Плод чужого воображения

– Песчинкой в глазу мироздания, – повторила Инесса. – Ручьем и рыбой! Лихо!

– А если что-нибудь случится? Болезнь или травма, а вокруг никого? – спрашивает Полковник.

Гость развел руками.

– Как Бог даст. Никто не живет дважды.

Тут хлопнула калитка – смотрим, Денис! Мы переглянулись, понимая друг друга без слов: принесла же нелегкая! Три дня не было, мы и думать о соседях забыли, а они тут как тут. То есть пока один Денис. С торбой – слышно, как звякают бутылки.

– Наше вам! – кричит. – Прекрасным дамам! Полковник! Доктор! Степан! О, у нас гости? – и тянет руку Олегу Монахову. – Рад, рад, нашего полку прибыло! Денис! – роняет голову на грудь. – Прошу, как говорится, к нашему шалашу.

Заметно, что уже успел отметиться – морда красная, растрепанный, кричит. Точно пьяница.

– Олег, – басит доктор физико-математических, пожимая протянутую руку, присматриваясь к Денису. – Очень приятно.

– А где супруга? – спрашивает Полковник. – Почему в одиночестве?

– Ирка? Собирается к приятельнице, марафет наводит. А Зина придет попозже, помогает. Да мне без них кайф, честное слово. А вы кто? – обращается к Олегу Монахову. – Артист? Где-то я вас видел!

Тот пожимает плечами.

– Я на все руки. Могу дрова наколоть, не надо? И артист.

– Ну ты, парень, хват! – ржет Денис. – А давайте примем за знакомство! Полковник, у тебя рука точная, разливай!

Мы переглянулись: ну прямо душа компании! Первый парень на деревне. И главное, на «ты»!

Полковник разлил, а куда деваться? Гриша пить отказался. Сидит, глаз не поднимает, мне даже жалко его стало, и досада на себя: зачем тащил? Плохо ему с нами, не надо было. Инесса переводит взгляд с меня на него и вдруг говорит:

– Гриша, Мастер вас очень хвалит, может, и ко мне наведаетесь? Крыльцо уже совсем развалилось, как? – и улыбается.

Гриша вспыхнул, отвечает:

– Можно. – Голос хриплый от волнения.

– Договорились! – говорит Инесса. – Скажете Мастеру, когда сможете, а он мне. Буду ждать.

– Пойло стынет! – вмешался Денис. – За нас!

Выпили мы. И пошло-поехало. Разговоры, шутки, смех. Вроде и Денис уже не такой страшный, как сначала. Люди все разные, этот – шебутной и нахальный, но вроде широкая натура и подлости в нем не чувствуется.

Потом пошли анекдоты, всякие смешные истории. Гриша извинился и ушел. Любаша хохочет на шутки Доктора, Степан Ильич серьезный, на жену поглядывает, видно, что любит ее и гордится. И Денис на нее поглядывает: зыркнет и сразу на Степана Ильича взгляд переводит. А она так просто красавица: глаза серые, румяная, смеется, ямочками играет. И ни грамма косметики, вся как есть натуральная. Инесса тоже красавица, но по-другому, как бы это сказать… вроде как художник ее нарисовал, в шикарных нарядах, шляпа соломенная с цветами, глазищи сверкают, кожа как снег, пальцы длинные, с красными ногтями, и вся какая-то не наша, видно, что не из простых. Но женщина хорошая, хоть и с подковыркой, и язык острый, как полоснет – мало не покажется. Больше всего достается Доктору, хотя и Полковнику перепадает. Но Доктор вроде как-то ближе ей по мозгам, иногда как сцепятся, не пойми о чем, ерунда какая-то, причем Доктор спокоен, как камень, а Инесса так и полыхает, а то и вообще возьмет да уйдет, хлопнув калиткой. Доктор называет это «ультима ратио», что значит «последний довод» на латыни, как он объяснил, на него эти штучки не действуют, он хирург, привык резать. Полковник хоть и бравый, а пожиже будет в этом смысле. Нравится она ему, все говорят, жалко, что не получилось у них, хотя, с другой стороны, еще не вечер. Но если что, Инесса его подомнет, он и не пикнет. Сильная женщина! Ни грома, ни тучи не боится, в хорошем смысле, конечно. Я иногда думаю, что… И обрываю себя, не даю воли.

