скачать книгу бесплатно
Бывший артиллерист постучал себя по носу.
– У меня свои источники. И читатели – даже военные, – которые согласны с некоторыми моими взглядами, кое-что мне сообщают. Выяснить, как именно работают эти штуки, не составило большого труда. Взять, например, тепловой луч: тот умник Дженкинс ошибся с его описанием. Это оружие испускает луч в особом – инфракрасном – спектре, и он попеременно отражается от двух маленьких зеркал, становясь все ярче и ярче, пока не вырывается наружу. Когерентный луч – так он называется. Большое параболическое зеркало снаружи пушки нужно, как я понимаю, только чтобы прицелиться – оно испускает свет, едва видимый для нас. А в самом луче пятьсот градусов – еще немного, и он мог бы плавить металл. Готов поспорить, вы этого не знали! Или взять летающие машины: тела марсиан еще не успели остыть, а людям уже удалось запустить эти механизмы. Но чего они не знают – так это того, какая сила приводит их в движение. Внутри у каждой этакие маленькие коробочки – источники энергии… Но они не сжигают ни уголь, ни бензин и не похожи на электрические батарейки.
– Он прав, – подтвердил Филип. – Есть пара немецких физиков, Эйнштейн и э-э-э…
– Шварцшильд, – пробурчал Эрик.
– Да, именно. У них есть теория, что эти коробочки как-то связаны с энергией, заточенной, по их словам, внутри каждого атома. Если ее только получится высвободить… возможно, именно это удалось марсианам. Если так, то это пока лежит за гранью нашего понимания.
– Еще бы, – сказал Кук не без удовлетворения. – Но бомбы на их основе уже получаются неплохие. Возможно, вы слышали о взрывах в Илинге, Кенсингтоне и Манчестере. Ученые возились с этими устройствами – бум! бах! – и сровняли сто гектаров с землей.
Уолтер воочию наблюдал проявления этой мощи. В Летописи говорится о том, как камера теплового луча у него на глазах обратила воды реки в Шеппертоне в пар и вдоль берегов прокатилась кипящая волна. У Уолтера до сих пор оставались шрамы от ожогов, полученных в тот день. «Подумай, сколько времени нужно чайнику, чтобы закипеть! – сказал он мне однажды. – И представь, какой невероятный поток энергии тот генератор должен был излить в реку, чтобы вся вода в ней забурлила…»
– Но даже если и так – мы все равно имеем дело с чудом, – сказал Филип и замедлил ход. – Вот посмотрите.
Я огляделась. Мы проезжали близ Эшера. По обе стороны дороги тянулся забор, увенчанный колючей проволокой; то там, то здесь торчали сторожевые вышки. Дома были едва видны сквозь решетку, и люди ходили туда-сюда в тусклом свете словно призраки, а с вышек за ними наблюдали солдаты и полиция. Какая-то маленькая девочка прижалась к забору и глядела на нас, вцепившись в стальную решетку.
Мы притормозили возле заводского комплекса. Здесь возле забора расхаживали военные, и Филип удостоверился, что сквозь лобовое стекло виден пропуск. Мы выглянули наружу.
И посреди небольшого скопления бараков, ям и куч глины я увидела марсианскую машину. Это была многорукая машина – крабообразный механизм, который опирался на пять жестких неподвижных ног и орудовал суставчатыми щупальцами. Механизмом никто не управлял. Внутри машин, которые я видела в музее, были изображены марсиане, руководившие ими, словно пилоты, – а этот механизм выглядел так, будто из него выскребли мозг.
