скачать книгу бесплатно
С закрытыми глазами, или Неповиновение
Михаэль Бабель
В 1973 году Михаэль вырвался из СССР после опасной борьбы с властями за выезд. Впереди была земля предков и в чемодане первая книга "Мой Израиль". Но новая действительность оказалась похожей на оставленную. Израиль оказался копией СССР. Покушение, полиция, следователи, преследования, избиение, суд, камера предварительного заключения, угрозы и новые попытки покушения. Книги Михаэля довели его до жизни такой. Эта книга о жизни и любви, муках и слезах и снова о жизни и любви.
Работа художника Альберт Змора (Израиль) специально для этой книги.
Рассказ 1
Дежурный судья назначил суд на 15.9.2005.
На требование прокуратуры издать постановление о моём невыезде за границу, он улыбался и тянул долгое "нуу".
Умница, молодой, красавец, душка и прочее – чекисты выставили его для опровержения моих домыслов о государстве кэгэбэ – уважил мою просьбу не идти мне самому в «суд кэгэбэ». Это были мои слова, а протокол с этими словами – его, и обязал прокуратуру и полицию доставлять меня, а меня обязал быть дома двадцать четыре часа перед судом.
Но чекистское опровержение не состоялось.
За два дня до суда, в нарушение постановления дежурного судьи, появились у меня в квартире полицейские с новым постановлением: самому явиться в суд. Копию постановления обещают дать, а пока подписывай или мы забираем тебя до суда.
Подписываю. Дают мне копию бумаги с моей подписью. И из-за этого забываю про обещанную копию нового постановления.
А за день до суда звонит старший следователь из полиции на «Русском подворье»:
– Бабель, зайдите.
– Что вдруг?
– Есть вопросы к вам.
– Какие ещё вопросы? Завтра суд.
– Зайдите.
– Пришлите письмо.
– Это срочно.
– Нет и нет. – Прекращаю разговор.
Чувствую, что чекисты надули меня с новым постановлением.
Еду к дежурному судье. Оказывается, он в отпуске и будет через месяц.
Иду к Захаве, она печатает эти постановления. Говорит, что ничего нового по моей теме не печатала. Смотрит в компьютер и там ничего не находит. Я ей рассказываю, что были у меня полицейские с новым постановлением. Она шумит, что я к ней пристал. Посылает в полицию принести это постановление и показать ей.
Иду в полицию. А там объявляют, что я задержан – нарушил постановление о домашнем аресте на сутки до суда.
Снова: «сиди здесь», «стой там», «иди».
Прошу дать попить. Обещают, но не дают.
Прошу дать новое постановление. Не отвечают.
Два раза обыскивают. Пишут бумаги. Сменяются комнаты.
Приводят к старшему следователю, который звонил и звал зайти.
Вот и зашёл.
У него на столе моя книга «Суд». Листает моё дело.
Прошу дать попить. Обещает, но не даёт.
Прошу дать новое постановление. Не отвечает.
Оказывается, кроме всех прежних дел, на меня вешают ещё два: первое – угроза судье, что послал ей книгу, и второе – вышел из-под домашнего ареста.
– А кто решает, кому можно послать, а кому нельзя? – спрашиваю.
– Не мы решаем, – скромничает следователь и показывает головой на толстую чёрную книгу, единственную на полке.
– Всё это уже было в другом кэгэбэ, – говорю я следователю. – Он обвалился через семьдесят лет. И этот обвалится через семьдесят лет.
– Это кто обвалился и когда? – вмешивается другой полицейский.
Он тоже был в комнате, но до этого молчал. Он русскоговорящий и как-то раз бахвалился, что по моему делу знает всё. В любом месте полицейского отделения, где оказываюсь я, появляется он, как бы невзначай. При подаче жалобы, что били стёкла в моей квартире, он тоже появился. Делать ничего не делает, маячит. «Ведёт» мою тему.
– В 1988 году обвалилась, – переключаюсь на него.
– В 1988 году никто не обвалился, Горбачёв был на своём месте, – опровергает меня защитник того и этого кэгэбэ.
– Но "процесс уже пошёл", – цитирую ему Горбачёва.
Старший следователь просит русскоговорящего замолчать.
Он передаёт меня с папкой по моему делу и с моей книгой следователю в другую комнату.
