Война миров 2. Гибель человечества

Между танцевальными номерами в зал пускали механического официанта. Перемещался он, конечно, не сам, зато у него были ловкие металлические щупальца, которыми он разливал напитки и даже смешивал коктейли. Конечно, это была марсианская технология – и довольно передовой способ ее применения. Возможно, за такими машинами было будущее – но мне все это казалось нелепым. Нарядные люди аплодировали и смеялись…

Мы забрались дальше в дебри Лондона. Пошли в танцевальный зал в Сохо, где американский ансамбль играл джаз – и танцы были не менее буйными, чем музыка…

Все это казалось ненастоящим, и чем сильнее я отдавалась этим глупым приключениям, тем менее реальными они ощущались. Все это напоминало театр кукол на склоне вулкана. Я продолжала думать о тех пронзительных словах, которыми Уолтер в своей Летописи передал настроение последних дней перед падением цилиндра, которые он провел в Уокинге вместе с Кэролайн: «Все казалось таким спокойным и безмятежным».

Я не стала рассказывать друзьям о том, что именно вызвало мой припадок на Примроуз-хилле. В мартовских сумерках, пока лондонские ребятишки играли у подножия колоссального механизма, мне показалось, что марсианин повернул голову.

8. Встреча в Оттершоу

На следующее утро, хотя я чувствовала себя не лучшим образом, я была готова ехать в Суррей вместе с Филипом, Эриком и Куком. Было 25 марта, четверг.

Ближе к обеду мы наконец собрались в Оттершоу – примерно в трех милях к северу от Уокинга, где когда-то жили Уолтер и Кэролайн. Хотя это место было всего в двух часах ходьбы от первой марсианской воронки, оно не относилось к Суррейскому коридору.

Марина Оджилви, которая принимала нас у себя, была давней подругой Кэролайн, хотя их мужья дружили между собой теснее. Бенджамин Оджилви был известным астрономом-любителем и владел небольшой обсерваторией в Оттершоу. В то роковое лето 1907 года они с Уолтером наблюдали в телескоп красноватые вспышки на поверхности Марса, те облака газа, которые, как выяснилось позже, знаменовали собой выстрелы из гигантской пушки. Что за волнение, должно быть, испытали Уолтер и Бенджамин, увидев их собственными глазами! А первое приземление марсиан в Хорселле, так близко от его дома, вероятно, казалось Бенджамину благим знамением – наряду с ответом от королевского астронома, который откликнулся на его призыв и приехал в Хорселл. Быть может, для Бенджамина это была вершина всего жизненного пути. И вскоре за ней последовала смерть – в первые часы после встречи человечества с марсианами.

Невзирая на этот ужасный исход – или, возможно, как раз по его причине, – Марина не стала продавать дом и поддерживала в должном состоянии обсерваторию покойного супруга. Ни одно из этих зданий во время войны не пострадало. Марина даже сдавала обсерваторию группе местных астрономов-любителей, которые в изобилии появились по всей стране, с тех пор как ночное небо стало для всех нас источником угрозы. Позже, конечно, Марвин запретил астрономам-любителям наблюдать в телескопы за Марсом, согласно Закону о защите королевства от 1916 года, – и огромный телескоп Бенджамина остался без линз и зеркал.

Как бы то ни было, Марина гостеприимно предоставила нам свой дом, чтобы мы могли по телефону связаться с Уолтером. Ее номер у Уолтера остался, хотя с Кэролайн, своей бывшей женой, он потерял связь. После развода Кэролайн быстро продала дом на Мэйбэри-роуд. Полагаю, если вы читали Летопись, причины этого развода должны быть для вас очевидны. Но было что-то правильное в том, что мы оказались рядом с тем местом, где все началось.

Пришли мы с Филипом. Пришли Эрик с Куком – можно сказать, они последовали за мной, встревоженные и заинтригованные теми новостями, которые обещал сообщить Уолтер.

И, конечно, на встречу позвали моего бывшего мужа – Фрэнка Дженкинса, брата Уолтера. Марсиане, эти инопланетные сводники, вновь устроили нам встречу – ведь с Фрэнком мы познакомились во время всеобщего бегства из Лондона. Тогда он был студентом-медиком, а мне было девятнадцать (на несколько лет меньше, чем ему), и я хотела стать журналистом. И какое-то время все шло неплохо. Фрэнк закончил учебу и занялся тем, чем, очевидно, всегда и хотел – стал врачом общей практики, и мы купили дом в Хайгейте.

