скачать книгу бесплатно
Ничтожные плагиаторы, возомнившие о себе чересчур – так наверное припечатал бы нас общественный обвинитель, случись таковой поблизости. И нечего возразить, доказывая без толку, даже и нечего ответить всем обвинителям, сгрудившимся в тесном пространстве своим бессчетным множеством – всем ничтожным, не способным глянуть дальше соседского крыльца. Как заставить присмотреться к полутени, в которой и затаилось содержание, что швыряло нас из вселенной во вселенную, отправляло парить над крышами и перекликаться неизвестным языком? Никто не озадачится, будут видеть лишь молодую новобрачную, скользнувшую в объятия другого через три недели после удачного замужества – будут видеть, покажут и нам, бездумно содрав верхний слой. И мы поверим сами.
Вера, Вера, если только сдуть пылинки, то уже искажается образ, лучше бы и не смотреть на нее такую – пусть она была горда, но и виновна тоже, и чувствовала себя виновной, несмотря на изощренные старания представить все более возвышенно. Старания стараниями, но каждый понимал про себя слишком уж простую подоплеку происходящего, замалчиваемую упорно, будто бы из боязни грубого слова. Оттуда же – ее ярость, когда я предлагал ей, в полушутку, но однажды и всерьез, оставить своего едва существующего мужа и уйти ко мне насовсем; оттуда ее испуганный взгляд и поспешное благородство по отношению к тому, кого она обзывала до того самыми обидными для мужчины прозвищами, ее страх потерять тихую гавань, куда всегда можно вернуться, устав от пиратских набегов в чужих морях. Да, мы строили из воздуха и самозабвенно лгали друг другу, или это только пытаются доказать мне теперь, зная лучше меня, из чего состоит окружающее – из каких банальностей и отбросов, в которых не разглядеть затерявшиеся жемчужины. Как бы то ни было, чуть случилось копнуть поглубже, как мы оказались в разных углах с выпущенными когтями – тем более, что и влечение поутихло, и новый объект уже появился на горизонте. Жаль, что не на моем. Впрочем, не важно.
Да, всего противнее – причина, хоть это было уже следствие, а не причина, но тогда уж очень хотелось выявить что-то, как корень всех зол, и оно не замедлило материализоваться, подсмотренное мною постыдно в духе сыщиков и обманутых мужей. И сейчас еще лицо искажается судорогой, но кадр не медлит, как ни сжимай уставшие веки – вот он передо мной, и, право, похвала тем, кто уже догадался, хоть конечно же догадаться нетрудно – уж больно заманчива замкнутость линий. Да, это вновь был Юлиан со своим белозубым оскалом, Юлиан, переступающий мне дорогу везде, где только нас удавалось свести торжествующему случаю, бездарный паяц, выхватывающий у меня из-под носа главные роли, неунывающий, вездесущий, непобедимый.
Можно было винить себя самого – действительно, сам же и подыграл невольно, столкнув их вместе в первый раз. Кто знает, как все повернулось бы, не притащи я Веру на компанейский пикник, ежегодное мероприятие официального толка, не явиться на которое считается дурным тоном. Все являются и скучают – ибо не придумать ничего тоскливее обсасывания надоевших тем на лубочном пленере в компании всех тех, от которых так хочется отдохнуть. Лишь иной раз мелькнет какая-нибудь незнакомая мордашка – чья-то жена или подруга, или быстро повзрослевшая дочка – но и то, обстановка не располагает вовсе, и остается лишь поглядывать с сожалением, прислонясь к дереву и мучая свой бумажный стакан.
На этот раз, желая уберечься от скуки, я уговорил Веру составить мне компанию, хоть та и отнекивалась, ссылаясь то ли на двусмысленность и эпатаж, то ли на обычную головную боль. Ерунда, никаким эпатажем не пахнет, уверил я ее, и впрямь, никто даже бровью не повел, лишь Юлиан вскинулся, как сеттер, но я не обратил внимания – а зря. Чересчур зловредно не бывает – пора бы уж запомнить, там не знают этого слова «чересчур» – а тут и я еще помог немного: надувшись на Веру за что-то, отошел в сторону и намеренно ее избегал, будто освобождая пространство сами понимаете кому. А потом – несколько быстрых взглядов на прощанье, посеявших в душе неосознанную тревогу, приступы рассеянности и внезапные исчезновения из доступных мне сфер, когда телефоны не отвечают, и объяснение не находится, и – жалкая слежка, оторопь узнавания, бессилие и гнев.
Я мог бы принять многое, но это было слишком – почему-то от реалий никогда не ждешь той глубины коварства, на какую они на самом деле способны. Мой разум отказывался верить, а поверив, требовал немедленного мщения, но я проживал все в себе, не вынося наружу, боясь показаться смешным или уязвленным чрезмерно, будто оставалось еще что-то, для чего стоило беречь самолюбие. Я даже виделся с Верой, не выдавая своего знания, ощущая странную власть над ней, на один шаг более близорукой, но в какой-то миг защитная оболочка не выдержала и лопнула, будто воздушный шар, в который ткнули иглой – то ли фальшивой улыбкой, то ли слишком небрежной лаской – и мир померк, оглушенный моим негодованием, огорошенный обличениями, которым лишь чуть-чуть не хватало куража, подмененного язвительной желчью.
О да, признаю, я был отвратителен тогда – отвратителен и невыносим – и Вера сполна излила на меня свое презрение, но ведь никто ей и не обещал, что я другой – я, по крайней мере, не обещал. «Презирай лучше своего мужа, – посоветовал я ей тогда, – или презирай Юлиана, подбирающего за другими», – и это было не вполне справедливо, чем она и не преминула воспользоваться, с удовольствием продлевая склоку, как торговка, не успевшая накричаться за день. Я многое услышал про себя – и, право же, нет пристрастнее судьи, чем уязвленная тобою женщина – но что поразило по-настоящему, так это новые нотки в ее голосе, даже и следа которых я не замечал до того. Это было странно и дико, все будто переворачивалось с ног на голову, Вера, гордая сообщница, стремительно переходила в другой лагерь. Я вдруг увидел, что нас не двое, противостоящих всем остальным, а лишь я один – как это стало после отъезда Гретчен и как будет теперь всегда…
«У тебя нет души, – говорила она мне, и глаза ее сверкали истинной страстью. – Твоя душа не здесь, она витает неведомо где и лишь наблюдает свысока, вся занятая собой. Все вокруг тебе плохо, а кто ты такой, чтобы быть недовольным? Ты не умеешь жить, так не завидуй тем, кто умеет…»
Другое лицо проглядывало сквозь грим, то, которое я не знал, и чужие губы шевелились на нем, желая уколоть побольнее. «Ты думаешь, я счастлива с тобой? – спрашивала она с усмешкой. – Ты просто не знаешь, как я от тебя устала. Ты весь – как незнакомая местность, где тупики на каждом шагу, и всегда нужно выбирать, куда ступить, чтобы не оказаться в ловушке… А Юлик – он такой удобный, – добавляла она со вздохом, сверля меня зрачками, – я вся отдыхаю с ним… И не трогай моего мужа, – вдруг вскрикивала зло, – он святой, он страдает, но никогда не бросит меня. Ты-то, уж конечно, бросил бы, не задумался…»
Так продолжалось долго, и потом она ушла, оставив меня среди развалин и сгоревших трущоб, меж которыми я бродил, не различая дороги, позабыв уже Веру и не имея больше ничего, что стоило бы помнить, тщетно изыскивая место для призрачного замка, где можно было бы укрыться на время. А после что-то сжало мне горло так, что стало трудно дышать, и я провалился в колодец со склизкими стенами, который, я думал, и есть конец, но оказалось, что и оттуда выбираются рано или поздно – с почерневшим лицом и затравленным взглядом, но в общем в относительной целости – конечно, если волчья шерсть отросла уже хоть немного.
У меня отросла, да, но что толку? Я смотрел тогда в зеркало и отбрасывал его в сердцах, я видел свои отражения в дверцах буфета или в застекленных рамах, и страшные ругательства слетали с моих губ. Лишь одно отпечатывалось в сетчатке – это были знакомые буквы, но что-то изменилось в них, что-то ушло, оголив уязвимое место, самый ненадежный фланг. «Пусть их, – торопливо шептал я вперемешку с бранью, – пусть, я не хочу сейчас», – но буквы горели перед глазами, не отступая. «И это все?» – вопрошала надпись, но теперь я ясно видел, что именно было в ней не так, что пропало без следа, будто отмерев за ненадобностью – да, я чувствовал, холодея, зачем-то проговаривая вслух, что больше нет в конце вопросительного знака, как ни упражняйся с интонацией, понапрасну мучая голосовые связки. «И это все», – утверждало сознание; знак вопроса, походящий на изогнутый ключ, на который я водрузил свои надежды, исчез, словно не выдержав их бремени, позорно побежденный правотой большинства, и мне, проигравшемуся в прах, предъявляли счета к оплате, показывая факты, как они есть на сторонний безучастный взгляд, не давая уйти в сторону и разъяснить скороговоркой: – «Нет, нет, не спешите с выводом, все ведь может быть совсем иначе…»
До сих пор еще может стать по-настоящему жутко, особенно если нахлынет в ночные часы или даже и днем, когда взгляд замирает, безотрывно устремленный внутрь, будто нашедший наконец мишень там, внутри, на которой не зазорно задержаться надолго, отвлекаясь с неохотой – что-то, мол, еще могут предложить?.. Это бывает и с другими, пусть не со всеми – я знаю, хоть никто не рассказывает об этом – но от этого не легче, все равно жальче всех самого себя, когда какой-то понукающий окрик терзает душу, заставляя смотреть внутрь сосредоточенно и пристально, смотреть и видеть все то, чему никто из видевших не удосуживается подобрать названия, потому что название не важно – важно лишь, что когда-то становится не под силу не верить намекам, и ты выговариваешь сам себе страшные вещи, от которых отгораживался столько лет: ты чужой, надежды обманчивы, есть смерть… Слова приходят в разном обличии, может быть все что угодно той же безжалостной природы, чему сдаешься, с некоторым облегчением признаваясь: больше невмоготу. Но сдаваясь, я все же цеплялся за ускользающую реальность, изобретая фальшивые мосты – и тут законы игры Джан тоже пригодились вполне – и реальность шла на уступки, предлагая взамен призрачные веревочные лестницы, так что я выкарабкивался наконец, иногда весь в холодном поту, а затем – затем пришло нежданное облегчение. Этот кадр легко вызывается на свет, в каком бы месте я не находился, в каком бы городе не обживался наспех. И тут, на бульваре у рыночной площади, он то и дело застывал перед глазами, заслоняя все предыдущие и поражая четкостью деталей: солнечное утро, и я, осчастливленный внезапной идеей, способной снова перевернуть все вверх дном, то есть, поставить на место, если судить по-моему, придавая действительности новый смысл, плутовато изыскивая дополнительное измерение. Я и мое решение, «мой секрет» – конечно, что может быть проще: превратить себя в полномочного представителя, поквитаться за всех одиночек, которых обкладывают кольцом, загоняя в силки и безлюдные земли, отбирая надежду и не давая ничего взамен. Пусть никто не просит меня сводить счеты, но у меня свои счеты, и этого довольно, а если другие не понимают или не верят, то и бог с ними – право же, я так устал объяснять!
