скачать книгу бесплатно
Майя не ответила, пропустила подачу. Сидела безучастно, обхватив себя руками. Смотрела в окно. В черном платье, с белой полоской колье на шее.
Вокруг тянулись бесконечные поля, затянутые прозрачным туманом, густевшим на глазах. Они ныряли в низинку, и тогда фары упирались в сплошную белую стену, выныривали – и видели звезды. Туман клубился, лепя фантастические фигуры, шуршал, тянулся шлейфом и казался живым.
– Они хорошие люди, но немного шумные… – вдруг сказала Майя. Тон у нее был извиняющийся.
– Немного? – Федор едва не расхохотался. У него до сих пор звенело в ушах от рева музыки, громких голосов и ныло плечо от панибратской ладони Витали Щанского.
– Я не привыкла к… толпе, боюсь… как это называется? Боязнь толпы?
– Охлофобия, кажется.
– Вы считаете меня сумасшедшей? – вдруг спросила она.
– Нет, – ответил Федор не сразу.
– Один критик назвал меня очаровательной сумасшедшей мадам Корфу.
– Критикам тоже нужно жить.
Майя рассмеялась. Он чувствовал, что она рассматривает его.
– О моих работах вы такого же мнения?
Теперь рассмеялся Федор.
– Нет… наверное.
Он чувствовал, что ей действительно интересно его мнение, что это не кокетство или требование комплимента.
– У вас фантазия дай бог каждому, но я пока не разобрался в вашем творчестве. Во всяком случае, это сегодня востребовано…
– Вы действительно философ?
– Философ – громко сказано. Преподаватель философии будет вернее.
– Вы забыли прибавить «скромный». Какая разница? Раз вас повело в эту сторону, значит, есть мысли в голове…
Федор подумал, что сейчас она спросит о смысле жизни, но она не спросила. Помолчав, сказала:
– Востребовано, да. Но не только. Это просто совпадение. Я счастлива, когда работаю, одна в мастерской, окна раскрыты, яркий солнечный день, тишина… мои собаки рядом, даже запах краски радует… Я безмерно благодарна своему мужу за то, что мне не нужно создавать… товар, крикливо его рекламировать, участвовать или, как сейчас говорят – тусоваться… Понимаете, я просто пишу, рисую, строю без цели, без мысли, а потом иногда появляется смысл… сам по себе. А выдумки про подсознание, грань между реальностью и потусторонним, здесь и там просто эквилибристика, дань моде, иначе все, кто пишет в этой манере, считались бы психопатами. Не без них, конечно, как и везде, но таких единицы.
Федор промолчал. Он чувствовал примерно так же, но оставил свое мнение при себе. Он давно заметил, что мэтра раздражают критические замечания дилетанта, не просто раздражают, а приводят в ярость. От поклонника требуется лишь одно – восхищение. О живописи Федор мог судить в режиме «нравится – не нравится», а попытки объяснить, что хотел сказать автор, гиблое дело. Иногда ничего не хотел.
– Какой вы меня себе представляете? – вдруг спросила Майя.
И снова Федор почувствовал, что ей это интересно и почему-то важно, и нужна правда.
– Одинокой, напуганной, сторонящейся людей, – сказал он, не раздумывая, с ходу. Подумал и добавил: – Не прощающей… возможно.
– Однако… – пробормотала Майя. – Неужели это так заметно?
Федор пожал плечами и не ответил. Туман поредел – они выскочили из низинки. Светила луна. Вокруг стало светло, пусто и плоско. Потрясающе красивый двухмерный мир простирался вокруг. Дальше они ехали молча, еще раз обкатывая сказанное. Во всяком случае, Федор.
– Здесь нужно свернуть, – сказала Майя.
Это была деревня для богатых, обнесенная высоким металлическим забором. Перед воротами шлагбаум.
