скачать книгу бесплатно
О суетных июньских днях в Петербурге Александр Сергеевич рассказал в письме Бегичеву Степану Никитовичу. Братья Степан и Дмитрий – его сослуживцы по Иркутскому полку.
26 июля 1812 года кандидат права Грибоедов в звании корнета начал воинскую службу в Московском гусарском полку, сформированном на деньги графа Салтыкова.
1 августа в полку числилось 23 офицера, 170 унтер-офицеров и 119 гусар. В этом полку сослуживцем Грибоедова стал и Николай Ильич Толстой – отец Льва Николаевича.
Для пополнения полк отправился в Казань, не будучи пока что официальной воинской частью. В селениях и городках гусары вели себя до того буйно и безобразно, что покровский городничий запросил из Владимира воинскую команду «для содержания города в спокойствии». В те дни мать Грибоедова, сестра и дядя с семейством, не дожидаясь прихода Наполеона, перебрались из Москвы во Владимир. Во Владимире Грибоедов заболел и 9 месяцев жил с родными людьми.
Московский полк был придан полку Иркутскому, и службу в армии корнет Грибоедов начал в конце мая 1813 года в Кобрине.
Приказом генерала Кологривова, командующего кавалерийскими резервами, корнета Грибоедова направили в штаб армии чиновником, употребляемым по разным должностям.
Адъютантом командующего был его племянник Степан Никитович Бегичев, правителем канцелярии – старший брат Степана, Дмитрий.
Война разгуливала по Европе, а победу праздновала Россия. Гусары резервной армии веселились, может быть и сверх меры. Шаля, на лошадях заехали на бал местного помещика. Грибоедов, нечаянно заменив в костеле органиста, играл вдохновенно, но вдруг среди духовной музыки сиганула на головы ошеломленных прихожан русская камаринская.
О петербургских своих невзгодах Александр Сергеевич писал Бегичеву: «Не могу в эту минуту оторваться от побрякушек авторского самолюбия. Надеюсь, жду, урезываю, меняю дело на вздор, так, что во многих местах моей драматической картины яркие краски совсем пополовели, сержусь, восстанавливаю стертое, так, что, кажется, работе конца не будет… Будет же, добьюсь до чего-нибудь – терпение есть азбука всех прочих наук, посмотрим, что Бог даст… На дороге мне пришло в голову придумать новую развязку: я ее вставил между сценой Чацкого, когда он увидел свою негодяйку со свечою над лестницей, и перед тем, как ему обличить ее. Живая, быстрая вещь, стихи искрами посыпались, в самый день моего приезда, и в этом виде читал я ее Крылову, Жандру, Хмельницкому, Шаховскому, Гречу и Булгарину, Колосовой и Каратыгину… Третьего дня обед был у Столыпина. И опять чтение, и еще слово дал на три в разных закоулках. Грому, шуму, восхищению, любопытству конца нет. Шаховской решительно признает себя побежденным (на этот раз), замечанием Виельгорского я тоже воспользовался. Но наконец мне так надоело все одно и то же, что во многих местах импровизирую – но другие не докумекались».
Все, что достиг Александр Сергеевич Грибоедов, – публикация отрывков его великой комедии в первом для России драматургическом альманахе Фаддея Булгарина, напечатанном в издательстве Н. Греча. Альманах назывался «Русская Талия, подарок любителям и любительницам отечественного театра на 1825 год». Альманах вышел в свет 11 декабря 1824 года. На страницах 257–316 напечатаны явления 7–10 первой части и весь третий акт.
15 декабря на заседании Вольного общества любителей российской словесности под председательством Федора Глинки, через год декабриста, а в 1824-м полковника Гвардейского штаба, Александра Сергеевича Грибоедова единогласно избрали в члены общества. С ним одновременно избраны поэты Иван Козлов и Николай Языков.
Публикация в «Русской Талии» открыла возможность думающей России писать о комедии, восхищаться и негодовать – такое тоже было.
Уже через месяц, 11 января 1825 года, Иван Пущин привез Пушкину в Михайловское полный список «Горя от ума», и они прочли комедию вслух. А 25 января Александр Сергеевич Пушкин в письме к Бестужеву-Марлинскому сделал разбор комедии Грибоедова.
«Драматического писателя должно судить по законам, им самим же собою признанным. Следовательно, не осуждаю ни план, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его – характеры и резкая картина нравов… О стихах я не говорю, половина – должна войти в пословицу. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался».