Но тут же ракурс менялся, будто откликнувшись мне и моей браваде, и все представало с другой стороны. Тонкий лед трещал под ногами, я видел, что все мотивы переплетены друг с другом, и клубок не распутать, хоть напрягай все силы. Конечно, Веру лучше отставить в сторону и сосредоточиться на вопросительном знаке. Земля уходит из-под ног – это довод посолиднее, с ним так легко не поспоришь. Однако, стоит признаться – секрет мой родился не вдруг сам собой, а последовал за пьяным вечером и ночью, полной тяжких раздумий – после того, как я узнал накануне, что Юлиан отбыл в город М.
Это было немыслимо, это было невероятнее, чем Юлиан и Вера – ну что, скажите, ЕМУ делать ТУТ? Это я, мучимый припадками дознания, задающий вопросы, которые задавать не стоит, должен был устремиться сюда, чуть сомнение набрало силу. Это Гретчен могла бы уехать к океанским пескам вместо неудачных затей с семейным счастьем. Но что понадобилось в М. презренному Юлиану, столь далекому и от сомнений, и от вопросов ненадежного толка? Как случилось, что он опередил меня вновь, будто походя выиграв тендер на очередное свободное кресло? До этого нужно докопаться, но тогда что ж – выстрел откладывается на потом, даже если я его и найду?
В общем, смыслов не счесть, просто голова кругом. Быть может, оттого я и топчусь на месте – все-таки в нагромождении причин должна быть какая-то мера, а тут меру явно превзошли. На ум просятся компромиссы: в конце концов, город М. – не последняя станция, я могу шагнуть и подальше. Меня зовут, между прочим, хоть наверное уже и забыли. И более того, во всем может быть совсем иной порядок: я, к примеру, в городе М. как бы сам по себе, Юлиан – всего лишь приманка, чтобы не догадался сразу, а потом – и Юлиана побоку, и мои секреты, цена которым, признаемся, не ясна. А есть ведь еще и служебные счеты, и Вера-Венера – от них никуда не деться, они порою и вовсе норовят пролезть на передний план. В чем потайная цель? В чем самый главный намек и повод?..
Гадать можно было целую вечность, но гадания – дело пустое, от них не становится легче. Проведя в М. неделю и не продвинувшись в поисках никуда, я стал подозревать всерьез, что в моих планах что-то не так. Слабое место нащупать не удавалось – иногда я злился, но чаще оставался равнодушен, пребывая в странном оцепенении и отдаваясь воспоминаниям, будто бы оправдывающим безделье.
Уже и столица снова стала вспоминаться понемногу, и даже мелькали предательские мысли о досрочном бесславном возвращении, но вдруг все переменилось наконец, разом взбодрив и разогнав кровь. Декорации сдвинулись и смешали действие: как-то, придя к себе, я нашел записку от Гиббса – он предлагал встретиться в том самом ресторане, где мы познакомились в первый вечер. Странный зуд прошел у меня по всему телу, я понял отчего-то, что прелюдии окончены, начинается настоящее, для чего я и приехал сюда, чего ждал все дни – да, ждал Гиббса, его сигнала, все остальное было для отвода глаз, даже Юлиан отошел на второй план. Тут же вылетели из головы и столица, и ненужные раздумья; призраки, скуля, забились в дальние норы; захотелось действовать немедля. Я торопливо побрился и отправился в ресторан, желая только одного – чтобы там не оказалось Пиолина.
Глава 7
Ресторан сверкал и гремел – там был праздник. На ярко освещенном помосте надрывался оркестр, с десяток танцоров выделывали замысловатые па, суетились официанты, раздавались пьяные голоса и хохот. Я пытался найти Гиббса, но в суматохе трудно было что-либо разобрать, метрдотель только поморщился и отвернулся прочь, когда я прокричал ему свое имя. Потом он все же проявил интерес и отвел меня к пустому столику в стороне. Я просидел в одиночестве с полчаса, а затем появился Гиббс и сразу направился ко мне, не обращая внимания на шум и суету вокруг.
Мы поздоровались очень даже чинно, и я поймал себя на мысли, что его внешность не удивляет меня теперь, будто мы знакомы уже многие годы. «А вы ничуть не изменились, – заметил Гиббс в свою очередь, – впрочем, в вашем возрасте уже не меняются так быстро. А в моем – тем более…» Он покряхтел, усаживаясь, потом прищурился и добавил: – «И, смотрите-ка, все еще назад не сбежали – не иначе, нравится вам тут». «А почему, собственно…» – начал я с обидой, покоробленный фамильярным тоном, но Гиббс вдруг вскочил, поймал за рукав проходящего мимо служителя в ливрее и стал что-то втолковывать ему вполголоса, сделав шаг в сторону и отвернувшись – так, чтобы мне не было слышно. Тот лишь моргал, вытянувшись и замерев, потом рьяно кивнул и потрусил прочь спорой рысцой, а Гиббс вновь оказался на своем стуле, коротко извинился, закурил тонкую сигару и заговорил довольно-таки сурово, уставившись мне в переносицу.
«Собственно, не почему – это я так, шучу, – уточнил он с непонятным холодком, – отсюда кстати сбегают не многие, а иных и силой не выставить – ни силой, ни пинком… Однако, шутки шутками, а я к вам за ответом. Вы как, улавливаете, о чем речь?»
«Что ж тут не уловить? – буркнул я все так же обиженно. – Значит все-таки идете? И приглашение в силе?»
«А то как же, – Гиббс сделал удивленное лицо и повторил нетерпеливо: – Я к вам за ответом, все пока в силе – давайте, решайте. Я сейчас встречаю людей, тут у нас общий сбор – все обсудим и распишем по нотам. Так что, либо представлю вас, либо нет – и нет уже насовсем, подыщем тогда кого другого, невелика потеря».
Он помолчал, будто размышляя, потом ухмыльнулся мне через стол и продолжил вкрадчиво: – «Только вот дурака я из себя делать не привык – если решитесь все же, то прошу уж потом не вилять – заметьте, не пугаю, нет, а просто прошу. А то случается, знаете – робеют, но признаться стыдятся. Так что вы не стыдитесь лучше – признавайтесь и разойдемся – а если уже надумали, то тогда конечно дело другое, считайте, что протекция у вас в кармане, никто и не пикнет. Я обещал и слово держу», – добавил он патетически, потом откинулся на спинку стула и запыхтел дымом, выжидательно глядя на меня.
«Интересно, – протянул я, – почему это сразу „робеете“? Быть может у меня дела неотложные и другой план, а в дюны мне и не хочется вовсе. Я конечно понимаю – если уж сказал, то сказал, я сам не люблю, когда темнят да оговариваются раз за разом, но все же, согласитесь, вы меня вызвали так внезапно и хотите теперь как с ножом к горлу…»
«Много-то вы понимаете, – бесцеремонно перебил меня Гиббс, – а все туда же – к горлу, да с ножом…» Он глубоко вздохнул, затушил едва начатую сигару и растопырил перед собой освободившуюся ладонь. «Во-первых, – загнул он указательный палец, – в дюны хотят все. Кроме тех конечно, кто про них не знает, но таких мы исключаем и вычеркиваем сразу. Во вторых, – он снова загнул палец, – если уж не робеете, то значит… – Гиббс подумал, посмотрел на ладонь и загнул еще один, – то значит просто трусите, это уже в третьих, и тогда вам с нами не по пути, сами понимаете почему. И наконец, – он сжал всю ладонь в кулак, – наконец, в-четвертых и в-пятых – ну при чем тут другой план, скажите на милость? Вы тут ищете кого-то – так? – Я кивнул. – Еще не нашли, раз до сих пор в городе – так? – Я снова кивнул. – Ну вот видите, – махнул рукой Гиббс, – а вы – план, план… Небось даже и не знаете, где искать – ни где, ни как – вот и начните с дюн, вместе поищем, я вам обещаю. К тому же, ведь если он там, то здесь рыскать совсем уж глупо», – он скорчил сочувственную гримасу и хитро на меня посмотрел.