За многорукой машиной стоял какой-то неказистый с виду аппарат – вертикальный цилиндр, наверху которого раскачивался туда-сюда некий резервуар. Изящными, хоть и непривычными для земного глаза движениями своих щупальцев этот механизм засыпал в резервуар землю, которая затем попадала в цилиндр. Снизу из цилиндра сыпался отфильтрованный белый порошок. По желобу он попадал в прямоугольную коробочку, откуда выходили клубы зеленого дыма – по-марсиански зеленого, того самого зловещего оттенка, который пробудил во мне живые воспоминания. А может, и не только во мне. И пока мы наблюдали за этим, многорукая машина протянула еще одно щупальце и вынула из коробочки серебристый слиток – алюминий.
Но все эти жутковатые манипуляции были лишь центром картины – а на периферии действа, что разыгрывалось вокруг глины, слитков и зеленого дыма, трудилось множество людей. Там были мужчины, женщины и дети, одетые в блеклые униформы, словно у арестантов. Тяжело волоча ноги, они подносили землю к многорукой машине, уносили слитки и проделывали другую черную работу – все это под надзором вооруженных стражей.
Филип, Кук и Эрик не обращали внимания на людей. Они восторгались техническими приспособлениями, которые успели разглядеть, пока машина ползла мимо.
– Алюминий! – с чувством произнес Филип. – Превосходный материал, прочнее и легче всех прочих металлов… Мы начали его промышленное производство при помощи процесса Холла всего за дюжину лет до прилета марсиан. И нам для достижения таких результатов понадобился бы завод, по мощности не уступающий Ниагарскому водопаду, и огромное количество бокситов, богатых алюминием. Но этого металла в земной коре полным-полно. Марсиане могли производить алюминий из обычной глины!.. Я хотел, чтобы вы увидели это, Джули. В конце концов, мы одна семья. Вот на этом я сделал свое – наше – состояние. И благодарить за это следует Уолтера. Я расскажу вам, как это скромное приспособление, марсианская машина для плавления алюминия, повлияет на будущее страны сильнее, чем любое оружие.
Я подумала о том, что видела на подъезде сюда.
– Но все эти заборы… револьверы… люди, которые здесь работают… Кто они? Преступники?
– Не обязательно. Вы наверняка знаете, что в Англии сейчас много французских беженцев. А также бельгийских. Некоторые из них нарушают порядок – доставляют неприятности немцам и так далее. К тому же у нас есть и свои саботажники…
– Саботажники? Что, и дети? И всех их очень удачно убрали с глаз долой, в этот «Коридор», где для каждого найдется работа? Что это, Филип, – концлагерь?
У него хватило такта показаться смущенным.
– Это не Южная Африка, – только и сказал он.
Берт Кук рассмеялся.
– Готов спорить, что Кейр Харди и Рамсей Макдональд где-то в этом лагере – дерутся за верхнюю койку как настоящие социалисты!
Филип нажал на газ, и мы плавно поехали дальше.
По пути на север мы оставили по правую руку обгоревшие руины Уимблдона. Недалеко оттуда возвышалось здание, похожее на ангар. Его окружали земляные насыпи. Это было место, куда упал шестой по счету цилиндр.
Дорога здесь проходила по виадуку, потому что местность была затоплена – как я впоследствии узнала – из-за того, что Темза заросла красной марсианской травой. Хотя с победы над марсианами минуло тридцать лет, нанесенный ими ущерб еще только предстояло исправить. И здесь я снова увидела отряды рабочих – они, стоя по колено в неглубокой воде, рыли дренажные канавы или делали что-то в этом роде. За ними приглядывали вооруженные полицейские. На поверхности воды сверкали солнечные блики.
Альберт Кук тихо произнес:
– Я был здесь, рядом, на Путни-хилле. Бросал вызов марсианам. На том доме сейчас наверняка красуется памятная табличка с такой надписью.
И после этого почти всю дорогу до Лондона мы молчали.
7. В Лондоне
Филип припарковал «бентли» на просторной стоянке возле вокзала Ватерлоо. Его переделали, и теперь вокзал был похож на копошащийся муравейник с пристроенной к нему аркой из мрамора и бетона, которая больше всего напоминала мне Бранденбургские ворота.