Сцены из комедии Грибоедова напечатаны 11 декабря, а 8 января, в первом номере нового журнала «Московский телеграф» Николая Полевого, князь Владимир Одоевский в статье «Взгляд на Москву в 1824 году» цитирует «Горе от ума»: «Что нового покажет мне Москва?»
Во втором номере «Телеграфа» редактор Полевой в рецензии на альманах «Русская Талия» об отрывках комедии «Горе от ума» пишет: «Еще ни в одной русской комедии не находили мы таких острых, новых мыслей и таких живых картин общества».
Восторги почти единодушные, но ведь печатать комедию не разрешил фон Фок, правитель Особой канцелярии Министерства внутренних дел, ведающей политическим сыском и цензурой. Между прочим, брат фон Фока – соученик Грибоедова по университету.
Дружеские связи не сработали. Альманаху Булгарина повезло: «Русская Талия» была подана в цензуру Министерства народного образования – ведомство адмирала, поэта, страстного защитника русского слова, президента Академии наук Александра Семеновича Шишкова. Публикацию альманаха дозволила, а в альманахе – «Горе от ума». Всем недругам Шишкова надо бы помнить, наверное: Грибоедов был публично причислен к противникам воззрений адмирала на внедрение в русскую речь иноземных слов. «Слов-калек!» – сказал бы страстный адмирал-поэт.
Никто из друзей не помог Грибоедову стать драгоценностью русской мысли, русской совести, но – Шишков. С генерал-губернатором Милорадовичем Грибоедов осматривал Петербург после наводнения, но 18 мая к Александру Сергеевичу приехали артисты Каратыгин и Григорьев, сообщили горестное: во время последней репетиции, перед выпуском спектакля инспектор Бок объявил запрещение ставить пьесу в Театральном училище. Запрет последовал от генерал-губернатора Петербурга Милорадовича: не одобрено цензурой.
Ставить на театре нельзя, печатать нельзя, но лист бумаги, перо и чернильница – вот они: «Горе от ума» издавала, никого не спросясь, читающая Россия. Самиздат для государства нашего – исконный выход всего талантливого, а, поди ж ты, неугодного властям.
25 мая Степан Дмитриевич Нечаев писал из Москвы Бестужеву: «Твое “Горе от ума” отдал для переписки Ширяеву. Поклонись от меня другу Грибоедову и Кондратию Федоровичу Рылееву».
В эти майские дни Грибоедов выехал на Кавказ, на службу, с намерением побывать по дороге в Киеве и в Крыму. Ехал через Белоруссию: Луга, Великие Луки, Витебск, Орша, Могилев, Чернигов. 1200 верст на лошадях.
В Киеве Александр Сергеевич остановился в «Зеленой гостинице», принадлежавшей Киево-Печерской лавре. В этой же гостинице жил в эти дни Артамон Муравьев – полковник Ахтырского гусарского полка.
Грибоедов бывал у Сергея Петровича Трубецкого, полковника лейб-гвардии Преображенского полка, виделся у него с Михаилом Павловичем Бестужевым-Рюминым, подпоручиком Полтавского полка, Сергеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом, подполковником Черниговского полка. У Сергея Григорьевича Волконского, генерал-майора, познакомился с отставным полковником Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом.
В Киеве Грибоедов жил две недели. Из Киева выехал 14 или 15 июня, а 18-го был уже в Симферополе.
В Крыму манила экзотика. Опускался в Красную пещеру, поднимался на Чатырдаг, посетил Бахчисарай, добрался до Судака. Был у подножия Медведь-горы, осматривал, проезжая, селение Артек, деревню Гурзуф. Через Никитский ботанический сад был в деревне Ялта – 13 домов. Останавливался в Коктебеле, у Карадага, посетил Феодосию, Керчь…
16 сентября Грибоедов в Тамани. Задержался в Кисловодске. Здесь ждал генерала Вельяминова. У генерала охрана, а впереди – селение чеченцев.
Скучающий Чацкий
Алексей Александрович Вельяминов, имея звание генерал-лейтенанта, получил назначение возглавить Штаб Отдельного Кавказского корпуса. Дорога на войну с разбойными гнездовьями горцев идет через всю Россию, генерал задерживался, и Грибоедов перебрался в Константиногорск. Город целебных вод и врачующего воздуха лежит среди пяти вершин. Позже его назовут Пятигорском.
