скачать книгу бесплатно
– Леся. Была еще Жанна, но она бросила раньше. Мне всегда нравилась вода. На базе висела твоя фотография, кто-то сказал, наш чемпион, сейчас в армии. А потом ты вернулся!
– Помню, ты тащила байдарку и цеплялась за кусты.
– А ты помог, спустил на воду. А девчонки смеялись. Ты был… – Она запнулась. – Они все вешались на тебя! А та, крашеная, каждый день поджидала с тренировки.
– Не помню, – ухмыльнулся он, с удовольствием ее рассматривая.
– А когда ты провожал меня… один раз всего! Я думала, ты меня поцелуешь. А ты привел меня к дому и ушел. Я всю ночь проплакала.
– Дурочка! Да я боялся тебя, как пацан! Как щенок! Я не знал, о чем с тобой говорить. Ты была не для меня, Ирка. К тому же малолетка.
– Ага, а ты после армии. Взрослый мужик, на которого все вешались. Я пряталась за всеми углами и подсматривала! Ты был черный от загара, и глаза синие. Где ты сейчас?
– Здесь. В Посадовке.
– Здесь? Я думала, ты уехал. Ни разу не виделись за все двадцать лет!
– Что такое двадцать лет? – улыбнулся он. – Вроде много, а вспомнить нечего. А ты почему одна?
Ирина двинула плечом.
– Развелись.
– Почему?
Она снова двинула плечом и не ответила. Да и что было отвечать? Люди сходятся, расходятся… сначала любовь, потом скука и раздражение. И по всем статьям полное несовпадение. Дело житейское.
– Работаешь?
– В центральной библиотеке.
– У тебя кто-то есть?
Она покачала головой.
– Нет. – И спросила: – А ты?
– У меня все нормально. Как у всех. Детей нет.
– Ты собирался в институт, – вспомнила она. – На физкультурный.
– Собирался. Не получилось. Да и не любил я учебники. Я парень простой. А ты?
– Я закончила наш пед, факультет английского. Два года работала в школе, теперь в библиотеке. Сегодня у нас была репетиция…
– Репетиция? Это как?
– Мы поставили спектакль, вернее, пока репетируем. Читатели, в смысле. На английском языке.
– И ты наклюкалась на репетиции? – поддразнил он. – В библиотеке?
Ирина рассмеялась.
– Да нет же! В губернской канцелярии!
– А губернская канцелярия тут каким боком? Это та, что в парке?
– Та самая. Нас пустили порепетировать. Там работает мой друг Эмилий Иванович, замечательный человек. Нам репетировать негде, вот он и разрешил у него.
– Эмилий Иванович… – повторил мужчина. – Красиво! Он что, начальник канцелярии? Главный канцелярист?
Ирина рассмеялась – ей было удивительно легко с ним! Ей снова было шестнадцать, мир был прекрасен и удивителен, а впереди – любовь, радость, восторг, и жизнь представлялась яркой рождественской открыткой.
– Нет, просто там никого больше нет. Он один работает, в отделе документов и рукописей. Я вообще предложила, чтобы он оставил нам ключ, ну, чтобы самому не сидеть, но он сказал, что ему нравится.
– Понятно. А из школы ты почему ушла?
– Не было ставки, я работала почасовиком. Я бы осталась, мне нравилась школа. А ты?
– Кручу баранку, сегодня здесь, завтра там. Знаешь, оказывается, наш шарик совсем маленький.
– Дальнобойщик? – догадалась Ирина.
– Он самый. Только из рейса. Я давно хотел найти тебя, адрес узнал еще весной. Не прогонишь?
– Что-то случилось?
– Ничего не случилось. Я вдруг понял, что не хочу домой. Не хочу, и баста. Давай за нас! – Он разлил коньяк по рюмкам.
Выпили.
– Знаешь, Виталик умер.
– Когда? – вскрикнула Ирина.
– В марте. Сердце схватило.
– Он же здоровый был! И не старый.
