Культура Древней и Средневековой Руси

Разница поп-культуры и культуры классической принципиальна. Вторая возделывает человека (слово «культура» и происходит от слова «возделывать») включает человека в социальную систему, систему культуры, первая, по точному замечанию О. Седаковой, «разделывает» человека (образ разнообразных расчленений и вивисекций часто встречается в «актуальной» культуре), отключает от нее. Опыт такого рода регулярных отключений приводит к тотальной деформации и в итоге атрофии органов восприятия, они привыкают к положению «выкл.». И даже если человек поп-культуры захочет вдруг включиться, быстро выяснится, что включать ему уже нечего и воспринимать настоящую культуру он уже не может. После чего ему ничего не останется, как утверждать, что никакой великой, настоящей, классической культуры нет, и уйти окончательно в свой герметичный мир, за пределами которого бесконечная пустота.

То есть опять же мы возвращаемся к тому, что если классическая, настоящая культура противостоит энтропии, распаду, гибели, то поп-культура стремится все привести именно к ней. «Деструкция», оставленная в наследство постмодерном, становится главным инструментом такой культуры. Убрав из человека дух, веру в личную вечность, изгнав из сердца ощущение бесконечности, протяженности человека, поп-культура утверждает свой главный постулат: смерть есть необходимость, в то время как культура классическая есть, как говорилось выше, преодоление смерти. Именно поэтому в поп-культуре такое внимание уделяется маргинальным явлениям – распаду, насилию, крови, извращениям.

Культура – это форма, в рамках которой человек самоатрибутируется, отвечает на вопрос «Кто он?». Вопрос «Кто я?» на протяжении столетий был одним из главных вопросов человеческого бытия. Этот вопрос решала именно и только культура – философия, искусство, литература, живопись, религия, психология, театральная сцена. По сути дела, все интеллектуальные и духовные поиски человечества были направлены на обнаружение ответа на этот вопрос.

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,Перстень счастья ищущий во мгле,Эту жизнь живу я словно кстати,Заодно с другими на земле.

От ответа на этот вопрос зависели ответы на другие вопросы: «Что делать?», «Зачем делать?», «Как делать?», «Куда идти?», «Как жить?», «Для чего жить?». Однако сейчас культура перестала отвечать на этот вопрос. Образ в искусстве сменился знаком, «постмодернизм» объявил о смерти автора, читателя, зрителя, человека в целом и деконструкции смыслов. Философия превратилась в обслугу политических трендов, гадалку и хранительницу отживших, устарелых идей. Сложных вопросов стали бояться, от них начали бежать. Но вопрос «Кто я?» остался. И встал даже острее.

И ответ на него закономерно дают «гендерные теории». Теперь этот вопрос решается через секс, пол, гендер, телесные ощущения, самоатрибуцию в рамках тела. Кто ты? Бигендер? Агендер? Андрогин? Цисгендерный гендерфлюид? Демигендер? Интерсексуал? Гендерквир? Гендерно-неконформный? Демибой? Демигёрл? Омнисексуал? Ответов «тела» столько же, сколько раньше было ответов философии и искусства, и они все время множатся. Тем более что самоатрибуция через тело довольно проста: тело – это то, что всегда «под рукой», всегда с тобой, ближе всего к тебе, в отличие от ума, веры и интеллекта, в наличии которых еще надо убедиться.

Именно поэтому за самоатрибуцию в рамках гендера так сражаются, так держатся за нее. Потому что это больше чем гендер – это ты целиком. И как католики били гугенотов, как большевики уничтожали буржуазию, как Болконский спорил с Безуховым, Базаров с Кирсановым, Лютов с Гедали, гендерквиры бьются сегодня с цисгендерами, ЛГБТ-сообщество с приверженцами традиционных отношений. Поскольку это не вопрос форм физических отношений, а вопрос самоатрибуции в целом, ответ на вопрос «Кто я?». То есть самоатрибуция в указанных категориях наглядно свидетельствует о том, что культура для этих категорий людей становится неважна, она приобретает декоративный или развлекательный характер.