Но Фрэнку всегда было присуще чувство избранности, желание следовать высшему долгу, которое роднило его с братом. Несмотря на искреннюю преданность своему делу, он часто отлучался к беднякам в Ист-Энд и занимался тем, что я называла «миссионерской работой». А в шестнадцатом году, когда вышел Закон о защите королевства, Фрэнк удивил меня, поступив на военную службу по одной из только что созданных программ Марвина. Он записался в добровольческий резерв Территориальной армии, которую Марвин, отлично владеющий искусством пускать пыль в глаза, назвал Фирдом[3] – эдакий уважительный кивок в сторону исторических корней.

– Да боже ты мой! – протестовала я. – Я еще могу понять школьника, которому нравится маршировать туда-сюда. Но ведь твое дело – лечить!

– Я лечу людей, – отвечал он. – Марсиан я бы уничтожил. И, как ты помнишь, Джули, у Хай-Барнета именно револьвер твоего брата спас нас от негодяев, которые хотели отнять у вас коляску. Револьвер и навыки бокса, которые я еще не растерял со школьных времен, а не мои врожденные способности к медицине и даже не твоя сила духа. Бывают времена, когда человек должен сражаться…

Что ж, если моя роль сводилась к тому, чтобы быть свидетельницей этого мнимого величия, меня это не устраивало. И к тому же – как ни трудно писать об этом напрямую – между нами было важное различие: я никогда не хотела детей. Только не после ужасов Марсианской войны. О каких бы душевных муках Уолтера вы ни читали в его Летописи, знайте: на мое сознание те ужасные события возымели такой же эффект. На многих выживших война повлияла похожим образом – Эрик Иден, например, так и не женился. Впрочем, это затронуло далеко не всех – напротив, после войны в Британии резко повысилась рождаемость.

Думаю, Фрэнк всё понимал, но не разделял мое нежелание иметь детей. После нашего развода он вновь женился, у него появился ребенок, и в целом я была за него рада. Но его присутствие все же не способствовало моему душевному покою, особенно здесь, среди осколков нашего злосчастного прошлого, – и рискну предположить, что Фрэнк чувствовал то же самое.

Итак, мы собрались у Марины, которая щедро обеспечила нас чаем и канапе. Нас было шестеро: я, Кэролайн, Филип Паррис, Фрэнк, Эрик Иден и Берт Кук. Это была яркая сцена: наши лица сияли словно луны в лучах приглушенного света единственной электрической лампочки – в обсерватории яркого света не бывает. Я помню запах масла, мебельного лака и металлических шестеренок; наши тихие голоса эхом отражались от купола. Само здание представляло собой приземистую башню с полукруглой крышей. Телескоп стоял на каменном столпе, рядом с механизмом, который позволял ему двигаться вслед за объектами; сквозь крышу был виден синий лоскут неба. В угловатой тени телескопа было что-то зловеще-марсианское – к нему не хотелось поворачиваться спиной. В обсерватории было довольно холодно. Я чувствовала, как внутри меня растет напряжение, которое ни на миг не отпускало меня с тех самых пор, как Уолтер достучался до меня в Нью-Йорке.

Мы все вздрогнули от неожиданности, когда наконец раздался звонок.

9. Звонок из Германии

У Берта Кука были кое-какие технические навыки, и из подручных материалов – всевозможных инструментов, найденных в обсерватории, и остатков сломанного «мегафона Марвина» – он наспех соорудил небольшой репродуктор, так что мы все слышали слабый голос Уолтера, дошедший до нас по проводам из Германии. Хотя Уолтер хотел в первую очередь поговорить с Филипом, тот, в очередной раз проявив благородство, решительно передал трубку его бывшей жене.

– Уолтер, это я, Кэролайн, – сказала она уверенным голосом. – Я здесь в полной безопасности – как и все мы.

– Кэролайн? Я…

– Что происходит, Уолтер? И где ты, ради всего святого?

– Я в Берлине – когда я звонил Джули в Нью-Йорк, я был в Вене, но теперь уже не там. Ввиду чрезвычайной ситуации они выпустили меня из психушки и переправили сюда.

Я спросила, стараясь говорить погромче:

– Какой чрезвычайной ситуации? И что за «они»?

– Джули! Спасибо, что ты приехала. «Они» – это весь цвет Академии наук, ученые со всей Германии, а может, и со всей Европы. Сейчас они находятся в хорошо оборудованном бункере под теннисным кортом, и могу тебя заверить, что многие из сильных мира сего сейчас находятся в похожих бункерах, разбросанных по всей планете: кайзер, императоры Китая и Японии; конечно, американский президент, а наш король Георг со своей семьей, думаю, сейчас где-то глубоко под Балморалом. Что касается тех, кто собрался здесь, – можете называть всё это «мозговым трестом». Меня же втянули в это благодаря Летописи, и мне кажется, что для них я своего рода комик. Бастер Китон марсианских исследований! Здесь Эйнштейн, Шварцшильд и Резерфорд – специалисты в тех или иных областях, связанных с атомом и его энергией. Гофман и Циолковский – они изучают и предсказывают траектории небесных тел. Тут даже есть тот тип – забыл, как его зовут, – который однажды написал шутливую, но провокационную статью о будущем человечества и случайно угадал, какими окажутся марсиане. «Человек тысячного года» – как-то так она называлась. Возможно, я рассказывал о нем раньше. Он уже не молод – примерно моего возраста. Чудной малый, чересчур темпераментный, зато так и фонтанирует идеями. А астрономы по своим каналам связи вовсю обмениваются данными наблюдений из Хейла в Висконсине и Ликской обсерватории в Калифорнии, и обсерватории Ниццы во Франции – хотя она сейчас подконтрольна немцам. Все эти данные собирает и упорядочивает команда Лоуэлла во Флагстаффе; как жаль, что он сам этого не застал! Даже Ватиканская обсерватория в Кастель-Гандольфо присоединилась…