В Лондоне мы должны были провести две ночи. Мы договорились встретиться через день, чтобы вернуться в Суррей, где ждали Фрэнк и Кэролайн. Эрик и Кук отправились в отель, который Филип подыскал для нас в районе Элефант-энд-Касл, – туда уже отвезли весь багаж, за исключением моего рюкзака. Филип напомнил, что должен сопроводить меня в главное управление полиции Лондона, которое теперь находилось в Барбикане, – доказать, что я не анархистка.
Время терпело, и мы с Филипом решили прогуляться.
На выходе со стоянки моим вниманием завладел колоссальный плакат, где был изображен генерал Брайан Марвин собственной персоной – он стоял, сложив руки, и, казалось, глядел прямо на меня.
В ЮЖНОЙ АФРИКЕ Я СРАЖАЛСЯ С БУРАМИ —
НАША НАЦИЯ БЫЛА УНИЖЕНА!
В ШЕППЕРТОНЕ Я СРАЖАЛСЯ С МАРСИАНАМИ —
АНГЛИЯ ПАЛА НИЦ!
БОЛЬШЕ МЫ ЭТОГО НЕ ДОПУСТИМ!
ЗАПИСЫВАЙСЯ ДОБРОВОЛЬЦЕМ!
Филип встал рядом со мной.
– Годы его не красят, правда?
– Удивительно, что никто не пририсовал ему более пышные усы.
Филип рассмеялся:
– Никто бы не осмелился.
Я взглянула на него и подивилась странностям, присущим человеческому роду – и Филипу Паррису в частности. Он явно был хорошим человеком, здравомыслящим, готовым прийти на помощь друзьям. Ему хватало ума и беспристрастности, чтобы осознавать пороки режима, при котором он сейчас жил, и даже его абсурдность. И все же он и бровью не повел при виде лагеря в Коридоре. Мы, люди, – поистине сложно устроенные существа, и последовательность нельзя отнести к числу наших достоинств.
Мы прошли через здание вокзала – гулкий зал, половина которого была отгорожена досками. Внутри царил обычный хаос – носильщики, пассажиры, чемоданы, завитки пара и пронзительные гудки. Но строительство меня удивило.
– Что тут происходит? Не помню, чтобы во время Марсианской войны вокзал как-то пострадал.
– О, это воплощение очередной марвиновской мечты. Он обещал развить железнодорожную сеть, построить больше путей, чтобы было проще перевозить людей и оружие на случай нового нашествия марсиан. В какой-то мере он с этим справился. Но у него слабость к показной роскоши, как у старых вояк вроде Черчилля и у всех тех воротил, которые заправляют железными дорогами и угольными шахтами. Все они теперь в правительстве. Широкие судоходные каналы должны соединить Клайд с Фортом, а затем с Гранджемутом. Представьте себе военные корабли на озере Лох-Ломонд! Если марсиане могут перекраивать свою планету, чем британцы хуже? Вот такой логикой он руководствуется. План именно таков – но пока что в шотландской земле едва ли вырыли хоть одну канаву. Или взять туннель под Ла-Маншем. Работы даже не начались – но зато у нас есть вокзал! По крайней мере его фасад.
У выхода с вокзала был книжный киоск компании «У. Г. Смит и сын», и я из профессионального любопытства туда заглянула. В противовес живой и пестрой американской прессе здесь, судя по всему, преобладали унылые правительственные листки. Больше всего было «Дейли мейл» – эта газета первой возобновила выход после Марсианской войны, и она не давала читателям об этом забыть: «Даже марсиане не заставят нас замолчать!» Мне стало интересно, есть ли в Британии подпольные газеты.
Мы перешли мост Ватерлоо, где кипела работа – мост перестраивали после ущерба, нанесенного войной. Над Лондоном висел привычный густой смог, и, стоя над вечной рекой, я видела сквозь него Вестминстер. Дворец, поврежденный тепловым лучом, был снесен, и даже огрызок часовой башни больше не торчал из земли. На месте дворца возвели грозную крепость из стекла и бетона.