«Ну да, – мрачно согласился я, с досадой осознавая, что мне нечего возразить ни на один из косноязычных доводов, – это да, все глупо, я только вот не знаю, что умно. И вас, Гиббс, не знаю, и люди ваши мне незнакомы…»
«Ерунда, познакомитесь, – Гиббс небрежно махнул рукой, – не вопрос. Вопрос в другом – мы еще вокруг да около бродим, или вы уж ответите мне наконец? Поразмыслить-то у вас время было, а меня ждут, прошу заметить».
Он снова стал смотреть в упор, теперь уже в самые зрачки, не моргая, и я не выдержал взгляда. Губы сами собой растянулись в безвольную усмешку, а голова поникла, как у виноватого школьника. Хотелось сказать ему многое – и разъяснить что-то, и спросить – но, как и всегда, на разъяснения не было времени, да и слушать их он конечно не стал бы. «Иду, иду с вами», – проговорил я покорно, потом поднял на него глаза и еще утвердительно кивнул. «Вот и хорошо», – сказал Гиббс совершенно спокойно и с некоторой даже ленцой. Взгляд его потух и устремился куда-то поверх меня, не фокусируясь ни на чем. «Хорошо, – повторил он без всякого выражения, – подождите тут с четверть часа, сейчас я их приведу», – после чего крепко пожал мне руку и поспешил к выходу, а я остался сидеть без движения, ощущая непонятную усталость и прикидывая неохотно, как же все вышло на самом деле – сделал ли я то, чего и впрямь желал подспудно, или же просто поддался напору, позволив смутить себя, запутать и просто-напросто сбить с толку.
В любом случае, раскаиваться было поздно. Оно и к лучшему, уверил я себя, по крайней мере, одной занозой меньше. Побываю в дюнах, диковинных и недоступных, поставлю полноценную галочку в списке – и переменных поубавится, и, глядишь, прояснится кое-что по части множества смыслов. Интересно, может ли и Юлиан оказаться там?..
Гиббс привел компаньонов очень скоро – очевидно, они действительно ждали неподалеку. Это была живописная группа – на них оглядывались, когда они пробирались через весь зал. Сам Гиббс вышагивал впереди, уверенно прокладывая путь, за ним следовали двое молодых мужчин явно не городского вида, а сзади, отставая и оглядываясь по сторонам, шли две женщины, одна из которых, постарше, куталась в длинную темную шаль. Увидев меня, Гиббс выразил шумный восторг, будто это не с ним мы расстались совсем недавно, а спутники его сбились в кучу, пристально нас разглядывая. Потом, после короткого замешательства, начались знакомства. Женщина в шали назвалась Сильвией и подтолкнула вперед свою подругу Стеллу, что была гораздо моложе и выглядела смущенной. Та неловко сделала что-то похожее на книксен и снова стала глядеть в пол. Мужчин представил Гиббс. «Кристофер», – сказал он, указав на первого, повернулся ко второму и вновь повторил: – «Кристофер», – широко при этом ухмыльнувшись. Оба Кристофера тут же прыснули со смеху, а Сильвия взяла второго за руку, заставила раскрыть ладонь и пропела низким голосом: – «Кристофер-два, не путать…» – и мужчины снова засмеялись, а на ладони и впрямь была нарисована чернилами жирная двойка. Отсмеявшись, все уселись и приняли серьезный вид, хоть второй Кристофер еще несколько раз показывал свою ладонь первому, и оба они при этом беззвучно хихикали, а я заметил во рту у Кристофера-первого большой золотой зуб и подумал, что так и буду их различать, если не придумаю ничего получше.
Пока заказывали еду, я присматривался к ним ко всем. Кристоферы вблизи еще более походили на сельских парней – оба крупные, круглолицые, очень крепкие на вид, с толстыми шеями и большими руками. Первый был одет в вязаную кофту фиолетового цвета и яркую синюю рубашку, а второй – в широченный пиджак, топорщившийся на плечах, и черный свитер под ним. Оба – темноволосые и коротко стриженные, туповатые и неусидчивые; они вертелись на стульях, оглядываясь и подмигивая, от них мельтешило в глазах. Женщины, напротив, сидели очень спокойно, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. Сильвия, та что постарше, лет сорока, сняла шаль и осталась в темном шерстяном платье с длинными рукавами, смягчающем ее крупные, несколько расплывшиеся формы. Когда-то она наверное была красива острой, быстро увядающей красотой и сейчас еще сохраняла ее следы – чувственные губы, большие темные глаза, шикарные волосы рыжеватого оттенка без малейших следов седины. Многое в ней говорило, что она знавала лучшие дни и лучших людей, но теперь покорилась времени, отобравшему молодость, не простив ему, однако, и затаив обиду. Рядом с ней Стелла выглядела простушкой, но что-то в ее скуластом лице притягивало взгляд – какая-то северная холодная прелесть, вечный ледник, отшлифованный снежный наст. Ее светлые волосы растрепались небрежно, серо-голубые глаза смотрели без всякого выражения, а рот был сжат в линию, будто проведенную карандашом, но некая глубинная сила угадывалась за внешней оболочкой, и я, засмотревшись, даже прослушал вопрос, с которым ко мне обратился Гиббс.
Извинившись, я переспросил, и Гиббс глянул на меня с издевкой, а потом перед нами поставили закуски, и разговоры прекратились совсем. Было слишком шумно, оркестр казалось стал еще громче, так что за ним почти уже не было слышно пьяных криков. Я заметил, что Стелла ела очень мало, лишь для вида ковыряясь в тарелке, а Сильвия, сидевшая рядом с Гиббсом, что-то говорила ему в ухо, шептала и шептала, изредка поглядывая на меня, пока тот не сморщился и не отвернулся. После кофе Гиббс что-то сказал официанту, и нас отвели в соседний зал, где было немноголюдно и гораздо тише. Мы вновь расселись, и Гиббс заказал бренди.
«Мы выходим завтра, – заявил он веско, – надо быть наготове рано утром, я еще не знаю точного часа. Растолкуйте ему, что взять – если вдруг чего нет, так захватите для него», – обратился он к Кристоферам, и те, посмеиваясь и переглядываясь, стали довольно толково перечислять: мыло, спички, сигареты, мазь от комариных укусов, мазь от песочного лишая – нету? – теплую куртку, теплый свитер – нету? как это вы без него, ладно, прихватим – и т. п. Я старался запомнить все это, потом стал было записывать карандашом на салфетке, но устыдился Сильвии со Стеллой и бросил, а с Кристоферов тем временем уже слетела глуповатость, они теперь говорили с Гиббсом, обсуждая маршрут – и говорили коротко и здраво. Я вслушивался, повторяя про себя незнакомые мне слова, будто пытаясь представить расстояния и ландшафты, вновь поддаваясь очарованию неизвестного, как и неделю назад, едва познакомившись с Гиббсом и узнав про путешествие, в которое меня так внезапно вовлекли. Все звучало очень правдиво, я верил каждой фразе и поневоле проникался уважением к моим будущим спутникам – при всей простоватости их облика и комичности манер – незаметно свыкаясь с мыслью, что и впрямь отправлюсь куда-то вместе с ними, уверенными и сильными, доверившись им в чем-то таком, в чем сам ничего не смыслю. Каковы они на самом деле – из тех ли, не находящих себе места, что остро ощущают неприкаянность и оттого стараются держаться один другого? Тогда они выбрали меня по праву – наугад, но метко – ведь и я из той же породы, и значит это не случайность, что я сижу тут с ними сейчас. Или может напротив, они просты и обычны, неотличимы от прочей человеческой массы, пусть им, как порою и мне, отчего-то не сидится дома? Но если так, и они как все, лишь только непоседливей немного, то есть ли мне место среди них?.. Или нет, не нужно упрощать – ведь почему-то мы идем как раз туда, куда такие, как все, не добираются вовсе, а меня еще и ведут чуть ли не насильно или во всяком случае вопреки моим планам. Значит что-то все-таки в них не так, в этих пятерых – я-то думал, что погорячился в своем подозрении, ан нет, если копнуть поглубже, то все еще более странно – а значит что-то не так и во мне… Конечно, это совсем не новость, но, согласимся, она никогда не звучала утвердительно без обиняков, всякий раз оставляя лазейки-сомнения, с которыми как-то легче – потому каждое новое подтверждение тревожит и бередит. А еще бередит и совсем другое – смогу ли я сжиться с ними, влиться в маленькую группу и стать своим? Как ни крути и ни бравируй, но этого тоже хочется отчего-то – хочется каждый раз, хоть разочарования всегда тут как тут. Быть может я просто еще не научился? Вдруг в этот раз все получится, и меня оценят как должно?..
Так или иначе, предприятие, еще сегодня днем казавшееся фикцией, стремительно обретало реальные черты. Я хотел произвести впечатление получше – сидел и слушал с неослабным вниманием и даже кивнул несколько раз на какие-то вопросы, обращенные вовсе не ко мне. Один из Кристоферов – тот что с золотым зубом, без двойки на ладони – посмотрел на меня хитро, и по лицу его скользнула ехидная усмешка, но я не обиделся, подумав про себя, что ни у кого из них еще не было повода принять меня всерьез, чтобы считаться со мной по-настоящему, но это дело поправимое, случай представится, а одернуть насмешников я сумею не хуже любого. Да и не стоило с самого начала заводить склоки на пустом месте и выказывать свою неуживчивость, пусть даже и миролюбивую вполне.
Заскучавшая Сильвия повернулась ко мне и спросила негромко: – «Как тебя звать, красавчик, я не запомнила?» Я назвался, несколько смущаясь, а она взяла мою руку в свою и проговорила мягким голосом: – «Ну, будем знакомы, ты мне нравишься», – и посмотрела долгим прямым взглядом, а я не отвел глаза, думая о ее теплых пальцах и о том, смогу ли я ее соблазнить за время нашего похода.