А тут вдруг Инесса вспомнила про клуб «Кикимора». Говорит, а чья это очередь свой рассказ представить?

– Клуб «Кикимора»? – спрашивает Олег Монахов. – Это про что?

– Про мистику, – объясняет Лариса. – Доктор уже отчитался, теперь очередь других.

– Давайте я! – вдруг говорит Любаша и вспыхивает, как маков цвет.

– Люба, – говорит Степан Ильич на всякий случай.

– А про любовь можно? – спрашивает Любаша. – Я про мистику не знаю.

Она выпила, раскраснелась – глаза голубые, волосы русые, румянец во всю щеку… Хороша!

– Люба! – повторил Степан Ильич.

– Можно! – закричала Инесса. – В любви и мистике много общего, правда, Олег? Вы, как философ, согласны?

– Согласен. Ни то ни другое не поддается рациональному объяснению.

– Ага, фигня и то и другое! – припечатал Денис. – Но так и быть, послушаем. Люблю женские откровения. Только в подробностях!

– Любаша, давай! – кричит Инесса и стреляет взглядом в Олега Монахова. Видно, понравился он ей.

– Только она не очень веселая, – предупреждает Любаша.

– Любовь должна быть веселая, – снова влезает Денис. – Что это за любовь, если невеселая? Кому на фиг такая нужна? Сопли, слезы…

– Тихо! Любаша, начинай, – говорит Лариса.

Утром я сказал Ларисе, что не понимаю, мол, как это Любаша с ее ста́тями вышла за Степана, который и старше на пятнадцать лет, и собой не то чтобы очень – и нос картошкой, и лысый, и вообще. А чего сказал, не помню, к слову пришлось. И тут же прикусил язык – не люблю сплетен, а тут сам вроде как сплетничаю. Лариса ответила мне в том смысле, что за таким, как Степан Ильич, как за каменной стеной, и должность, и уважение, а что не красавец, так у них в налоговой это, наверное, не предмет первой необходимости. Не столько ответила, сколько врезала, причем таким тоном, что только держись! Ах так, думаю, а тебе-то чего не хватает? Ты-то разве не за каменной стеной? На базар на машине, с работы на машине, и деньги немалые помимо зарплаты – я же ко всякому труду приучен: и сантехник, и слесарь, и электрик, руки стоят, от заказчиков отбоя нет. И парни наши пристроены дай бог всякому. Знаю, почему она меня так приложила, старая это история – она по молодости лет требовала, чтобы я в институт шел, да в инженеры, а то у нее, вишь, высшее образование, экономист, а у меня среднее, да и работа одно название – ни денег, ни почета, и рабочий день ненормированный. Я молчал-молчал, а потом и говорю: тебе инженер нужен? Иди, ищи инженера, а я из училища не уйду, люблю я эту работу, поняла? Уважают меня там, и на доске почета который год, только тебе одной не видно и стыдно за малограмотного мужика. Иди, не держу. Она в слезы! Больше, говорю, чтобы я на эту тему… имей в виду! Выбил вроде дурь, а тут вдруг рецидив.

Да если бы ты только знала, думаю… Да что говорить! Старая история. Вернее, не столько старая, сколько… нежданная-негаданная. Я себе тогда сказал: забудь, Петя. Все. Ничего не было. А сам нет-нет да и вспомню, а как глазами встретимся, так вообще как жаром полыхнет внутри… Ладно, проехали.