Распад культуры приобрел в итоге такой масштаб, что сегодня встал вопрос о дальнейшем существовании человека как человека, то есть носителя культуры. Но это не повод для пессимизма. Исторический опыт подсказывает, что «темные века», отступавшие от гуманистических, высоких ценностей и идеалов, всегда сменялись культурным подъемом, основанным на возвращении к лучшим творениям прошлого. На арабское завоевание и темные века раннего Средневековья Европа ответила эпохой Возрождения, а Русь на разорение монголов – XIV веком, веком русского предвозрождения, веком исихазма, светящихся нетварным светом из глубин сумрачных храмов легких, чистых, сплетенных из разноцветных небесных лучей икон, десятками монастырей, именами Дмитрия Донского, Владимира Храброго, Феофана Грека, Андрея Рублева, Сергия Радонежского, Дмитрия Прилуцкого, Кирилла Белозерского, Стефана Пермского, белокаменным Московским Кремлем, переводами с греческого и сказаниями о Донском побоище. Галломанский, пришлый, офранцузившийся и онемеченный XVIII век в конце концов разрешился от исторической немоты русским старчеством, Серафимом Саровским, Александром Пушкиным, Михаилом Лермонтовым, Николаем Гоголем, высек на скрижалях вечности множество лиц, которые не стереть ни тюрьмой, ни сумой, не растоптать и не выжечь ничем. ХХ век принес миру величайшие трагедии и унес больше людей, чем погибло за всю предыдущую историю человечества, и это значит, что мир ответит на произошедшее новым Ренессансом.

Как точно говорит один из героев «Романа о Петре и Февронии», «взрыв, вспышка, всплеск, и мы очнемся в новом времени, изможденные, бессмертные, заплаканные от счастья оттого, что мы живы, оттого, что еще целы родники настоящей кисти, слова, жеста, настоящей жизни. «Господи, неужели??? После всего, что с нами было!!!» Мы вновь научимся ценить подлинное, неподдельное, искреннее, живое, мы поднимем любовь на тот пьедестал, с которого сами же ее и свергли, и поклонимся ей, хранительнице сердец, нечаянной радости, неневестной невесте. Мы наконец-то отзовемся на стук, откроем и впустим, шагнем в картины Левитана, увидим полет пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения и будем бродить у монастырских стен по вечерним лугам, плывущим в прохладном тумане. Будем замирать над вечным покоем, будем собирать камни и чувствовать нежные пальцы в своей руке, будем слушать прекрасную музыку, оглядываться и не верить: «Боже, что это было?»

Это возвращение невозможно без опоры на то, что прошло проверку временем, что причастилось вечности. То есть без обращения к культуре русского Средневековья, в которой наше наследие было наиболее близко к идеалам, помыслам, мечтам нашего человека, человека, живущего в России. Это было то «осевое время», вокруг которого и сегодня незримо складываются основы жизни, уход от этого времени всегда приводит к тоске и желанию вернуться: «всякая дорога из Иерусалима всегда должна быть дорогой в Иерусалим» – эту поговорку очень любил К. Льюис. А для обращения назад, к лучшим образцам того, что мы создали сотни лет назад, необходимо не просто знать культуру – надо понять ее, понять образ мыслей человека, жившего 600–800 лет назад, постараться представить себе его ценностный мир, его повседневную жизнь, то, что формировало его характер, воспитывало в нем любовь к Богу и родной земле.

Введение

ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА или самих себя невозможно без изучения культуры, поскольку именно культура – материальная и духовная, отражающая формы мышления людей предыдущих эпох, их восприятие окружающего мира, их эстетические и духовные представления, – превращает историю из собрания фактов в «науку о людях во времени» (М. Блок). Нередко составляющими культуры считаются только литература, архитектура, живопись, музыка, декоративно-прикладное искусство. Однако нельзя забывать, что не менее важными составляющими культуры являются явления и формы повседневной жизни, застольные традиции, одежда, оружие, быт и многое другое, из чего складывается жизнь обычного человека. Поэтому, прикасаясь к культуре, пытаясь понять ее, важно воспринимать ее комплексно, ибо эстетические представления человека отражаются в его манере одеваться и в интерьерах его дома или квартиры, домашняя библиотека говорит о литературных предпочтениях, ее содержание отражается в повседневном языке владельца, выборе авторитетов, образцов для подражания.

