позовите, пожалуйста, мужа.
– Так он на смене. А что вы хотели?
– Да про кошку хотел спросить, – виноватым голосом проговорил он. – Как она там? Родила?
Мама накинула халат и с обреченным видом пошла открывать дверь.
Федор долго вытирал о половичок ноги, стесняясь войти в комнату, потом махнул рукой и, сделав несколько робких шагов, остановился посередине.
– Сейчас посмотрим, как они там, – улыбнулась мама, вытянув коробку из-под кровати.
Кошка будто только этого и ждала. Выгнув спину, она устрашающе зашипела и, выпрыгнув из коробки, помчалась к двери.
Мы как по команде заглянули внутрь. Там было пусто. Федор отодвинул маму в сторону и, опустившись на четвереньки, полез под кровать.
Та заскрипела и, вздыбившись, закачалась у него на спине, как корабль на волнах. Мама вцепилась руками в спинку, чтобы удержать ее от падения, но это оказалось излишним. Не прошло и минуты, как Федор выполз из-под кровати, держа в руке рыжий комочек.
– Нашел, – просиял он, протянув маме котенка, – держите задохлика.
Мама прижала бедолагу к груди.
– Не бойся, маленький, все хорошо, – шепнула она, вытянув уточкой губы.
Федор с кряхтением поднялся на ноги и, нависнув над мамой, прорычал:
– Сожрала все-таки, стерва.
– Как сожрала? – ахнула мама и, брякнувшись на коленки, полезла под кровать.
– Да нет там никого, вылезай, – дергая ее за ногу, сопел Федор. – Слышь, чего говорю…
– И правда нет, – высунув голову, пискнула мама. – И что же нам теперь делать? Помрет ведь без матери…
Федор, ни слова не говоря, сунул котенка под майку и, многозначительно подмигнув, вышел из комнаты.
Мы смотрели ему вслед и не знали, что делать. «А вдруг Федор его убьет? Ведь он ненавидит кошек».
– Не убьет, – успокоила меня мама, но на всякий случай пошла за соседом. Я не могла оставаться в неведении и увязалась за ней.
Федор сидел на кровати, согнувшись в дугу, и шарил рукой в коробке с таблетками. На шерстяном платке в рыжую клетку, свернувшись в клубок, лежал такой же рыжий котенок.
– Пипетку ищу, – увидев нас, пробурчал Федор, – сейчас кормить его буду.
– А молоко у вас есть? – встревоженно проговорила мама и как-то странно на него посмотрела.
– А как же, – он показал глазами на подоконник, – только подогреть надо и водичкой разбавить.
Мама взяла бутылку и, крикнув «Я мигом!», помчалась на кухню.
Кормить котенка было нелегко. Он ни в какую не хотел открывать рот, извивался, захлебывался… наконец, проглотив несколько капель, обмяк и уснул у меня на руках.
Прошел месяц. Котенок, названный Мурзиком, по-прежнему жил у Федора в комнате, а мы ходили его навещать. Из бледно-рыжего тощего доходяги он превратился в ярко-бронзового пушистого котенка с белой грудкой и серо-рыжим хвостом. Как Федору удалось выкормить практически полудохлого малыша, не могу понять до сих пор. Но мое отношение к этому человеку с тех пор изменилось, так же как и у моих родителей, которые теперь частенько задерживались у него в комнате и вели какие-то взрослые разговоры о работе и о житие-бытие, к которым я, честно говоря, не особенно прислушивалась, поглощенная игрой с Мурзиком.