Филип хмыкнул.
– Полюбуйтесь на деяния наших правителей. Вместо парламента построили бункер – тьфу! И в Сити вокруг банка возвели такую же конструкцию – чтобы защитить мировой финансовый центр. Конечно, Лондон остался Лондоном. С утра сюда по-прежнему стекаются служащие и работяги из пригородов, а вечером они разъезжаются по домам, и так день за днем. Но всем нужно носить с собой пропуска и документы, а иногда защитные маски от черного дыма и револьверы – смотря что за учения сегодня проходят…
Послышался глухой стук, от которого, казалось, мост задрожал у нас под ногами, и реку накрыло крупной тенью. Я посмотрела вверх – в небе, словно огромный летающий кит, парил цеппелин. На боку у него был ясно виден немецкий имперский орел.
Перейдя через реку, мы прогулялись по Стрэнд и прошли через Ковент-Гарден. Повсюду развевались флаги, висели плакаты с изображением королей и главных представителей новой военной власти: самого Марвина, Черчилля, Ллойда Джорджа. Но на улицах было грязно, с домов сходила краска, и на глаза постоянно попадались попрошайки. Их ладони, протянутые за мелочью, напоминали запачканные цветы.
Меня удивило количество людей в форме – не только бобби и солдат. Возле каждого административного здания стояла стража, и даже швейцары и официанты сверкали эполетами и медными пуговицами. Я подумала, что Лондон превращается в Берлин. К тому же на улице, как мне показалось, повсюду был слышен немецкий акцент.
Оказавшись на Трафальгарской площади, я ощутила смутную радость при виде того, что Нельсона, которого даже марсиане обошли стороной, пока не заменили на ухмыляющегося Брайана Марвина, героя Уэйбриджа. Мы прошли по Чаринг-Кросс-роуд. Из всех мест, которые я успела увидеть в Лондоне, это изменилось меньше всего: все тот же лабиринт книжных магазинчиков и передвижных прилавков, заваленных потрепанными томами. В юности я любила приезжать в Лондон не ради нарядов, кафе или представлений, а исключительно ради книг. Мне показалось, будто я споткнулась о кусочек своего прошлого, и воспоминания накрыли меня с головой. Филип – куда более чуткий, чем казался, – взял меня под руку, и дальше мы шли молча. Но дух времени все-таки просочился сюда, и в глаза мне бросилась новинка, гордо выставленная на витрину: «Генерал Марвин. Зачем нам сражаться на бесконечной войне», Артур Конан Дойл.
Мы прошлись по Оксфорд-стрит и Портленд-плейс. На Мэрилебон-роуд миновали людей с плакатами, зазывавших в Музей мадам Тюссо, – там как раз была выставка, посвященная «поистине ужасным» пищевым пристрастиям марсиан. Филип сказал, что она пользовалась большой популярностью.
Когда впереди зазеленел Риджентс-парк, это стало облегчением – по крайней мере, для меня, пусть солнце и клонилось к закату. Но даже здесь многое изменилось. Просторные газоны уступили место огородам, которые были призваны побудить горожан выращивать овощи на собственных лужайках. А дети, которые раньше запускали здесь воздушных змеев и катались на велосипедах, теперь маршировали строем, копались в земле и временами даже разыгрывали между собой шуточные сражения.
Позже я узнала, как Марвин изменил образовательную систему. Девизом нового подхода стала фраза Веллингтона, которую он как-то произнес, наблюдая в Итоне за игрой в крикет: «Вот где растут те, кто победил при Ватерлоо». Теперь Итон и другие школы выпускали только офицеров, а младших ребят призывали вступать в ряды «Юных саперов» – движения, организованного лордом Баден-Пауэллом, где мальчики и девочки пяти-шести лет рыли траншеи или перевязывали воображаемые раны. Все это было частью общего плана, призванного очистить национальный дух, как выражались сторонники Марвина. Я глядела на все это непредвзятым взором человека, только что прибывшего из-за океана, и ужасалась. Дети-солдаты – вот будущее Британии?