Александр Сергеевич пил живую воду источников, принимал ванны, излечиваясь от всех болезней сразу.
Константиногорская крепость названа в честь рожденного в 1779 году великого князя Константина. Бештау, Машук… Не по себе было Александру Сергеевичу, когда слышал имя города, приютившего его, странника. Константиногорск…
Великий князь Константин – наместник Польского герцогства. Варшава – его желанный дом – одарила великого князя красавицей полькой. Константин – генерал отнюдь не дворцовый. С Суворовым был в Итальянском и Швейцарском походах, участник битвы под Аустерлицем. В 1812 году в Западной армии презирал отступление Барклая-де-Толли и в 1813 году, под Бауценом, блистательно отразил натиск войск Наполеона, кои вел сам Наполеон. За битву под Дрезденом получил золотую шпагу.
И что-то все-таки настораживало Грибоедова, может быть само имя, неведомо почему. Но вот ведь! Не обманывало сердце пронзительного в слове поэта. Через каких-нибудь два месяца имя Константин станет великим несчастьем России.
Люди гонят от себя сомнения. Воздух и само небо над Константиногорском будто алмаз чистой воды.
Двухвершинная гора, белая, как совесть праведника, зовет к себе в далекое далеко. От казачьих усадьб удивительно домашний запах теплого хлеба. А вот и конница. Казаки Вельяминова.
6 октября 1825 года, сопровождая генерала, Грибоедов прибыл в укрепление Каменный мост на реке Малке. Здесь сосредотачивался отряд карателей для наказания черкесцев и кабардинцев за разграбление 29 сентября станицы Солдатской.
Вельяминов с отрядом прошел по Большой Кабарде. Казаки подавляли малейшее сопротивление горцев.
Так Грибоедов оказался в Нальчике, а потом в станице Червленой, где Вельяминов учредил Главную квартиру корпуса.
Недолго начальствовал. В середине ноября Главную квартиру пришлось перенести в станицу Екатериноградскую. Сюда из Дагестана перебирался наместник Кавказа, главнокомандующий Особым Кавказским корпусом, генерал от инфантерии Алексей Петрович Ермолов.
Встретился Грибоедов с прославленным полководцем 22 ноября.
Умный, образованный человек на Кавказе как белый хлеб на столе русского ржаного мужика. Вечерами Ермолов наслаждался беседой с автором «Горя от ума». Но и Грибоедов Бегичеву с Жандром шлет о наместнике новоявленных земель Русской империи письма восторженные: «Стал умнее, своеобычнее, чем когда-либо».
Обедал Александр Сергеевич с офицерами у Алексея Александровича Вельяминова. Генерал-лейтенант, начальник Штаба корпуса, человек достойный, а вот офицеры – они и есть офицеры. Впрочем, о комедии Грибоедова были наслышаны, просили устроить чтения. Читал. Слушая, изумлялись: знакомые все лица – Фамусов, Скалозуб, Хлестова… После чтения перебрасывались крылатыми пассажами из комедии.
– «Ей сна нет от французских книг,
А мне от русских больно спится…»
– «Счастливые часов не наблюдают…»
– «Грех не беда, молва не хороша…»
Вскоре Александр Сергеевич нашел для себя приятную возможность избавляться от служебной скуки – в азиатских застольях у Мирзы-джана Мадатова, поэта, переводчика при Ермолове.
О дворяне с университетом! О Чацкие! Да ведь и сам творец Чацкого! Скучно им было, изнемогали, не ведая, куда приложить своеобычные дарования.
А ведь 26 ноября Ермолов от фельдъегеря, Грибоедов – от Ермолова получили наитайнейшее известие: в Таганроге умер император Александр I. Государственную тайну фельдъегерь узнал от своего друга, фельдъегеря, мчавшегося из Таганрога в Петербург. Кто-кто, а Грибоедов понимал: перемена в России государя поднимет волну, которая рухнет на устои чиновной жизни неведомо с какою силой. Удары о борта государства – дай-то Бог! – обойдутся гулами. А ну как проломят днище?
Однако ж умнейший человек эпохи – скучал.
В письме к Бегичеву, отправленному в эти самые дни, Грибоедов жалуется, что от скуки «навязался» Ермолову в экспедицию в Чечню: «Теперь меня… занимает борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением… Будем вешать и прощать, и плюем на историю».