На кухне Федор теперь появлялся редко, разве что подогреть еду и тут же унести ее в комнату, что тоже удивляло соседей, и особенно Надьку, привыкшую к утренним распрям и, как мне казалось, тосковавшую по ним. Она подолгу задерживалась у плиты, прислушиваясь к шагам в коридоре, бесконечно грела чайник, но чай не пила, по нескольку раз в день перемывала посуду, бесцельно бродила по коридору…
Однажды я застукала ее около двери Федора подглядывающей в замочную скважину. Заметив, что за ней наблюдают, Надежда присела на корточки и сделала вид, что ищет пуговицу, которую якобы потеряла. Пришлось притвориться, что я ей поверила, и для убедительности тоже начать искать. Пока мы ползали по полу в поисках несуществующей пуговицы, из комнаты вышел Федор. Угостив меня конфеткой, он снисходительно посмотрел на Надежду и, насвистывая, направился к выходу.
Работал Федор недалеко от дома, в часовой мастерской, в подвальном помещении одного из соседних бараков. Поэтому часто забегал домой, проверить и покормить своего Мурзика.
В один из таких дней Надежда, как обычно, суетилась на кухне, готовя для своего ненаглядного ужин. Тот должен был вернуться из очередной командировки, и она старалась вовсю. К его приезду она обычно пекла пироги, готовила борщ, говяжьи котлеты и чуть ли не с рушником встречала его у порога. Меня удивляло ее идолопоклонничество перед человеком, который принимал все это как должное, а порой еще и кривил свой маленький рот, не попробовав ни того ни другого.
Громыхать кастрюлями Надежда начала чуть ли не в пять утра, перебудив всех жильцов коммуналки. Через какое-то время к грохоту кастрюль присоединился женский визг и оглушительный мужской голос. Я подумала, что это Надежда сцепилась с Федором, и напрягла слух. Но слов было не разобрать, а спать очень хотелось. Я закуталась с головой в одеяло и тут же заснула.
О том, что произошло на кухне, пока я спала, мне рассказал отец, ставший невольным свидетелем и участником семейных разборок.
Когда он появился на кухне, скандал уже принял вселенские масштабы: на полу валялась перевернутая кастрюля из-под борща, котлеты, миска с пирогами и разбитая Надькина чашка, а влюбленная парочка, как два бешеных пса, с визгами и воплями бросались друг на друга, вернее, набрасывался Карась, а Надька активно сопротивлялась.
Пытаясь остановить разошедшихся супругов, отец вклинился между дерущимися, за что получил удар по голове от Карася и поток брани от Надьки. Пока он приходил в себя от подлого удара соседа, Карась выскочил в коридор и, опрокинув стоявший на пути велосипед, помчался к двери. Следом за ним из кухни выбежала Надежда. Перепрыгнув через велосипед, она с воплями бросилась под ноги Карасю. Муженек был вне себя от бешенства. Схватив Надьку за грудки, он шарахнул ее головой о стену и ринулся к выходу. Надежда издала звук, похожий на «уф», и, как ртуть в градуснике, скатилась на пол. В этот момент из комнаты выскочил Мурзик. Истошно мяукая, он бросился за Карасем и, вцепившись когтями в брючину, повис на ней, как сопля на стене. Карась схватил котенка за шкирку и, отодрав его от себя, с криком «Убью!» швырнул в коридорный проем. Мурзик ракетой пролетел мимо вышедшего из комнаты Федора и, впечатавшись в стену, шмякнулся на пол.
Пока Федор с отцом метались между Надькой и Мурзиком, Карась благополучно выбрался из квартиры. Услышав звук захлопнувшейся двери, отец бросился догонять изувера.
На крики из комнат повыскакивали соседи, в том числе и мы с мамой, которая до последнего не хотела меня выпускать. То, что я увидела, выбежав в коридор, до сих пор стоит у меня перед глазами.
Надежда, белая как мел, лежала на полу в большой луже крови, а Федор стоял перед ней на коленях и дул ей в рот, пытаясь сделать искусственное дыхание. Тетя Соня, трясясь как холодец, пыталась вызвать скорую помощь, Оксана успокаивала орущего на все голоса кота, остальные соседи словно приклеенные стояли около своих комнат, давая робкие советы по Надькиному оживлению.