Замолчал я, обиделся. Она почувствовала, засуетилась, зубровку к обеду достает для аппетита, отбивных нажарила, щебечет о всякой ерунде, и глаза виноватые. А мне так обидно, что кусок в горло не лезет. Ишь ты, за каменной стеной! Вот так, живешь четверть века с человеком и не знаешь его! То есть ее. Степана ей подавай из налоговой! Ей-богу, вот скажи она сейчас, что подает на развод – словом бы не возразил. Вперед с флагом. Она не выдержала, расплакалась: я, мол, ее не так понял, она ничего такого не имела в виду, да разве ж она когда-нибудь… Хоть словом, хоть чем-то? Упаси бог!

Глава 9

Нравоучительная история. Рассказ Любаши

– Любаша, давай! – кричит Инесса. – Приготовиться следующему. Степан Ильич! Как там у вас в налоговой, никаких происшествий? Все спокойненько? Налоги исправно платят?

– Платят. А только что же рассказывать? Я как-то особенно не умею, да и не было ничего такого, даже вспомнить не могу.

– А если подумать? – ухмыляется Денис. – Каждому есть что вспомнить. Конечно, я понимаю, налоговая служба дело серьезное, народ с биографией, проверенный, не подкопаешься. Но вы же не всю жизнь там, может, какие проказы по малолетству. Или вот новый товарищ, Олег, кажется? Человек бывалый, видавший виды, как говорят. Или вот вам, например, не запомнил, как зовут, адвокат вроде? Разве нечего вспомнить? Практика небось богатая, всякие страшилки, подлая натура человеческая, убийства, маньяки… Приходилось вытаскивать? Вот и поделитесь! Только правду, не стесняйтесь! Тут все свои.

Свои, думаю, да не ты! Ты тут не свой и своим не будешь. И нечего вязаться к людям, захотят, сами расскажут. Смотрю, Виктор Романович ноздри раздул и очками сверкнул, но не ответил наглецу. Я даже подумал, сейчас поднимется и уйдет. Но он остался – сидит, улыбочка высокомерная, лицо бледное, плечи прямые. Манекен. Но наш человек, свой, а Денис – чужак. Олег Монахов тоже молчит, только бороду сквозь пальцы пропускает раз за разом. По наступившей тишине видно, что всем неловко.

– Любаша! – говорит Лариса.

– Ага. Только это ничего особенного, детская такая история, – говорит Любаша. Смутилась и, похоже, испугалась, и уже жалеет, что вызвалась. – Совсем короткая. Я еще девчонкой была, только в торговый техникум поступила. Шестнадцать лет, но видная, крупная, и голос хороший – в хоре пела, и танцевать первая, и смешливая, чуть что, сразу прысну, удержаться не могу. Мальчики наши табунком за мной бегали, но мальчики у нас глистопёрые были, низкорослые все, как на подбор, невидные, а девчонки поинтереснее, созревшие уже, крепкие, на курсантов летного заглядывались. Было нас три закадычные подружки – Катя Соколовская, Лена Берест и я. Всюду вместе, и на занятия, и домой, и гулять. Да и жили рядом. Всегда голова к голове, все шушукаемся о мальчиках, кто с кем, да что, да как, в кино бегаем, тоже о любви, обсуждаем, спорим, и герои свои по городу – известные мальчики, даже не мальчики, а молодые люди. Рядом с нами политех был, там был один студент, здоровый такой, носатый, серьезный на вид и умный, так мы ему записки писать повадились, имя узнали. И свиданки назначали, он пришел два раза, а мы прячемся по кустам и хохочем до упаду.

Сейчас девчонки посмелее, знают больше, уроки у них в школе специальные, мы попроще были. Всех красавцев городских наперечет знали. Веньку Правдивцева, журналиста, известного уже поэта, он у нас часто выступал на вечерах, а потом отвечал на вопросы; Виктора Поплавского, режиссера нашего ТЮЗа, страшного бабника, и пьесы у них запрещали несколько раз, вроде как за порнографию. И Элика Газамова, гулену, каких мало, и пьяницу, саксофониста из молодежного кафе; словом, всех знали, были в курсе сплетен, кто с кем гуляет, кто кого бросил – в таком смысле. Вы не подумайте, мы с ними знакомы не были, просто так болтали по-дурному, по-детски. Куда нам до них, у них такие девушки в тусовке были – актрисы, журналистки, манекенщицы из нашего Дома моделей, совсем другой мир, вот и выдумывали о них, представляли себе. А самый главный городской красавец был художник-дизайнер Дэн Рубан. На самом деле он был Даниил, но называл себя Дэном.