Тринадцать дней носил в себе страшную тайну коллежский секретарь Грибоедов.
9 декабря в ставку Ермолова прибыл фельдъегерь Якунин с официальным известием о смерти императора. В тот же день наместник Кавказа Ермолов, его штаб, все войско, все казаки, бывшие в то время в станице Екатериноградской, присягнули на верность великому князю Константину Павловичу, законному наследнику российского престола.
12 декабря в письме к Жандру Грибоедов обронил фразу: «Какое у вас движение в Петербурге!!» Скорее всего, знал устав тайного общества: один из главных параграфов этого мятежного документа обязывал своих членов поднять вооруженное восстание в момент смены императоров на престоле.
О Российской империи
Все, что есть в России великого и нелепого, все, чем необычаен для мира русский народ, и сколь удобно сиделось на престоле православного Белого царства – немцам, явлено было самим себе и Господу Богу нашему 14 декабря 1825 года на Сенатской площади Петрова града.
Безмолвное стояние солдат, названное восстанием, длилось несколько часов и было увенчано пальбою пушек, визгом картечи. 14 декабря 1825 года – день вечного позора всех институтов власти и общества имперской самодержавной России Петра Великого.
Вдовствующая императрица Мария Федоровна и великие князья Николай, Михаил и живший в Варшаве старший из братьев Константин, по-немецки щепетильно исполнив букву закона, за полторы недели междуцарствия устроили в России хаос, столь желанный офицерам-заговорщикам, возмечтавшим об искоренении в Отечестве самодержавия и крепостного права.
Утром 14 декабря – в день, скоропалительно назначенный для присяги теперь уже великому князю Николаю, – офицеры-крепостники вывели солдат из крепостных крестьян, обреченных на двадцать лет солдатчины, вывели на государственную Сенатскую площадь спасать от самозваного царя Николая – полки уже присягнули императору Константину – истинную великую государыню Конституцию.
Для помещика, в халате ли он, в мундире, дурить народ – забава, но сами-то офицеры, оглушенные дурманом сверхтайного масонства, наслышанные о европейских и американских свободах, – иные из них, кто постарше, вкусили сладость этих свобод десять лет тому назад, очищая Европу от Наполеона, – тоже ведь были одурачены. А сам Николай разве не жертва своей немецкой точности, когда ждал разрешительной, особливо законной бумаги? Его матушка верила: все от Бога, а Бог оставил в государях Константина, упрямо отрекавшегося от престола.
Как бы ни изощрялись защитники самодержавия в похвалах государям всея России, но история – несмотря на бесчисленные переписывания, перетолковывания – есть совесть народа. Жизнь народа.
Для императоров России крестьяне – сословие подлое, ниже некуда. Ниже некуда и православие самодержцев империи Петра Великого. Православный Петр подменил патриарха Синодом, названным Святейшим синодом, но это было всего лишь министерство при императоре.
Вот только кое-что из духовных деяний великого Петра: убил сына Алексея, вернее, замучил до смерти пытками. Вместо Алексея, русского по крови, на престол взошла немка, венчанная на царство Петром. Власть этот государь всея Руси, возвеличивший себя титулом императора, обрел кровавым переворотом. Красная площадь воистину красная: полита кровью нескольких тысяч стрельцов под топором Петра. Его дочь Елизавета, наполовину немка, тоже устроила переворот, захватывая престол. Шестимесячного государя Ивана Антоновича, взошедшего на престол в два месяца, отправили в тюрьму. Его убила великая Екатерина. У нее на совести смерть двух государей. Венчалась на царство сия государыня, задушив мужа – императора Петра Третьего. Внук императрицы, Александр Первый, ради престола согласился на свержение отца. Император Павел Петрович зверски замучен русскими офицерами у себя в покоях. Николай Первый, вступая на престол, расстрелял картечью солдат, безмолвно ожидавших приказов командиров.
Что же до Чацких? Офицеры-мятежники, когда запахло порохом, испарились с Сенатской площади. А солдаты – они ведь лейб-гвардия! – они русские солдаты! На поле Бородина их выкашивала артиллерия Наполеона, но они стояли, смыкая ряды.