Милиция и скорая приехали одновременно. Следом за ними в квартире появился отец. Он волочил за собой визжащего Карася, который хватался за все, что попадалось под руки, включая висевший на стене самокат, одежду и детские рисунки, прикрывавшие дыры на вылинявших обоях нашего унылого коридора.
Врачи около часа пытались привести Надьку в чувство, делали уколы, пихали в рот какие-то таблетки, в конечном итоге переложили на носилки и спешно вынесли из квартиры.
Часть 2
Карась
Тем временем следователь допрашивал на кухне Карася, который пытался свалить произошедшее на Федора, не преминув сообщить стражу порядка об уголовном прошлом соседа и личной неприязни к его горячо любимой жене. Следователь не стал разбираться, кто из них прав, а кто виноват, надел на подозреваемых наручники и под возмущенные голоса соседей вывел их из квартиры.
На следующий день мама с тетей Соней поехали к Надежде в больницу. А папа с Оксанкой и Василием Васильевичем отправились в милицию – выручать дядю Федю. Вечером вся коммуналка собралась на кухне, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. А ситуация, прямо скажем, была не из лучших. Надежда все еще находилась в коме, Федор сидел в следственном изоляторе.
Общим собранием соседи решили написать заявление в прокуратуру, подробно изложив в нем все, что произошло. Но оно, слава богу, не понадобилось. Наутро Федор вернулся домой. Первым делом он забрал у Оксаны котенка, которого она взяла к себе на время его отсутствия, что, кстати, очень удивило соседей. Женщиной она была угрюмой, нелюдимой, лишенной всяческих сантиментов. Предпочитая живому общению печатное слово, она большую часть времени проводила у себя в комнате или в библиотеке, расположенной на первом этаже нашего дома.
Забрав у Оксаны котенка, Федор ушел в свою комнату и не выходил оттуда до вечера, а утром, никому ничего не сказав, поехал в больницу. Состояние Надежды по-прежнему оставалось тяжелым, несмотря на операцию, сделанную в срочном порядке.
В отделение реанимации Федора не пустили, предложив прийти через несколько дней, когда состояние больной стабилизируется. Сказать, что Федор был расстроен, значит ничего не сказать. Он похудел, весь как-то скукожился, голубые глаза обесцветились, руки почти все время тряслись… Пытаясь остановить тряску, Федор запихивал их подмышки или зажимал между коленями, но это не помогало. Смотреть на это было невыносимо, и соседи старались ему помочь, кто чем мог. Василий Васильевич, например, притащил на кухню припрятанный женой самогон, чтобы развеять черные мысли, Оксана отпаивала его какими-то волшебными каплями, отец потчевал припасенным ко дню рождения коньяком, и даже Соня сварила свой фирменный вегетарианский борщ. Федор смотрел на соседей потерянным взглядом и глотал все, что в него вливали: самогонку, коньяк, капли и даже съел Сонькин ненаваристый борщ.
Несмотря на то что состояние Федора никого не оставляло равнодушным, у каждого из соседей на этот счет были свои мысли, которыми они шепотом делились друг с другом. Кто-то предполагал, что он переживает из-за Надькиного здоровья, кто-то – что боится тюрьмы, а некоторые даже подозревали у него психическое заболевание.
Через неделю после операции Надежду перевели в палату. Меня в это время дома не было, я уехала к бабушке на каникулы и не знала, как развиваются события. А события тем временем развивались стремительно. Во-первых, Карася признали виновным и осудили на семь лет тюрьмы, во-вторых, выяснилось, что ни в какие командировки он не ездил и не работал ни на каком секретном предприятии, а что был он обычным карточным шулером и ездил по городам и весям, обмишуривая людей. Но самой главной и неправдоподобной новостью было то, что Федор и Надежда, два заклятых врага, теперь проживали в одной комнате, и он ухаживал за ней, как за дитем. После травмы у нее отказали ноги, и если бы не Федор, пришлось бы ей провести оставшиеся годы в доме для инвалидов.