Филип взял трубку и резко сказал:

– Давай к делу, Уолтер. Какие данные? О чем ты говоришь? За чем они все наблюдают?

У меня еще сильнее засосало под ложечкой – и по лицам остальных я поняла, что они чувствуют то же самое.

Но Уолтер назвал планету, имя которой никто из нас не ожидал услышать: Юпитер.

Мы в смятении переглянулись. Юпитер!

– Уолтер, черт побери! – рявкнул Филип. – Что не так с Юпитером?

– На его облачной поверхности заметили некий знак.

– Знак?

– Светящуюся причудливую метку. Она целиком умещается в той области, которую мы называем Большим красным пятном, и ее даже можно легко разглядеть с Земли. Дайсон из Англии заявляет, что видел такие же знаки на крупных лунах Юпитера, но другие астрономы ставят это под сомнение.

– Знак? – спросил Эрик Иден. – Вроде тех меток, которые через несколько лет после войны можно было наблюдать на Марсе и Венере?

– Именно так, – подтвердил Уолтер. – Лессинг провел наблюдения, результаты которых были признаны неоспоримыми, и сказал мне…

– Насколько я помню, знаки на Марсе и Венере были идентичны и различались только размерами.

– Да, конечно. Их оставили одни и те же существа.

– Марсиане?

– Ну само собой, марсиане! А вот оставить на Земле такой знак, указывающий на то, что планета им принадлежит, они не успели – хотя начало было положено.

– Знак? На Земле? Никогда о таком не слышал, – сказал обескураженный Эрик. (Я тоже была сбита с толку – речь тем временем шла о расположении воронок, оставленных марсианскими цилиндрами; об этом я, как уже говорила, узнала позже.)

– А знак на Юпитере? – продолжил Эрик.

– Он выглядит совсем иначе – на Юпитере мы обнаружили почти идеальный круг…

– Да бога ради, Уолтер, – вмешался Фрэнк, – ты когда-нибудь перейдешь к делу? Какое отношение все это имеет к нам и к твоему берлинскому «мозговому тресту»?

– Самое непосредственное, – сказал Берт Кук. – Он старается дать нам полную картину. Так ведь, Уолтер?

– Берт Кук? – спросил Уолтер. – Так странно вновь слышать ваш голос!

– Как ваши успехи в покере?

– А ваши в шахматах? Впрочем, вы правы. Я действительно хочу дать вам полную картину происходящего. Контекст, в котором мы проживаем свои жалкие жизни. Потому что, видите ли, если небулярная гипотеза верна, то миграция между мирами – необходимое условие для выживания…

Как наверняка известно большинству читателей, небулярная гипотеза Канта, Лапласа и Максвелла показывает, что чем дальше мир от солнца, тем он старше, и, соответственно, тем древнее населяющие его живые существа. Но каждая зародившаяся жизнь сталкивается со множеством испытаний. Наши лучшие физики утверждают, что солнце остывает из года в год. Именно поэтому марсиан влекла Земля: на их планете начинался бесконечный ледниковый период. Однажды наш мир постигнет та же участь: океаны замерзнут, дожди прекратятся, высшие формы жизни вымрут, а низшие съежатся до состояния покоящихся спор. Куда же податься человечеству? Зрелая, но обреченная цивилизация обязана стремиться в более молодые миры в поисках места обитания. Так диктует космология, таковы законы Вселенной.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Таммани-холл – политическое общество Демократической партии США. Действовало с 1790-х по 1960-е годы. К 1870-м превратилось в политическую машину, продвигающую демократов на выборные посты; его лидеры не гнушались гангстеризма, казнокрадства и подкупов. – Здесь и далее прим. пер.

2

Здесь и далее «Война миров» Г. Уэллса цитируется в переводе Михаила Зенкевича.

3

Фирд – национальное ополчение в англосаксонской Британии (V–XI вв.). В него входили свободные землевладельцы, которых король созывал для защиты страны.