– Не старый. Шестьдесят шесть, мог еще пожить. Хороший мужик был, царствие ему небесное. Стольких ребят поставил на ноги.
– Он говорил, что мне не хватает спортивной злости, – снова вспомнила Ирина. – Да и мама повторяла: вот если бы танцы или спортивная гимнастика… Ой, я, кажется… – Она прижала ладони к горящим щекам. – За Виталика! Мы страшно гордились, что у нас такой тренер. Он греб за нашу сборную на Олимпийских играх.
– Он был запасным.
– Все равно! Давай! – Она схватила рюмку.
– А не хватит? – Он с улыбкой смотрел на нее.
– Не хватит! Наливай! Господи! Неужели это ты? Глазам своим не верю! Откуда ты свалился?
– За Виталика!
– За Виталика! – Ирина залпом выпила, задохнулась, закрыла рот рукой.
Дельфин, ухмыльнувшись, протянул ей стакан воды:
– Запей!
– У тебя глаза… синие! С ума сойти, какие у тебя глаза! Я же все помню! Почему ты меня тогда не поцеловал?
– Я боялся дотронуться до тебя. Теперь жалею.
Она вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками.
– Не хочу! Двадцать лет! Не было ничего! Как будто вчера…
– Ну-ну, глупая! – Он притянул ее к себе.
Она извернулась, они стукнулись лбами. Ирина рассмеялась. Поцелуй был как ожог. Она подумала, что у него жесткие губы. И сильные руки. Он поднялся с табурета, рывком поднял Ирину.
– Я так соскучилась… – пробормотала она между поцелуями. – Где ты был? Я совсем пьяная… голова кругом! Ты меня даже не поцеловал! Я все помню… Шел рядом и молчал… Почему?
– Дурак был! А ты не изменилась, Ирка.
– Дурак…
…Она проплакала тогда всю ночь. От любви, от разочарования, от обиды. Родители проводили отпуск на море, как оказалось, в последний раз вместе – через пару лет они разбежались окончательно, – и она была одна в пустой квартире. Ругала себя за болтливость, несла какую-то чушь, пересказывала прочитанную накануне книжку… лишь бы не молчать. Боялась молчания… Боялась… чего? Что он возьмет ее за руку? Обнимет? И что будет? Он, взрослый мужчина, и она, нецелованная девчонка? Сердце замирало сладко и страшно… Она чувствовала его запах… запах загорелой дочерна кожи, хлопковой рубашки. Вокруг нее были одни мальчики, одноклассники, крикливые, вредные, двоечники и хулиганы. А он был взрослым, полным тайны, непонятным, непостижимым. Он знал то, о чем она могла только догадываться. Алка сказала, что он меняет баб как перчатки. Именно так, нарочито грубо – баб как перчатки. Наверстывает после армии. А соседка во дворе сообщила, что он неделями не появляется дома – болтается по бабам, а те так и вешаются – парень видный.
Она, замирая, представляла себе, как он остается на ночь и… Тут воображение буксовало – двадцать лет назад кино и книги были… э-э-э… пуританскими, что ли. Это сейчас нет секретов и тайн, а тогда… Упаси боже, какие прокладки! И в эти дни… критические, как сейчас говорят, можно было пропустить урок физкультуры, и мальчишки по-дурацки хихикали, а девочки краснели. Век целомудрия. Нет, конечно, в теории они знали, что и как происходит, и сердце замирало, и в глазах меркло, и желания просыпались, а на практике даже самые смелые не могли похвастаться знанием. А может, это она была такой… отсталой.
Они шли по темной улице, горели фонари, они ступали попеременно то в свет, то в тень, по щербатому тротуару, выложенному старинным клинкерным кирпичом, и она вдыхала его запах – так маленький слабый зверек вдыхает запах большого и сильного хищника, а внизу живота бился живой огненный шар, и слабость в коленках была, и тоска в сердце. Она чувствовала себя такой ничтожной и маленькой, такой неинтересной, такой слабой и неуклюжей… А он молчал – наверное, жалел, что пошел провожать, думал, что она веселая, заводная, а она вовсе другая. И она пересказывала ему какую-то дурацкую книжку… лишь бы не молчать. Маленькая глупая дуреха…
Он сказал, что она не изменилась… Значит, помнит?