Сколько, кстати, он продлится? – Мне никто не сказал – и я отнял руку, неловко пробормотав что-то в ответ. Сильвия усмехнулась понимающе, зная свою власть, а я обернулся к Гиббсу и спросил, перебив одного из Кристоферов, на сколько мы уходим из города. Гиббс однако не обратил на меня внимания, занятый исключительно Кристоферами, которые рисовали какую-то схему на клочке бумаги. Еще одна карта, любят здесь карты, подумал я, а Сильвия опять взяла меня за руку и сказала успокаивающе: – «Не очень долго, не волнуйся, неделю может быть или две», – и мне не хотелось убирать руку в этот раз, она сама положила ее на стол, всмотрелась в нее, провела пальцем по линиям у запястья и показала что-то Стелле, но та отвернулась, не проявив интереса. «Что вы хотели?» – вдруг обратился ко мне Гиббс, разделавшись видимо с Кристоферами, которые снова стали ерзать и переглядываться. Я повторил вопрос, и Сильвия встряла недовольно: – «Неделю или две, я ему уже сказала», – а я заметил, что все еще держу руку на столе, раскрыв ладонь, и, смутившись, убрал ее и сунул в карман брюк.
«Значит так, – сказал Кристофер I, оглядев всю компанию, – подводим, как говорится, черту и сумму. Ничего лишнего не брать, вы уже знаете (Сильвии со Стеллой) – туриста касается (мне). Понесем много, как всегда, всем придется помогать. Которые белоручки, потерпят», – он глянул на Стеллу и подмигнул. Та спокойным, чуть презрительным голосом произнесла страшное ругательство. «Ну да, я и говорю, потерпят», – подтвердил Кристофер, ничуть не смущенный. «Так, босс?» – спросил он Гиббса, но тот только вяло кивнул, глядя рассеянно и думая о чем-то своем. Все замолчали. Кристоферы туповато смотрели в свои рюмки, их грубые черты расплылись, II почесывал небритую щеку. Я заметил вдруг, что у них глаза разного цвета – у первого коричневые, а у второго голубые, ярче чем у Стеллы, причем второй немного косил. «Коньячок-то недурен, – лениво процедил Кристофер II, перестав чесаться, – балуешь нас, босс». Гиббс усмехнулся, ничего не сказав, а Стелла заявила, что коньяк – дерьмо, и я глянул на нее с уважением, но она все так же не смотрела в мою сторону, будто меня и не было здесь.
Плевать на нее, подумал я сердито, что возьмешь – девчонка из простонародья, рыбья кровь. Мои мысли были заняты не Стеллой, а Сильвией, чья мягкая рука и большая грудь не давали покоя, тревожили и будили воображение. Я посматривал на нее украдкой, а она избегала моих глаз, но знала конечно, что я смотрю, и это волновало само по себе, как занятный поединок, происходящий у всех на виду, но незаметный никому другому.
Потом, ночью, мне приснился стыдный сон, и Сильвия была в нем, но до того пришлось о ней забыть – более властные силы смешали вдруг мои мысли. Утомившись молчанием, я пошел в туалет, и со мною отправился Кристофер II —не знаю, случайно или не совсем. Он стоял у писсуара, бормоча что-то вполголоса, будто и не замечая меня, а потом наклонился к умывальнику, пиджак его чуть задрался, и под ним тускло блеснула рукоятка пистолета, засунутого за пояс. Кристофер, поняв, куда я смотрю, обернулся и осклабился, как ни в чем не бывало, а у меня сразу вылетели из головы и Сильвия, и Гиббс – не потому, что я испугался, просто мой секрет ожил вдруг, напомнив мне, зачем я здесь, и что лежит у меня в чемодане у самого дна, под рубашками и бельем.
«Что, нравится штучка? – Кристофер достал пистолет из-под пиджака и держал его на ладони, придерживая пальцем за спусковую скобу. – Не бойся, не заряжена», – он глупо хохотнул, отошел к высокому матовому окну и поманил меня к себе. Я приблизился нехотя, стараясь держаться по возможности независимо, и сказал тоном знатока: – «Да, штука неплоха, но мне револьверы больше по вкусу, – потом подумал, что выказывать свои скромные познания очень недальновидно, и прибавил, вздохнув: – Впрочем я не очень разбираюсь, да мне и ни к чему».
Кристофер окинул меня быстрым взглядом и подтвердил насмешливо: – «Ну да, тебе-то ни к чему. А мне – так в самый раз…» Он поднес пистолет ближе к свету и добавил: – «Смотри». Я послушно вытянул шею. Это был «Глок», превосходный австрийский экземпляр, довольно-таки новый, судя по типу предохранителя. Я и сам хотел такой, но за него заломили бы вовсе несусветные деньги, да и мой кольт ничуть не менее надежен, если на то пошло. По крайней мере, так уверяли авторитетные издания, которые я перечитал во множестве, но сейчас вовсе не собирался демонстрировать свою осведомленность.
«Хорош, – уважительно кивнул я головой, – далеко бьет? Прицельно?»
«Близко не покажется, – Кристофер вновь издал глуповатый смешок. – Читай вот здесь».
У основания рукоятки был выбит штамп завода-изготовителя «Штейер-Даймлер-Пух», похожий на детскую считалку, а чуть выше виднелись вытравленные кислотой буквы «НВГ» – не иначе, инициалы какого-то амбициозного владельца. «Именной, – уважительно протянул Кристофер, – не просто так – чей-ничей. Именные – они ценятся ого-го как».
«Ты его вместе с именем купил?» – спросил я холодно, желая уколоть его и несколько одернуть. Уж очень самодовольно куражился он на пустом месте, да и безапелляционное «тебе ни к чему», брошенное на основании одного беглого взгляда, задело меня больше, чем казалось поначалу. Кристофер насупился было, но потом вновь ухмыльнулся и сказал спокойно: – «Я не купил, я отобрал. Могу тебе продать, если деньжата водятся. Не желаешь? Ну, как знаешь…» Он взял пистолет двумя руками, направил на противоположную стену и проговорил дурашливо: – «Штейер, Даймлер… Пух-х-х!» – после чего снова сунул его за пояс, и мы пошли назад в ресторанный зал, причем уши у меня горели, а в голове вертелось что-то лихое и мужественное, больше всего походящее на бравурный марш.
Все уже собирались уходить, ожидая только нас. Гиббс сказал еще несколько фраз, вновь пожал мне руку, пытливо глядя в глаза, и мы распрощались – без лишних слов, но со значением и чувством. Сильвия, проходя мимо, слегка задела меня тяжелым бедром и усмехнулась в сторону. Второй Кристофер еще раз показал украдкой ладонь с нарисованной двойкой, и я вежливо улыбнулся, понимающе подняв бровь, чувствуя себя принятым в новую компанию, пусть пока еще на временных, очень шатких правах.
Тем же вечером, запершись в номере, я достал со дна чемодана свой кольт, осмотрел его, как следует смазал и переложил в дорожную сумку вместе с запасной обоймой и кое-какими мелочами. Ближе к полуночи в дверь постучал посыльный от Кристоферов и передал мне увесистый пакет, в котором оказались свитер из грубой шерсти, водонепроницаемый плащ и два тюбика зеленоватой мази. Сборы были закончены. Я представлял себя первопроходцем в преддверии вояжа, но было неспокойно, что-то теребило внутри, я ощущал чужую волю, влекущую меня, но не имел сил противиться. Предмет беспокойства не давался раздумью, я был слишком возбужден, и мысли перескакивали с одного на другое, не выстраиваясь послушной цепочкой. Вновь замерцал перед глазами вопросительный знак, перекочевавший теперь в другое место, и я цеплялся за свой секрет, как за средство, что поможет избавиться от него или уж сжиться с ним навсегда. Но хватка моя слабела невольно, какая-то сила перетягивала меня к иному – к неизбежности, к грозной власти, что, я знал, имеют отношение и к секрету, и к вопросительному знаку, но не подчиняются мне ни на малую малость. И я стремился туда, непреодолимо желая играть с огнем, хоть, быть может, стоило поостеречься или хотя бы спросить совета – например у моей дорогой Гретчен, которая не обманула бы меня, если бы вообще захотела понять, о чем я веду речь.
Но Гретчен не было со мной, и не было ни одной из давнишних подруг, щедрых в объятии и милой болтовне. Ночь дарила одну лишь пустоту, а потом еще и призраки обрели лица под покровом тьмы – казалось, надо мной склоняются два звероподобных Кристофера в клочьях свалявшейся шерсти, а сзади Гиббс с козлиной бородкой науськивает их, играя плетью. Я не чувствовал к ним злобы, хотел говорить с ними и силился подать знак, но видел острые клыки и отворачивался, негодуя. Потом, очнувшись от дремы, шел в ванную и глотал воду с привкусом железа, глазел в темноту, в сторону океана, будто силясь понять, что там меня ждет. Снова засыпал и просыпался в поту, пока наконец в одном из беспорядочных сновидений мне не явилась большая мягкая женщина со знакомым лицом, в которой я растворился без остатка, успокоившись до утра.
Глава 8
Гиббс постучал мне в дверь не так уж рано – было около девяти. Я давно успел собраться и слонялся по комнате, маясь от безделья. Ничего не хотелось, мучала мысль, что меня решили не брать – к горлу подступала обида, и опускались руки. Увидев же Гиббса, я отчего-то подумал вдруг, что лучше бы мне не ехать с ним, но отступать было поздно, уже никак нельзя было отказаться, и я приветствовал его нарочитой ухмылкой.
Мы выехали в двух больших лендроверах. Гиббс сел за руль первого, куда еще уместился первый же Кристофер и почти вся поклажа – ее и впрямь оказалось немало. Кристофер II вел второй джип, где сидели все остальные. Я предложил было сменить его, когда он устанет, но Кристофер только весело глянул и ничего не сказал, так что я насупился и больше к нему не обращался. Сильвия со Стеллой, похожие на нахохлившихся птиц, тоже молчали, будто завороженные гулом двигателя и равномерным покачиванием, мы двигались в скучной тишине, чужие друг другу. Я хотел было задремать, но не смог, в голове путались сотни мыслей, утомляя и раздражая, так что пришлось отвернуться к окну, чтобы отвлечься.