И этот… в кипе?
Прошу дать попить. Обещает, но не даёт.
Прошу дать новое постановление. Не отвечает.
Листает досье.
Нет, так не пойдёт. Придётся дать совет чекистам – подавать стакан воды. Но лучше чай с пакетиком сахара, чтобы без ненужного вопроса: вам с сахаром или без? Только пусть чекисты не подумают, что это делают для меня, ради предотвращения обвала. Обвал не от меня зависит, правда, я его приход ускоряю.
Пытаюсь вспомнить одного человека. Он подал мне стакан воды, а я не просил, но, чтобы не обидеть, взял. А он говорит: «Мама меня научила подавать стакан воды. Это единственное, что осталось у меня от еврейства». Как жаль, что не могу вспомнить.
– Значит, угрожаете судье, – начинает следователь, ехидно улыбаясь.
Острый нос, острое лицо, острые глаза – полная противоположность начальству с плоским круглым лицом, плоским носом, плоскими глазами.
Найдёт ли специалист общие внешние черты людей этой профессии в тоталитарных режимах?
– А что, нельзя посылать книги? – спрашиваю.
– Нельзя, – отвечает следователь и набирает наш разговор в компьютер.
– И в кнессет народным избранникам нельзя? – удивляюсь я.
– А зачем тебе это? – смотрит на меня.
Он меняет тему. Но культурный человек сначала заканчивает предыдущую.
– Но я послал книгу всем верхам этого кэгэбэ, – возмущаюсь я его ложью. – Я угрожаю многим. Я угрожаю всему кэгэбэ.
– Какая это угроза? – навостряется он весь.
– Будет обвал в 2018 году. Хафец Хаим дал семьдесят лет тем большевикам. Они и обвалились. И эти большевики обвалятся через семьдесят лет.
– А что будет? – вопрос его звучит натурально, видно побаивается.
Что будет? – я не знаю, я не пророк.
– А будет еврейское государство, – говорю, потому что так мне хочется.
Это его успокаивает. Знает про настоящих евреев, что они не мстительны.
Следователь делает распечатку беседы, даёт подписать.
Старший следователь ведёт меня для сдачи в предварительное заключение с вонючими одеялами. Его бы на денёк завернуть в провонявшие мочой, затоптанные одеяла. Неужели нельзя выдавать это солдатское одеяло постиранным?
Перед дверью в предварилку говорю ему, что они помогают мне писать новую книгу. Он что-то хмыкает в ответ.
В предбаннике он оформляет передачу меня в заключение. А я стою на приличном расстоянии от него, где мне велел стоять уже другой приказатель.
Как всегда, занялся своими мыслями. Но вдруг вспомнил, быстренько подошёл к старшему следователю записать его личный номер на полосочке, висящей у плеча, но не нашёл полосочку, а он показал на серебристую пластинку на груди – для его важной должности без номера у плеча, а с именем на груди. Записал и вернулся, где приказано стоять.
И снова за свои мысли. Но вдруг чувствую, что ко мне обращаются. Ищу – кто? Издалека старший следователь громко прощается со мной. Какая честь для меня в предбаннике, полном чекистов! В знак признательности наклонил голову. Он улыбнулся.
Не простил себя сразу, но прощу, потому что, в отличие от того кэгэбэ и от здешнего русского чекиста, мы с ним знаем, что мы – евреи.
Повторяется долгое и нудное оформление задержания. Снова обыск, запись отбираемых на хранение денег, документов, мобильного телефона, ключей. Снова матрас и одеяла. Снова гремят замки.
Та же камера, но лица новые, взрослые парни и один пожилой. Один парень лезет наверх освободить мне место, другой забрасывает туда мой матрас.
Парень, голый по пояс и в модных штанах до колен, держит бутылку минеральной и разовый стаканчик. Улыбается дружески и говорит:
– Ты у меня будешь пить, пока весь не наполнишься водой.
Слёзы потекли во мне по всем чутким каналам, а на лице благодарная улыбка. Я забыл, что хочу пить. А откуда он знает?
Присаживаюсь пить, решил, что второй стакан наливать не буду – ведь минеральная, обойдусь водой из крана, поэтому медленно пью, а парень с бутылкой отходит к играющим в карты. Отвечаю на первый обязательный вопрос «за что?»: за кэгэбэ. Встречают ответ с пониманием, хихикают, смакуют слово «кэгэбэ», объясняют одному из них непонятливому.