За окном серели утренние сумерки. Она сидела в постели, обхватив коленки, ежась от утренней сырости – балконная дверь была распахнута настежь. Дельфин лежал на животе, полунагой, едва прикрытый простыней, разбросав руки, и она рассматривала его мощные плечи, четкую рельефную борозду позвонков, узкий зад… Чеканный профиль на подушке, легкая седина в темных волосах… Двадцать лет. И вопрос сверлом в висках: что они упустили? И упустили ли? И что было бы, если бы… И что теперь? Наверстывать? Остановиться и подумать? Или рвать, урывать, жадно урча, глотать, не разжевывая, тонуть в шальных глазах, синих-пресиних, предчувствуя яростный взрыв… еще секунда, сотая доля секунды, вот сейчас… сейчас… собственный вопль и его рык – голос хищного зверя, – и неважно, что завтра? А потом, долгой холодной зимой, вспоминать до потемнения в глазах? Облизывать пересохшие губы и вспоминать тепло, запах, сильные руки, хруст костей и боль, вкус поцелуев и вкус крови? Вспоминать, метаться, сминая простыни, до утра, до самых серых утренних сумерек…
Что? Его не удержать, он свободный дикий зверь, поняла она, живущий на воле, который случайно забрел в город, где живут люди. Где большие дома и заборы, где воняет асфальтом и помойкой.
Он открыл глаза – брызнуло синевой, улыбнулся – показал клыки. Перевернулся на спину, протянул руку, запустил пальцы в ее волосы…
Глава 5
Долги наши…
В воскресенье Эмилий Иванович надел на Тяпу поводок, и они отправились на кладбище. У бабушек под кладбищенскими воротами Эмилий Иванович купил четыре букета – два белых лилий, один красных георгинов и один красных, почти черных, роз – и они с Тяпой не торопясь пошли по центральной аллее. Сначала, согласно ритуалу, девочки. Елена, которой он никогда не видел, и Лиля, которую он знал целых два года. Мать и дочь. Он положил белые лилии на черные мраморные плиты и присел на скамейку. Посмотрел на фотографию Елены: нежная, тонкая, с длинными светлыми волосами и потусторонней улыбкой, в рассеянных глазах – вечность. Тридцать шесть, тринадцать лет назад. Перевел взгляд на фарфоровый медальон с Лилей: смуглая красавица, темные кудряшки, лукавство в черных глазах и ямочка на щеке. Двадцать девять. Два года назад.
Эмилий Иванович вздыхает и задумывается о бренности и несправедливости жизни. В глазах жжение.
– Вот, Тяпа, – говорит он, – здесь наша Лиля. Помнишь Лилю?
Тяпа с подвывом вздыхает и мотает хвостом.
Лиля… С Лилей его познакомил Валерий Илларионович, художник-иллюстратор, друг архивариуса из музея, которого Эмилий Иванович сменил на посту, – тот вышел на пенсию. Павел Андреевич – так его звали – неделю вводил Эмилия Ивановича в курс дела, объяснял устройство картотек и каталогов, а потом предложил отметить свою пенсию и назначение Эмилия Ивановича со старинным другом – художником Валерием Илларионовичем. Они тогда хорошо посидели. Эмилий Иванович захмелел, отяжелел, принялся рассказывать старикам про школу и книжный магазин. Павел Андреевич хлопал его по плечу и говорил, что канцелярия – классное место и работать там одно удовольствие: во-первых, место историческое, во-вторых, спокойно и начальство носа не кажет, а в-третьих, можно найти массу интересного и, что главное, неучтенного, чисто тебе Авгиевы конюшни, а Эмилий Иванович будет Гераклом и первооткрывателем. Там можно такое найти, что о-го-го! Личные дневники местного дворянства, драгоценные рукописи, старинные документы, считавшиеся давно утерянными, даже рисунки и эскизы. И еще много чего.