– Я сейчас, – бросила Майя и выбралась наружу. – Машина-то чужая…
В окне сторожки показалась чья-то голова, Майя что-то сказала. Голова кивнула. Послышалось жужжание электроники, поперечина шлагбаума стала медленно подниматься, а створки ворот поехали в стороны. Федор никогда здесь не был – никто из его знакомых тут не жил. Они проехали по неширокой асфальтовой дороге, свернули раз, другой и остановились у ажурной чугунной калитки. Две собаки тенью метнулись из глубины сада, вспрыгнули передними лапами на край ограды.
– Это Дашка и Машка, не бойтесь, они смирные и любят гостей. Машину можно оставить здесь. Пойдемте.
Негромко лязгнула калитка. Собаки молча бросились к Федору, облизали ему лицо горячими шершавыми языками, метнулись к Майе, потом снова к нему. Были это красивые и гибкие борзые, как определил Алексеев.
– Брысь! – Майя отпихнула одну ногой. Это вызвало новый приступ восторга, собаки запрыгали как мячики. К удивлению Федора, беззвучно. Одна из них лишь слегка взвизгнула.
Предложение оставить машину снаружи он расценил как намек на краткость визита и собирался откланяться. Но он ошибся.
– Идите к дому, я их уйму! – приказала Майя.
– Поздно, вам нужно отдохнуть, – сказал он неуверенно. Уходить ему не хотелось.
– Я все равно не смогу спать. Хотите кофе? Кофе! – повторила она с нажимом. – Я приглашаю вас на кофе. Ничего больше!
Федор не понял, что она имеет в виду – то ли в доме нет других продуктов, то ли что-то другое. Он чувствовал себя неловко, подозревая, что они звучат в разных тональностях. Пригласи его ночью на кофе любая другая женщина, он бы понял это однозначно.
– Майя, не бойтесь меня, – вдруг вырвалось у него.
– Не буду, – ответила она серьезно. – Можно на кухне? Там уютнее.
– Давайте. Люблю кухни.
Она рассмеялась.
Они сидели друг против друга за громадным столом с мраморной серой в прожилках столешницей, в тяжелых керамических кружках дымился кофе. Теперь Федор смог рассмотреть ее наконец. Узкое лицо, очень светлые глаза, тонкий нос и маленький рот, длинные прямые светлые волосы… черное платье.
Федору казалось, он понял, почему Майя постоянно в черном. Черное для нее как рамка для неброского и невыразительного карандашного рисунка или акварели, вкупе с белой полоской омеги и браслета из проволочек с десятком звякающих подвесок… Это была гармония, как он понял, инстинктивная или культивированная – не ему судить.
– Вы один? – вдруг спросила Майя.
– Один.
– Почему?
– Так получилось.
Так получилось – и что тут скажешь? Что-нибудь банальное – не встретил ту самую, единственную, или что был занят, упустил время гона, когда кипят гормоны, не хотел и не хочет бремени? Что говорят в таких случаях? Что философия предполагает одиночество?
– Вас бросили?
Федор опешил. Ну, бывало, наверное, бросали, и он бросал. Но чтобы так однозначно… Майя ставила его в тупик своей прямолинейностью, она разделывала его с непосредственностью таксидермиста или ребенка, отрывающего голову кукле, чтобы посмотреть, что там, внутри. Он вспомнил ее картину с обнаженным мужчиной и женщиной в подвенечном наряде…
– Как и всех… когда-нибудь. Но причина не в этом. Лень, наверное, еще нежелание менять уклад, свобода.
– Отсутствие тряпок и кастрюль?
– Да, наверное.
Она расхохоталась. Федор откровенно ею любовался. На шее Майи около светящейся полоски омеги остро билась голубая жилка. Зубы у нее были мелкие и очень белые.
– У меня то же самое! Мы с вами похожи, Федор. Мы заняты делом, вы – философией, я – красками. Любой союз кончается одним…
– Разрывом? – догадался Федор.
– Предательством. Хотите бутерброд?
– Хочу!
– Сейчас! – Она дернула дверцу громадного холодильного шкафа. – Есть копченое мясо, сыр, салат… Пиво! Будете?
Федор засмеялся и кивнул.
– Класс! – обрадовалась Майя. – Давно мечтала наклюкаться ночью пивом. В хорошей компании.