«Культура – это то, что в значительной степени оправдывает перед Богом существование народа и нации», – писал Д.С. Лихачев. Именно культура делает людей, населяющих определенное пространство, из просто населения народом, нацией. Поэтому упадок культуры чаще всего приводит к изменениям общественного строя, попыткам укрепить национальное достоинство и оправдать свое место в истории тоталитарными методами. Некультурное, развращенное общество не способно построить процветающее, передовое государство, и наоборот, сохранение культуры в критические, переломные моменты в истории общества позволяет выстроить стратегию возрождения, восстановления жизни и государственных институтов. История, экономика, политика и культура неразрывно связаны между собой, и понимание большинства исторических и социальных событий невозможно без учета культурной обстановки и наоборот.

Рождение русской культуры на огромном пространстве Восточно-Европейской равнины обусловило постоянное влияние географического фактора на развитие многих элементов русской культуры, «самосознание своей огромной протяженности постоянно сопровождало ее политические концепции, политические притязания, историософские теории и даже эстетические представления», – писал Д.С. Лихачев. Он точно отмечал, что в самом начале зарождения русской культуры на нее оказали сильное влияние византийская и скандинавская культурные традиции. Первая передала Руси высочайшие духовные традиции, вторая – политическую и военную культуру, род Рюриковичей. То есть исторически Русь складывалась не между Востоком и Западом, как принято считать, а между Севером и Югом. Однако слияния этих двух культур окончательно так и не произошло, и в результате (возможно) одной из основополагающих черт русской истории всегда было внутреннее противостояние (иногда выливавшееся в открытое столкновение) духовной власти и власти политической из-за различного понимания исторического предназначения России и представлений о благе и пользе.

Фундаментальной основой русской культуры всегда была исключительная религиозность национального сознания, заключенная в православную форму, но имеющая, несомненно, более глубокие корни. Западное христианство строило благодаря римскому наследию взаимоотношения с Богом на основе договора с обязательствами сторон (то есть на разуме и логике), что способствовало формированию западных демократий, выстраиванию гармонических взаимоотношений между властью и обществом и в итоге созданию новых типов государств уже в условиях протестантизма.

Восточное христианство (православие) упразднило системы договора и положило в основу взаимоотношений Бога и человека любовь (вручение себя Богу без предварительных условий), в результате чего, по точному выражению киевского митрополита Илариона (XI в.), закон оправдывает, но не спасает, истина и благодать не оправдывают, а спасают. И когда закон уступил место благодати, «родился сын, а не раб». В договорной системе взаимоотношений между Богом и человеком всегда понятно, что будет, все предопределено. Во взаимоотношениях, построенных на любви и благодати, всегда есть контрапункт между действием и реакцией, возможность для чуда, то есть если я не заслуживаю никакой милости, то это не значит, что она не может быть мне оказана.

Русская культура складывалась и развивалась в теснейшем взаимодействии не только с Богом, но и с землей – с природой, ландшафтом. Ощущая природу как живой организм, творение Бога, постоянно развивающееся, человек дополнял природу своим творчеством, осторожно встраивая свои произведения в уже сложившийся миропорядок. Город, село, монастырь, храм становились частью природной среды. Не случайно в «Слове о погибели Русской земли» следом за природными красотами упоминаются люди и их творения: «О, светло светлая и украсно украшена, земля Руская! И многими красотами удивлена еси: озеры многими удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами, бещислеными городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными, и князьями грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси исполнена земля Руская, о правоверная вера хрестияньская».