Мы миновали Зоологический сад. Теперь он был закрыт, и в нем больше не было животных. Затем мы пересекли Альберт-роуд и поднялись на Примроуз-хилл. Перед нами, как и всегда, открылся впечатляющий вид. Холм, казалось, вырастал из зелени Риджентс-парка, за которым пестрым коралловым рифом раскинулся город: пострадавший купол собора Святого Павла, новые здания Вестминстера и Уайтхолла – бетонные наросты на теле Лондона, неземное сияние Хрустального дворца и холмы Суррея на горизонте.
Именно здесь приземлился седьмой марсианский цилиндр, и это место стало сердцем самой крупной марсианской постройки, сооруженной во время войны. Ее отгородили забором, как и ямы в Суррее. Но из трех недвижных боевых машин, которые заметил Уолтер, поднявшись сюда жарким летним днем на исходе войны, одна так и осталась стоять – застывший треножник, который сбоку было почти не узнать. Вокруг него выросла ярмарка – карусель с лошадьми и машинками, паровой органчик, гонки на воздушных шарах, соревнования по сшибанию кокосовых орехов. У подножия устрашающего памятника войне играли дети. Я посмотрела на медный колпак треножника, так похожий на голову.
И именно в этот момент со мной случилось то, что Филип позже описывал как припадок.
Какое-то время я просидела на скамейке, пока Филип суетился рядом. Когда я пришла в себя, мы взяли такси и поехали в полицейское управление в Барбикане, где ко мне подошли с холодным профессионализмом, хотя отпустили только после девяти вечера.
Я разрешила Филипу проводить меня в отель, где тут же отправилась в номер, заказав холодные закуски. Я мало спала и старалась не думать о том, что так сильно встревожило меня на холме.
Следующий день у нас был свободен. Я чувствовала, что хочу увидеть настоящий Лондон, вдали от Филипа с его искренней, но удушающей заботой и вдали от военного цинизма всех остальных. В городе у меня до сих пор оставались старые друзья, и я спешно позвонила паре из них, договорившись о встрече.
Я вышла из отеля рано утром, чтобы избежать общества Филипа и других попутчиков.
Ланч я провела в Ламбете – ела устрицы со школьным другом, который руководил бесплатной столовой для бездомных. Какие бы грандиозные планы ни вынашивал Марвин, какой бы вклад он ни сделал в национальную безопасность, экономика при нем стала, мягко говоря, шаткой. Приятель рассказал мне, что, хотя профсоюзы и подобные объединения давно запретили, среди рабочих нарастало недовольство – в шахтах, на железных дорогах, даже в Вулиджском арсенале, где производилась немалая часть боевой техники. Все волнения жестоко подавлялись. И в довершение всего начали снова открываться работные дома. У моего приятеля было полно клиентов. Он сказал, что мне повезло приехать в марте: летом Ламбет кишел насекомыми.
Вечером я для контраста увиделась с другой старой знакомой – женой банкира. Мы встретились в чайной – я сидела и смаковала запах кофе, чая, сигаретного дыма и стук костяшек домино. Хильда одолжила мне вечернее платье, и мы отправились на Стрэнд, в «Савой», который – как я шутливо сообщила подруге – был почти так же роскошен, как и «Лузитания». Мы заказали икру, крабов, грибной салат и бутылку рейнвейна. В «Савое» собрался обычный контингент – всевозможные прохвосты, развратники, девушки сомнительной морали и студенты с розовыми от выпивки щеками. Мы танцевали под музыку оркестра «Савой-Гавана» и разрешили себе поддаться очарованию симпатичных немецких офицеров.