– Данька Рубан? – перебивает ее Денис. – Помню такого! Редкая сволочь! Мы с парнями не раз мутузили его за гонор.

– Не перебивать! – закричала Инесса. – Вы, мужчины, ничего в женщинах не понимаете! И вообще, это не тот, это однофамилец. Любаша!

– Я как вспомню… – вздыхает Любаша. – Даже не знаю! Сейчас просто удивительно, а тогда… От одного звука его имени у нас дрожь в коленках. Дэн то, Дэн се! Видели Дэна то с моделькой, то с актрисой городского драмтеатра, выходили из ресторана, шли по улице, ехали на машине – у него была здоровенная синяя машина с откидным верхом, американская, говорили. А раз видели в театре, как он стал перед своей девушкой на колени и надевал ей сапожки! Нежно так, осторожно, молнию застегивал. Мы в отпаде были! Застыли, рты пораскрывали, прийти в себя не можем. Она гордая стоит, голову откинула, а он на коленях, и ножку ее в руках держит. Кому бы из нас такое – сразу помирать на месте можно! Месяц в себя прийти не могли, только и разговоров об этом выдающемся событии.

И сам красивый, смуглый, черноглазый, цыганских кровей, на Антонио Бандераса похож. Волосы длинные. И одет всегда стильно, белое любил, просто принц из сказки. Говорили, три раза женат был, от женщин отбоя нет, талантливый – ужас, его в столицу зовут, вот-вот уедет! Мы, дурехи, чуть не ревем: как же без Дэна дальше жить, осиротеем!

Так и жили, все в ожидании красивой любви. Бегали к мастерской Дэна, чтобы хоть одним глазком увидеть, как он выходит, садится в машину. Иногда веселый, иногда насупленный, злой вроде, дверцей хлопает, рвет с места. Ну мы и выдумываем, что да почему, что там у него случилось. И всегда несчастная любовь виновата, а другого горя вроде и не бывает. Считали, самое главное в жизни любовь. Глупые девчонки были, ветер в голове. Так и жили.

И вот однажды иду я домой, осень, темно уже было. И вдруг вижу, идет навстречу Дэн Рубан! Длинный расстегнутый плащ тротуар метет, волосы по плечам, ворот шикарного белого свитера торчит. Иду навстречу, а у самой коленки подгибаются, сердце в желудок проваливается и губы пересохли. Думаю, расскажу девчонкам, не поверят, что так близко видела Дэна, причем одного! И улица пуста – никого!

Поравнялся он со мной, зыркнул и вдруг хватает за руку, дергает к себе и… А я чуть в обморок не падаю, чувствую запах его одеколона, еще спиртного вроде, ударяюсь плечом ему в грудь. А он говорит что-то быстро так, я и не разобрала, смотрю на него дура-дурой и молчу. А он повторяет, и тут до меня доходит,что он сказал! Не буду повторять, язык не повернется. Я рванулась, а он хватает меня за плечо и вдруг впивается ртом мне в шею. Тут меня такой ужас взял, вроде как убивать он меня собрался! Как заору я! Он матом на меня, а я ору. На другой стороне люди шли, остановились, потом к нам переходят, а я ору как ненормальная. Он размахнулся и по лицу меня рукой в перчатке, резко повернулся и в парк, только плащ крутнулся. А я продолжаю орать, не могу остановиться.

– Я же сказал, сволочь! – ввернул Денис. – Сколько девчонок перепортил! Мало мы ему морду били.

– Не перебивать! – закричала Инесса. – Любаша, а потом что?