Природу нельзя превзойти – ее можно только дополнить. Этим во многом объясняется особая мягкость, пластичность древнерусских городов и сел, следовавших в своей планировке за изгибами и изломами рельефа, удивительная точность выбора места для храма или часовни. В свою очередь окружающий мир – природа – активно участвуют в жизни и творчестве человека. Из природных минералов изготавливаются краски, из дерева и камня строятся храмы и дома, природные силы ветром, бурями и градом обрушиваются на врагов вместе с воинами, оплакивают погибших дождями, криками птиц и животных предупреждают и предостерегают от невзгод, природные знамения указывают на места построения храмов и монастырей. «Слева же от татарского войска волки воют грозно, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются – гром страшный. По реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая», – говорится в «Сказании о Мамаевом побоище». «Подпоясываюсь я белою зарею, покрываюсь медным небом, потыкаюсь частыми звездами; ограждаюсь железным тыном, покрываюсь нетленною ризою от земли до неба…» – природа в этих строках одного из заговоров защищает и покрывает человека. Поэтому красота природы («пригожесть места»), притягательность ландшафта были одним из важнейших доказательств того, что данное место предназначено для жизни самим Богом, так же как и доказательством того, что красотой можно спастись.

Одним из основополагающих факторов русской культуры всегда было понятие «образца», создающего иерархическую систему ценностей и образов. В мире, живущем по христианским законам, всякое «самовластие» совершенно исключалось: человек не только не может спастись без Церкви – даже повседневную жизнь он не может строить без образца, на который он должен ориентироваться в выборе форм, взаимоотношений, в поиске своего места в мире среди других людей. Существовало устойчивое убеждение, что «люди подражают монахам, монахи – ангелам, ангелы – Богу». Поэтому русская культура как форма выражения себя в мире, как представление об окружающей вселенной в архитектурных, вербальных, живописных формах, в любом своем проявлении опиралась на канонические христианские формы, являвшиеся различными проявлениями «Божественного промысла о мире и человеке».

Отсюда – обязательный канон для иконы, вне которого иконописец не имел права создавать образ, представления о «небесном храме», описанном в Апокалипсисе и преображенном Богом идеальном мире, ложившиеся в основу создания реальных храмов, идея «Небесного Града», Рая, воплотившаяся в зримых формах сначала в Иерусалиме, затем в Константинополе, а затем в Киеве, Владимире, Москве и других городах. Иерархия отчетливо видна в русской архитектуре – самые крупные соборы домонгольской Руси стоят в «стольном граде» Киеве и Великом Новгороде, имевшем статус «второй столицы». Соборы Ростова, Суздаля, Владимира-на-Клязьме меньше по размерам, а Преображенский собор Переяславля-Залесского (главный храм города) по размеру не превышает посадскую столичную церковь. Малые города обычно имели только укрепления детинца, а в крупных городах было по нескольку предградий. Разумеется, надо понимать, что подражание образцу не требовало его тщательного, подробного воспроизведения в пропорциях и деталях, степень приближения к первообразу могла быть разной. Главное было сохранить идейную и эстетическую основу, подчеркивая и утверждая на ней удивительное разнообразие мира и его составляющих, отражающих Божественный замысел о мире и человеке.

В свою очередь духовная культура создавала образцы для повседневной бытовой культуры: дом строился по образу и подобию храма, усваивая основные черты и символику последнего, город приобретал черты монастыря, «Домострой» рисовал идеальную картину повседневной жизни, чему надо было следовать, обряды воссоздавали реалии новозаветных событий (как, например, «Шествие на осляти» в Москве). Уважительное отношение к хлебу и столу проистекало из осознания сакральности церковного престола и причастия – прообразов стола и хлеба, и даже странствовать и нищенствовать человек отправлялся, подражая Христу и апостолам, которые не имели собственного угла и питались подаянием. Образец в культуре был той «скрепой», что удерживала общество от распада особенно в периоды тяжелых испытаний, и по тому же образцу после этих потрясений культура восстанавливалась.