Мне показалось, что в «Савое» довольно мало народу, но Хильда напомнила, что сейчас еще не сезон. Пока высший класс страдает от сквозняков в своих загородных особняках, но скоро начнется лето, и они наводнят Лондон. «Как насекомые наводнят Ламбет», – подумала я. В Британии, о чьей морали так пекся Марвин, осталось не так уж много развлечений. У нового правительства не хватило духу запретить алкоголь, но цены на него резко выросли за счет повышения налогов. Были запрещены занятия почти всеми видами спорта (хотя я и так спортом не увлекалась), кроме крикета, который Марвин считал «мужским», и футбола, в который теперь играли только военные в свободное от службы время. Но в Лондоне по-прежнему хватало мест, чтобы потратить деньги. Состоятельным людям, по словам Хильды, новый режим не принес особых хлопот – они могли жаловаться разве что на то, что в Англии снова развели диких кабанов, чтобы немцы могли охотиться на «швайне».
Между танцевальными номерами в зал пускали механического официанта. Перемещался он, конечно, не сам, зато у него были ловкие металлические щупальца, которыми он разливал напитки и даже смешивал коктейли. Конечно, это была марсианская технология – и довольно передовой способ ее применения. Возможно, за такими машинами было будущее – но мне все это казалось нелепым. Нарядные люди аплодировали и смеялись…
Мы забрались дальше в дебри Лондона. Пошли в танцевальный зал в Сохо, где американский ансамбль играл джаз – и танцы были не менее буйными, чем музыка…
Все это казалось ненастоящим, и чем сильнее я отдавалась этим глупым приключениям, тем менее реальными они ощущались. Все это напоминало театр кукол на склоне вулкана. Я продолжала думать о тех пронзительных словах, которыми Уолтер в своей Летописи передал настроение последних дней перед падением цилиндра, которые он провел в Уокинге вместе с Кэролайн: «Все казалось таким спокойным и безмятежным».
Я не стала рассказывать друзьям о том, что именно вызвало мой припадок на Примроуз-хилле. В мартовских сумерках, пока лондонские ребятишки играли у подножия колоссального механизма, мне показалось, что марсианин повернул голову.
8. Встреча в Оттершоу
На следующее утро, хотя я чувствовала себя не лучшим образом, я была готова ехать в Суррей вместе с Филипом, Эриком и Куком. Было 25 марта, четверг.
Ближе к обеду мы наконец собрались в Оттершоу – примерно в трех милях к северу от Уокинга, где когда-то жили Уолтер и Кэролайн. Хотя это место было всего в двух часах ходьбы от первой марсианской воронки, оно не относилось к Суррейскому коридору.
Марина Оджилви, которая принимала нас у себя, была давней подругой Кэролайн, хотя их мужья дружили между собой теснее. Бенджамин Оджилви был известным астрономом-любителем и владел небольшой обсерваторией в Оттершоу. В то роковое лето 1907 года они с Уолтером наблюдали в телескоп красноватые вспышки на поверхности Марса, те облака газа, которые, как выяснилось позже, знаменовали собой выстрелы из гигантской пушки. Что за волнение, должно быть, испытали Уолтер и Бенджамин, увидев их собственными глазами! А первое приземление марсиан в Хорселле, так близко от его дома, вероятно, казалось Бенджамину благим знамением – наряду с ответом от королевского астронома, который откликнулся на его призыв и приехал в Хорселл. Быть может, для Бенджамина это была вершина всего жизненного пути. И вскоре за ней последовала смерть – в первые часы после встречи человечества с марсианами.
Невзирая на этот ужасный исход – или, возможно, как раз по его причине, – Марина не стала продавать дом и поддерживала в должном состоянии обсерваторию покойного супруга. Ни одно из этих зданий во время войны не пострадало. Марина даже сдавала обсерваторию группе местных астрономов-любителей, которые в изобилии появились по всей стране, с тех пор как ночное небо стало для всех нас источником угрозы. Позже, конечно, Марвин запретил астрономам-любителям наблюдать в телескопы за Марсом, согласно Закону о защите королевства от 1916 года, – и огромный телескоп Бенджамина остался без линз и зеркал.
