banner banner banner
Выживший. Первый секретарь Грибоедова
Выживший. Первый секретарь Грибоедова
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Выживший. Первый секретарь Грибоедова

скачать книгу бесплатно

24 февраля свершилось. Грибоедов предстал перед следственным комитетом во главе с военным министром, генералом от инфантерии, графом Александром Ивановичем Татищевым. Император Николай I именно его назначил председателем следственного комитета. Членом был великий князь Михаил Павлович – самый близкий человек государю с младенческих лет. Следующий по значению в комитете обер-прокурор Синода, министр духовных дел и народного просвещения, князь Александр Николаевич Голицын. Петербургский военный губернатор, генерал-адъютант, граф Павел Васильевич Голенищев-Кутузов – четвертое лицо комитета. И только пятым был шеф корпуса жандармов, начальник III отделения Его Императорского Величества канцелярии генерал-адъютант, граф Александр Христофорович Бенкендорф. Далее – дежурный генерал Главного штаба, генерал-адъютант Алексей Николаевич Потапов, генерал-адъютант Василий Васильевич Левашов и генерал от кавалерии, граф Александр Иванович Чернышов.

Главная гауптвахта помещалась под одной крышей с императором России в Зимнем дворце, а вот на допрос следственного комитета коллежского асессора Грибоедова доставили в Петропавловскую крепость. На вопросы отвечал устно. Сразу занял позицию твердую: не знал о политических замыслах знакомых лиц, об их принадлежности к тайному обществу. Поэта Рылеева знал как поэта. Бестужева, автора романов, подписанных именем Марлинский, разумеется, тоже знал. В Киеве жил в одной гостинице с Артамоном Захаровичем Муравьевым – полковником Ахтырского полка. Муравьев приезжал в Киев встретить жену. Артамона Захаровича навещали его друзья: Муравьев-Апостол Сергей Иванович, молодой офицер Бестужев-Рюмин. В Киеве жили давние знакомые: князь Трубецкой Сергей Петрович, князь Сергей Григорьевич Волконский.

Грибоедов признавал: в частных беседах он говорил остро и прямо об иных местных начальниках, но ведь критика чиновников, берущих взятки, в России дозволена.

– Вы хулили, не выбирая слов, самого Петра Великого! – воскликнул обер-прокурор.

– Это правда, – согласился Грибоедов, – я ругаю его через день, всякий раз, что бреюсь.

Вечером того же дня Александр Сергеевич дал письменные ответы на письменные вопросы следственного комитета.

Возможно, Бенкендорфу уже донесли слова автора «Горя от ума», сказанные им Рылееву ли, Трубецкому. Слова злые для декабристов: «Сто прапорщиков хотят переменить государственный быт России».

Уже на другой день, 25 февраля, следственный комитет представил императору Николаю предложение по делу Грибоедова: «Освободить. С очистительным аттестатом».

Николай обмакнул перо в чернила и начертал повеление: «Грибоедова содержать пока у дежурного генерала». Без каких-либо объяснений.

Сиделец гауптвахты Главного штаба оставался сидельцем. Пока… Гауптвахта ведь тоже жизнь.

Через адъютанта дежурного генерала Потапова – капитана Жуковского Александр Сергеевич просил Булгарина достать книгу Жан-Жака Бартелеми «Путешествие юного Анахарсиса в Грецию». В этой книге были карты Древней Греции. Юный Анахарсис, по рождению скиф, вырос в знаменитого на всю просвещенную древность философа.

Книгу Булгарин найти быстро не смог, а записку прислал в тот же день. Обнадежил сидельца: следственный комитет принял решение освободить Грибоедова из-под стражи. Освобождение, скорее всего, задерживается по причине печальной: в Петербург привезено тело императора Александра Благословенного. Похороны назначены через неделю.

Вечером того же дня Жуковский сопроводил Грибоедова в квартиру Булгарина. Милейший друг Фаддей Венедиктович, человек дела, тотчас объявил:

– Я написал письмо Ростовцеву. Поручик – член Северного общества, но это он донес государю о дне восстания.

Грибоедов удивился:

– Фаддей Венедиктович, о чем же вы написали ныне столь уважаемому офицеру лейб-гвардии?

– Во-первых, о вашей комедии, где вы осмеяли тайные сборища. Во-вторых, о том, что ненавидите Якубовича.

– Еще бы! У нас отложенная дуэль.

– О Рылееве помянул, – признался Булгарин. – О том, что вы не могли быть членом общества уж только потому, что избегали знакомства с Рылеевым. Вы ведь и впрямь виделись всего раз, на завтраке.