Как уже говорилось, промысл Бога о мире и человеке был той нитью, на которую нанизывались самые различные проявления русской духовной и повседневной культуры, сознававшиеся как различные внешние формы этой основополагающей идеи. Вследствие этого стало возможным сочетание и переплетение различных культурных жанров и направлений: икона несла в себе архитектурные черты, архитектура становилась иконичной, на архитектурное формообразование влияла мелкая пластика и книжная миниатюра, сформировавшие вкусы и запросы заказчика храма, сюжеты и образы литературных памятников, события Священной истории, переосмысленные в литературе, ложились в основу замыслов при создании храма, песнопения, иконы, город воспринимался как огромный храм, а икона – как сакральный текст.

Это сочетание давало удивительные образцы – достаточно рассмотреть символику Покровского собора на Красной площади в Москве, Московского или Ростовского кремля. Так, идея кивория, надпрестольного шатра, осенявшего Божественной славой храмовый престол и создававшего сакральное пространство, выходит из алтарного интерьера русских храмов XII в. и воплощается в храмовой архитектуре в виде шатра (храм Вознесения в Коломенском), в гражданском зодчестве как покрытие крыш и крылец и даже в письменности в виде титл – видоизмененных знаков шатра, ставящихся над священными словами в тексте и подчеркивающими их сакральный характер.

Взглянув на храм Преображения в селе Остров со стороны алтаря, можно найти несомненное сходство его архитектурной композиции с сюжетом иконы «Преображения»: шатер храма передает сияние Божественной славы, исходящее от Христа на иконе, главы приделов справа и слева отражают Моисея и Илию, а три алтарные апсиды снизу – апостолов, павших в ужасе на землю. Подняв глаза в любом древнем храме к центральному куполу, можно видеть архитектурно-пространственную схему иконы «Спас в силах», а без знания церковной службы святому или его жития невозможно понять смысл и сюжет иконы, ему посвященной. Именно эта особенность обусловила, с одной стороны, удивительную цельность русской культуры, когда невозможно понять одно явление культуры без другого, с другой стороны, уязвимость, хрупкость культуры для внешних воздействий, когда разрушившееся одно звено приводило к распаду всей культурной цепи.

Храм Преображения в селе Остров

Необходимо обратить внимание и на личностный характер всех явлений русской культуры. Осознание Бога как личности после принятия христианства, в отличие от безличного языческого восприятия божества, привело к особому сознанию своей роли в мире, истории, обращенности к человеку литературного, архитектурного, иконописного памятника. Поэтому любое произведение русского средневекового искусства предполагает активное участие зрителя, творческую работу воображения, мозга. Круг, нарисованный от руки, производит впечатление более круглого, чем круг, изображенный циркулем, что связано с тем, что небольшие неточности заставляют смотрящего активнее относиться к кругу, исправлять его, домысливать, энергичнее его воспринимать, улавливать в нем суть человеческой природы, не могущей быть ровной и беспристрастной. Христианское понимание человека как храма Бога, как микрокосма, живой вселенной, а мира – как макрокосма, приводит к антропоморфизму храмов, у которых есть «глава», «шея», «плечи», «очи» (окна), «подошва».

Можно вспомнить «маковицы», «лбы», «пупы» русских городов, осознание своего дома как некоего существа, наделенного душой (домовым), рождающегося и умирающего, исповедь земле и множество других традиций. В одном из заговоров содержится характерное обращение воина к крепостной стене как живой защитнице воина: «Встану я рано, утренней зарей, умоюсь холодной росой, утрусь сырой землей, завалюсь за каменной стеной, Кремлевской. Ты стена, Кремлевская, бей врагов супостатов; а я был бы из-за тебя цел, невредим». Достаточно вблизи рассмотреть любую роспись храма, чтобы понять, что линии неровны, неточны, неравномерен цвет, но издали все создает ощущение живого, дышащего произведения. Поэтому особое впечатление производят новгородские храмы с неровным, грубоватым рисунком стен, псковские Поганкины палаты, где окна пробиты на разной высоте, недоделанные рельефы собора в Юрьеве-Польском. Русская культура в любом своем произведении всегда оставляла место для человека, как оставляется для человека нерасписанная нижняя часть храма, давала ему творческую свободу восприятия, возможность по-своему досказать недосказанное.