А спустя неделю художник Валерий Илларионович пригласил его к себе. Жил он в многоэтажке в центре, на одиннадцатом этаже, один.
Эмилий Иванович с легкостью находил общий язык со стариками, в то время как ровесники часто ставили его в тупик. Не умел он с ровесниками. Валерий Илларионович расспрашивал о семье, и Эмилий Иванович рассказал, что мама умерла, он не женат, его новая работа ему очень нравится – губернская канцелярия действительно классное место, только немного сыровато. Но зато всегда можно сварить кофе и посидеть на крыльце. А если открыть входную дверь и впустить свет и тепло, то вообще супер. После школы и книжного магазина – рай земной. А вокруг кусты жасмина и дрока, и вообще, аура… соборы с куполами, старинные пушки, река до самого горизонта. И длинные песчаные пляжи на той стороне…
«Я хочу познакомить тебя с соседкой», – сказал Валерий Илларионович. Эмилий Иванович смутился – мамины подружки пытались знакомить его с девушками, но ничего путного из этого не выходило. Эмилий Иванович робел и стеснялся, девушки хихикали и шарахались. Он запротестовал, мягко и деликатно, боясь обидеть, но Валерий Илларионович замахал руками и сказал, что все нормально. Это славная девушка, живет на одной с ним лестничной площадке, рисует бабочек и цветы. Она обязательно подарит Эмилию Ивановичу свой рисунок. Ее зовут Лиля.
Так они познакомились – Лиля и Эмилий Иванович. При виде Лили он застыл на месте и разинул рот – девушка была поразительно красива! Вьющиеся черные волосы, громадные черные глаза, смуглая, с ямочками на щеках… как со старинной восточной фрески. Она сидела в роскошном «дворцовом» кресле, а на коленях у нее примостилась маленькая черно-белая собачка с длинными волосиками. Девушка улыбнулась, Валерий Илларионович поцеловал ее в лоб. Собачка тоненько тявкнула, и все рассмеялись.
Там была еще немолодая дама – какая-то родственница, которая сразу захлопотала с чашками на кухне.
– Лиля, это мой новый друг Эмилий Иванович, – сказал художник. – Вот, пришли тебя проведать. Посмотреть бабочек. Покажешь? А это Тяпа! – Он подергал собачку за ухо.
Девушка улыбнулась и кивнула. Эмилий Иванович был так очарован, что не сразу заметил некую странность – за весь их визит Лиля не сказала ни слова! Она улыбалась, показывала свои рисунки, протянула один, на котором Эмилий Иванович задержался взглядом дольше, чем на других.
Эмилий Иванович вопросительно взглянул на художника, и тот кивнул: бери, мол, от подарков не отказываются. Смущенный Эмилий Иванович поблагодарил и взял.
Они выпили чаю с домашним печеньем и откланялись. Лиля улыбалась и кивала на прощание, а художник снова поцеловал ее в лоб. Тяпа побежала за ними в прихожую, а Лиля осталась сидеть в кресле.
Озадаченный Эмилий Иванович хотел расспросить о странной девушке, но Валерий Илларионович рассказал все сам.
– Несчастная семья, как заговорили их, – вздохнул он. – Семья, которую преследует фатум. Рок. Одни женщины. Леночка, мама Лили, родилась, когда матери, Галине Евгеньевне, было уже под сорок, и замужем она не была. Немолодая, некрасивая, скромная женщина, работала администратором в гостинице. А Леночка получилась красавицей и умненькая была. Мать из кожи лезла, чтобы у нее все было не хуже, чем у других. В университете – она училась на искусствоведческом – Леночка встретила эфиопского принца… говорили, настоящий принц, старинный род – чуть ли не от царицы Савской, голубая кровь, несметные богатства. Ну, любовь, страсть, дело молодое. Поженились они, и она переехала к мужу – принц снимал квартиру в центре. Я его никогда не видел, но люди говорили, что они были замечательно красивой парой. Через год родилась Лиля, а еще через год принц уехал домой, в родную Эфиопию. Обещал подготовить семью и забрать их; оставил денег. Леночка вернулась к матери и стала ждать своего принца. А его все не было. Деньги, правда, какие-то люди передавали исправно. Потом Галина Евгеньевна умерла… Перед смертью, как чувствовала, попросила переехать к ним родственницу, немолодую, но весьма энергичную даму, – ты ее видел, Эмилий. Да и меня просила присматривать… в случае чего. А Леночка все ждала, часами простаивала на балконе, когда было тепло, и у окна – зимой. Оттуда видна дорога и въезд во двор. Люди шептались, что она тронулась умом.
