Двенадцать разбитых сердец, или Донжуан поневоле

– Это новое место Вашей работы, – произнесла Элеонора Фёдоровна.

– Вы понимаете, что в этом всём нет никакого смысла? – протянул Егор Викторович.

Элеонора Фёдоровна промолчала. В этот момент машина остановилась, Ковалёв почти мгновенно выскочил из неё, через открытое окно вытащил оторопевшего шофёра и начал нещадно избивать его.

Казалось, он озверел: последние остатки человеческого испарились из него, уступив место первобытному чувству, несколько напоминающему людской гнев, но превышающему его в сотни раз и гораздо более ярко выраженному. Глаза его налились кровью, дикий в них блеск до такой степени напугал Элеонору Фёдоровну, что она принялась кричать, ужас чувствовался в этом крике. Впрочем, припадок, если можно так сказать, Егора Викторовича, длился недолго, и вскоре Ковалёв пришёл в себя. Ему стало очень стыдно, он извинился перед шофёром и понуро опустил голову. Шофёр улыбнулся Ковалёву своей беззубой улыбкой и упал без сил. Повисло гробовое молчание.

Егор Викторович неожиданно обратил внимание на номер машины: 237. Это довольно забавно, дюжина в сумме. И тройка в итоге получается, что не менее забавно.

Егор Викторович не любил тройку с детства. Все внушали, что три – это хорошо, он соглашался, но в глубине души ужасно тройку боялся. Помнится, приснилось ему однажды, что подползла она, тройка, к нему змеёй и… съела. До сих пор вспоминал он этот сон с невольным содроганием. А потом как-то сам этот страх и ушёл, но глубокая неприязнь к ненавистной ему тройке осталась. Да и дюжина – тоже весьма неприятное число. Всем известно, что двенадцатое августа – прескверный день, а, может, и самый скверный из дней, почти наверно.

– А как Вас зовут? – неожиданно спросил у лежащего шофёра Егор Викторович.

Шофёр был ошарашен вопросом, но всё же ответил:

– Евгений.

– Евгений… – повторил Егор Викторович, – знавал я одного старца, Евгения. Он мне однажды сказку одну рассказал, гениальную просто…

И Ковалёв начал было пересказывать эту сказку, но где-то на середине он прервался и зачем-то начал разглядывать проходящего мимо молодого человека франтоватого вида в жёлтом берете.

– Егор Викторович, в конце концов, почему Вы так разволновались? – опомнилась Элеонора Фёдоровна, – Вас же никто не осуждает. А шофёра я поменяю, чтобы не мозолил никому глаза своими синяками.

Егор Викторович словно и не слышал.

– Егор Викторович! – повторила Элеонора Фёдоровна.

– Егор Викторович! – вспыхнул неожиданно мужчина, но затем проговорил несколько спокойнее, – Егор Викторович. Я боюсь, что Вы сами довели меня до такого состояния, я боюсь, что Вы сами и должны объяснять мне, зачем Вам нужно меня мучить, понимая, что лучше к Вам относиться я от этого не стану, я боюсь, что поэтому никаких бесед между нами быть не может, прощайте!

Егор Викторович устремил свой взгляд наверх, развернулся и ушёл. Элеонора Фёдоровна была поражена словно громом.

Глава 8. Шествие с гордо опущенной головой

Егор Викторович уверенно и твёрдо шёл к вокзалу. Именно там он надеялся найти Розу, а если не найдёт, то тогда растревожит хоть весь мир, чтобы найти. Он узнал направление у тихого старичка, которого он встретил минут через пятнадцать после происшествия с Элеонорой Фёдоровной. Именно поэтому теперь он шёл так уверенно и, повторимся, твёрдо. Но прошло некоторое время, Егор Викторович несколько успокоился и понял, что исключительно пешком ему до вокзала не дойти. А когда он это понял, то решил остановить первую же проезжающую машину и попросить подвезти его до вокзала.

Приняв это решение, он остановился и принялся высматривать на дороге автомобили. Через некоторое время вдали показалась огромная фура. Егор Викторович начал отчаянно махать руками, и поэтому, подъехав к мужчине, фура остановилась, её окно, обращённое к Ковалёву, открылось, и оттуда послышался низкий бас:

– Тебе что надо?

Егор Викторович замялся, но потом сказал:

– Подвезите меня до альпийского вокзала, пожалуйста!