Мы уже выбрались из центра города и кружили в широких улицах незнакомого мне района, сплошь застроенного добротными частными домами. Каждый был огорожен высоким забором с живой изгородью – надежно, без единой щели, можно было лишь догадываться о происходящем там. Вдруг, справа от меня, из проема распахнувшихся ворот, за которыми мелькнула зелень кустарника и дорожка, огражденная белым камнем, выскользнуло что-то приземистое и черное, целиком состоящее из закругленных линий. Кристофер коротко ругнулся и крутнул руль влево, сзади вскрикнули женщины, а черное авто, не обращая внимания на вильнувший джип, унеслось вперед и скрылось за поворотом. «Пижон», – процедил Кристофер сквозь зубы, без особой впрочем злобы, скорее с завистливым уважением, а я вспомнил свой столичный двор и такой же автомобиль, проводящий часы у меня под окнами, не имевший конечно прямого ко мне отношения, но впечатавшийся в память, как постыдная слабость или беспечно упущенный шанс.
Собственно, окна, под которыми он стоял, принадлежали не мне, а Катарине Полонской, жившей тремя этажами выше. Все знали ее, как смешливую Кэт, что ни день обегавшую подъезд в поисках хозяйственных мелочей, радостно признаваясь в собственной бытовой беспомощности. Я не знал, кто она и откуда, чем занималась и где проводила дни, а пересуды, доходившие до меня, были посвящены лишь ее любовникам, что сменялись из месяца в месяц с устойчивым постоянством. Прочие подробности существования Катарины не интересовали любящих посудачить соседок, да и личная ее жизнь, будучи наполненной весьма, все же разочаровывала отсутствием интриги – мужчины возникали и пропадали строго последовательно, не пересекаясь один с другим, так что даже в пристрастных глазах обывателей Кэт считалась по-своему добродетельной, лишь немного смущая чрезмерным свободолюбием.
Черный лакированный автомобиль появился под нашими окнами года три назад, еще когда не было Веры, и Юлиан обретался в иных пространствах, не пересекающихся с моим. Я подолгу рассматривал его украдкой, притаившись за шторой. Что-то неудержимо притягивало меня – хищная плавность маневра, сдержанность повадки или бесстрастность тонированных стекол – а потом волею случая, лишь чуть-чуть спровоцированного собственным старанием, я познакомился и с владельцем, мистером МакКарти, сухощавым самодовольным шотландцем.
Я столкнулся с ним у дверей подъезда и намеренно замешкался с сигаретами, сделав вид, что забыл зажигалку, а когда он протянул мне свою, задержался на ней взглядом, различив значок известной инвестиционной фирмы, отпечатанный на бледно-желтом корпусе. «У нас с вами один брокер», – бросил я ему небрежно, стараясь казаться старше своих лет, что едва ли могло обмануть цепкий серо-стальной прищур, но мистер МакКарти, улыбнувшись слегка, еще более небрежно возразил, что нет, это не так, он просто владеет существенной частью этого хищника, от которой кстати подумывает избавиться, а личные дела ведет совсем через других людей. «Вот вам, на всякий случай», – предложил он мне визитку, уже держась за ручку входной двери, и рассеянно сунул в карман мою, протянутую в ответ в попытке соблюсти высокомерное статус-кво.
Я скоро забыл об эпизоде, но он получил неожиданное продолжение. Мистер МакКарти позвонил мне как-то, пригласил на ланч и, без особых церемоний, предложил незаконную и весьма соблазнительную сделку. Не буду утомлять деталями, речь шла о том, чтобы тайно добыть, а попросту выкрасть кое-какую информацию о переговорах нашего предприятия с гигантами-конкурентами. Информация эта проливала свет на дальнейшие действия неповоротливых гигантов, а значит и на грядущие зигзаги в загадочном мире ценных бумаг, что явились бы сюрпризом для широкой публики, таковой информации не имевшей. Просто и старо как мир, к тому же вполне безопасно, на чем мистер МакКарти сделал особый акцент, нудно разъясняя, как и почему на меня не падет тень подозрений. Я раздраженно заметил ему, что не страшусь риска, если уж решаюсь играть по-крупному, но он с тонкой насмешкой разъяснил, что именно поэтому играть по-крупному меня и не берут – ведь о риске и о том, как к нему относиться, я очевидно не имею должного понятия. В общем, мы говорили чуть не до вечера, и я наверное переборщил с вопросами, испытывая терпение невозмутимого шотландца, а потом попросил время подумать и через пару дней позвонил ему с отказом. Мистер МакКарти откликнулся безразличным о-кэй и тут же дал отбой, а я еще неделю лелеял в воображении иной сценарий – совершенно, признаюсь, неосуществимый – с коварно соблазненною ассистенткой директора, вскрытием неприступного сейфа, белыми перчатками и сверхчувствительной миниатюрной фотокамерой.
После, из любопытства, я стал внимательно поглядывать в биржевые хроники и не мог не заметить, как целая сеть новоявленных агентов, появившихся из воздуха, стала вдруг скупать одного из гигантов, упомянутых шотландцем. Не было сомнений в том, чья это рука – и, не скрою, мне доставил немало удовольствия внезапный скандал, широко освещенный в прессе, в результате которого глава вышеназванного гиганта бежал из страны куда-то ближе к экватору, прихватив с собой золотоволосую бухгалтершу и изрядную сумму наличными, а сам гигант попал под микроскоп контрольных органов, скоро обнародовавших неутешительный вердикт. Акции его упали почти до нуля, и можно только гадать, сколько потеряли ошарашенные скупщики – я искренне надеюсь, что мистеру МакКарти не пришлось пожертвовать своим шикарным автомобилем.
Я вскоре забыл о нем, как о представителе чуждой среды, куда мне в любом случае заказан доступ. Единственное, что врезалось в память, кроме авто, сияющего благородным блеском, это его слова, приоткрывающие ненароком плотный бархатный занавес над миром обретений и потерь, куда с неохотой допускают новичков. Они напомнили мне что-то – так что я несколько оторопел, словно застигнутый врасплох знакомым пейзажем там, где его никак не ждешь встретить, а еще – поразили намеком на причинность моих собственных потуг, не говоря уже о принципах игры Джан, о которой конечно я и не подумал обмолвиться шотландцу.
«Бывают неучи, – говорил МакКарти, – и бывают дураки. В целом они похожи, разница лишь в том, что первые вовсе не знают правил, а вторые следуют им везде – и где можно, и где нельзя. Оттого и те, и другие теряют деньги – первые, налетая с размаху на железное правило и разбивая себе лоб, а вторые – попадая рано или поздно в ловушку исключения, без которых любое правило немыслимо… Исключений, впрочем, столько, и они так часты, – добавлял он, пожевав тонкими губами, – что их очень даже тянет принять за правила, и тогда в дураках оказываются как раз те, кто в каждом правиле склонен видеть подвох – ведь тогда и исключения маскируются под обычные недосмотры или зловредности судьбы, теряя свою формальную сущность. Потому, проигрывают в общем все – кроме тех, кто наживается на чужой глупости, а не выставляет напоказ свою. И никак не убережешься – можно поставить хоть сотню этих новых машинок и решать себе уравнения сколько угодно душе, а то и просто, как раньше, откладывать точки на частой сетке – вон, мол, как здорово получается: сначала вверх поползло, потом вниз, завтра небось опять начнет расти… И так оно и бывает, опускается и поднимается исправно, пока не прикупишь миллиончиков этак на пять. Вечером ждешь, сам не свой, ночь почти не спишь, а утром к ленте чуть свет и – нате вам, как чувствовал, все упало на восемь пунктов сразу – поминай как звали, ничем уже не поднимешь. Всякий временный взлет иллюзорен, а крах неотвратим – это единственное правило, которое работает на все сто, но поди используй его себе на пользу. Потому и в выигрыше только те, кто рискует чужим, а свое припрятывает понадежнее, но до чужого-то еще надо добраться, а это, Витус, непросто…»
Я согласился с неожиданной пылкостью, удивившей и шотландца, и меня самого, а все оттого, что его самодовольные сентенции вдруг связали вместе то, что и сам я чувствовал так остро, пусть неосознанно и совсем в ином свете. Да, говорил я про себя, каждый взлет иллюзорен, как ни старайся рассылать флюиды, убеждая всех вокруг, что победа уже за тобой. Легко двинуть все вперед, но желаемого не добьешься – соперник будет себе отпихиваться, и вскоре иссякнет пыл. Легко создать сеть, проходя через два на три и чередуя правые и левые скобки – об этом твердят во всех учебниках, да и маститые советуют, не стесняясь – но потом сам же и запутаешься в ней, а об этом-то как раз все и помалкивают. Стоит только отчаяться – и шанса нет, а как не отчаяться, когда тупик видится везде. Стоит занять поле, как оно оказывается никчемным, но что толку корить себя – никогда ведь не угадаешь заранее… И далее, и далее, доходя до того, что быть может сама жизнь создана по восточной игре, во что, бесспорно, иногда очень хочется верить. Любомир Любомиров высмеял бы эти философствования, не оставив камня на камне, но я цеплялся за них довольно долго, пока наконец не поостыл, развернувшись в обратную сторону: это, мол, игра Джан намеренно напоминает кое-что из жизни – с неуловимым дополнительно привнесенным коварством.