А Лиля росла чудесной девочкой… ты же видел ее! Смуглая, веселая, разодета как кукла – Леночка внушала ей, что она принцесса, что папа-король вот-вот приедет и заберет их с собой. И талантливая – прекрасно рисовала. Народ всякий у нас, кто-то посмеивался, кто-то завидовал, кто-то жалел. А когда Лиле исполнилось восемнадцать, Леночка погибла. Упала с балкона и разбилась насмерть. Говорили разное: покончила с собой, когда поняла, что эфиоп никогда не приедет; окончательно сошла с ума; выпала случайно. Все в доме прямо бурлило от слухов и домыслов.
Для Лили это стало страшным ударом, крушением мечты. Она ушла в себя, и странности вскоре появились – она перестала разговаривать, стала бояться чужих и темноты, отказывалась выходить из дома. Фамильное у них…
Ты хотел спросить меня, почему она молчит… Потому и молчит. Я привозил к ней психиатров, они предлагали положить ее в стационар, но мы отказались – знаем их методы! Да и не сумасшедшая она, все понимает, а просто… не знаю. Не хочет. Ну и решили оставить ее в покое, пусть живет как знает. Она не выходит из дома, молчит, знай себе рисует бабочек и цветочки. Я подарил ей собачку, она страшно обрадовалась.
Деньги давно уже не приходят, а жить как-то нужно. Мне помогал Паша, архивариус… но сейчас он на пенсии, как ты знаешь, а с пенсии нечего дать, сам понимаешь, какие пенсии у работников культуры.
Валерий Илларионович замолчал. Эмилий Иванович чувствовал некоторую неловкость – были бы деньги, он бы с радостью… но зарплата у работника культуры не намного больше, чем пенсия. Так примерно он и высказался, запинаясь и подыскивая слова.
– Тут вот какое дело, – начал Валерий Илларионович. – Помочь можно… была бы воля.
– Я… конечно! – воскликнул Эмилий Иванович. – Но как?
Услышав предложение Валерия Илларионовича, Эмилий Иванович ушам своим не поверил. Предложение не лезло ни в какие ворота, и ни один честный человек ни за какие коврижки его не принял бы. Но честный человек предполагает, за что ему большое спасибо, а обстоятельства располагают.
А дело было вот в чем. Бывший архивариус, ныне пенсионер, передавал Валерию Илларионовичу документы из фонда музея, тот копировал их, и они реализовывались через сеть магазинов «Антиквариат» как подлинники. Заработок не бог весть какой, настоящих коллекционеров старопечатной продукции сейчас немного, но кое-что капало.
– Но ведь есть же экспертиза! – пролепетал испуганный Эмилий Иванович. – Там же старинная бумага, а если поймают?
– Это не проблема, – объяснил Валерий Илларионович, – я рисую эскизы для «элитного» цеха нашего бумажного комбината – всякие именные приглашения, адреса, открытки, они любую бумагу сотворят, там ребята талантливые, старая гвардия. А у меня целая картотека старинных шрифтов, образцы почерков, чернила и туши тоже умельцы производят. Кроме того, экспертизу заказывает покупатель, с него и спрос. Ты думаешь, у нас так уж много экспертов в этой области? Немного, поверь. Могу тебя научить, хочешь? Натянем нос любому эксперту.