Возможно, именно отсюда вытекает еще одна своеобразная черта – нелюбовь к исчерпывающей завершенности. Эта незавершенность, недосказанность, покрывающая для нас романтической пеленой прошлое и словно дающая современникам и потомкам возможность еще многое домыслить и досказать, – характерная черта русской культуры (и истории) на протяжении столетий. Остаются незавершенными ансамбль Александровской слободы и Вологды при Иване Грозном, архитектурный замысел храма Воскресения при Борисе Годунове, Новый Иерусалим патриарха Никона и его же церковные реформы, «Евгений Онегин» Пушкина, «Мертвые души» Гоголя, «История» Карамзина, начат и брошен баженовский Кремлевский дворец, храм Христа Спасителя Витберга, недостроено Царицыно, не закончены реформы Екатерины II и Александра I. И по каким бы внешним причинам это ни происходило, в этом нельзя не усмотреть характерные черты мироощущения того времени, поскольку «мысль изреченная есть ложь», а идея всегда совершеннее исполнения, и Шекспир всегда выше сапог.

Бурные эпохи рождали внезапно удивительные идеи, в которых слишком много было намешано и которые мгновенно овладевали умами и так же быстро оставляли их, уступая место новому замыслу: «Разнообразные планы, схватываемые и бросаемые с одинаковой быстротой; дерзость в проектах и робость в приведении их в действие…» – очень точно отмечал фельдмаршал граф Сакен. Культурная атмосфера настойчивых поисков чего-то нового, неизведанного, эпоха какой-то тоски и жажды постижения тайного смысла вещей и событий была полна ощущением близости этой тайны мироздания, возможности достигнуть идеала. И начинали строить, писать, рисовать… В поисках формы, которая максимально отразила бы содержание, обращались то к Европе, то в более позднее время к Древней Руси, то к далекому и загадочному Востоку.

И возникали в русской культуре романские элементы (храмы Владимира и Суздаля), мечети (Ярополец Чернышевых), египетские святилища (Кузьминки), псевдозападные храмы (церковь Знамения в Дубровицах), подражания средневековым замкам (Царицыно, Осташево, Марфино). Однако легкая, возвышенная и таинственная идея становилась тяжелой и приземленной, как только запечатлевалась в цвете, как только начинали расти стены, купола, колонны. Возникала плоть – но исчезала душа и вместе с тем надмирность и устремленность куда-то в будущее. И не случайно Екатерина II бросает Баженову в Царицыно: «Не дворец, а гроб». Новый, своеобразный, оригинальный, радостный, ни на что прежнее не похожий в замыслах и на бумаге дворец – высший образец земного здания, идеал жительства человека – в жизни обернулся гробом, который всегда и везде страшен, холоден, тесен и одинаков.

Необходимо также отметить и универсальность русской культуры, с удивительной легкостью усваивавшей и творчески перерабатывавшей античное, языческое, средневековое наследие. Возможно, именно христианство, легшее в основу культуры с его универсальной природой, усваивающей и растворяющей в себе все положительные элементы внехристианских представлений о Боге и мире, дало возможность, не теряя собственного своеобразия, подчеркивать и усиливать собственную культурную традицию с помощью элементов других культур. Именно поэтому западные мастера Фридриха Барбароссы строят Успенский собор во Владимире, итальянец Аристотель Фиораванти создает один из самых национальных храмов, образец национального русского московского стиля – Успенский собор в Московском Кремле (последний тоже строят итальянцы), в храме Покрова на Красной площади можно усмотреть узорочье изразцов восточных мечетей, в золотой решетке боярской площадки московского Кремлевского дворца – те же орнаментальные мотивы, что в мечети «Золотой купол» (Тилля-Кари) или мавзолее Тамерлана Гур-Эмир в Самарканде, в подмосковных усадьбах и городских особняках были китайские, японские, готические, египетские залы и комнаты. Не случайно есть предположение, что родина луковичной формы русских храмов – Индия (см. Тадж Махал), а шатровой формы – Армения, и если оно правильно, то это лишний раз подчеркивает уникальный универсализм русской культуры.