– Потом… Подбежали ко мне мужчина и женщина, перепуганные, спрашивают, что со мной, думали, он меня ножом пырнул. А я ору! Женщина меня обняла, утешает, говорит что-то, мужчина предлагает «Скорую» – шок, говорит, у девочки! Едва меня успокоили. Кричать я перестала, но дрожь так и бьет, и идти не могу. Они меня до самого дома довели, только там я оклемалась, спасибо сумела сказать. Прибежала домой, забилась к себе, до утра в постели прорыдала. От унижения, от пощечины, от его руки в перчатке. От горя и стыда. Даже умереть хотела! Ей-богу, было бы чего под рукой, мигом проглотила бы! А на шее синяк, на другой день свитерок с высоким воротом пришлось надевать.

Подружки снова завели про Дэна, а меня чуть не стошнило. Ничего я им не рассказала – хоть малая была, а поняла умом своим, что, если не скажешь, так вроде и не случилось ничего. Хотя секретов у нас друг от дружки никогда не было.

И повелось с тех пор, как красивый парень, так меня с души воротит, сразу Дэна вспоминаю. Все мне кажутся одинаковыми, ненастоящими, и будто бы только одно у них на уме – то самое, что мне, девчонке, Дэн тогда сказал. Такое лекарство от любви получилось, что я сразу повзрослела. И не было у меня мальчика, хотя бегали многие. А я от них как черт от ладана, страх какой-то, и не верю ни на грош.

Работала уже в магазине, в мужском отделе, многие приставали, а я грубила в ответ. А потом Стёпа как-то зашел купить галстук, я ему выбрать помогла. А он на другой день опять! Свитер ему понадобился. Выбрали мы свитер. Через день снова тут как тут. Костюм понадобился. Месяц ходил, наша секция на нем план выполнила, и только через месяц решился пригласить меня в кино. А мне приятно, что солидный человек, а такой деликатный. И страх вроде прошел. А он мне цветы… Мне еще никто цветов не дарил. Как сейчас помню – герберы! Желтые, красные, малиновые. И спрашивает, какие я люблю. Я говорю, ирисы синие люблю, а он забывает и снова приносит герберы. Так я потом отвечаю: герберы люблю, а он: это какие? Да вот эти самые, говорю. И засмеялись оба.

– Этот Дэн в тюрягу сел за убийство, да там и помер, – сказал Денис. – Избили его до смерти.

– За убийство? – переспросила Инесса. – А кого он убил?

– Свою подругу. Так что тебе, Люба, можно сказать, повезло. – И вроде как с насмешкой добавил: – Куда Дэну против твоего Степана.

– Убил? – удивилась Инесса. – Любаша, правда?

– Вроде правда, – нехотя ответила Любаша. – Точно не знаю. От подружек отошла, неинтересно стало…

– Степан, а ты разве не помнишь? Весь город бурлил, только и разговоров было! Убийство… как это опера́ говорят? Резонансное! Во! Вы все должны помнить.

– Не припоминаю, – отвечает Степан Ильич и хмурится. – Я надолго выезжал из города.

– Степа учился в столице! – похвасталась Любаша.

– Конечно, ты мужчина серьезный, – говорит Денис. – В тусовках не светился, не чета нам, босоте. И в городе тебя не было. А ты, Адвокат, тоже не помнишь? Тебе вроде по должности должно всякие казусы помнить.

Адвокат пожал плечами и промолчал.

Между тем стемнело и в бледном небе появилась первая звезда.

– О, Ирка нарисовалась! – вдруг сказал Денис и кивнул в сторону калитки. Там стояла Иричка в длинном платье и шляпе с полями, хотя уже вечер. И белые локоны по плечам. Помахала рукой – мол, привет честной компании, и пошла себе, виляя подолом.

– Ирка, иди к нам! – заорал Денис ей вслед. – Прими на дорожку!

– Куда это она одна? – спросил Полковник.

– Она не одна, подружка ждет на тачке на перекрестке, подберет.

– Подружка? – Инесса со значением приподняла бровь.

– Может, друг! – заржал Денис. – У нас свободный брак. Давайте, господа, примем за свободу!

– Все мужчины животные! – вдруг брякнула Инесса. – А красивые в особенности.