Такое вот пятно на совести монархов России, православных полунемцев и немцев…
Уже будучи императором, Николай I 15 декабря писал графу Петру Христиановичу Витгенштейну: «Я вступил на престол с пролитием крови Моих подданных: вы поймете, что во Мне происходить должно, и верно будете жалеть обо всем. – Но тотчас и вспоминал, кто он теперь для России: – Здесь открытия Наши весьма важны, и все почти виновные в Моих руках».
А вот что писал император Николай Павлович архиепископу Московскому Филарету 25 декабря 1825 года: «Мне приятно было получить письмо Ваше от 18-го числа сего месяца, и видеть в нем изъявление чувств преданности Вашей и усердие, по случаю восшествия Моего на прародительский престол, о благословении на начинающееся царствование Мое. Примите благодарность Мою за сие, равно как и за доставленное мне описание открытия, хранящегося в Успенском Соборе акта в Бозе почившего императора, любезнейшего брата Моего. Достоинства Ваши были Мне известны, но при сем случае явили Вы новые доводы ревности и приверженности в Вашей к Отечеству и Мне. В воздаяния за оные, всемилостивейше жалую Вам бриллиантовый крест у сего препровождаемый, для ношения на клобуке.
Пребываю Вам всегда доброжелательный, Николай».
Не Церковь, царь награждал владык за их деяния, ибо Петр власть над Церковью отдал обер-прокурору Синода, стало быть, самому себе. Патриарх – от Бога, обер-прокурор – от царя.
А что же Чацкие? Отвергая заурядную жизнь России, чаще всего плохо зная язык родного народа, всюду и всегда умничающие, – Чацкие, подпирая колонны бальных залов в поместьях Лариных, Скалозубов, Молчалиных, изображали смертную скуку. Им были смешны и ненавистны игравшие в Европу простаки-помещики. Но они не знали, куда девать себя среди скопища шедевров Ватикана. Превозмогали сон на лекциях Гегеля в Йене. Морщились под ударами Большого Бена. И как проклятые тащились в Лувр к бессовестной Джоконде, взирать на ее улыбку.
Ладно бы герой комедии, Александр Андреевич, но сам творец Чацкого изнемогал от скуки дипломатической службы, от дикости жизни Кавказа, и это – глядя на Эльбрус, на бушующие в расселинах гор громокипящие реки, на сакли, на горцев… Доброе слово у Грибоедова нашлось для одних чеченцев:
Наши – камни, наши – кручи?
Русь! зачем воюешь ты
Вековые высоты?
…
Юных пленниц приумножим
И кади?ям, людям Божьим,
Красных отроков дадим.
…
Делим женам ожерелье.
Вот обломки хрусталя!..
Должно быть, из Гусь-Хрустального, где хозяин Иван Сергеевич Мальцов, или из Дятькова, от владельца заводов дяди Ивана Сергеевича – Ивана Акимовича.
Судьба
Семнадцатого декабря 1825 года утвержден высочайше Тайный комитет для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества.
Аресты, допросы…
23 декабря князь Сергей Петрович Трубецкой, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, показал следственному комитету: «Я знаю только из слов Рылеева, что он принял в члены Грибоедова, который состоит при генерале Ермолове. Он был летом в Киеве, но там не являл себя за члена».
26 декабря, после слушания письменных ответов Рылеева, и допросов братьев Бестужевых, следственный комитет постановил взять под арест восьмерых мятежников, и среди них Нарышкина, Капниста, Грибоедова, Завалишина.
На следующий день постановление об аресте мятежников утвердил подписью сам император.
А вот мятежный Грибоедов, не ведая о своем мятеже, в день рождения, 4 января 1826 года, находясь в свите Ермолова, готовился к присяге императору Николаю I. Для присяги построены были офицеры первого батальона Ширванского полка и казаки. И тут вдруг выяснилось: в станице Червленой, где размещалась ставка генерала Ермолова, нет священника. Священник был у казаков, но казаки – старообрядцы. С присягой получилась трехдневная заминка. За священником послали в Кизляр, а это двести верст.
Присяга наконец состоялась. Никто знать не знал из присягавших о приказе начальника Главного штаба Дибича, отправленном из Петербурга 2 января: «По воле государя-императора покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство приказать немедленно взять под арест служащего при Вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оное, так и его самого под благонадежным присмотром прямо к его императорскому величеству».