* * *
С той поры прошло больше десяти лет. Надежда с Федором до сих пор живут в нашей квартире, теперь уже в двух комнатах. У них подрастает приемная дочь – рыженькая кудрявая девочка, двоюродная племянница Федора, оставшаяся сиротой после автодорожной аварии. С Мурзиком тоже всех хорошо. Он окреп и стал толстым, вальяжным котом, совсем непохожим на того задохлика, которого чуть не слопала мать. И только затянутый пеленой глаз и поломанный хвост, похожий на кочергу, напоминают о том, что однажды произошло в нашей большой и, как оказалось, дружной коммунальной квартире.
Старушка-загребушка
В огромной, захламленной мебелью комнате, когда-то носящей гордое название гостиной, в стареньком потертом кресле сидела сгорбленная, похожая на усохший колобок седенькая старушка. Глаза ее, покрытые пеленой, с тоской смотрели на потрескивающий искусственными поленьями камин, а пальцы, подрагивая, перебирали подол выношенного до дыр старомодного платья.
Вот уже несколько дней подряд старушку мучил один и тот же вопрос, на который она не находила ответ: была она когда-нибудь счастлива или нет? Если нет, то зачем появилась на свет? Зачем мучилась все эти годы? Зачем отказывала себе во всем? А главное для кого? Ведь у нее не было ни детей, ни родственников, ни даже гражданского мужа.
Она вытащила из тумбочки небольшую бархатную шкатулку, погладила ее изуродованной артритом рукой. Кольца, сережки, цепочки, кулоны, коронки зубов – как же она их любила, какие надежды возлагала на них.
Из подслеповатого глаза вытекла похожая на ручеек тоненькая слеза. Старушка хотела смахнуть ее рукавом… но передумала. Ручеек беспрепятственно потек по щеке, по остренькому, похожему на птичий хвост, подбородку. От мысли, что жизнь прошла стороной, защемило в груди, боль гвоздем кольнула в лопатку…
«Неужели конец?» – пронеслось у нее в голове. Она вытащила из-под подушки кошель и, пересчитав аккуратно сложенные купюры, удовлетворенно вздохнула. Но и после этого легче не стало. Мысли о несправедливости жизни червями копошились в воспаленном мозгу, доводя старушку до бешенства.
И за что жизнь так жестоко обошлась с ней? В чем она провинилась? Ни мужа, ни детей, ни подруг. Хотя… какие подруги? Завистливые, склочные бабы. А вот мужчины… С ними ей действительно не везло.
Она стащила со стола альбом и, придерживая пальцем обложку, открыла посредине. С черно-белого снимка с оторванным уголком на нее смотрел бравый усатый мужчина. Старушка смахнула с подбородка надоедливую слезу.
«Ну, здравствуй, Петя, – вырвав снимок вместе с листом, обиженно проговорила она, – может, расскажешь, за что ты со мной так поступил? – старуха поднесла снимок к глазам. – Неужели за то, что хотела тебя в Москве прописать и приодеть, голь перекатную? Так что же в этом обидного, Петя? У тебя же не было ни гроша. Другой бы радовался, а ты взял и сбежал. Да еще женился на брошенке. А ведь я любила тебя… – Она сложила фотографию пополам. – Если бы ты знал, сколько я слез пролила, сколько денег по бабкам-гадалкам потратила, как у матери твоей в ногах валялась. Интересно, где ты, Петюнчик, сейчас? Небось, по помойкам шатаешься? А жил бы со мной, как сыр в масле катался, и все бы у тебя было как у людей. И хлебушек с маслицем, и икорочка, и водочка, и коньячок. Эх, Петька, Петька, какой ты болван. И себе и мне жизнь испоганил».
Она порвала фотографию на клочки и, швырнув обрывки на пол, перевернула страницу: «А ты, Юрка, как со мной поступил?! – со свистом прошипела она, ткнув в фотографию пальцем. – А поступил ты со мной как свинья. А я ли тебя не лелеяла, не охраняла, как цепная собака? И чем ты мне отплатил? Привел в дом белобрысую мымру, которая там какие-то стишата писала, и кофе ей в койку носил. А меня, морда бесстыжая, хоть бы раз чайком угостил». – Она набрала в рот слюны и, плюнув в лицо бывшему кавалеру, перевернула страницу.