Федор понял, что вечер вопросов и ответов, узнавания и ощупывания друг друга «усиками» закончился. Наступило время «клюканья» и трепа ни о чем. Переключение было мгновенным.
Они просидели до рассвета, с того времени, когда ночь стала размываться неверными лиловыми сумерками, и до ослепительно-солнечного утра, ударившего в глаза через громадное открытое окно, накачиваясь пивом и разговаривая о философии, религии, литературе, морали, политике… обо всем том, о чем болтают неглупые и образованные люди после умеренной дозы спиртного, смеясь, подтрунивая друг над другом, говоря откровенные глупости.
Утром, когда уже вовсю светило солнце, на пороге вдруг бесшумно появилась крупная молодая женщина с небрежно заколотыми волосами и уставилась на них неприветливыми черными глазами.
– Идрия! – воскликнула Майя, удивившись, и бросила взгляд на часы-кукушку на стене около буфета. Часы показывали семь. И вдруг как чертик из коробочки из глубин механизма выскочила пестрая кукушка, и раздалось металлическое «ку-ку». Алексеев вздрогнул.
– Федор, это моя домоправительница Идрия, – представила женщину Майя.
Федор привстал. Женщина не шевельнулась, в смуглом грубоватом лице ее не дрогнул ни один мускул. Она стояла на пороге, нагнув голову, и в упор смотрела на них.
– Здравствуйте, Идрия, – сказал Федор.
– Она не понимает, – пояснила Майя. – Я привезла ее с собой. – Она произнесла короткую фразу на итальянском, женщина повернулась и исчезла. – И не воспринимает мужчин. Она из Боснии, не то боснийка, не то цыганка. Ее изнасиловали боевики, и она с тех пор… – Майя развела руками. – Ей было двенадцать. Я нашла ее на улице в Риме и… взяла к себе.
– Мне пора, – Федор поднялся, испытывая сожаление, что все закончилось.
– Я чудесно провела ночь, – произнесла с улыбкой Майя. – Пьяная и счастливая! Спасибо, Федор. Так приятно поговорить с умным человеком.
В свете яркого утреннего солнца дом был великолепен! Стеклянная северная стена, грубый серо-желтый камень кладки, темно-красная черепица. Кусты с пышными кистями розовых и белых соцветий.
Собак нигде не было видно.
– Отец строил, – сказала Майя. – Иногда мне кажется, что я приезжаю сюда только из-за этого дома. Позвоните мне, Федор. Здесь у меня никого не осталось.
Она стояла перед ним босая, в холодной росной траве, зябко обхватив себя руками, в коротком черном платье, с металлической полоской на шее и необычным браслетом с едва слышно звякающими подвесками. Смотрела на него, улыбаясь…
«Колье похоже на ошейник, как у рабынь», – вдруг подумал Федор и тут же удивился извилистости собственного ассоциативного мышления…
Он возвращался домой после ночи, проведенной с красивой и необычной женщиной. Рот его непроизвольно расплывался в улыбке, он вспоминал их ночные посиделки на кухне… Звонок мобильника заставил его вздрогнуть. Мелькнула мысль: «Майя!», абсолютно иррациональная – у художницы номера его телефона не было. Это оказался Виталя Щанский.
– Ну ты, Алексеев, и ходок! – заорал он в трубку пьяно и радостно. – Слиняли по-английски, да? Хватились, а мадамы и след простыл! Ты хоть ее трахнул? Или философы выше этого? Как она тебе?
– Иди к черту! – с чувством сказал Федор и отключился.
Через минуту телефон взорвался снова.
– Виталя, отстань!
– Нет, ты скажи! – с пьяной настойчивостью потребовал художник. – Речицкий хочет тебя вызвать на дуэль! Ты хоть морду набить ему сможешь, философ? Они тут просто все осто… охренели, когда ты увел ее прямо из-под носа! Я был… э… это самое… горд! Мой друг, говорю, поняли? Поручик Алексеев! И клал он на вас, засранцев, с прибором! Хорошо быбнули, до сих пор аж… Ты где сейчас?
– Дома, – соврал Федор.
– Не свисти! В тачке, я слышал сигнал!