Как бы то ни было, Марина гостеприимно предоставила нам свой дом, чтобы мы могли по телефону связаться с Уолтером. Ее номер у Уолтера остался, хотя с Кэролайн, своей бывшей женой, он потерял связь. После развода Кэролайн быстро продала дом на Мэйбэри-роуд. Полагаю, если вы читали Летопись, причины этого развода должны быть для вас очевидны. Но было что-то правильное в том, что мы оказались рядом с тем местом, где все началось.
Пришли мы с Филипом. Пришли Эрик с Куком – можно сказать, они последовали за мной, встревоженные и заинтригованные теми новостями, которые обещал сообщить Уолтер.
И, конечно, на встречу позвали моего бывшего мужа – Фрэнка Дженкинса, брата Уолтера. Марсиане, эти инопланетные сводники, вновь устроили нам встречу – ведь с Фрэнком мы познакомились во время всеобщего бегства из Лондона. Тогда он был студентом-медиком, а мне было девятнадцать (на несколько лет меньше, чем ему), и я хотела стать журналистом. И какое-то время все шло неплохо. Фрэнк закончил учебу и занялся тем, чем, очевидно, всегда и хотел – стал врачом общей практики, и мы купили дом в Хайгейте.
Но Фрэнку всегда было присуще чувство избранности, желание следовать высшему долгу, которое роднило его с братом. Несмотря на искреннюю преданность своему делу, он часто отлучался к беднякам в Ист-Энд и занимался тем, что я называла «миссионерской работой». А в шестнадцатом году, когда вышел Закон о защите королевства, Фрэнк удивил меня, поступив на военную службу по одной из только что созданных программ Марвина. Он записался в добровольческий резерв Территориальной армии, которую Марвин, отлично владеющий искусством пускать пыль в глаза, назвал Фирдом [3 - Фирд – национальное ополчение в англосаксонской Британии (V–XI вв.). В него входили свободные землевладельцы, которых король созывал для защиты страны.] – эдакий уважительный кивок в сторону исторических корней.
– Да боже ты мой! – протестовала я. – Я еще могу понять школьника, которому нравится маршировать туда-сюда. Но ведь твое дело – лечить!
– Я лечу людей, – отвечал он. – Марсиан я бы уничтожил. И, как ты помнишь, Джули, у Хай-Барнета именно револьвер твоего брата спас нас от негодяев, которые хотели отнять у вас коляску. Револьвер и навыки бокса, которые я еще не растерял со школьных времен, а не мои врожденные способности к медицине и даже не твоя сила духа. Бывают времена, когда человек должен сражаться…
Что ж, если моя роль сводилась к тому, чтобы быть свидетельницей этого мнимого величия, меня это не устраивало. И к тому же – как ни трудно писать об этом напрямую – между нами было важное различие: я никогда не хотела детей. Только не после ужасов Марсианской войны. О каких бы душевных муках Уолтера вы ни читали в его Летописи, знайте: на мое сознание те ужасные события возымели такой же эффект. На многих выживших война повлияла похожим образом – Эрик Иден, например, так и не женился. Впрочем, это затронуло далеко не всех – напротив, после войны в Британии резко повысилась рождаемость.
Думаю, Фрэнк всё понимал, но не разделял мое нежелание иметь детей. После нашего развода он вновь женился, у него появился ребенок, и в целом я была за него рада. Но его присутствие все же не способствовало моему душевному покою, особенно здесь, среди осколков нашего злосчастного прошлого, – и рискну предположить, что Фрэнк чувствовал то же самое.