– Единственный раз, – согласился Грибоедов.

Отужинали. Александр Сергеевич прошел к роялю, и его оставили одного.

На гауптвахту Жуковский отвез своего подопечного далеко за полночь.

А назавтра, в понедельник, 15 марта, в 8 часов вечера, по приказу военного министра Татищева его доставили в Петропавловскую крепость.

Вопросы следственного комитета снова были о пребывании Грибоедова в Киеве в июне 1825 года.

– Никаких поручений к членам Южного общества от Александра Бестужева-Марлинского я не имел, – заявил Грибоедов. – Не было поручений и от Рылеева. С Корниловичем, о котором вы спрашиваете, в Киеве встреч у меня не было. Кто таков Сухачев, знать не могу, ибо не знаком.

На другой день, 16 матра, опять привезли в крепость. Причем, объяснили: по просьбе Бенкендорфа.

Спрашивали о Сухачеве. Грибоедов возмутился. Тогда ему напомнили: Сухачев – ростовский купец. Жил в Таганроге во время пребывания в городе императора Александра. Подозрение купец вызвал странностями поведения: имел огромную библиотеку и все свое время убивал на чтение книг, а также на какие-то писания.

На допрос Грибоедова прибыл Андрей Андреевич Ивановский – делопроизводитель следственной комиссии, ибо комитет преобразовали в комиссию. Сообщил: Сухачев привлечен к следствию ошибочно. С Грибоедовым чиновник Третьего отделения Ивановский говорил наедине:

– Вы, Александр Сергеевич, полностью оправданы и будете освобождены от ареста.

Радость померкла через полчаса. Из крепости отвезли на гауптвахту.

На замке, но с дивными ночами

Отчаяние скрасил их страж, их капитан, добрейший Михаил Петрович Жуковский:

– В бега, ребята!

По Невскому проспекту в кондитерскую Лоредо. Лакомились, пили чай с Цейлона с травами гималайскими и тибетскими. Почаевничали, и Жуковский с Завалишиным отправились в Зимний, а Грибоедов – в самую дальнюю залу кондитерской, где стоял рояль.

Некогда ошеломивши прихожан костела камаринской, громово исполненной на органе в ночных музицированиях, Александр Сергеевич не тревожил ни Баха, ни Листа… Все извлеченные звуки были небылью и ради небыли. Гармонии, созданные вдруг, противились исчезновению бесконечно долгими звуками. Всякое создание в чреде творений вечность умеет распознать. Но жизнь – мгновение. Грибоедову было дорого облекать мгновения в звук…

Утром Александр Сергеевич передал Жуковскому записку для Булгарина: «С нами чудное происшествие. Караул приставлен строжайший, причина неизвестная. Между тем, я Комитетом оправдан начисто, как стекло. Ивановский, благороднейший человек, в крепости говорил мне самому и при всяком гласно, что я немедленно буду освобожден. Съезди к Ивановскому, он тебя любит и уважает, он член Вольного общества любителей словесности и много во мне принимал участие… Чего мне ожидать? У меня желчь так скапливается, что боюсь слечь или с курка спрыгнуть. Да не будь трус, напиши мне, я записку твою сожгу…»

19 марта Александр Сергеевич писал уже более тревожно: «Одолжи мне сто пятьдесят рублями, а коли у тебя нет, извести о моем голодном положении Жандра или Чернышева. В случае, что меня отправят куда-нибудь подальше, я через подателя этой же записки передам тебе мой адамантовый крест, а ты его побоку».

Награда у Грибоедова была единственной: персидский орден Льва и Солнца 2-й степени.

Деньги Александру Сергеевичу были доставлены в тот же день.

«Очень-очень благодарю тебя за присылку денег, – писал сиделец в очередной записке, – сделай одолжение, достань мне “Тавриду” Боброва, да ежели нельзя на подержание, то купи мне “Дифференциальное исчисление” Франкера, по-французски или по-русски».

Сводящую с ума неизвестность стремился заполнить чтением. В одной из записок писал: «Дай, брат, пожалуйста, длинных академических газет, да еще каких-нибудь журналов».

Булгарин, Муханов и другие отважные благодетели доставили Грибоедову на гауптвахту: «Чайльд Гарольда» Байрона, «Стихотворения Александра Пушкина», «Из путешествия юного Анахарсиса в Грецию» Жан-Жака Бартелеми, «Тавриду» – лирико-эпическое песнотворение капитана Семена Боброва, «Начертание статистики Российского государства» К.И. Арсеньева, три тома «Истории» Карамзина, «Апологи в четверостишиях, выбранные преимущественно из Мольво» Ивана Ивановича Дмитриева, «Сравнительная история философских систем применительно к принципам познания» Дежерандо, отрывки из «Илиады» в переводе Гнедича. Александр Сергеевич ежедневно почитывал также Шубертовы календарики – санкт-петербургский карманный месяцеслов на сто лет от Р.Х. с приведенными астрономическими и историческими статьями.