Снова забыв о желании пить, лезу на койку поспать. Просыпаюсь иссушенный.
Карты кончились. Парни внимательно слушают пожилого, который читает по нескольку слов в мудрой книге и поясняет прочитанное.
Очень хочу пить. Только слез, как пожилой отрывается от книги и спрашивает, хочу ли сладенькой, холодненькой. Очень хочу, говорю правду. Один из парней достаёт бутылку с красным напитком из ведра, в нём еще несколько бутылок, а между ними ледяные шарики, и всё накрыто одеялами. Другой парень даёт большую пластмассовую кружку, которую наполняют доверху. Присаживаюсь пить на край свободной постели. Первый глоток останется в моей памяти вместе с добрыми лицами наблюдателей. Пока пью, висит надо мной бутылка, готовая излиться, радует и утешает. Подставляю опорожненную кружку. Парень наливает до края, пустую бутылку ставит к стене. Пью медленно, прикидываю, сколько ещё кружек выпью. Начинаю прислушиваться к уроку, а пустую кружку держу. Один парень, чтобы не мешать уроку, приглушённо спрашивает, хочу ли сладкие печенья. И я, чтобы не мешать уроку, чуть запрокинув голову назад, опрокидываю пустую кружку в рот. И сразу парень, который ближе к ведру, снимает с него одеяла и даёт мне полную бутылку.
Потом была вечерняя молитва. Все одиннадцать, что были в камере, встали на молитву. Кто был в кипе – в кипе, кто без кипы – надели кипу, три кипы сделали из газеты.
Потом пели допоздна.
Я пошёл спать первым – завтра утром суд.
А перед сном пошёл за перегородочку побрызгать. Нехитрое устройство – дырка в полу и два следа ног. Потом смотрю на ручки кранов – не как дома. А думаю своё. Повернул верхнюю. И тихо хихикнул. Оказалось, там, где стоишь и брызгаешь, там и душ. Тогда повернул нижнюю – шумно зажурчала вода в дырке. Не слышно, что в камере. Тихо хихикал и вытирал бумагой лицо и голову. Люблю посмеяться над собой, иногда до упаду. Вытер глаза от слез. Потом вышел. Все сидят притихшие.
Один парень спрашивает сочувственно:
– Плакал?
– Нет, – говорю, – открыл верхний кран.
Было только мгновение перед взрывом смеха, которого эта тюрьма никогда не слышала.
Дольше всех смеялся я.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 2
Вертухай привёл меня и усадил на лавке у входа напротив судьи. По прямой линии между нами стоял здоровяк, на случай моего нападения на судью. Другой здоровяк стоял у двери – не дать мне уйти после нападения. На столе у прокуроров увидел мою книгу «Суд».
В комнате, кроме судьи и здоровяков, ещё девять мужчин и женщин со стороны кэгэбэ, все в белых рубашках. Не слабо.
Я закрыл глаза.
Немногочисленных пришедших меня поддержать не впустили, сидят в коридоре напротив двери, бродят по зданию в поисках меня. Среди них один чекист, он стоял «свидетелем», когда ногами били меня по яйцам возле кнессета. Тщетно ожидал – я не ответил. Рассказывают, он обижен на меня, что описал его.
Остальные чекисты тоже будут играть роль обиженных? А что чекистскому руководству делать с описанными чекистами? Скрыть в далёкой Австралии? Не слишком ли накладно – этакая орава!
Если так пойдёт дальше, то чекисты ещё будут носить мне передачи. И укоризненно качать пальцем: ша-лишь, баловник!
Не отвертишься, товарищ кэгэбэ. Не состряпать на меня ещё одно обвинение? О клевете на хороших людей. Да ещё иск на пару миллиончиков.
А вместе с чекистом пришёл один мудак, для объективности, мол, и таким недостойным, вроде меня, надо помогать. Это для него «причесал» такую мысль: Его предупредили, что общается со стукачом, но он продолжал, чтобы не быть на подозрении у тайной полиции.
Я ещё расшевелю его к показаниям против меня, для объективности, мол, таким недостойным, вроде меня, причитается.