Итак, мы собрались у Марины, которая щедро обеспечила нас чаем и канапе. Нас было шестеро: я, Кэролайн, Филип Паррис, Фрэнк, Эрик Иден и Берт Кук. Это была яркая сцена: наши лица сияли словно луны в лучах приглушенного света единственной электрической лампочки – в обсерватории яркого света не бывает. Я помню запах масла, мебельного лака и металлических шестеренок; наши тихие голоса эхом отражались от купола. Само здание представляло собой приземистую башню с полукруглой крышей. Телескоп стоял на каменном столпе, рядом с механизмом, который позволял ему двигаться вслед за объектами; сквозь крышу был виден синий лоскут неба. В угловатой тени телескопа было что-то зловеще-марсианское – к нему не хотелось поворачиваться спиной. В обсерватории было довольно холодно. Я чувствовала, как внутри меня растет напряжение, которое ни на миг не отпускало меня с тех самых пор, как Уолтер достучался до меня в Нью-Йорке.
Мы все вздрогнули от неожиданности, когда наконец раздался звонок.
9. Звонок из Германии
У Берта Кука были кое-какие технические навыки, и из подручных материалов – всевозможных инструментов, найденных в обсерватории, и остатков сломанного «мегафона Марвина» – он наспех соорудил небольшой репродуктор, так что мы все слышали слабый голос Уолтера, дошедший до нас по проводам из Германии. Хотя Уолтер хотел в первую очередь поговорить с Филипом, тот, в очередной раз проявив благородство, решительно передал трубку его бывшей жене.
– Уолтер, это я, Кэролайн, – сказала она уверенным голосом. – Я здесь в полной безопасности – как и все мы.
– Кэролайн? Я…
– Что происходит, Уолтер? И где ты, ради всего святого?
– Я в Берлине – когда я звонил Джули в Нью-Йорк, я был в Вене, но теперь уже не там. Ввиду чрезвычайной ситуации они выпустили меня из психушки и переправили сюда.
Я спросила, стараясь говорить погромче:
– Какой чрезвычайной ситуации? И что за «они»?
– Джули! Спасибо, что ты приехала. «Они» – это весь цвет Академии наук, ученые со всей Германии, а может, и со всей Европы. Сейчас они находятся в хорошо оборудованном бункере под теннисным кортом, и могу тебя заверить, что многие из сильных мира сего сейчас находятся в похожих бункерах, разбросанных по всей планете: кайзер, императоры Китая и Японии; конечно, американский президент, а наш король Георг со своей семьей, думаю, сейчас где-то глубоко под Балморалом. Что касается тех, кто собрался здесь, – можете называть всё это «мозговым трестом». Меня же втянули в это благодаря Летописи, и мне кажется, что для них я своего рода комик. Бастер Китон марсианских исследований! Здесь Эйнштейн, Шварцшильд и Резерфорд – специалисты в тех или иных областях, связанных с атомом и его энергией. Гофман и Циолковский – они изучают и предсказывают траектории небесных тел. Тут даже есть тот тип – забыл, как его зовут, – который однажды написал шутливую, но провокационную статью о будущем человечества и случайно угадал, какими окажутся марсиане. «Человек тысячного года» – как-то так она называлась. Возможно, я рассказывал о нем раньше. Он уже не молод – примерно моего возраста. Чудной малый, чересчур темпераментный, зато так и фонтанирует идеями. А астрономы по своим каналам связи вовсю обмениваются данными наблюдений из Хейла в Висконсине и Ликской обсерватории в Калифорнии, и обсерватории Ниццы во Франции – хотя она сейчас подконтрольна немцам. Все эти данные собирает и упорядочивает команда Лоуэлла во Флагстаффе; как жаль, что он сам этого не застал! Даже Ватиканская обсерватория в Кастель-Гандольфо присоединилась…
Филип взял трубку и резко сказал:
– Давай к делу, Уолтер. Какие данные? О чем ты говоришь? За чем они все наблюдают?