Глянцевый снимок, сверкнув белизной, кленовым листом упал ей под ноги. Старуха вздрогнула, злорадный блеск в глазах потускнел, щеки покрылись румянцем.
– А ты как тут оказался, Алеша? – откинувшись на спинку, прохрипела она. – Я же тебя под матрас положила, или нет… – она стиснула зубы, чтобы не закричать. – Сколько же лет прошло, Алексей? – Она мысленно подсчитала года. – А я все помню, будто вчера. И море, и горы, и тот злополучный вокзал, и жену твою, грымзу проклятую, и детей сопливых, которым твой колченогий папаша носы утирал. И даже цветы, которые ты жене покупал. А мне хоть бы раз, хоть бы розочку… Хотя, вру, было два раза – три дохлых желтых тюльпанчика. А я все терпела, прощала, думала, оценишь, гнездышко для тебя вила, – она обвела глазами комнату, – смотри, сколько всего. И ковры, хрусталь, постельное белье, и с денежками все хорошо. Я не трында какая-нибудь, денежки берегу, копейку к копейке, зря не потрачу. Все по делу, и то оглянусь. Иногда и кофточку хотелось себе прикупить, и туфельки, и юбчонку. А подумаю хорошенько, зачем они мне? Лучше я эти денежки приберегу или в банк под процент положу. Вот так и жила. Вещички носила по несколько лет, а голытьба надо мной потешалась. А мне плевать было. Думала, вот счастье придет, и буду я жить как царица. Однажды шапку тебе норковую по случаю купила, в два раза дешевле, чем в магазине. У девок от зависти аж зубы свело. Только подарить не успела, ушел ты от меня… к грымзе своей. С тех пор в шкафу на полке лежит. Боюсь, как бы моль не проела. Вот, Алексей, какая могла бы быть у тебя жена. Не то что твоя транжира. Вспомни, сколько ты ей денег давал? А она, мотовка, все тут же спускала. Бедный, бедный мой Алексей. Небось, догола тебя, стерва, раздела. – Она съехала с кресла на пол и на четвереньках поползла к окну. – Сейчас еще тебе чего покажу, – отдернув штору, улыбнулась она. – Вот, смотри, какой сундучок. Кованый, толстостенный. – Она сорвала с крючочка замок. – Гляди, тут все, что ты любишь.
Сундук был забит разнообразными бутылками со спиртным. Тут были и коньяк, и виски, и дорогие вина, и элитная водка.
– Видишь, сколько мне надарили? Куда же мне это теперь? – Она подняла глаза к потолку. – Я же теперь, Леша, ничего не пью, кроме валокордина.
Она взяла в руки бутылку… и тут в коридоре раздался звонок. Старушка вздрогнула, и бутылка, выскользнув из рук, ударившись о сундучок, грохнулась на пол. Осколки брызгами разлетелись по изъеденному молью ковру. Старушка стащила с шеи платок и начала лихорадочно вытирать образовавшуюся на ковре лужу.
Звонок прозвенел еще раз, и еще раз, и еще…
Старушка ползала по полу, собирая бутылочные осколки, и трясущейся рукой бросала их в сундучок. Когда все было собрано, за дверью раздался встревоженный голос соседки.
– Валь, ты что ли? – перебравшись в кресло, недовольно проскрипела она.
– Кому ж еще быть, Ираида Андреевна. Конечно же, я.
– Я вроде тебя не звала.
– Да я хотела узнать, все ли у вас в порядке? А то звоню вам, звоню…
– Все хорошо, – притворно зевнула старуха. – Ко мне родственница приехала. Через недельку зайди, думаю, к тому времени выветрится.
– Что выветрится? Не поняла…