Мы даже опешили. Молчим, неловко всем стало. Потом Доктор говорит:

– Давайте не будем вешать ярлыки. Люди разные, хотя согласен, попадаются и животные, не без этого. Ну так и вы, прекрасные дамы, не все подряд ангелы.

– Согласна, хорошо, – говорит Инесса, и голос у неё дрожит, – но среди мужчин животных больше, чем неангелов среди женщин!

– Не уверен, – негромко говорит Полковник.

Мы переглянулись – бунт на корабле! Первый раз он против Инессы пошел. Видимо, задело его за живое.

– Поддерживаю Полковника, – вмешался Адвокат. – Уж я-то знаю, можете мне поверить!

– А давайте считать, – предлагает Доктор. – Пусть каждая из присутствующих здесь женщин вспомнит животное-мужчину, а мужчина наоборот, женщину-неангела.

– Браво! – орет Денис. – Как на духу! Со всякими мерзкими подробностями.

Да что ж это за человек такой? Что не скажет, все подлость и низость. Неужели права моя Лариса, и наш дружный коллектив трещит по швам? Как бы сказать ему, чтобы понял?

– Ой, не надо! – говорит Любаша и ладошки к горящим щекам прижимает. – А то рассоримся, да и настроение портить не хочется. Доктор прав, люди разные, кому как повезет на кого нарваться. Мне вот так вышло, как ушат холодной воды на меня вылили. Но и польза была, как я сейчас понимаю. И потом, ведь все гораздо хуже могло получиться, спасибо и на этом.

Мудрая женщина.

– Поддерживаю, – говорит Полковник. – А от вас, Инесса Владимировна, не ожидал. – По отчеству ее припечатал, так разозлился. Смотрит мимо, а сам прямо багровый с лица.

Инесса смутилась, поняла, что ляпнула лишнее.

– Извините, – говорит покаянно, – просто мне тоже кое-что вспомнилось личное. Я не должна была. Мир? – И протягивает Полковнику руку, и так смотрит на него своими бархатными глазами, что сердце тает. Тот еще больше покраснел, белый ежик торчком – совсем мальчишка, взял ее руку, подержал и отпустил. Если бы никого не было, точно поцеловал бы. Разулыбался, за коньяком тянется, разливает в серебряные рюмочки.

Денис дурашливо фыркает и выставляет большой палец: знай, мол, наших!

– Так их! – рычит.

Ей-богу, лучше бы промолчал.

Тут поднимается Доктор, локоть оттопыривает и вроде даже каблуками щелкает:

– За прекрасных женщин! – За ним встают Полковник, Олег Монахов и мы со Степаном Ильичом. – За ангелов, до которых нам далеко!

Так и выпили стоя, по-гусарски. И такое какое-то чувство нас всех охватило доброе, вроде как благодарность за что-то. Или это меня одного? Не знаю… Смотрю на Инессу и вижу, что она голову наклонила и вроде как слезы украдкой вытирает… Что это с ней, думаю. Отвел глаза, чтобы не привлекать внимания – видать, вспомнила что-то, или Любашина история навеяла, и про мужчин как-то некрасиво вышло… Тут мы встретились взглядом с Олегом Монаховым – он тоже заметил, что Инесса расстроилась, и пожал плечами: женщины, мол, разве их поймешь? Покивал и за бороду себя подергал.

– Зин, давай сюда! – вдруг закричал Денис, завидев появившуюся у калитки Зину. – Садись! Штрафную!

Зина прошла в калитку, тихо поздоровалась. Бледная, тощая, в бесформенной длинной одежде.

– Я не хочу, – говорит, а сама глаз не поднимает.

Удивительно, сестры похожи между собой, а только одна – красотка, и характер живой, даже слишком, а другая… Правду моя Лариса сказала: ни рыба ни мясо. И одета как монашка, не скажешь, что в ателье работает.

– Как это не хочешь? – возражает Денис. – Для аппетита. Все бабы на диете, а тебе не помешает набрать пару кэгэ. Тебе еще замуж идти, а то ни один мужик не клюнет.