Все это, впрочем, было бесполезно и надуманно, черный автомобиль, урчащий со скрытой трехсотлошадиной мощью, все равно оставался самой прочной реальностью. Но и он давно скрылся, презрительно мигнув тормозными огнями – прошло уже больше часа, а мы все кружили среди изгородей и особняков, коротко разгоняясь и затем притормаживая у перекрестков, так что и меня, и женщин швыряло вперед-назад. Сильвия со Стеллой не жаловались и не проявляли недовольства, но мне это порядком надоело. Можно было спросить Кристофера, но не хотелось заговаривать с ним, и я молча полез в карман куртки, вытащил карту города, которой запасся еще в первые дни, и демонстративно углубился в нее. Пусть знают: у меня тоже есть карта – я был горд собой, и Стелла, мне показалось, впервые посмотрела на меня с интересом. Кристофер тоже покосился, издал губами неопределенный звук, но ничего не сказал.
К моему стыду, я не многого добился. То, что выглядело таким доступным на бумаге, на деле оборачивалось немалым пространством – я сверялся по названиям улиц и не находил изъяна в маршруте – а многие тупики и вовсе не были обозначены, прямая линия вынужденно превращалась в целую сеть объездов, так что я сбивался и потом с трудом находил верную точку. К тому же, мы выехали на окраину города – тут уже были не особняки, а бараки, и запутанность улиц еще возросла. Почему-то Кристофер повернул вовсе не на восток, как следовало бы, но в другую сторону, будто намереваясь объехать город по часовой стрелке. Я заметил это и не понял маневра, но стеснялся спросить, чтобы не попасть впросак, тем более, что он поглядывал на меня с издевательской хитрецой. Заметают следы, подумал я неуверенно, или может хотят меня запутать, чтобы я сам не нашел дороги? И первое, и второе звучало нелепо, а других объяснений в голову не приходило. Пожав плечами, я сложил бесполезную карту и раздраженно сунул ее назад в карман.
Солнце было уже высоко, и в кабине стало душно. Кристофер открыл окна, ветер шумел и трепал нам волосы. Сильвия и Стелла, как по команде, достали и повязали себе одинаковые розовые платки, сделавшись похожими на сестер. Одна – старшая, нелюбимая, гулящая и хитрая, другая – младшая, нелюбимая, холодная и гордая. Кто мне больше по нраву? Обе хороши.
Я все же задремал на какое-то время и очнулся, лишь когда наш лендровер внезапно остановился. Мы уже выехали из города, по сторонам дороги была теперь болотистая местность со скудной растительностью, в воздухе звенели насекомые. Передний джип стоял на обочине, из него тяжело выпрыгнули Гиббс и Кристофер-первый и вразвалку направились к нам.
«Перекур, – сказал Гиббс весело, – поесть и оправиться». Женщины тут же захлопотали над сумками, а я вылез из машины и медленно побрел к ближайшим кустам. Было жарко и влажно, одежда липла к телу, я проклинал собственное безволие и хотел назад, в город, но о возвращении, конечно же, не могло быть и речи. Почва под ногами пружинила, я вяло подумал, что могу и провалиться.
«Эй, турист, – закричал мне кто-то из Кристоферов, – далеко не ходи». Я, не оборачиваясь, помахал рукой и вдруг почувствовал на себе чей-то жадный взгляд.
Я замер и осторожно осмотрелся. Прямо передо мной, метрах в трех, сидело на задних лапах странное существо – небольшой зверек со светлой грудью и круглой, чуть склоненной набок головой, пристально смотревший мне в зрачки. Его фиолетовые глаза были широко раскрыты, но в них не было испуга, скорей – печаль и покорность всезнания. Поодаль расположился еще один, по сторонам – еще и еще. Я стоял в перекрестье взглядов, неотрывных и серьезных. Меня изучали без стеснения, но и без любопытства, словно угадывая вперед, на что я способен, и давно уже не надеясь на сюрпризы. Я прищурил глаз и глянул в ответ, но будто натолкнулся на холодное стекло, и тогда, чтобы преодолеть наваждение, глубоко вздохнул и быстро шагнул к ближайшему из них, ожидая всего и готовый ко всему.
Миг – и зверька не стало. Я шагнул к другому – он тоже исчез. Я замер на минуту, оторопев от такой прыти, но потом решительно направился к месту, где тот только что сидел, будто желая убедиться, что фокус легко объясним – надо только присмотреться внимательней – и действительно, в буро-коричневой почве обнаружилось небольшое отверстие. Я наклонился и, не слишком понимая, что делаю, попытался заглянуть внутрь. Там было темно, я вглядывался пристальнее и пристальнее, мне уже казалось, что сейчас я увижу их убежище с подземными ходами и глухими потайными нишами, но тут что-то предательски чавкнуло, болотистая почва качнулась подо мной, я оперся рукой о землю, чтобы сохранить равновесие, и зашелся в крике от страшной боли в ладони – будто ткнули тупой раскаленной иглой, ввинчивая дальше и дальше. Меня подбросило на месте, краем глаза я заметил что-то мерзкое, мохнатое, размером со спичечный коробок, боком улепетывающее к кустарнику. Боль нарастала, глаза вылезали из орбит, так что я уже не видел ничего вокруг и скорее почувствовал, как рядом вдруг оказался Гиббс, схватил меня за здоровую руку и потащил к машинам, ругаясь сквозь зубы.
Помощь оказали быстро – Гиббс нажал где-то около локтя, и боль отпустила, осталась только тупая тяжесть. Потом меня заставили помочиться на место укуса, положили туда остро пахнущую мазь и замотали чистой тряпкой. Рука онемела, но больше не болела. Кристоферы посмеивались, один из них изобразил болотного паука растопыренными пальцами и все показывал, как тот удирает вбок, но Гиббс был очень зол, повторяя вновь и вновь, что мы потеряли время, и вдобавок больная рука – это последнее, что нужно в дюнах, хуже было бы только если б я сломал ногу, но и так уже тоже отвратно вполне. «Всем нужны няньки», – резюмировал он кисло, на что мне нечего было ответить. Сильвия поглядывала на меня сочувственно, но я видел, что становлюсь обузой с самого начала похода. «Ничего, – уверял я себя, – они сами потащили меня с собой», – но это мало помогало, никто конечно не ждал, что я сразу начну делать глупости. Гиббс замолчал, и меня больше не упрекали, но на душе все равно было довольно-таки скверно.
Остальную часть пути я помню смутно. Голова кружилась, я то и дело проваливался в дремоту, а за окном машины было одно и то же – бурые торфяники, кое-где поросшие мхом и редкими кустами, марево влажного воздуха и дорожная пыль. Вновь дорога оказалась длиннее, чем предвещала карта – по моим подсчетам уже давно должны были начаться дюны, но на них не было и намека. Кристофер II, бессменно сидевший за рулем, теперь косился на мои упражнения неприязненно, заметно нервничая, а потом сказал недобро: – «Убрал бы ты свои бумажки, турист», – и я видел, что он не шутит. Я хотел было возмутиться, но решил не связываться и только пожал плечами. Женщины все так же молчали – похожие на сестер и безучастные ко всему – мне это показалось странным, но было, в общем, все равно. Стелла много курила и смотрела в окно, отвернувшись от всех, я тайком поглядывал на ее отстраненный профиль – но и только, заговаривать с ней мне было не о чем.
Проснувшись в очередной раз, я увидел, что уже темнеет. Машина стояла с заглушенным мотором в пяти метрах от первого джипа, где топтались трое вооруженных людей в форме и с рациями. Рядом с ними вдруг возник Гиббс и стал убежденно доказывать что-то, потом все они рылись в наших вещах, откинув багажник, а потом Гиббс и один из тех отошли в сторону, в густеющие сумерки. Я занервничал, но Кристофер сидел безмятежно, зная, по-видимому, что бояться нечего. «Что это?» – все же спросил я, не слишком надеясь на ответ, но он охотно пояснил, что это – океанский надзор, особый полицейский отряд, вылавливающий, по замыслу, браконьеров и контрабандистов, но на деле лишь собирающий мзду с тех, кто кажется подозрительнее других.
«Конечно, если сети найдут, то по головке не погладят», – задумчиво прибавил он, а Сильвия порывисто вздохнула. «Дилетанты», – холодно сказала Стелла, закурив новую сигарету. «Дура», – невозмутимо отреагировал Кристофер, но продолжать они не стали – вернулись Гиббс с полицейским, на вид довольные друг другом. Люди в форме отошли в темноту, где-то залаяла собака, будто подавая сигнал, и мы вновь тронулись за передним джипом.
Голова перестала кружиться, но за окном теперь ничего не было видно. Сделалось прохладно, окна давно закрыли, и в кабине стоял запах табачного дыма. От долгого сидения затекли все мышцы, очень хотелось выйти и размять ноги. «С полчаса осталось», – вдруг сказал Кристофер ободряюще, и я ему благодарно кивнул. Он высился за рулем, походящий в темноте на грубого сфинкса, невозмутимый и не знающий усталости – я позавидовал его выносливости, зная, что никогда не смогу с ним тягаться. Дорога стала ровнее, наш лендровер прибавил ходу. Женщины зашуршали чем-то сзади, засуетились нетерпеливо, словно очнувшись от забытья. Потом с обеих сторон стали мелькать огни далеких ферм, и вскоре мы въехали на освещенную площадку перед серым приземистым зданием. «Мотель Оазис» – увидел я покосившиеся буквы, и все внутри возликовало, предвкушая отдых, но мы еще долго сидели в машине – наш Кристофер не разрешил выходить, пока Гиббс с Кристофером-первым ходили куда-то. Наконец они вернулись, и все стали выгружать вещи.
Это был странный мотель, не похожий на те, что я знал до сих пор. Мы оказались единственными постояльцами, но меня не оставляло ощущение, что все комнаты заселены недовольными жильцами, чье дыхание явственно слышно в ночи, а шаги в коридоре лишь чуть-чуть приглушены ковровой дорожкой. Всякий раз получалось, что это был кто-то из нас, но в это верилось с неохотой, как в торопливое объяснение на каждый случай, и тут же новый шорох настораживал: кто, кто там еще?