Пока фельдъегерь скакал, Грибоедов жил жизнью армии. 20 января он прибыл с передовым отрядом в крепость Грозный, а 22 января в Грозный примчался фельдъегерь Уклонский с приказом Дибича.
Грибоедова любили и берегли. Ермолов, получив приказание арестовать Александра Сергеевича, прежде всего накормил фельдъегеря ужином, что было естественно: поздний вечер, человек с дороги.
Вот почему в описи бумаг, найденных у Грибоедова, не оказалось писем Бестужева-Марлинского, декабриста и брата декабристов. Писателя и друга. Не значится в описи также писем Кюхельбекера, Бегичева, Жандра.
Осмотр чемоданов Грибоедова в присутствии фельдъегеря Уклонского производили полковник Мищенко и адъютант Ермолова, гвардии поручик Талызин. Нашли: рукопись «Горя от ума» в тетради, Словарь Российской академии, сочинения Державина, «Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа», описание Киево-Печерской лавры, «Краткое описание Киева», народные сербские песни, сербский словарь, старинные малоросские песни, Киевские святцы, «Путешествие по Тавриде М.И. Муравьева-Апостола», книгу на греческом языке.
Квартиру Грибоедов делил с Жихаревым, Шимановским и Сергеем Ермоловым, офицером, родственником генерала. Нашли для арестованного отдельное помещение. На ночь.
Покуда автор «Горя от ума» и фельдъегерь были в дороге, в Петербурге шли допросы. У Артамона Муравьева спрашивали: с чего это он, приехав к Бестужеву, у которого в это время был Грибоедов, так нетерпеливо желал о свидании последнего с Сергеем Муравьевым? «Желание было родственное, – отвечал Артамон. – Мой брат особенно умный человек. Узнавши, что Грибоедов остается в Киеве, я хотел ему доставить удовольствие от такой встречи».
Уже через день Сергей Муравьев, декабрист, письменно свидетельствовал: «Познакомился с Грибоедовым в Киеве, об обществе ни слова не было говорено между нами. Он – не наш член».
В Москве Уклонский и Грибоедов ночевали в доме Дмитрия Никитовича Бегичева, друга Александра Сергеевича по службе в Иркутском полку. Квартира у него была в Староконюшенном переулке.
На другой день, 9 февраля, они были уже в Твери. Остановились у сестры Уклонского. В доме было фортепиано, и Грибоедов несколько часов сряду играл.
Сиделец Главной Гауптвахты
Вечером 11 февраля, в четверг, коллежского асессорора Александра Сергеевича Грибоедова фельдъегерь Уклонский доставил в Зимний дворец. Для содержания под арестом автора «Горя от ума» нашлось место на гауптвахте Главного штаба. 12 февраля первый допрос. Вопросы задавал член следственного комитета генерал-адъютант Левашов.
Принадлежность к тайному обществу Грибоедов отрицал решительно, но подтвердил свое знакомство с Бестужевым-Марлинским, Рылеевым, Оболенским, Одоевским, Кюхельбекером.
Отважно признал: «В разговорах их я видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие. Осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрения, и почему оное на меня пало, истолковать не могу».
А сомнения у следственного комитета были. Трубецкой считал Грибоедова членом тайного общества со слов Рылеева. Рылеев сказал об авторе «Горя от ума»: «Он наш» – однако на допросах отверг принадлежность Грибоедова к обществу. Приписывали Бестужеву, будто он принял Грибоедова в Южное общество, но тот письменно заявил: не принимал. «Во-первых, потому, что он меня старее и умнее, а во-вторых, потому, что не желал подвергать опасности такой талант, в чем и Рылеев был согласен».
Компания сидельцев на главной гауптвахте собралась солидная: генерал-майор Кальм, отставной польский генерал Ходкевич, гвардии капитан Синявин – сын адмирала, полковники Любимов и Граббе, отставной майор князь Шаховской, губернский предводитель князь Баратаев, лейтенант Завалишин, отставной поручик Тучков, полковник Сергей Илларионович Алексеев, освобожденный из-под стражи уже в феврале.
В понедельник, 15 февраля, Грибоедов подал прошение на высочайшее имя об освобождении из-под ареста. Не зная за собой вины, просил освободить или поставить лицом к лицу с обвинителями. Начальник Главного штаба Дибич на прошении написал карандашом: «Объявить, что таким тоном не пишут Государю, и что он будет допрошен».