– Окно открыто.
– Темнила ты, Алексеев, не ожидал. Сейчас! – заорал он кому-то и пропал. Федор с облегчением отключился.
Глава 7
Павел Зинченко
Павел хватился Алины только восемнадцатого и позвонил ее подруге Полине. Та ничего не знала, забеспокоилась, сразу прибежала, а потом приехал капитан Астахов и предложил проехать в Бородинку, где обнаружили его машину, красную «Тойоту». Она была спрятана в леске около поселка. И тогда Павел понял, что с Алиной случилась беда. Розыскники с собаками прочесали лесок, обошли с фотографией Алины поселок, но никаких следов девушки не нашли.
Капитан Астахов дотошно выспрашивал, где он был, с кем, когда вернулся, почему сразу же не позвонил никому из друзей и не стал искать невесту. Объяснениям, что задержался на один день ненамеренно – так получилось, заключил контракт, засиделись, потому приехал семнадцатого вместо шестнадцатого, – Астахов не верил и продолжал задавать те же вопросы снова и снова – почему задержался, были ли ссоры, почему именно Бородинка. Вопросы били в одну точку – доказать, что он, Павел Зинченко, причастен к похищению. Вытащили из архивов то, старое дело… Две его женщины, две невесты, одна была убита накануне свадьбы, другая исчезла…
Восемнадцать лет назад убили Тоню… За день до этого они поссорились – они часто скандалили – яростно, в бешенстве бросая друг другу чудовищные обвинения и упреки, а однажды даже подрались! Спустя время Павел понял, что это игра гормонов, они были молодые, безбашенные, полные обжигающего желания, когда от малейшего прикосновения сносит крышу, и после драки они любили друг друга так же яростно. Он выдерживал характер, не звонил, а она в это время…
Павел вспоминал, как его забрали из дома, ничего не объяснив, привезли на допрос. Он, обескураженный, мямлил что-то, расписывая по минутам три предыдущих дня. Он помнил чувство полнейшей беспомощности и растерянности, первый допрос, крик следователя… Павел потом долго думал, почему его не арестовали сразу – по оплошности или не верили, что он убийца? Но так ни до чего и не додумался.
В итоге он сказал им то, что должен был сказать, справедливо рассудив, что лучше оказаться подлецом, чем убийцей. Он провел ночь с другой женщиной, их ничего не связывало, они были просто старыми знакомыми. Ее тоже допрашивали, она подтвердила его показания. Мать Тони кричала, что он убийца, развратник, маньяк, что она всегда была против этой свадьбы, она знала, чувствовала…
Ему казалось тогда, что весь город считает его убийцей.
У него были другие женщины потом, но он выстраивал четкую грань между собой и ими, и за эту грань хода им не было – никаких планов на будущее, никаких обязательств, никаких обещаний. Отношения распадались после нескольких месяцев, он без сожаления расставался с ними. Он много ездил по стране, содрогающейся в конвульсиях преступлений и рэкета, когда жизнь не стоила и понюшки табака. Вдвоем с напарником Костей Силичем они возили картошку из Беларуси в Крым, отбиваясь от русской, украинской и татарской мафии. Он уезжал в поездки, испытывая странный азарт, чувствуя себя игроком, не зная, удастся ли вернуться живым. Потом Костя женился и перестал ездить.
С Алиной было все по-другому, она не висла на нем, ничего не требовала. Они встречались два года, и она сказала, что хочет ребенка. Да и он уже не мальчик, пора определяться…
Исчезновение Алины было как гром с ясного неба! Он гнал от себя мысль, что это продолжение… За восемнадцать лет он многое передумал. Восемнадцать лет – достаточный срок, чтобы на подсознательном уровне созрело понимание того, что произошло. И главное – кто! Кто? Кому выгодно? Зачем унесли ее туфли? Какой смысл вложил в это убийца?..
Странно и жутко вытянутая фигура женщины в красном и черном на желтых листьях снилась ему несколько лет. Страшно было сознавать, что он, возможно, знает убийцу, встречается с ним, тот следит за ним издалека с любопытством вивисектора…