Снаружи неказистое здание походило скорее на склад или гараж, не выделяясь ничем – разве только высокой лестницей, ведущей ко входу, что почему-то был на верхнем ярусе, хоть все комнаты располагались внизу. Почти весь второй этаж занимала большая гостиная, через которую нужно было пройти, минуя регистрационную стойку справа, и взгляд сам собой замирал на медвежьих шкурах и серебряных кубках, старинных подсвечниках и кинжалах, в изобилии развешанных по стенам и расставленных в углах. Еще там был настоящий камин, горевший день и ночь – в мотеле не жалели дров, но в комнате неизменно царил зябкий полумрак, хотелось обхватить руками плечи и подсесть к самому огню.
Гостиная служила также и столовой, общей для всех, в центре ее громоздился дубовый стол, опоясанный скамьями. Когда мы вошли, втащив поклажу и задыхаясь от подъема, за ним сидел хозяин – маленький круглый человечек с безумными глазами – и что-то быстро писал. Услышав нас, он помахал рукой, не поднимая головы, и подошел только через несколько минут, перед этим наскоро перечтя написанное. Гиббс очень разозлился на такую нерадивость, сделался груб и язвителен, но остальные мирно разбрелись по просторной зале, разглядывая предметы вокруг, так что и он вскоре присмирел, не найдя поддержки.
Комнаты, отведенные нам, не в пример гостиной, оказались просты и обычны. Войдя, я упал было на продавленную кровать, думая, что уже не смогу подняться до утра, но спустя несколько минут обнаружил, что голова моя ясна, и туман перед глазами исчез. Я еще полежал, вспоминая долгий день, тряску в машине и зверьков с фиолетовыми глазами, потом вскочил как ни в чем не бывало и отправился гулять.
Конечно, после дневного происшествия я не собирался уходить далеко, но ноги сами понесли меня в обход здания, мимо беседки и высохшего фонтана, а потом – по заброшенной аллее, освещенной редкими фонарями. Вскоре она перешла в едва заметную тропу с одинокими деревьями и кустарником по бокам, фонари кончились, но яркая луна давала достаточно света, чтобы различать путь, и я брел все дальше, радуясь свежему воздуху после прокуренного джипа, одиночеству и покою. Вдруг будто чья-то ладонь уперлась мне в грудь: тропа повернула, резко вильнув вправо, огибая перерубленный ствол, чернеющий в темноте, и кончилась внезапно. Впереди простиралась равнина, где не было ни троп, ни дорог, не росло ни единого дерева или куста, только блики лунного света жили на ней причудливой жизнью, вспыхивая в строгом порядке, перемещаясь и меняясь местами, разрешая свои вечные загадки. Как зачарованный, я глядел на живые картины, непредсказуемые и неизведанные – они никогда не повторялись, всякий раз находя новые сочетания, пульсируя в своем особенном ритме, занятые только собой, равнодушные ко всей остальной вселенной. Я понял, что это безупречнее всего, что я видел до сих пор, лучше калейдоскопа моей памяти, где лишь цветные стекляшки с редким намеком на имя, лучше россыпи слов на листе бумаги и назойливой мелодии в голове. Я судорожно прятал свой секрет в складках сознания, не выпуская наружу, чтобы совершенство чужой гармонии не разрушило его сущность, оказавшись убедительнее и строже – пронзительнее вороненой стали, громогласнее приглушенного хлопка. Музыка рождалась во мне и влекла меня куда-то, и я, не сознавая, что делаю, хотел шагнуть туда, к картинам и бликам – чтобы проследить их контуры неуверенной рукой, ощутить ладонью ледяной свет, лечь и поплыть в звенящих волнах – и почти уже сделал шаг, как вдруг грубый окрик ворвался в слух, убивая волшебство, я вздрогнул и оглянулся, с трудом сохранив равновесие.
«Вы с ума сошли?» – холодно осведомился неизвестно откуда взявшийся Гиббс. В лунном свете его лицо отливало хищным серебром, крючковатый нос изогнулся, как крепкий клюв, глаза блестели зло и цепко. «Зыбучие пески – не игрушка, – уже спокойнее продолжил он, – несколько шагов – и ничто не спасет, ни ваши, ни мои молитвы». Он наклонился, поднял с земли толстую сухую ветку, – «смотрите» – и швырнул ее прямо в световые блики. Ветка вонзилась в песок, прочертив чернилами вертикальную ломаную на серебристо-палево-сером, застыла на минуту или две, потом стала укорачиваться, покачиваясь и дрожа, и исчезла бесследно. Мне показалось, что поверхность маслянисто блеснула, и по ней пробежала легкая рябь, но может лишь моя впечатлительность была тому причиной.
«Понимаете?» – спросил Гиббс с легкой насмешкой. Я промолчал. Какое-то время мы стояли и смотрели на изменчивые узоры, но они уже не окрыляли так беспечно, в них притаилась ловушка, пренебрегать которой было нельзя.
«Много, много тайн», – сказал вдруг Гиббс неизвестно к чему. Я посмотрел на него. Он переменился здесь, вдали от города – будто расправил плечи и сбросил несколько лет. Исчезла сутулость, голос стал глуше и тверже. Во всей его фигуре будто подтянули крепления и завели невидимые пружины – он был готов к прыжку, к борьбе, и я не позавидовал бы хищнику, решившему помериться с ним хваткой.
«Многие тайны кончаются тут, – пояснил Гиббс, поморщившись, – нет ничего, что менее на виду, чем похороненное, как эта ветка – очень, знаете, бывает сподручно». Он лукаво глянул и подмигнул. Мне стало жутковато. Я прочистил горло и спросил не совсем своим голосом: – «Для тайника, вы имеете в виду?»
«Ну да, для тайника, вы это хорошо сказали, – подхватил Гиббс, и опять я почуял насмешку, – разные, знаете, получаются тайники. К некоторым потом и возвращаться не хочется – лучше б и забыть, где они…» Он отошел на два шага в сторону, звучно расстегнул молнию на штанах и стал, посвистывая, справлять нужду. Какая-то птица вспорхнула неподалеку, тревожно и отрывисто крикнув несколько раз. Что-то зашуршало, я всмотрелся под ноги, боясь змеи, но ничего не заметил.
«Я-то хорошо знаю это место, – продолжил Гиббс, вернувшись ко мне. – Рос здесь неподалеку, – он махнул рукой куда-то в сторону. – Ну и, бывало, все излазим, досюда доберемся, заляжем и смотрим – иной раз страшно. Всякие люди приходили и прятали всякое. Только тут уж так – спрячешь, а найти уже не найдешь, бесполезно. И спросить не с кого, только ящерицы рыскают. Кто не знает конечно, тому в новинку, ну а мы и рады. Или – приведут кого, ткнут ружьем в спину, говорят – сам иди. Тот и идет, что делать, а потом кричит, да уже поздно…» Гиббс помолчал. «Папаша мой тоже тут лежит, – добавил он вдруг невпопад, – пойдемте, ждут небось…» – и первый зашагал назад, по направлению к дому.
Там уже был готов ужин. Маленький хозяин сидел во главе стола, нервно сцепив руки на скатерти и улыбаясь приклеенной улыбкой. Вся наша компания тоже была здесь, женщины, переодетые и причесанные, сидели прямо, несколько церемонясь, Кристоферы о чем-то болтали вполголоса. Прислуживала лишь одна худая девица неопределенных лет – племянница хозяина, как мы узнали потом.
С приходом Гиббса общество оживилось. Кристоферы встретили его шумными возгласами, да и хозяин как-то сразу успокоился и потянулся к большой бутыли вина. «Местное, не откажитесь отведать», – приговаривал он, наливая, но никто и не думал отказываться, каждый ел и пил за троих. Не знаю, что на нас нашло – я и сам чувствовал зверский голод, стремительно опустошая тарелку. Стол был неплох – паштеты из дичи, тушеная утка, крупно нарезанные овощи и много еще всего, а в центре возвышалась зажаренная целиком задняя часть барана. Вина тоже было вдоволь, и все это съедалось и выпивалось с поразительной быстротой – девица-служанка еле поспевала за нами. Хозяин, казалось, был очень доволен – он раскраснелся, щеки его расползлись, на лоб упала жирная прядь и осталась там нелепым пятном. Он все подливал своего вина, особенно выделяя Гиббса, и улыбался еще более умильно.
Наконец все наелись, девица собрала посуду и с трудом притащила старомодный металлический чайник. Я достал сигареты и отошел к открытому окну, подальше от стола – хотелось побыть одному. Вино шумело в голове, путая мысли, в ногах ощущалась тяжесть. Я смотрел в темноту и скучал по зыбучим пескам, зная, что уже не захочу пойти туда снова – даже если и позабыть о страшных тайнах. Вдали грохотало – собиралась поздняя осенняя гроза. Луну затянуло облаком, ночь стала еще непроглядней.
Вдруг чей-то тихий голос вывел меня из оцепенения: – «Огоньку вот не желаете?..» Хозяин мотеля подобрался бесшумно и протягивал спички, моргая, заглядывая мне в лицо нездоровыми зрачками и переминаясь с ноги на ногу. Я пожал плечами и отказался, щелкнув своей зажигалкой, но он не отходил, повернувшись теперь к окну и вместе со мной рассматривая невидимое. «Слава богу, – расслышал я его шепот, – слава богу, все с вами обошлось. Я уж и не знал, что думать – как сказали мне, что он за вами пошел, так сердце и замерло – почему, говорю себе, всякий раз тут, у меня?..»