– Садись – нам по дороге! – снова раздался громоподобный бас.

Егор Викторович уселся на переднее сиденье, и фура тронулась. Проехали метров пятьсот, как вдруг с заднего сиденья послышался резкий голос. Егор Викторович вздрогнул.

– Так вот, Артур, продолжим.

– Конечно, отец Варлаам, всенепременно, – с уважением и пиететом произнёс Артур, именно которому принадлежал низкий бас, пригласивший Ковалёва вовнутрь.

– Артур, давай ещё раз проговорим, что мы с тобой будем делать.

– Хорошо. Мы довезём этого до вокзала, – с этими словами он кивнул на Егора Викторовича, – и поедем в монастырь, где я смогу очистить свою душу чистой и откровенной исповедью, и тогда моя душа будет спокойна, да?

– Конечно, конечно. Она будет на пике своего спокойствия, граничащего с одухотворением…

Но в этот момент Ковалёв оглушительно чихнул, чем, конечно, привлёк к себе внимание монаха, мы думаем, небезызвестного читателю, сопровождающему Егора Викторовича в его странствиях с самого, так сказать, начала.

– Егор, – начал монах, – Егор, чем промышляешь ты нынче, чем душа твоя занята, и чем сердце твоё наполнено?

– Промышляю я, как промышлял, Архип ("Архипа больше нет, остался лишь Варлаам"), а душа и сердце мои стремятся найти супругу мою, Розу, потерянную мною весьма необычайным образом, если только так можно сказать.

– Раз потерял, так значит, не сильно была и нужна, – фыркнул Варлаам.

– Поверь мне, я в масштабе своих потрясений за последние два дня значительно превышаю себя в масштабе своих потрясений за всю свою сознательную и, не побоюсь этого слова, бессознательную жизнь!

– Друг мой, то, что ты пытаешься до меня донести, нисколько тебя в моих глазах не оправдывает, а даже приводит меня к необходимости привести тебя, душу заблудшую, на правильный путь, дорогу, тропу, тропинку, если так будет угодно – это приводит меня к необходимости обратить тебя в монахи. Ты же помнишь, "лишь монахами Истина чистая держима", что "человек – хорошо, а монах ещё лучше", что "монахи переживают каждый момент своей жизни с братией", "без современных технологий"…

– Довольно, довольно! – воскликнул Егор Викторович, – Перестань склонять меня к постригу! Альберт («Артур», – поправил водитель), Артур, останови машину, я выхожу!

Артур вопросительно посмотрел на Егора Викторовича.

– Да, останови машину! – с надрывом произнёс Егор Викторович, потрясений за этот день ему уже хватало.

Тогда Артур ещё раз посмотрел на Ковалёва и остановил фуру.

– Ну всё, бывайте здоровы! – произнёс Егор Викторович, открывая дверь.

– Помни, монахом стать никогда не поздно! – напутствовал Варлаам.

Егор Викторович проигнорировал эти слова и вышел. Артур подождал, пока Ковалёв закроет дверь и отойдёт на несколько шагов, и фура тронулась. Егор Викторович был обогнан через пару мгновений и был бы вскоре забыт водителем, если бы не послышался душераздирающий, нечеловеческий крик. Фура резко затормозила, и монах с водителем пулей выскочили из неё.

Удивительное зрелище предстало перед их глазами: Егор Викторович, едва стоявший на ногах, схватившись за сердце, кричал, так, словно это и не он кричит, а бес какой-то, притом ещё и переполненный таким отчаянием, что это отчаяние превышает все наши хоть бы и самые смелые представления об этом состоянии. Варлаам подбежал к нему первым – и вовремя – Егор Викторович уже терял сознание от боли.

«Егор, что с тобой?!» – воскликнул монах.

Но Егор не ответил.

«Егор!» – повторил Варлаам, уже несколько испуганно.

Артур смотрел себе под ноги и не проявлял видимого сочувствия тому, что у Егора разрывается сердце.

«Что ты стоишь как столб! Скорее, едем в больницу! Где тут ближайшая больница, чёрт возьми! Он у нас на руках умирает!» – прокричал Варлаам, стараясь собрать мысли.

Они запрыгнули в фуру, усадив Егора Викторовича на заднее сидение, и поехали в ближайшую больницу.