Зина вспыхнула и села. Взяла рюмку. Тут Инесса вдруг поднимается, говорит, позвонить надо, и уходит. Мы переглядываемся. Полковник вскакивает и хочет броситься следом, но Доктор говорит негромко:

– Андрей, не нужно. Она вернется.

И Полковник опять садится. Тут Денис снова вылазит с тостом, и застолье продолжается.

А Инесса так и не вернулась, ошибся Доктор…

…Я своей Ларисе говорю потом: да за такой женщиной, как Любаша, в огонь и воду. Повезло мужику, ничего не скажешь. Она ничего не ответила, промолчала, поняла, что это я в ответ на наш утренний разговор про каменную стену. Отвернулась. Я тоже отвернулся…

* * *

…Он долго не мог уснуть. То ли перебрал, то ли мысли мешали… Лежал, прислушивался к шорохам и скрипам. Луны не было, за окном стояла темень.

Он снова шел в лесу, чувствуя на лице мягкие влажные ветки кустов… как чьи-то руки. Шелест шагов, узкая заросшая тропинка, плеск ручья и далекий гомон человеческих голосов… Женщина в голубом платье, на лице кровь… плачет. Он подходит на негнущихся ногах… Ее испуганные глаза… Треск рвущейся ткани… Ее крик! Он с силой прижимает ладонь к ее рту, заставляя замолчать… Оглядывается, испытывая страх и тоску… Дальше провал. Он смотрит на нее сверху. Она неподвижна, он понимает, что она умерла…

…Его словно вытолкнули из сна. Он чувствовал, что задыхается, бешено колотилось сердце, литавры били в висках, грудь теснила глухая боль. Он посидел на кровати, выравнивая дыхание, и побрел в кухню. Открутил кран и стал жадно пить, не чувствуя, как холодная вода затекает за ворот пижамы…

Глава 10

И опустилась ночь…

Монах извинился, сказал, что, пожалуй, вынужден откланяться – переезд, новые впечатления, тем более не спал две последние ночи, бессонница, знаете ли. Одним словом, до завтра и спокойной всем ночи. Доктор было тоже собрался, но Монах воспротивился. Сказал, что прекрасно доберется сам – тут рукой подать, – так что, продолжайте, господа, а я честь имею. Провожать не надо.

Он чувствовал себя слегка утомленным от новых знакомых, кроме того, сказывалась привычка к одиночеству, да и выпить пришлось больше, чем обычно. Этот Денис просто бездонная бочка! Монах знал таких, безбашенных, крикливых, хулиганистых особей, с легкостью начинающих скандал, переходящий в драку. Бузотер.

Инесса – эффектная женщина и, чувствуется, личность. Такая в благоприятных условиях может вертеть государствами, из-за таких начинаются войны и гибнут герои. Их за всю историю человечества раз-два и обчелся. Хороша! Все при ней. Стать, характер, красота… Красота? Монах представил лицо Инессы: высокий лоб, упрямый нос, крупный рот, вскинутый подбородок… А как держится! Чувствуется сценическая выучка. Не скажешь, что красива, эффектна, пожалуй. Певица, сказал Доктор. Интересно было бы послушать. Они встретились взглядами, она дерзко уставилась… Ух! Глаз горит. Властна, капризна, ни с кем не считается… Жесткий норов, дорогу ей лучше не переходить. Но при том очень женственна… Что-то вспомнила – сразу слезки, настроение, бзики… Встала и ушла. А с другой стороны, все чуть ли не родные, приличия и официоз – минимальный, дружат, симпатизируют друг дружке, «безгалстучный» стиль общения. Захотела и ушла. Не в первый раз. Прав Доктор, все разные. Инесса однозначно царица бала. Бравый Полковник при ней вроде пажа, носит шлейф, ловит взгляды и постоянно ожидает доброго слова. Не тянет рядом с ней ни характером, хотя настоящий полковник, ни прытью, ни интеллектом. Доктор тянет, а Полковник не тянет.