Я поглядел на него в упор, вопросительно подняв брови, но он, не обращая внимания, шептал и шептал. «Целый год, бывало, живешь – все спокойно. Ну заедут охотники или, скажем, господа полицейские наведаются – поедят, попьют, иногда подебоширят немножко, Ганну вон потискают – и уедут, скатертью дорога. Этого же, как принесет нелегкая, так и отдувайся – черт знает, кто потом ездит, все расспрашивают, когда был, да с кем, да уехал куда, а я почем знаю – мое дело маленькое. Хоть и чувствую: страшный, страшный человек, недаром так его пометили, но напраслину не возвожу, молчу молчком, только душой про себя тоскую – почему покоя нет? Сегодня вот за вас переживал – но нет, пронесло, а в прошлый-то раз…»
Я отвернулся от него, не дослушав, выбросил сигарету и пошел назад, к столу. Он был неряшлив и неприятен мне, взор его плутал и суетился, сбивчивый шепот вызывал гадливость. Слушать же я больше не желал никого, подозревая угрюмо – все они лжецы. Сев, я не удержался и посмотрел на Гиббса. Мне показалось, что тот понимающе ухмыльнулся, но тут же его лицо повернулось ко мне своей отсутствующей частью. Кто-то предложил вина, и я выпил залпом целый стакан, зная, что опьянею, и желая этого, прогоняя из сознания и болотного паука, и вооруженных людей на дороге, и сумасшедшего хозяина с маслянистой улыбкой. Лишь песчаная западня, оттененная лунным светом, манила и манила, втягивая в себя, но я не боялся и не признавал угрозы, будто зная наверняка, что соблазн преодолен, и больше мне там никогда не бывать.
Мы разошлись по комнатам глубоко заполночь. Я был пьян, и в мозгу роились пьяные фантазии, разжигая плоть. Как всегда в такие минуты, я вспоминал Гретчен – какой она была много лет назад, ее маленькое тело, жадное до откровенных ласк, оторопь мисс Гринвич, невольно угодившей в нежеланные свидетели, и как ловко Гретчен выручила нас тогда, отплатив ей тем же и удивив меня своей прозорливостью. Странно – думая о Гретчен, представляя ее нагой за закрытыми шторами век, я незаметно перекинулся мыслью на мисс Гринвич, о которой тайно мечтал год или полтора, пока она не уволилась и не уехала от нас. Ей наверное смешны были мои вздохи и жадные взгляды, но и все же она замечала меня, откровенно дразня порой своей бледно-розовой, белокурой статью – рубенсовская нимфа, даром что англичанка – все эти пеньюары по вечерам перед сном, распахнутые полы халата, открытые сорочки. Моя мать заставила ее уйти, думая, что она крутит с отцом, но это была неправда, клевета и ложь, хоть отец и пытался за ней приударить, что уж говорить. Но она всякий раз давала ему отпор, незабвенная мисс Гринвич, чопорная кокетка с британским выговором – я в тайне гордился ею, представляя, что она бережет свою верность для меня, обращаясь к ней с безмолвными речами через стены, что разделяли наши спальни. Даже когда Гретчен рассказала о ней свою правду, я не был разочарован – напротив, что-то еще сильнее заставляло ее желать, и я искренне плакал, когда она зашла попрощаться, бледная и серьезная, со смешливыми голубыми глазами, где притаился тщательно скрываемый порок. Она поцеловала меня в губы на прощанье, мимолетно прильнув взрослым телом, я ощутил ее аромат сквозь дешевые духи, и долго еще это воспоминание заставляло краснеть, даже и потом, когда я вполне уже вырос.
Сейчас я думал о ней, борясь со сном, представляя ее в своей постели, не отвлекаясь на скрип двери и легкие шаги, и вдруг ощутил ее около себя, крупную и мягкую, бесстыдную, как в моих детских грезах. Я открыл глаза, встрепенувшись – да, это была не мисс Гринвич, это была Сильвия, вошедшая через незапертую дверь, но разницы уже не существовало: бывает, что нужен хоть кто-то рядом, а остальное можно додумать. Пахло вином, я зарывался лицом в ее тело, словно спасаясь от видений затянувшегося дня, а она направляла меня порывисто и властно, требуя больше, чем обещая, но затем будто покоряясь неизбежному и уже не желая ничего взамен. Скрывая свою слабость, она не просила у меня защиты – будто напротив, я нуждался в утешении, и она добровольно пришла на помощь. Я пытался спрашивать что-то, но она коварно ускользала, я настаивал – она лишь смеялась, притягивая меня к себе и дурачась, как девчонка.
После, становясь серьезной, она молча глядела мне в глаза, поглядев —
отворачивалась равнодушно, будто обнаружив ошибку, и через минуту опять становилась игривой и щедрой. Я тонул в ее вздохах и проваливался в быстрый хмельной сон, из которого меня вновь вызволяли недвусмысленными прикосновениями. Потом я проснулся один и увидел лишь солнечный луч на полу и истерзанную подушку. Начинался новый день – я мельком подумал о нем и тут же сморщился от жажды и головной боли.
Глава 9
Через несколько часов к головной боли добавилось ноющее плечо, в которое врезался ремень громоздкого рюкзака. Мы шли пешком, плутая по едва заметной тропе, как группа беглецов, давно утративших связь с покинутым местом. Вчерашний пьяный ужин вспоминался с неловкостью, а ночь после него и вовсе забылась – утром за завтраком Сильвия спокойно встретила мой взгляд, равнодушно улыбнувшись и поздоровавшись без намека на близость. Теперь я бездумно считал шаги, не имея больше повода для фантазий. Казалось, мы бредем уже целую вечность, но солнце было еще в зените, и день вовсе не думал клониться к вечеру.
Гиббс шел впереди, порой оглядываясь, но не говоря ни слова. Он вообще был молчалив с самого утра – неприязненно оглядел нас, собравшихся у входа перед грудой вещей, быстро показал, что кому взять, лишь изредка поясняя короткими понуканиями, и все так же молча зашагал прочь от мотеля к зарослям кустарника, обступившим пологий округлый холм – первый из тех, что нам предстояло одолеть. Я чувствовал себя скверно – вчерашняя попойка давала себя знать, да еще и рука, укушенная болотным пауком, отвратительно ныла, отдавая в спину при малейшем усилии. Я не мог поднять ею ничего серьезного, как вчера и предрекал Гиббс, сетуя на мою нерасторопность, так что мне повесили на другое плечо пресловутый рюкзак, который показался совсем не тяжелым, но уже через час от него одеревенели все мышцы. Основная часть поклажи досталась Кристоферам, ничуть против этого не возражавшим. Сильвия и Стелла тоже несли кое-что – без споров и жалоб, хоть я и видел, что им нелегко. Гиббс был нагружен меньше всех – и бодро вышагивал во главе, постукивая деревянным посохом. Я подивился было такой несправедливости, но потом решил, что так надо – несколько раз он замирал на месте, делая нам знак остановиться, потом вдруг срывался и отбегал вбок шагов на пятьдесят, внимательно что-то высматривая под ногами, потом возвращался, бежал в другую сторону и лишь затем снова вел нас вперед, чуть заметно свернув и вновь угадывая неуловимую тропу с множеством развилок.
Перед выходом, едва спустившись во двор, я стал вертеть головой в поисках наших лендроверов, но их нигде не было видно. Потом стало ясно, что дальше мы продвигаемся своим ходом, и это изрядно меня расстроило. Улучив момент, я даже спросил у Кристофера-второго, с которым, мне думалось, мы стали ближе после вчерашнего переезда, в целости ли джипы, и где они кстати, а главное – почему мы оставили их сегодня? Мне не хотелось выказывать слабость, но перспектива пешего похода не радовала ничуть, тем более, что наезженная дорога вовсе не кончалась у мотеля, а вела куда-то – мне казалось в нужную сторону, на восток – и я даже увидел, оглянувшись, проехавший по ней автомобиль. Кристофер ухмыльнулся и, подозвав Кристофера-первого, пересказал ему мой вопрос, после чего тот ухмыльнулся точно так же, и они стали подшучивать надо мной, зная свое превосходство и изъясняясь глупыми загадками, как зарвавшиеся клоуны. Ничего интересного я, впрочем, не услышал, все подковырки сводились к тому, что дорога, пусть проезжая и даже очень, ведет совсем не туда, чего я конечно знать не знаю – ведь она не обозначена ни на одной карте, как и любая другая дорога в дюнах, потому что и карт-то таких не существует по причине давнишнего категорического запрета. Эту нехитрую мысль они повторяли на разные лады, и я покраснел в конце концов, мне показалось, что Кристоферы намекают со всей откровенностью на мои недавние топографические усилия. И впрямь, ухмылялись они довольно-таки гадливо, так что язык чесался от желания поставить их на место.
Мне тоже было, что сказать – и про дюны в том числе – я не только болтался без дела в ожидании похода, да валял дурака в столице, пристреливая свой кольт. Я б легко мог процитировать им путеводитель Блонхета и еще пару-тройку источников, которые, хоть и теряли апломб очевидцев, чуть речь заходила о «приокеанских территориях», но все же честно старались просветить постороннего насчет мест, куда, по их единодушному мнению, соваться не стоит. Про карты – точнее, про их отсутствие – там тоже было, хоть какие-то старые, чуть не рисованные планы местности по-видимому сохранились, и одна из книжек приводила такой план в качестве иллюстрации, честно предупреждая, что доверять ему нельзя: во-первых, он, наверное, был неправилен с самого начала, а во-вторых, вся местность с тех пор успела неузнаваемо измениться, причем не один раз. «В связи с местными географическими особенностями» – невнятно пояснялось у Блонхета, и потом та же формулировка не раз еще мелькала там и тут беспомощным вестником неведения, лишь кое-где сменяясь суровой прямотой, как например в безапелляционном: «Местная флора и особенно фауна изучены плохо!» – пеняйте мол на себя, а к Блонхету не лезьте.