И вот оно 18 апреля – Пасха. День дней – праздник светлых надежд православного человека.

Уже утром Фаддей Венедиктович Булгарин получил с гауптвахты поздравительное письмо Грибоедова: «Христос Воскресе, любезный друг. Жуковский просил меня достать ему точно такое же парадное издание Крылова, как то, которое ты мне прислал. Купи у Слёнина (далее – по-французски: «вы, конечно, понимаете, что я не могу отказать ему в маленьком подарке такого рода»), да пришли, брат, газет. Друг мой, когда мы свидимся! И.В. Крылова он нынче же должен подарить в именины какой-то ему любезной дамочки».

…А время потекло себе, но жизнь потеряла смысл. Сидение продолжалось, и никто уже не понимал, почему совершенно оправданного Грибоедова все еще держат взаперти. Грезилось худшее, но 27 апреля Николай I утвердил театральный репертуар на время торжеств по случаю коронации. Под номером 5 была названа комедия «Своя семья» Шаховского, Хмельницкого и Грибоедова, под номером 20 – «Притворная неверность» Грибоедова и Жандра.

Разгадку тайны неумолимого сидения бедного коллежского асессора привез курьер князя генерала Меньшикова из Тифлиса. Князь был главой чрезвычайной миссии в Персию, но проводил дотошную ревизию Особого Кавказского корпуса. Его депеша доносила императору Николаю I: состояние войска под командой Ермолова без каких-либо признаков «духа неповиновения и вольнодумства».

29 мая на 64-м заседании следственной комиссии было решено возобновить запрос об освобождении Грибоедова. Флигель-адъютант Николай Адлерберг воспроизвел текст постановления от 25 февраля.

Резолюция императора на документе без даты: «Выпустить с очистительным аттестатом». Другая резолюция принадлежит начальнику Главного штаба Дибичу: «3 июня. Высочайше повелено произвести в очередной чин и выдать в зачет годовое жалованье». И еще: «О приеме освобожденных из-под ареста в Елагином дворце» – стало быть, у императора.

Мальцов и Соболевский

Святую неделю служащий Московского архива Коллегии иностранных дел проводил дома. Профессор Погодин и Дмитрий Веневитинов задумали издавать «Гермес» – литературный сборник высокой мысли европейской значимости. Все авторы – иноземцы. Мальцову достались философские и педагогические работы Ансильона, воспитателя короля Пруссии Фридриха Вильгельма IV, а также сцены из великих произведений Шиллера.

Немецкая обстоятельность Ансильона вывела Мальцова из себя. Метнул перо, ни разу за утро не побывавшее в чернильнице. На столе в хрустальной вазе пасхальные яйца. Все красные, и ни единого повторения. У красного цвета оттенкам нет числа.

Равноапостольная Мария Магдалина принесла римскому императору Тиберию благую весть:

– Христос воскрес! – и одарила красным яйцом – символом жизни.

– Христос воскрес! – услышал Мальцов и сам себе не поверил. Голос звучал одиноко из пустого пространства.

Сразу подумал о Грибоедове. С кем он христосовался в пасхальную ночь? С охраной? С дежурным генералом? А может, с самим бароном Дибичем. Генерал Дибич – начальник Главного штаба. Скорее всего, этакое невозможно.

Сегодня четверг. До Москвы дошли слухи: автора «Горя от ума» из-под стражи ради Великого праздника не освободили. Оправдан по всем пунктам в середине марта. Пасха 18 апреля, апрель перевалил за половину – сидит. С какой стороны ждать беды?

Открыл наугад Библию. Прочитал уж очень что-то умное. Стало невмоготу.

Помчался к Соболевскому. И тот за чтением. Мальцову обрадовался, подымаясь из-за стола, раскрыл руки для объятия:

– Кто хочет к нам пожаловать – изволь;
Дверь отперта для званых и незваных,
Особенно из иностранных;
Хоть честный человек, хоть нет,
Для нас равнехонько, про всех готов обед.

Мальцов! Как сказано!

– В лоб.

– Возьмите вы от головы до пяток,
На всех московских есть особый отпечаток.
Извольте посмотреть на нашу молодежь,
На юношей – сынков и внучат.
Журим мы их, а если разберешь, –
В пятнадцать лет учителей научат!