Глава 9. Глина, из которой лепятся диктаторы

Лавр Витальевич Брусилов, поразительный, удивительный и даже неординарный человек, ещё даже и не догадывается о существовании Егора Викторовича, хотя их встреча вскоре произойдёт, да ещё и при довольно необычных обстоятельствах. И потому мы считаем, что было бы достаточно разумно рассказать об основных вехах его жизни, чтобы показать, так сказать, формирование его личности в свете его судьбы. В ответ же на укоры относительно отстранённости нашего повествования от основной темы разговора мы лишь отметим, что Лавр Витальевич, и без того интересный человек, важен для нас уже тем, что его влияние если не на строй души Егора Викторовича, то хотя бы на развитие его судьбы, скажем так, весьма и весьма велико.

Итак, Лавр Витальевич, как и, наверное, все выдающиеся люди, всегда отличался особым видением мира, которое иные остроумцы ещё в детстве его окрестили «лёгким слабоумием». Безусловно, такая характеристика по отношению к Лавру Витальевичу, а тогда ещё к Лавруше, как называли его сверстники вслед за его родителями, ни в том, ни в ином случае не считалось им нормой: данная характеристика и вслед за ней – отношение к нему – были абсолютно несправедливы! Он всегда тянулся к точным наукам, был точен, чёток и пунктуален. Также превосходно играл в шахматы, чем поражал многих даже взрослых людей, не говоря уже о сверстниках. Сверстников он поражал многим, но следствием этого поражения были отнюдь не глубочайшее уважение и желание во всём ему подражать, а даже наоборот, неприязнь, граничащая с отчуждением, непринятие его в свои ряды и постоянные над ним насмешки. Впрочем, отметим для справедливости, что такое к нему отношение не сильно даже и волновало Лавра Витальевича, а наоборот, было ему глубоко безразлично. Он был безмерно одарён и думал, что этого ему достаточно для счастливой и спокойной жизни.

Но судьба постоянно над ним посмеивалась, и первая неудача обнаружила его, восемнадцатилетнего юношу на последнем классе школы, по уши влюблённого в некую Варвару Л. Для справедливости укажем, что природа вовсе не обидела Лавра Витальевича внешностью, но Варвара Л всё же решила, что мотоциклист Геннадий Васильевич Обухов, тридцати лет от роду, с горьким опытом заточения в неволе и не обладающий особым умом, безусловно, значительно лучшая для неё партия, и потому избрала его в качестве своего жениха, бросила обучение и уехала в Северную Ирландию, где вскоре её новоиспечённый жених скончался от болезни почек, непонятно откуда взявшейся. Но это всё было после, а пока Лавр Витальевич горько страдал.

Затем он решил поступить на физфак МГУ, поступил, но был вытеснен по известным причинам сыном губернатора города Горийск, который также весьма тянулся к физико-математическим наукам и непременно желал обучаться в одном из самых лучших вузов России, а, может, и в самом лучшем. С тех пор у Лавра Витальевича есть особая неприязнь к городу Горийск, хотя этот простой сибирский городок, можно так сказать, нисколько не виноват в злоключениях несчастного Брусилова.

Тогда он решил, что во всех своих злоключениях виноват он сам, и чтобы разобраться в своей душе поступил в психиатрический институт имени Ивана IV. Это старейшее заведение для изучения нравов и привычек душевнобольных, говорят, однажды посетил сам Зигмунд Фрейд. Отзыв его многих и до сих пор поражает своей лаконичностью и содержательностью: «Плохо. Хуже этого мог бы сделать только я». Итак, Лавр Витальевич поступил в этот институт, и на этот раз дорогу ему не переходили никакие сыновья губернаторов. Отучился в нём, получил кандидата наук, потом доктора, а затем неожиданно для всех переехал в Москву и поступил простым санитаром в психиатрическую лечебницу (хотя ему и предлагали звание несколько выше, чем это).

Вскоре он стремительно поднялся по карьерной лестнице, и не более как через год им уже была занята должность главврача этой психиатрической больницы. Среди его пациентов всегда царила железная дисциплина, но и медицинский персонал не позволял себе лишнего, ведь в ходу были телесные наказания. «Вынужденная, но мера», – вздыхал порой Лавр Витальевич, наблюдая за поркой очередного провинившегося интерна.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Григорий Яковлевич Перельман доказал теорему Пуанкаре, одну из задач тысячелетия, позже отказался от премии в 1 млн долларов от Математического института Клэя.