Грибоедов! Друг ты мой! Сие – Грибоедов!

– Все, что слышал – истиная матушка-Москва! – согласился Мальцов.

– Все, что я прочитал – в точку! В печень! Прямо-таки под дых!.. и – на гауптвахте! – Соболевский выглядел озабоченным. – В наш с тобой вояж петербургский… На завтраке-то Рылеев, Кюхельбекер, Каховский!

– Каховский стрелял в Милорадовича, но Грибоедов следственной комиссией освобожден от подозрений от «аз» до…

Примолк.

– Вот именно! – сказал Соболевский. – Может, до «феты», а может, всего лишь до «веди».

Посмотрели друг на друга. Разговор шел стоя.

– Христос воскресе! – опомнился Мальцов.

– Воистину воскресе!

Они сели.

– О нашем вояже в Петербург, о завтраке у Рылеева – молчание. Полное. А ведь завтрак у Рылеева… Восторги Кюхельбекера по поводу Ирландии… Само присутствие Каховского…

– Тут, видимо, другое! Помнишь, что сказал – он, – Мальцов имени Грибоедова не помянул, – когда садились в коляску ехать к министру?

Соболевский тоже с особой выразительностью выставил ладонь.

– Дело прошлое. Предлагаю открыть створки буфета и отведать по единому глотку из каждого сосуда.

– Это будет – ого! – испугался Мальцов. – Давай-ка спроста: шампанского.

– Спроста так спроста!

Слуга был столь великолепен. Его не приметили, а на скатерти – шампанское, бокалы, еще что-то.

– Перед тем как ехать к тебе, я подумал о бесконечной гауптвахте Грибоедова. Открыл Библию и вот что вычитал: «И было слово Господне пророку Иезекиилю: зачем вы употребляете в земле Израилевой эту пословицу, говоря: “отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина”?» Что тебе об этом думается? О чем сказано?

– Христос воскресе! – воскликнул Соболевский.

– Воистину воскресе!

– Ваня! 16 июля в Москве царя венчают на царство! Мы все будем при деле ради будущего царствования. Грибоедов станет слугой государя со своим великим талантом, и будет служить ему, и все мы будем служить ему, как Россия служила, боготворя его величество Александра Благословенного.

Тайна сидения на гауптвахте

В конце мая Грибоедов изнемог: убивала участь человека, утратившего счастье. Свидетелем немочи записка Николаю Алексеевичу Муханову, адъютанту Голенищева-Кутузова, генерал-губернатора Петербурга. Грибоедов просил извинения: подготовленная ночная «вылазка» сомнительна, а скорее всего, невозможна – самочувствие хуже некуда.

Тайна сидения на гауптвахте оправданного от всех подозрений автора «Горе от ума» открылась 28 мая. В этот день императору доставили депешу из Тифлиса: князь Меньшиков, глава чрезвычайной миссии в Персию, докладывал об итогах ревизии Особого Кавказского корпуса под командованием генерала Ермолова: «Духом неповиновения и вольнодумства не заражены. Состояние войска отличное, боеспособность всех подразделений самая отменная».

29 мая 1826 года на 64-м заседании следственной комиссии было решено возобновить представление об освобождении Грибоедова. Текст представления составил флигель-адъютант Николай Адлерберг. Он попросту переписал текст постановления комиссии от 25 февраля.

Какого числа появилась резолюция императора, неизвестно. Даты нет: «Выпустить с очистительным аттестатом». А вот начальник Главного штаба барон Дибич дату поставил: «3 июня». И еще одна запись: приглашали на прием в Елагин дворец.

Гауптвахту Грибоедов покинул 2 июня, в среду. Перед освобождением был принят бароном Иваном Ивановичем Дибичем. Познакомился лично.

Из Зимнего дворца вольный человек отправился пешком к своему другу Андрею Андреевичу Жандру, соавтору пьес, а по службе правителю Военно-счетной экспедиции. Экспедиция и квартира Жандра на Мойке, дом 82. От Зимнего совсем близко.

Встречая, Варвара Семеновна, жена Жандра, расплакалась:

– У автора «Горя от ума» ни за что ни про что вычеркнули из жизни четыре месяца.

– Быть узником гауптвахты – жизнь.

– Вне творчества!

– Варвара Семеновна, меня Господь хранит. А вот драгоценного моего друга, сочинителя из самых талантливых, лишают насильственно творчества на годы. Может, и саму жизнь заберут.

– Вы о ком?